авляясь на восток, стоял эшелон с побитой военной техникой.
 На  платформе  увидел распластанный  Ил-2.  Как же  я ему  обрадовался!
Подошел,  как к старому другу, нежно погладил броню в шершавых зазубринах от
пуль и осколков. И ты, дружище, в госпиталь? Что успел сделать  и где ранен?
Кто твой хозяин, и остался ли он жив? Уходя, шепнул: "Лечись, Ильюша, мы еще
по-воюем".
 - Ну, что, повидался с другом? Что он тебе  рассказал? - шутили раненые
в вагоне.
 - Многое поведал, о многом напомнил... - задумчиво ответил я.
 И рассказал  о том, что видит летчик с высоты полета на поле боя: как с
появлением штурмовика фашистская пехота, словно тараканы в щели,  залезает в
окопы, в укрытия, а танки начинают юлить и расползаться, как жуки. "Мессеры"
же не знают, с какой стороны ужалить, боясь попасть под пушки "илов". Больше
всего боится противник наших эрэсов и противотанковых бомб, крайне не терпит
бреющего полета. Рассказал  об отдельных эпизодах воздушных боев, о неравных
схватках "илов" с противником в воздухе. Внимательно слушал вагон. Далеко не
все знали тактико-технические данные "ила", его возможности.
 - Ну, спасибо, просветил, - положил руку  мне на плечо пожилой раненый.
- Теперь вроде другими глазами посмотрели на  "горбатого". Задачки он решает
трудные.
 Меня тоже просвещали.
 - Вот это САУ - самоходная артиллерийская установка, - показал старшина
на  спешившие к фронту платформы.  -  Сила! А вот танк "тридцатьчетверка". А
вот это... Братцы! Понтоны везут! Это же Днепром пахнет!
 Как бы в подтверждение слов старшины мы услышали  "Песню  о Днепре". Ее
пели в вагонной теплушке стоящего рядом с нами эшелона. У раздвинутых на всю
ширь   дверей  сидели   на   полу,   свесив  ноги   с   вагона,   и   стояли
солдаты-пехотинцы. У многих на поношенных гимнастерках поблескивали ордена и
медали,  но  у большинства гимнастерки  были  новенькие, еще  без  нашивок и
наград: это все было впереди, там, куда спешил эшелон. Запевал песню пожилой
солдат. Облокотившись на перила, он пел серьезно и вдохновенно:
 У прибрежных  лоз,  у  высоких  круч И любили  мы, и росли.  Ой Днипро,
Днипро, ты широк, могуч, Над тобой летят журавли.
 Вначале голос  певца  мне  показался  немного тоскующим.  Затем  :песню
подхватили солдаты. И  меня  поразил  торжественно-суровый  мотив, те полные
глубокого смысла  слова,  от  которых  утихает  боль ран,  сжимается сердце,
томимое жаждой боя и мести врагу, опоганившему воду из священных днепровских
стремнин.
 Я слушал песню и с гордостью думал о том, что в этой могучей украинской
реке есть и вода из небольшого ручейка, берущего начало в моих родных краях,
на  южных  склонах  Валдайской  возвышенности. А  к  северо-западу от истока
Днепра из  подземных  родников  вытекают Волга  и  Западная Двина.  Близость
истоков  Днепра, Волги  и  Западной-  Двины облегчала в  прошлом  устройство
волоков, а затем и каналов. Недалеко от моих  родных  мест  даже  есть  село
Волок,  само название  которого  говорит  о  древнем  занятии  его  жителей,
помогавших купцам, заморским  гостям  торить дорогу  "из варяг в греки".  На
берегах Днепра сложилось  великое древнерусское государство - Киевская Русь,
колыбель  трех братских народов - русского, украинского,  белорусского.  Еще
мой отец говорил: "Из наших валдайских родников пьют воду три народа"...
 Нас  обогнал  эшелон  с  десантниками. Ребята  мускулистые,  загорелые.
