ходов.  Пока  вражеские  истребители  прикрытия  разбирались  в
сложившейся ситуации, штурмовики  на бреющем  уходили от разбитого  состава.
Такой способ оправдал себя. Когда же видимость ухудшалась, но высота облаков
еще позволяла видеть цель, мы  переходили к ударам по  целеуказанию.  В этом
случае впереди и выше  ударной группы шла пара штурмовиков.  Обнаружив цель,
они вместе с  боевыми сбрасывали бомбы цветного  дыма, которые были заметным
ориентиром для остальных. В этих  полетах  не раз отличался мастер штурмовых
ударов Леонид Кузнецов.  Но иногда  Леонид по молодости  слишком увлекался и
чрезмерно рисковал.
 Однажды он возвратился  из  полета  с  винтом,  лопасти  которого  были
согнуты, как бараньи рога.
 - Как же ты летел? - спрашиваю.
 - Нормально.
 - Мотор трясло?
 - Было малость, но подобрал обороты - и нормально.
 - За что зацепил: за фрицев или за землю?
 - Понимаете, возвращался уже обратно, и вдруг перед носом - артбатарея.
Ну  как по ней не пройтись? Отжал  ручку вперед, дал очередь. Видать, поздно
вывел. Жаль винта...
 - А голову?  -  Хотел было поругать его  да  вспомнил:  такое и со мной
бывало.
 Может,  поэтому  и не стал распекать летчика.  Он-то и сам  понял  свою
оплошность, второй раз ее не повторит.
 С  Алексеем  Ивановичем  Поваляевым,  замполитом полка,  мы сработались
хорошо. Он оказывал мне  деловую помощь  в воспитательной и боевой работе. Я
был молодым командиром полка  не  только  по  опыту  командования, но  и  по
возрасту. На фронте тогда встречалось немало двадцатипяти-двадцатисемилетних
командиров  частей (были и  моложе),  и они успешно  справлялись  со  своими
сложными и ответственными обязанностями.
 В  туманное   осенне-зимнее   время   перед   командованием   полка   и
политработниками  встала  задача  организовать  досуг  летчиков.  В   период
вынужденной  бездеятельности  личного  состава  это  - неотложная  проблема,
особенно  во фронтовых условиях,  где приходилось надеяться только  на  свои
силы.  Здесь  сказали  свое  слово  партийная и  комсомольская  организации.
Появилась   художественная  самодеятельность,   часто   проводились  лекции,
доклады.  В  напряженные дни  боев  для этого не всегда  удавалось  выкроить
время. Сейчас его оказалось вдоволь.
 В полку нашлось немало способных, даже талантливых людей, они охотно, с
огоньком участвовали в массовых  мероприятиях. Порой приходилось удивляться:
авиамеханик  оказывался заправским певцом,  авиатехник - танцором. А  летчик
лейтенант  Ельшин  неожиданно для  всех  оказался гипнотизером. Вот об  этом
"артисте" и  хочется  рассказать особо.  Началось все с того,  что как-то за
ужином Ельшин спросил своего друга летчика Джураева:
 - Чем это ты балуешься?
 - Как чем? Чаем, - добродушно ответил сын казахских степей.
 -  Ишь ты,  хорошо замаскировал  под чай мускатное  вино,  -  обратился
Ельшин к товарищам по столу. - Поделился бы.
 Джураев потянул из стакана напиток и раскрыл от удивления глаза:
 - В-верно, мускат! Степью пахнет...
 Многие тогда решили, что это был обыкновенный розыгрыш. В следующий раз
Ельшин  продемонстрировал  свой  дар гипнотизера в одном  из  самодеятельных
концертов.  Новоявленный  "медиум"  попросил  на  сцену  четырех   воздушных
стрелков. Потом усыпил их и дал команду:
 - Подходим к цели! Атакуют "мессеры"!
 И  воздушные  стрелки  "заработали":  докладывали  о разрывах  зенитных
снарядов, перебрасывали  пулемет с борта  на  борт, открывали  огонь.  После
такого  сеанса даже скептики  поверили в  гипнотические способности молодого
летчика. Однако они  не помогли  ему в  беде.  В одном из  декабрьских  боев
Ельшин был  подбит и сделал вынужденную  посадку  на  территории противника.
