е мог запустить мотор, нервничая, подгонял педали  по
своим длинным ногам. А у стрелка оказался  неисправным пулемет. Обнаружилось
это  уже  на взлетной полосе.  Однако  вылет откладывать не стали, поскольку
неисправность можно было устранить в воздухе. До цели летели группой, удачно
отбомбились. А когда после второго захода начали отходить,  из-за небольшого
облака внезапно  выскочили два "фокке-вульфа".  Их тупорылые  носы озарялись
вспышками, трассы огня врезались в край плоскости. Вдобавок с земли обрушили
ураганный огонь вражеские  зенитки. Огонь  был настолько  плотный,  что небо
сразу  почернело  от  разрывов. Один снаряд  попал  в самолет, и  его сильно
тряхнуло.  Задымился мотор, из разбитого двигателя захлестали горячие брызги
масла и воды.
 -  Что  случилось, командир? Что  случилось?  -  кричал по  самолетному
переговорному устройству воздушный стрелок.
 Но Будяк молчал. Он, видимо, был ранен  и из последних сил тянул  ручку
управления, не давая возможности  самолету сорваться  в  пикирование.  Снова
тупой  удар  по  машине,  и  осколок  зенитного снаряда  ранил  правую  ногу
Щербакова. Последнее, что он услышал, - хрип смертельно раненного командира,
его голос: "Прыгай!" Но высоты уже не было. Самолет, разваливаясь  в воздухе
и оставляя за собой шлейф дыма, падал в овраг, недалеко от моря.
 От  сильного  удара  об  землю  Щербаков  на  некоторое  время  потерял
сознание. Когда очнулся, увидел поникшую голову летчика, сидевшего в кабине.
Стрелок выполз на плоскость и попытался вытащить Будяка. Но тот был мертв. К
самолету бежали фашисты. Щербаков  попытался отстреливаться  из  пистолета и
тут же снова был ранен разрывной пулей.
 Много  нечеловеческих  мук  в  гитлеровских  лагерях  выпало  на   долю
воздушного стрелка Виктора Щербакова. Тяжело раненного, его перебрасывали из
лагеря  в лагерь, пока он не оказался в Нюрнберге. Здесь в  апреле 1945 года
военнопленные  совместно  с  группой  Сопротивления  перебили  часть  охраны
лагеря, остальные бежали. В освобожденный лагерь ворвался американский танк,
прорвал колючую проволоку  и ушел, оставив  сотни  военнопленных в окружении
отступающих   фашистов.   Пленным   пришлось  самим   пробиваться  навстречу
наступающим войскам.
 В 1947 году в  Чите Виктора Щербакова разыскала "посмертная"  награда -
орден  Красного Знамени. В  1966 году  Виктор Сергеевич поехал в Крым, решив
что-нибудь  узнать  о  своем  друге  и  командире  Алексее  Будяке.  Побывал
фронтовик в музеях, прочитал сотни имен на братских могилах,  у  памятников.
Но  фамилии Будяка не встретил. Начал опрашивать местных жителей,  водителей
маршрутных автобусов, работников  местных органов власти: не встречалась  ли
им могила, с фамилией  летчика Будяка. Не один день  отдал поискам Щербаков.
Уже и на след вроде вышел, нашлись в горисполкоме списки, в которых значился
летчик А. К. Будяк. Но неправильно было указано место захоронения.
 В  действительности  Алексей  Будяк лежал  в  братской  могиле  у  села
Гончарное вместе с 507 боевыми побратимами. Нашел бывший воздушный стрелок и
то место, где упал их штурмовик. В этом  помогли ему юные следопыты, которые
слышали рассказ пастуха о падении самолета на склоне холма  под  Балаклавой.
Там среди известняка еще лежали остатки обгоревшего  "ила" сквозь его  ребра
проросла  буйная крымская зелень. А  вокруг пламенели маки,  от  чего склоны
холмов казались  залитыми  алой кровью. Читинская телестудия решила  создать
киноочерк о своем земляке.  И Виктору Сергеевичу Щербакову пришлось еще  раз
побывать в столь памятных местах последнего боя. Такими трагичными оказались
судьбы некоторых участников битвы за Крым.
 Редко  кто  из  наших  летчиков  возвращался  с задания  без  отметины.