Гимнастерка нараспашку на груди короткий автомат,  нож в чехле  на ремне. В
вагоне шум, веселье, музыка. Едут на фронт, как на  свадьбу,  лихо,  весело!
Впрочем,  обстановка  последних  дней и  вправду веселила:  советские войска
широким фронтом гнали гитлеровцев по всей Украине.

 ВОЗВРАЩЕНИЕ В НЕБО

 Пылил  военными дорогами сентябрь сорок третьего года. Там,  где прошел
фронт, словно смерч оставил свои  следы. Редкое село уцелело. Под гусеницами
танков  лежат  покалеченные  яблони с яблоками  на  ветках,  колодцы  забиты
трупами, в полях - вмятая в землю несжатая пшеница. Отступая, фашисты хотели
оставить пустыню. И только  стремительные удары наших войск  помешали этому.
Целую  неделю дули  сильные  ветры,  поднимая пыльные  бури, сквозь  которые
солнце казалось мрачно-багровым.
 В  один из  таких сентябрьских дней я оставил госпиталь.  Из  госпиталя
удалось выскользнуть в очередную расчистку. Хотя раны еще ныли, но на обходе
я:  бодро  ответил главврачу, не  очень  вникавшему  в  опрос  и осмотр, что
чувствую себя хорошо  и  готов  вернуться в  строй. В  госпитале  мне выдали
новенькую  армейскую   одежду,  чуть  ли  не   на  весь   вещевой  аттестат:
гимнастерку, брюки,  пилотку,  ватную тужурку цвета хаки  И кирзовые сапоги.
Вдобавок  еще  сухой  паек.  Только вот погон не оказалось. Вместо  этого  в
предписании указывалось, что старший лейтенант  Пальмов после ранения прошел
курс лечения в госпитале таком-то и направляется в отдел кадров фронта.
 Моим  попутчиком на  запад  был ротный  из морской пехоты, с которым мы
сдружились в  госпитале.  На окраине  Сталине мы  ждали  попутную  машину  и
видели, как в город возвращались беженцы, в основном женщины и дети.
 -  Ох,  и  нелегкая  им выпала  доля,  -  вздохнул  старший  лейтенант,
наблюдая,  как старик  с  дочерью или  невесткой  толкали разбитую тележку с
узлами.  На  них сидел худой мальчик, с удивлением  рассматривая  военных  в
незнакомой ему форме. До слуха донеслось:
 - Деда, а немцы насовсем убежали?
 - Совсем, совсем... Красная Армия их прогнала.
 Ехали  мы с морским пехотинцем  на  попутных машинах, в  товарняке, шли
пешком. Разного  наслушались и  навиделись,  душа была  полна  рассказами  о
тяжелом времени  фашистской оккупации. Видели свежие могилы  расстрелянных и
повешенных  советских  людей,  вывески  с  немецким  названием  улиц.  Жутко
становилось  от мысли, что враг еще  топчет значительную часть родной земли.
Хотелось поскорее  в бой... Отдел  кадров фронта  разыскали  в одном  из сел
где-то  под Гуляйполем. Не  случайно  это  местечко  носит  такое  необычное
название.  Поля  здесь  от горизонта  до горизонта,  всюду степь да  степь с
небольшими  балочками,  с  редкими  курганами.   Действительно,   есть   где
разгуляться! А  какие села! На моей псковской  земле деревеньки малые, сам я
жил в такой. Здесь же одно село  тянется на несколько  километров. Эти места
пощадила война, противник отсюда бежал, не успев сотворить расправу.
 Вот и пришло  время  расставаться с  моим товарищем морским пехотинцем.