Фонарь заклинило, пришлось выбираться через форточку прямо под дула немецких
автоматов. Здесь уже  было не до гипноза... Прошло несколько  месяцев,  пока
летчик вернулся в полк.
 В  воздухе уже носилось слово  "победа",  авиаторы все чаще произносили
это слово,  хотя до  Берлина  еще  был трудный и неблизкий  путь.  Некоторые
полковые "психологи"  судили  о приближении  победы по  совсем, казалось бы,
неожиданным признакам. Один из летчиков как-то заметил:
 - А наши девушки уже думают о семейном гнезде...
 Подумывали о брачных узах  и некоторые летчики, нашедшие свою любовь на
полевых аэродромах. Именно здесь,  в Прибалтике, и я встретил свою судьбу. В
конце  октября мы перелетели на один  из полевых аэродромов поближе к  линии
фронта. Во время посадки самолетов рядом со  стартом, как и положено, стояла
санитарная машина.  Поднимаясь из кабины, я вдруг услышал певучую украинскую
речь. Голос принадлежал девушке - дежурному медику.
 - О, ридна Украина! Яким витром в Прибалтику занэсло? - удивился я.
 Нам,  прошедшим с  боями по Украине, полюбившим  мелодичную  украинскую
речь, услышать ее здесь, в Прибалтике, было полной неожиданностью.
 - Витром вийны, - ответила девушка.
 Как потом мне стало известно, старший лейтенант медицинской службы Маша
Бугера оказалась человеком с необычайной фронтовой биографией.
 ...22  июня 1941 года состоялся ускоренный выпуск Киевской фельдшерской
школы. А в понедельник было получено военное обмундирование и предписание, в
котором указывалось,  что военфельдшер  Мария Ивановна  Бугера  направляется
командиром санитарного взвода в Белорусский особый военный округ. Было  Маше
в то время неполных семнадцать.  Худенькая девушка с лейтенантскими кубиками
в петлицах,  подпоясанная ремнем,  с пистолетом на боку и тяжелой санитарной
сумкой сразу  попала  в самый круговорот войны. Первые недели и  месяцы были
похожи на кошмарный сон. Отступление, жесточайшая бомбежка, вражеские танки,
которые перерезали дороги, выскакивали из засад и крушили гусеницами повозки
с ранеными и автобусы с красным крестом. Так случилось, что фронтовые дороги
повели Машу  через  мои родные места. В первую  военную зиму эвакоотделение,
которым заведовала  военфельдшер  Бугера,  оказалось в  заснеженной  деревне
Белки Калининской области. В помещении школы разместили около сотни раненых.
Командир медсанбата, пожилой майор, жаловался:
 - Ума не приложу, как вывезти всех. Дивизия ведет жестокие бои, полевые
госпиталя переполнены...
 В самом  деле, положение  было тяжелое. Село Белки было как бы отрезано
от всего мира.  Вокруг  - бездорожье. Крепчал мороз.  По занесенному  снегом
полю  мог пройти только санный  обоз.  И тогда майор решил: останется Маша с
ранеными в Белках, через день-другой  пришлет он транспорт и вывезет всех...
Майор  уехал добывать  транспорт, а семнадцатилетний военфельдшер осталась с
сотней  раненых ждать  его.  Прошел день,  другой...  Не пришла помощь ни на
третий день, ни  на  четвертый...  Закончились бинты и лекарства, нечем было
кормить   раненых.   Тогда  Маша   послала   ходячих  раненых  в   разведку.
Возвратившись, они вызвали из школы лейтенанта и хмуро доложили:
 -  Плохи дела, гитлеровцы вокруг. Никому  не пробиться к нам.  И нам не
выбраться...
 Что  же делать? Нагрянет враг - уничтожит раненых. За них  она, Маша, в
ответе.  Если  сообщить  сейчас о  "мешке",  в  котором  находится  деревня,
начнется  паника, многие раненые начнут самостоятельно пробиваться к своим и
погибнут. Нужно действовать!
 - Вот что... -  предупредила девушка  разведчиков. -  Об окружении - ни
звука...
 Прежде всего, решила  Маша, надо  сделать раненым перевязки, накормить.