Особенно доставалось от зенитного  огня  при штурме Сапун-горы. В  одном  из
вылетов нам  пришлось обрабатывать  ее юго-восточные  склоны. При выходе  из
третьей атаки Гальянов  лишь успел  крикнуть: "Фоккер!", как рядом с кабиной
шугнул сноп огня. Решение созрело мгновенно: пустил самолет скольжением вниз
параллельно  откосу  Сапун-горы.  "Фокке-Вульф-190"  не   рискнул  повторить
маневр. Но  из длинной  очереди вражеского  истребителя два снаряда поразили
консоль  крыла. На этот раз, как говорится, обошлось. Помог маневр. В разгар
боев в полк прибыл исполняющий обязанности командира дивизии подполковник С.
Н.  Соковых. Привез  приказ -  нанести  бомбо-штурмовой  удар  по вражескому
аэродрому Херсонес.
 - Учтите печальный опыт полка Зотова,  - сказал Соковых. - Из налета на
Херсонес вчера не вернулась  почти половина экипажей, в том числе и командир
полка.
 Орешек   действительно  был   крепкий.  Полковую   группу   штурмовиков
подполковник Смыков приказал вести мне.
 -  Время  удара  -  тринадцать ноль-ноль,  -  предупредил меня  Георгий
Михайлович  и взглянул  на  часы. - В вашем распоряжении  еще час.  Маршрут,
направление захода на цель, способ атаки выбирайте  сами. В этом стеснять не
буду.
 Собрав  ведущих  групп,  заслушиваю   мнение  каждого.  Потом  принимаю
решение: заход делаем с юга,  со стороны солнца, удар наносим с пикирования.
Выход  из атаки  с левым  отворотом, в сторону моря. Уход  от цели на  малой
высоте над водой в направлении Качи.
 Херсонес, Херсонес... Это древнегреческое название и по сей лень звучит
для меня как-то тревожно, вызывает в душе необъяснимое беспокойство.  Может,
потому, что только на расстоянии лет глубже осознаешь все значение прошлого.
А  каждая написанная строка  воспоминаний  заставляет  пережить его вновь  и
вновь, прочувствовать боль  и  радость  того  апрельского дня 1944 года. Всю
нашу  группу  штурмовиков  прикрывал полк истребителей. Так что сверху у нас
надежный  щит.   Меня,  как  ведущего   группы,  волновала  неопределенность
метеообстановки:  не  затянуты  ли облаками  горы  в районе Балаклавы?  Наши
метеорологи  только разводили руками, а на доразведку не  хватало времени. И
сейчас, уже  на подходе  к  Балаклаве, я никак не  мог  определить, есть  ли
просвет между облаками и вершинами гор. За мной шло почти сорок самолетов, и
не  дай  бог ошибиться в  расчете,  вскочить  в облака,  окутавшие горы. Уже
вблизи удалось  определить - просвет есть, метров сто. На душе стало легче -
проскочим.  Зато  у  береговой  черты  облачность  словно   ножом  обрезана,
видимость, как говорят  авиаторы, "миллион на миллион".  Но началась сильная
болтанка, самолеты швыряло вверх и  вниз, бросало из крена в крен.  Пришлось
набрать побольше высоту и рассредоточить  строй, Оказывается, не так  просто
летать над  морем без  необходимых  навыков. Вроде и  мотор работает хуже, и
стрелки приборов прыгают подозрительно. Всего шесть минут полета от  берега,
а кажется, что времени прошло в два  раза больше. Глянешь вниз - синие волны
с  белыми  кружевами пены. Не трудно представить, что может  быть  с тяжелым
"илом"  в случае отказа мотора, Мотор-то  один. Наконец мы достигли заданной
точки разворота на цель. Теперь солнце греет хвост самолета, светит  в глаза
воздушному стрелку.
 А  впереди,  как на ладони,  южный берег Крыма, тот  знаменитый ЮБК, на
котором  в мирные  годы отдыхали десятки тысяч людей. Сейчас этот берег таит
для нас опасность.  Справа,  чуть выше,  появились знакомые  очертания  пары
"фокке-вульфов". Предупреждаю группу  и  прикрытие, хотя там, наверху,  уже,
наверное,  заметили противника. Вряд ли  он  рискнет ввязаться в  бой. Вот и
вражеский аэродром.  По  нему рулит  какая-то большая "каракатица" - видимо,
транспортный  самолет. Наверное, это  пытается удрать  начальство  или хотят
увезти  ценный груз. Значит,  не  случайно удар  назначен  на  13.00.  Время
рассчитано,  мы  выходим  на  цель  секунда  в  секунду.  Вражеские  зенитки
встречают нас шквалом разрывов.  Их частые дымные шапки загораживают подходы
к  аэродрому. Бьют не  только с  берега, но и с кораблей,  стоящих в  бухте.