Пожали друг другу руки, обнялись. Старшего лейтенанта ждали окопы и траншеи,
атаки  под  встречным свинцом.  Меня -  небо.  Я очень боялся, что фронтовой
отдел кадров направит меня в первую попавшуюся часть. И поэтому  был приятно
обрадован  готовностью кадровиков направить в штаб 8-й  воздушной  армии.  А
здесь тоже  вышло все хорошо: сразу передали через корпус в дивизию.  Ну,  а
там  свои! Моя  госпитальная экипировка - без погон  и  знаков различия - не
внушала доверия. В этом я убедился во время тщательной проверки документов в
штабе дивизии.
 Выручил  проходивший  мимо  старший  лейтенант.  Услышав  мою  фамилию,
остановился, начал засыпать вопросами:
 -  Пальмов,  говоришь? Постой,  постой!  Старший  лейтенант?  Это  тебя
подбили,   когда   атаковали  танки  дивизии   СС   "Мертвая   голова"?  Под
Саур-Могилой. Ты из госпиталя? Дай-ка я на тебя посмотрю...
 Я едва успевал  отвечать. Поражала  осведомленность собеседника  о моей
судьбе. Но  я видел  старшего  лейтенанта впервые. Осторожно  спросил  о его
должности.
 -  Начальник  воздушной разведки  дивизии  старший  лейтенант  Попп,  -
ответил офицер, насколько можно протяжно выговаривая две последние буквы.  -
Валентин Александрович.
 Наш полк в этой дивизии был недавно. Меня  могли многие и не  знать. Но
приятно, что помнят и даже ждут. Отвечая Валентину Александровичу, я сказал,
что о "Мертвой  голове"  слышу  впервые, что когда атаковал, не  знал, какая
"голова", но мертвых  там осталось немало. Старший лейтенант подхватил  меня
под руку:
 - Пошли к командиру дивизии.
 Полковник Чумаченко обрадовался моему возвращению. Не  дослушав доклада
о прибытии, заговорил:
 -  Пальмов?  Как  же,  помню!  Это  же  ты  водил  группу  добровольцев
штурмовать высоту? Давай сначала в столовую завтракать, а потом ко мне!
 Во  время  завтрака  я   коротко  рассказал   Поппу,   как   добирался.
Подосадовал,  что последние десять  километров  не было  ни  одной  попутной
машины. Валентин Александрович спросил:
 - Ты шел от Новополтавки? Так там же ваш полк!
 Вот он, закон зловредности! До Новополтавки  я ехал на бензозаправщике.
Перед селом шофер показал дорогу в дивизию, а на  вопрос,  не знает  ли, где
806-й полк, подумал, потом  ответил: "Не  знаю".  Наверное, тоже  показалась
подозрительной  моя госпитальная  экипировка. Командира  дивизии  мы застали
около радиостанции с микрофоном в руке. Над нами в хорошем  строю  курсом на
запад  пронеслись  две восьмерки штурмовиков.  Старший лейтенант Попп тут же
комментировал:  "Пошли на  Мелитополь". С радостным  возбуждением проводил я
взглядом летящих. Вот, она, родная стихия! Я уже знал: бой  идет  на  сильно
укрепленной  линии вражеской  обороны по  реке  Молочной.  Мои мысли прервал
полковник Чумаченко.
 - Подкрепились? Как здоровье? Как себя чувствуете?
 Я ожидал расспросов о том злополучном бое,  приведшем меня в госпиталь.
Но командир дивизии вдруг сообщил:
 -   Знаете,   я  вас  не  отпущу  в  полк.   Мне   требуется  начальник
воздушно-стрелковой  службы.  Отдохните,  а  после  обеда  встретимся,  -  и
Чумаченко снова взялся за микрофон.
 Я был в нерешительности, надо бы с кем-то посоветоваться. Меня тянуло в
полк, а  тут неожиданное  предложение, причем чуть ли не  в форме приказа. С
Валентином Александровичем вошли в комнату разведотдела. Всюду карты, карты.
Давно не видел их. На фронте летчик не расставался с картой от зари до зари.