Местные жители - вот кто должен помочь. От дома к дому пошла военфельдшер. И
ожила деревня.  Жители несли простыни  на  бинты, хлеб. Появились помощницы,
изучавшие  в  школе  санитарное  дело. Крестьяне почувствовали себя сильнее,
сплоченные  общей  заботой о  раненых. Не  спавшая уже несколько суток  Маша
взбодрилась  от такой  поддержки. Но в  сознании острой болью жила  тревога:
вот-вот  нагрянет враг!  Достаточно  случайной разведке заглянуть в деревню,
как   сразу   обнаружится   целый   госпиталь!  И  тогда   все  пропало.   К
девушке-фельдшеру обращались  за советом и указанием раненые и  жители.  Она
делала перевязки и кормила раненых. У одного из них началась гангрена ноги.
 Операцию в таких условиях не сделаешь, да и нечем.  Собрались несколько
оставшихся  в  деревне  пожилых мужиков,  женщины.  Маша сообщила:  если  не
удастся вывезти раненых, начнутся  заражения,  люди  погибнут.  Посоветуйте,
помогите!
 -  Я  знаю, как пройти Нелидовскими лесами, - сказал бородатый мужчина,
который, по всему  видать, пользовался  у  односельчан авторитетом. В Белках
действовали советские  законы, и люди жили по  ним. - Надо собрать  лошадей,
назначим проводников.
 К  вечеру снарядили  обоз.  Жители  нанесли  теплой  одежды  -  одеяла,
полушубки,  старые пальто, укутали раненых. Стояли жестокие  морозы, а  путь
был неблизкий и  трудный.  Заскрипели полозья,  тронулся обоз.  Вскоре  Маша
поняла:  не только  ей известно  о близости врага. Проводник успел разведать
расположение  вражеских  постов и гарнизонов и  обходил их  стороной. Лошади
выбивались из  сил, пробираясь  лесными просеками и тропами. К утру  вышли к
одной из советских частей. Было у Маши на  руках более сотни раненых. Из них
умер только один, от гангрены.
 Об этом необычном  госпитале в тылу врага  и ночном рейде  через  линию
фронта написала  дивизионная газета. Но  дороже  всего для  Маши были  слезы
благодарности  раненых.  Старые  и  молодые,  они  благодарно  целовали руки
семнадцатилетнему военному  фельдшеру, маленькой хрупкой девушке. проявившей
столько мужества и заботы.
 Вернулась  Маша в  свой  медсанбат, где  ее считали погибшей. На лице -
одни глаза. Истощала так, что на ремне и дырочек-то колоть уже негде. Может,
день и отдохнула. А затем попросилась на передовую. И  сразу же была ранена.
Лежала в полевом госпитале  в  Торопце, в 60-ти  километрах  от  моего села.
Поправилась - и  снова в бой, снова командовать санитарным взводом, выносить
из-под огня раненых. Взвод - это несколько санитаров да повозка с лошадью по
имени Орлик.
 Шли тяжелые бои под Ржевом,  стрелковая дивизия  оказалась в окружении.
Наступило новое испытание - голод. Варили конину, пили болотную воду. В этих
тяжелых  условиях  на выручку  людям  пришла  дружба,  глубоко  человеческие
отношения друг к другу. Маша была единственной девушкой  во взводе. Мужчины,
как  могли, берегли свою сестричку,  старались ее подкормить. Бывало, сварят
конину - и самый лучший кусочек Маше. Старый санитар уговаривает:
 - Съешьте, товарищ лейтенант. Глаза закройте и ешьте. Потому что нужно.
 И ели,  чтобы не свалиться с ног. Дивизия готовилась  к прорыву, и надо
было иметь силы, чтобы выносить с поля боя раненых. Когда шли тяжелые бои на
Калининском  фронте, взводу  приходилось  спасать по  200 - 300  человек. Во
время прорыва Маша была ранена второй раз Снова госпиталь. Врачи удивлялись,
откуда силы берутся у этой хрупкой девушки, которая столько вынесла за два с
половиной года войны! Когда ее вылечили, главный хирург госпиталя решил:
 -  Вот что.  Маша...  Отвоевала  ты  свое  в  пехоте. Направим  тебя  в
авиацию...