Прямо на эти шапки ведет группу Александр Карпов, ему приказано расправиться
с зенитками. А  мы идем  в  направлении на  аэродром.  Не успевшую  взлететь
"каракатицу"  накрыли  пушечные снаряды  разрывы  бомб и эрэсов  заметались
вдоль  стоянок  самолетов,   разворотили  топливные   цистерны,   опрокинули
несколько  машин. Взлетная полоса покрылась глубокими оспинами воронок, весь
аэродром объяло  желтое  пламя,  обвитое  темными  космами дыма.  Штурмовики
пикируют  с азартом, обильно поливая стоянки пушечно-пулеметным огнем.  Все,
пора начинать сбор. При отходе от цели Гальянов докладывает:
 - Товарищ командир, один упал в воду,
 - Из какой группы?
 - Из второй. Кажется, Матюхин.
 - Следи за остальными...
 Очень жаль молодого  летчика, море - не  суша, рядом не  сядешь,  чтобы
помочь.  Когда до  берега у  Качи оставалось  несколько  сот  метров,  снова
раздался тревожный голос Гальянова.
 - Товарищ командир, кто-то из наших садится на воду!
 Довернув  вправо, вижу: по воде, как глиссер,  скользит  Ил-2, над  ним
кружит  напарник. Определяю - до  берега метров пятьсот-восемьсот. Если даже
попытаться  плыть  в холодной  апрельской воде,  до  берега  не  доберешься.
Спрашиваю по радио у ведущего группы:
 - Кто сел?
 - Бойко, - отвечает ведущий и тяжело вздыхает.
 Значит, дальше  летчик тянуть не мог, иначе из последних сил  добирался
бы  до  суши. Остальной  путь до  своего аэродрома шли в полном молчании. На
земле не досчитались двух экипажей - Матюхина и Бойко.
 Трагедию  Бойко  видели почти  все. После приводнения  тяжелый Ил-2  не
продержался на  плаву  и  минуты.  Летчик  и  стрелок  успели  выскочить  на
плоскость.  Но сразу  же очутились под  волной,  не  успев  сбросить одежду.
Средств спасения на воде  никаких на штурмовике не предусмотрено. Мы знали -
Бойко хороший спортсмен, может, еще спасется. А воздушный  стрелок?  Фамилию
его, к сожалению, уже не помню. Кое-кто утверждал, что  от берега шел катер.
Что потом стало с экипажем, мне неизвестно и по сей день.
 Никто определенно не знал, что случилось  и с Матюхиным. Примерно через
час  после посадки полка над аэродромом  появился Ил-2.  У  всех затеплилась
надежда: вдруг это один из невернувшихся экипажей.  Десятки  глаз пристально
следили, как самолет заходил на посадку, стараясь поймать взглядом  бортовой
номер. Штурмовик плавно  коснулся земли и  легко побежал.  Посадка отличная,
наверное,  кто-то из летчиков-инспекторов  штаба дивизии или корпуса. Но вот
мелькнул номер "49",  и раздались возгласы удивления и  радости:  Ма-тю-хин!
Летчики и стрелки, техники и механики бросились на стоянку следом за рулящим
туда самолетом.  Сверкнула  светлым  лучом надежда:  вот  сейчас  из  кабины
поднимутся не два, а четыре человека! Было же, что пять человек возвращались
на  самолете  Демехина!  Из  кабины  вылез немного  сутулый с  короткой шеей
Матюхин, за  ним  показался воздушный стрелок. Спрыгнув  с крыла,  Матюхин с
виноватым видом подошел ко мне с докладом. Хотел, видимо, объяснить,  почему
оторвался  от  группы.  Я  посмотрел на  лицо  этого  смуглого  крепыша,  на
выступившие от  напряжения капельки  пота на верхней  губе  и,  не выдержав,
схватил летчика за плечи, прижал к себе и расцеловал. Тот совсем растерялся.
 - Мы же тебя считали погибшим, - объяснил кто-то.
 - Ну да! Стрелки доложили: Матюхин упал в море, - добавляет другой.
 От такой новости летчик на мгновение запнулся.
 - Да не-ет! Это "фоккер" туда упал!
 - Как "фоккер"? - пришла очередь удивляться нам.
 - Понимаете, на  выходе из атаки я отстал, а  он выскочил вперед. Ну, я
изо  всех  точек и врезал. "Фоккер" упал  в море, а я... -  летчик замолчал,
потом  с неподдельной  откровенностью закончил: -  Я,  наверное  с перепугу,
выскочил севернее Севастополя и  попал под сильный зенитный огонь,  еле ноги
унес!  А  группу  потерял. Пришлось сесть в Симферополе,  дозаправиться  - и
домой.