Не зря в  ходу  был  анекдот: идут  летчики  с аэродрома  по  селу  в унтах,
планшеты  через плечо.  И вдруг слышат, как мальчуган говорит матери: "Ма-а,
смотри,  летчики с картами идут, опять будут дорогу спрашивать..." Смотрю  и
глазам не верю: за столом  сидит Саша Гончаров, с которым  мы служили еще  в
бомбардировочном  полку.  Запомнился  Гончаров отличной  выправкой:  высокий
рост,  статная фигура,  мягкий легкий  шаг.  Оказывается,  Саша  -  помощник
начальника воздушной разведки.
 - Вот и хорошо, что встретились,  - обрадовался за нас Попп. -  Устрой,
Саша, старшего  лейтенанта на отдых. Теперь  он  будет  летать в  управлении
дивизии...
 Гончаров уступил свою койку, коротко посоветовал:
 -  Не  соглашайся,  Вася. В  полку  работа интересней. А  здесь бумаги,
карты, сводки... - И тут же ушел в штаб.
 Уснуть  мне  не удалось:  мысли  обгоняли  одна  другую.  Что  ответить
комдиву? Смущало, что должность уж слишком для меня высокая. Ответственности
я не боялся, однако  зарываться тоже не стоило. Так ничего и не придумав, во
второй  половине дня  отправился  в штаб.  Не  успел переступить порог,  как
подбежала миловидная белокурая девушка-диспетчер и бойко доложила:
 - Товарищ старший лейтенант, вас просят к телефону.
 - Откуда? Кто!
 - Из полка! Вашего! - с каким-то особым смыслом ответила девушка.
 Звонил замполит полка майор Поваляев.  Алексей  Иванович  был человеком
наступательным,  любил удивить собеседника  осведомленностью. Не  один  раз,
полушутя-полусерьезно заявлял летчикам: "Если нагрешил,  лучше сам  приди  и
доложи. Все  равно узнаю". Летчики  и сами убеждались в этом,  однако каждый
раз удивлялись: "И откуда ему все известно?"  Алексей Иванович остался верен
себе: не успев поздороваться, перешел в атаку:
 - Что же ты, Василий Васильевич,  решил сбежать из родного полка?.. Как
это называется?
 Выслушав объяснение, Алексей Иванович предложил:
 - Вот что:  попросись  у комдива повидать  полковых друзей. А там видно
будет. Высылаю машину. - И положил трубку.
 Девушка-диспетчер загадочно улыбалась.  Не трудно  было догадаться: это
она позвонила в полк. Почему? Тогда я не  знал, что Нина Метелева, так звали
девушку,  решила  перейти  к  нам  воздушным  стрелком.  И  перешла.  Потом,
вспоминая об этом, она говорила:
 - Решила поменять телефон на турельный пулемет.
 Забегая вперед, скажу, что Нина в полку воевала до конца войны. Не один
раз  отличалась  в  бою,  была  награждена  боевым  орденом.  Нина  еще  раз
подтвердила,  что  наши  девушки в  бою  не уступали  мужчинам  -  воздушным
стрелкам.
 Комдив Чумаченко, узнав,  что  за  мной  выехала машина,  согласился  с
просьбой, но  напомнил, что к  своему предложению еще вернется. Вот и полк -
моя фронтовая семья! Первым, кого я встретил, выйдя из машины, был Александр
Карпов. Он бежал с планшетом и  шлемофоном в руках. С разбегу обхватил  меня
за плечи:
 - Вернулся! Вот и хорошо! Очень даже!
 Не успел оглянуться,  как оказался в плотном кольце летчиков. Все одеты
в  новые демисезонные синие  куртки  с  меховыми  воротниками. Я  же в своей
защитной заметно выделялся  "неавиационным видом".  Приметил несколько новых
лиц, но  многих знакомых среди встречающих не нашел. Чувствовал недоброе, но
спрашивать не спешил. Однако не выдержал, заикнулся:
 - А где мой стрелок?
 Карпов тут же перебил:
 - Потом, потом, сейчас на ужин.