 В  ответ  она заплакала. Жаль было расставаться с  теми, с  кем столько
пережито, с людьми,  которые, как никто, знали цену жизни и  дружбы, которые
любили ее и которых любила она.  Но  хирург был неумолим. Говорили, что  его
дочь тоже  где-то  в  пехоте  командовала  санитарным  взводом.  А  жестокая
статистика  войны утверждала: в этих взводах самый большой процент погибших.
Так  лейтенант  Мария  Бугера  оказалась  на  одном  из  полевых  аэродромов
Прибалтики.   Работала   военным   фельдшером   в   батальоне   аэродромного
обслуживания.  Вначале  ей  показалось, что  здесь  глубокий  тыл.  Нигде не
стреляют, можно спать  раздевшись. Вместо  кирзовых  сапог она носила теперь
хромовые.  Но  вскоре  Маша  убедилась: здесь  тоже  идет  война,  не  менее
жестокая, хотя и  не всем  видимая. Выруливает на старт, уходит  на  задание
шестерка самолетов, а возвращаются четыре или три. Остальные сгорели в небе.
Часто  молодые,  веселые  ребята,  которые  полчаса  тому  назад  приветливо
улыбались симпатичному военфельдшеру, больше никогда не возвращались на свой
аэродром. И  снова, как и  раньше  при виде  смертельно  раненого пехотинца,
щемило и болело сердце...
 На  аэродроме   приземлился  новый  полк  истребителей.  Маша  обратила
внимание:  один из летчиков как-то необычно поднимался и вылезал  из кабины.
Сразу решила - раненый!  Схватила санитарную сумку.  Но руководитель полетов
упредил:
 - Не спешите. С летчиком все в порядке.
 Маша   долгим  обеспокоенным  взглядом   провожала   коренастую  фигуру
истребителя. Вначале он шагал так, будто шел по тонкому льду, потом шаги его
стали  увереннее.  Под  вечер военфельдшера  попросили захватить  санитарную
сумку и зайти в общежитие, где размещались летчики.
 - Кто болен, товарищи? - спросила Маша, перешагнув порог.
 Навстречу поднялся тот самый летчик, которого она уже приметила. У него
оказался богатейший чуб, открытое лицо, выразительные глаза.
 - Я просил бы вас помочь обработать потертости.  После  полета очень уж
беспокоят...
 Пока летчик раздевался, Маша копошилась в сумке. Подняла  голову и чуть
не обомлела  - минуту тому прочно  стоявший на  земле парень оказался... без
ног.  Рядом с  кроватью  лежали  протезы... Собрав всю силу  воли, чтобы  не
показать охватившее  ее волнение. Маша приступила к  работе. Когда закончила
ее, тепло попрощалась, пообещав завтра снова прийти после полетов. Только за
порогом спало огромное напряжение и из глаз хлынули слезы. Многое перевидела
девушка  в свои девятнадцать лет: на ее руках умирали раненые, она бинтовала
исколотых  штыками бойцов, отправляла  в тыл обожженных детей.  Казалось, от
горя запеклось, обуглилось  сердце. Но  нет, живо в нем чувство сострадания!
Правда, сейчас слезы были вызваны иным -  чувством восторга перед человеком,
который летал  без  ног  и сражался с  врагами! А  вечером летчики  устроили
танцы. Полковой врач, который уже рассказал Маше о необычной судьбе летчика,
посоветовал:
 - Обязательно сходите на танцы. Вы увидите там кое-что необычное...
 Танцы были в каком-то невзрачном помещении.  Мужчинам надоело танцевать
друг с другом, а девчат было мало. Поэтому, хоть Маша и стала в сторонке, ее
сразу приметили. Только баянист заиграл вальс, как сразу несколько кавалеров
бросились  к симпатичной девушке. Но она увидела, как  через весь зал к  ней
шел он, Алеша. И перед ним все расступились. Смущаясь, он спросил:
 - Разрешите...
 От волнения Маша не могла  сдвинуться с места, словно  ее новые сапожки
кто-то к  полу гвоздями приколотил. Но, преодолев себя, она подала  руку и с
трудом сделала первый шаг. Как  он мягко  и красиво танцевал,  как легко вел
партнершу! Не верилось, что у летчика вместо ног протезы. Утром полк улетел.