 -  Молодцы!  Все замечательно! Пошли доложим  командиру полка,  он тоже
волнуется, - поторопил его я. Мы дружно зашагали к КП.
 Так закончился еще один день  боев за Крым. В  конце апреля "солдатский
телеграф"  сообщил: на  фронт прибыли  представители  ставки  маршалы К.  Е.
Ворошилов и А. М. Василевский. Знало об этом, конечно, и командование полка.
Однажды Георгий  Михайлович  Смыков, подводя  с командирами  эскадрилий итог
дня, понизив голос, сообщил:
 -  Два  маршала  приехали  в  Крым.   Знать,   не   для  отдыха,   -  и
многозначительно посмотрел на каждого из нас.
 Предстоял решающий штурм  Севастополя. И  авиация  усилила свои  удары,
расчищая  для наземных  частей  подходы к городу морской славы.  В  эти  дни
большую   работу   среди   личного   состава  провели   политработники.  Они
рассказывали бойцам о  легендарной  обороне в начале войны, когда гитлеровцы
долгие  месяцы не могли его взять.  В политбеседах  вспоминали имена славных
предков  - моряков Нахимова, Корнилова, героев крымской войны прошлого века.
Названия  Малахова  кургана, корниловских  редутов  словно сошли  со страниц
истории, приблизились, стали рядом с легендарными  Сапун-горой, Мекензиевыми
горами.
 В первых числах мая участились вылеты в район Мекензиевых гор, где враг
оказывал отчаянное сопротивление. Как выяснилось  позже, это был отвлекающий
удар наших войск. Пятого  мая мы  вылетели на  штурмовку двумя эскадрильями.
Первую вел  Александр Карпов.  Его цель  - минометно-артиллерийские позиции,
расположенные  на  высоте с отметкой  60,6. Моя группа  должна была подавить
зенитки. Задача оказалась  не из  легких, поскольку противник сосредоточил у
Мекензиевых  гор,  прикрывающих Севастополь с  севера, большую  часть  своих
зенитных средств. Не знал я тогда, что в июне 1942 года на высоте с отметкой
60,6 до последнего снаряда дралась 365-я зенитная артиллерийская батарея. Ее
командир  старший   лейтенант  И.  С.  Пьянзин,  когда  гитлеровцы  окружили
командный пункт,  вызвал на себя огонь соседних  батарей.  Поистине это была
земля  героев,  обильно политая их кровью. И врагу не удержать  на ней  свои
последние оборонительные рубежи.
 При  подходе  к  высоте  60,6 противник  открыл  плотный заградительный
огонь.  Я во все  глаза  рассматриваю поросшие густым  кустарников  склоны и
долинки,  ищу вспышки  огня.  Сразу засек  одну  из  батарей и направил туда
группу. Карпов уже сбросил бомбы, выходит из атаки. В это  время  заговорили
еще  две  батареи,  зенитный  огонь  стал  более плотный.  "Илы"  прямо-таки
продираются  сквозь  густую цепь  разрывов. Но летчики уверенно бросают свои
самолеты в  пике  и почти в упор расстреливают из пушек  и эрэсов фашистские
огневые  точки.  Шестерка  штурмовиков  гасила  фашистские  батареи  одну за
другой. Потерь пока  не  было. Но  при очередном заходе  я вдруг  обнаружил:
кого-то одного в группе не хватает. Не хочу отвлекать расспросами Гальянова,
он тоже занят. А тут Карпов сообщает:
 - Подбит мотор, буду садиться...
 - Понял... Тяни до Качи. Буду следить.
 Ответил, а  сердце  сжалось: что  с другом? Очень многое  у  нас  с ним
связано в небе и на земле.  Сейчас,  правда, некогда  думать об этом. Прежде
всего надо взять на себя группу Карпова, в ней большинство молодых летчиков.
Даю команду:
 - Всем следовать за мной!
 Делаю  круг. Высота сто! Выполняя  маневр, слежу, как Александр прямо с
ходу садится на качинский аэродром. Там уже наши  истребители, они под самым
боком у противника. Смелые, отчаянные ребята. После взлета самолеты сразу же
оказываются над линией фронта. Машина Карпова, словно раненая  птица,  почти
падает поперек  аэродрома.  Видать,  летчик  тянул  ее  из  последних  сил и
все-таки  посадил,  хотя  чуть  не  подмял  под  себя  стоявший   у  обочины
истребитель.
 Пока Карпов шел на посадку, все мое  внимание, да и всех летчиков, было
приковано  к земле. Я знал, что мои ведомые  идут за мной, а ведомые Карпова
подстроятся,  пока я делаю  круг. Проследив за  посадкой друга, я, наверное,
раньше почувствовал, чем  увидел,  опасность слева. Почувствовал ее так, как
подсознательно чувствует и невольно оборачивается человек на чужой взгляд.