 В  столовой  внимательно разглядывал каждого и  поражался: как они  все
повзрослели за эти два месяца! Вот Боря Остапенко. Запомнился он мне  юношей
с  девичьим  румянцем  и  пушком на верхней  губе.  Сейчас вроде тот  же,  а
присмотрись - другой. У Бори при смехе  все  так же легко трепетали крылышки
ноздрей,  но  вокруг  губ  залегли  первые морщинки-скобочки.  Взгляд  серых
лучистых  глаз стал  более  спокойным,  значительным. Чувствовалось,  летчик
успел многое повидать. Повзрослели  Коля Маркелов,  однофамильцы Петя и  Юра
Федоровы. По-прежнему успешно воевали "старики" Иван Иванович Мартынов, Иван
Александрович  Заворыкин,  Степан  Иванович   Лобанов.  У  многих  на  груди
появились  новые  ордена.   За  столом,   где  сидели  летчики   и  стрелки,
вырисовывались и  незнакомые лица.  Вот к нашему  столу буквально подкатился
этакий   круглячок,   бойко   представился:   "Сержант   Друмов.   Разрешите
присутствовать?"  Чтобы  не   затруднять  положение  подчиненных,   пришлось
объявить:  я  пока  не  в  строю, по всем  вопросам  обращайтесь  к старшему
лейтенанту  Карпову, Он командует эскадрильей.  После ужина  мы  с  Карповым
остались  вдвоем.  Он все  расспрашивал  меня  о госпитальной жизни, в каких
городах  бывал,  с  какими  людьми  познакомился.  Почувствовал  - не  хочет
Александр огорчать меня неприятными вестями, пытается оттянуть время.:
 - И все-таки - кого нет? - задал неизбежный вопрос.
 Карпов тяжело вздохнул.
 -  Многих. Сам знаешь - два месяца  боев. - Помолчав,  продолжил: - Нет
Вити  Смирнова,  Вени Шашмурина, Васи Попельнюхова,  Паши Карпова. Нет  Толи
Баранского... С  каждой новой фамилией все ниже  склонялась  моя  голова,  в
висках стучало: "нет, нет, нет..."  И  никогда больше не будет этих молодых,
здоровых  ребят, только начинавших жизнь. Как  много  они сделали  бы в ней,
какую пользу принесли бы! И вот - сгорели в пламени войны. Будьте прокляты и
война и тот, кто ее развязал!
 В памяти всплыло лицо моего любимца Вити Смирнова.
 Да, я любил его, как младшего брата, как хорошего летчика и товарища. И
он дорожил этим, никогда не использовал командирское доверие во вред боевому
делу. Смирнов родился, как и наш штурмовой полк, в Астрахани. Когда пришел к
нам, очень  обрадовался такому стечению обстоятельств. Любил говорить: "Мы -
астраханцы,  полк  и  я!"  Незадолго  перед  моим  ранением  молодой  летчик
ломающимся баском обратился ко мне:
 -  Товарищ  командир,  вы  слишком  рискуете  в  зоне  зенитного  огня.
Маневрируйте больше, мы не отстанем.
 - Спасибо, учту это, - ответил я.
 И  подумал: вот как выросла молодежь! Я учил  ее не теряться над целью,
не бояться зенитного  огня.  И  рад,  что  достиг этого. Теперь бы  нам всем
по-настоящему  овладеть  тактикой  боя,  научиться  военной хитрости, умению
упреждать  все  уловки врага.  Таким мне виделся  очередной  этап  работы  с
молодежью. Но война внесла коррективы в мой план: я был ранен, а через месяц
не стало Смирнова.
 Он посадил горящий штурмовик на нейтральной полосе. Под вражеским огнем
он и воздушный стрелок оставили  самолет. Наши войска,  в свою очередь, тоже
открыли огонь,  защищая экипаж "ила". Разгорелся настоящий  бой.  Смирнов  и
стрелок бросились  к своим окопам. Гитлеровцы  ударили из минометов. Осколок
сразил летчика, стрелок был ранен.
 Не стало моего  боевого друга Толи Баранского, одного из первых в полку
добровольцев-стрелков. Проводив  меня  в  госпиталь, он  добрался  в  полк и
рассказал  товарищам  о нашем вылете и посадке. Затем  терпеливо ждал  моего
возвращения.  Но  не мог Толя долго сидеть без дела, когда товарищи воевали.
Как-то он полетел вместе  с лейтенантом  Маркеловым. Возвратившись с полета,
летчики доложили:  самолет Маркелова  загорелся над целью  на малой высоте и
упал. Через три дня Маркелов отыскался. Он пришел обожженный,  еле живой,  А
Толя Баранский погиб.  Погибли мои друзья по училищу Павел Карпов и Вениамин
Шашмурин. Меня долго мучил вопрос: почему  в бою первого  августа  я остался
один, без  ведомых? Об этом тоже рассказал мне Александр  в тот  октябрьский
вечер, пока мы шли в хату, в которой он жил.
 - Понимаешь,  как получилось, - объяснил мне Карпов.  -  Павел,  как ты
помнишь,  имел задачу сфотографировать нашу работу и шел последним  в боевом
порядке.  Когда вся сводная группа сбросила бомбы, он прошелся  над целью  и
сфотографировал  ее. И первым подвергся  атаке  "мессеров". Выскочил на свою
территорию, а они у него на хвосте. Тогда мы бросились на выручку фотографа,
а ты в  это время  развернулся и пошел в атаку на  танки.  Вот мы и потеряли
друг друга...
 Наконец все  стало на место.  Так сложилась боевая ситуация, а на войне
обстановка бывает еще посложнее.
 Вот  и  хата, где жил Александр  Карпов.  Хозяева оказались  радушными,
обаятельными старичкам".  Встретили  нас  приветливо. Хозяйка  -  подвижная,
энергичная  старушка,  начала  сокрушаться,  что где-то  запропастился Сашин
носок. Этим  старушка  мне  очень напомнила  мою заботливую  мать. Она  была
такого  же  возраста  и роста,  с  такими  же  добрыми глазами и  работящими
крестьянскими руками. Особенно растрогала меня сцена,  невольным  свидетелем
которой я стал. Мы  уже несколько дней жили вместе. Однажды Александр уходил
на аэродром раньше меня. Предстоял вылет, и наша славная хозяйка дорогу Саше
осеняла  мелким крестом. Я  отвернулся, сделал вид, что ничего не  видел,  а
самому хотелось  подойти и  поцеловать эту старую женщину. Она переживала за
нас,  как  мать.  Стоило  нам задержаться  на аэродроме  после задания,  как
старички  теряли покой.  Оказалось, что  их  сыновья  тоже воевали. И, может
быть,  где-то чужая  мать так  же  беспокоилась  о  них. Ведь нашим  матерям
вдвойне тяжелее была эта война.
 На  второй  день  утром  на  аэродроме  состоялось   построение  полка.
Подполковник Смыков, зачитав приказ, вручил ожидавшие  меня  награды - орден
Красного Знамени  и медаль  "За оборону Сталинграда". Орден был за штурмовку
высоты  на  Миусе. Комдив сдержал  слово. После поздравлений, когда  летчики
немного разошлись  и мы  остались  с Маркеловым  вдвоем,  ко мне подошел наш
"доктор Карло" Миколаишвили и без лишних слов приступил к делу:
 - Ну-с, молодой человек, идемте со мной, посмотреть будем ваша рана.
 Мне хотелось поговорить с  Маркеловым,  узнать подробности  гибели Толи
Баранского, но капитан Миколаишвили был непреклонен:
 - Слушайте,  Васил  Василович,  поговорить  успэетэ, сначала  здоровье,
потом всо осталное... - и увел меня в санчасть.
 Осмотрев меня, наш медик, как и  следовало ожидать, ни о каких  полетах
не зах