 В  следующее мгновение  увидел:  прямо  на  группу  со  стороны моря на
большой  скорости  несется  штурмовик.  Очумел,  что ли?! Неужели  не  видит
группу?  Очевидно,  спохватившись,  летчик  попытался  отвернуть,  но  силой
инерции его угрожающе несло на меня. Решаю уйти вверх  вправо, но  произошло
то  же,  что  случается  с двумя  встречными  пешеходами,  которые,  пытаясь
разойтись,  оба  делают  шаг в одну сторону...  В последний  момент,  когда,
сжавшись в кабине, я приготовился парировать удар, увидел  на фюзеляже "ила"
цифру  "47".  В голове пронеслась догадка:  это  же Ганин...  Значит,  после
первого захода он удрал в море...
 Удар  пришелся  снизу  слева,  на  стыке  крыла  и  центроплана.  Боясь
опрокинуться, рывком бросаю самолет в левый крен. Выровняв самолет, проверяю
управление - все работает!  К  счастью,  удар был не сильный  чтобы "мирно"
разойтись, нам не хватило нескольких метров. А Ганин? Он открывает фонарь  и
прыгает.  Парашют  вытягивается  в  длинную ленточку,  но купол не  успевает
наполниться воздухом - мала высота. За ним прыгает воздушный стрелок - и  то
же самое. А самолет без летчика спокойно планирует до самой земли. Помочь бы
ему чуть-чуть! Все это произошло в течение считанных секунд.
 Случившееся  потрясло  всех.  Гибель  летчика  в  бою  можно  объяснить
сложившейся обстановкой, сознательным риском, наконец, необходимостью идти в
огонь,  навстречу  снарядам.  Но  эта  гибель оставалась непонятной.  Почему
летчик  наскочил  на  группу своих же  самолетов и  над  своей  территорией?
Потерял ориентировку,  плохо  слушалась машина, был  ранен? Ничто  вроде  не
подтверждалось. Зато вспомнились другие случаи безрассудства, происшедшие  с
Ганиным.  Жаль было, погибли  оба  ни за  что...  А на крыле  моего самолета
осталась глубокая вмятина.
 Этот  страшный  и нелепый  случай надолго  запал в  мою память.  Всякое
бывало на  фронте, но подобное случилось в полку впервые. Я  не назвал здесь
настоящую фамилию летчика.  Когда писал эти воспоминания, задумался: а стоит
ли упоминать о  нем? Посоветовался с  однополчанами. Мнения  были разные, но
большинство сводилось  к  следующему. Война - тяжелое испытание  духовных  и
физических качеств человека.  Люди  ежедневно  шли в  бой  и часто погибали,
защищая родную землю. Их  подвиги,  их  славные имена  воодушевляли  других,
рождали ненависть к врагу, служили примером мужества и отваги. И даже многие
из тех,  кто вначале не был  уверен  в своих силах, затем сумели перешагнуть
через  страх,  победить  себя и  вместе  со  всеми ковали победу. Не  берусь
сказать, был ли  тот  летчик  трусом.  Но в  бою  он  терялся,  не  проявлял
решительности,  не шел  на огонь,  когда в этом  была  необходимость. Боялся
смерти? Но  кто ее не боялся? Спросите любого фронтовика,  и он скажет - да,
страшно  идти в  атаку,  страшно  лежать  под бомбами и снарядами.  Но  надо
победить  этот  страх  своим  разумом,  чувством  воинского долга, верностью
присяге, глубокой убежденностью  в правоте  дела, за которое можно и  смерть
принять. Ганин не сумел побороть себя, и гибель его была бесславной. Поэтому
я и решил оставить в своих воспоминаниях рассказ о нем. Пусть знает молодежь
- на войне нельзя колебаться, прятать, как страус, голову в песок. Борьба за
честь  и  независимость  социалистической  Родины требует большой силы духа,
беззаветной преданности  делу, которому служишь. Твердая вера и убежденность
в правоте своего дела, сила воли и высокое чувство долга -  вот те союзники,
которые помогают в бою победить себя.

x x x

 Седьмого мая  начался  генеральный  штурм Севастопольского укрепленного
района. В этот день наш штурмовой корпус получил задачу наносить непрерывные
удары  по высоте  Безымянной,  Сапун-горе  и району колхоза  "Большевик". Мы
тесно взаимодействовали с войсками Отдельной  Приморской армии, которая была
включена в состав 4-го Украинског