 Больше  не удалось Маше встретить Алексея. Только после войны, прочитав
книгу  Бориса Полевого "Повесть о настоящем человеке", она узнала в ее герое
знакомого летчика - Алексея Маресьева. Он  стал для Маши Настоящим Человеком
на всю жизнь.
 После истребителей  на этот аэродром сел наш полк, где и состоялась моя
первая  встреча с  военфельдшером Машей Бугерой. Вскоре наши фронтовые  пути
разошлись.
 Вторая встреча стала возможной лишь  в 1946 году. С тех пор мы на одной
фамилии.

x x x

 Когда наступил  новый, 1945  год, мы не смогли отсалютовать ему даже из
ракетниц.  Дома,  в которых  стояла дивизия, были в  основном деревянными, и
поэтому подполковник Рыбаков  категорически запретил всякие салюты. Пришлось
отложить салюты  до победы. В первых числах января поступил  приказ  вывести
наш полк из боев и приступить к тренировке и вводу в строй молодых летчиков.
 -  У  вас  есть  бывшие инструкторы  училищ,  -  говорил  мне комдив. -
Подключите их и постарайтесь быстрее справиться с задачей. Вот тогда и будем
вести речь об участии полка в новых боях.
 Это для меня явилось неожиданностью.  В условиях прибалтийской  зимы, в
прифронтовой зоне предстояло обучать летное пополнение групповой слетанности
и боевому применению. Вот где пригодились  мне навыки командира  эскадрильи,
опыт  работы  с молодыми  летчиками. Был такой  опыт  у Карпова и  у  других
командиров. И мы дружно взялись за дело.
 Очень мешала нам  погода. В конце  января  началась оттепель с  дождем.
Потом за ночь мороз сковал летное поле, и оно превратилось в каток. Взлететь
и  сесть  можно,  но  тормозить и не  думай, выкатишься без остановки за все
ограничительные знаки.  Что делать? Нельзя же приостанавливать учебу! Решили
с помощью местного населения посыпать взлетную  полосу песком, как тротуар в
городе во время гололеда. И полеты продолжались.
 Не обошлось без курьезов. Один  из молодых  летчиков нежданно-негаданно
для  себя слетал за линию фронта. Отрабатывая в зоне индивидуальный пилотаж,
он потерял из виду свой аэродром. И вдруг увидел пару "илов". Решив, что они
из нашего полка, пошел за ними следом. Летит  и летит, а аэродрома все нет и
нет. Что делать? Вот уже и береговая черта Балтийского  моря.  "Илы"  делают
разворот  и заходят на цель.  Пришлось пикировать и молодому летчику, хотя и
вхолостую. Зато "илы"  привели его "домой", на  соседний с нами  аэродром. С
тех  пор  к  фамилии молодого летчика, который  по  случайности участвовал в
штурме окрестностей Мемеля, ради шутки "прикипела" приставка "Мемельский".
 В феврале 1945 года полк облетела радостная весть
 -   Николаю  Маркелову  и  Леониду  Кузнецову  присвоено  звание  Героя
Советского Союза.
 Состоялся  полковой митинг.  После зачтения Указа Президиума Верховного
Совета СССР, приветственных  телеграмм, выступлений офицеров и солдат  слово
предоставили летчику Маркелову. От волнения Николай не сразу смог говорить.
 - Спасибо  вам...  - начал летчик, - спасибо командирам, которые учили,
боевым  друзьям, которые помогали мне своим  плечом,  спасибо  всем наземным
труженикам,  кто  обеспечивает наши  полеты.  Высокое  звание обязывает меня
воевать еще лучше, чтобы быстрее приблизить светлый день Победы!
 Герой дожил до победы  и испытал ее  радость. Но  прожил недолго. Жизнь
Героя Советского Союза Николая Даниловича Маркелова оборвалась в ноябре 1945
года.
 А пока еще шла война со своими бедами и печалями. Они подкрадывались со
всех сторон, и никто не знал, как от них уберечься. К  нам на полеты приехал
подполковник  Рыбаков.  Командир  дивизии  был  в  добром  настроении,  живо
интересовался  ходом  подготовки  молодых  летчиков  и  остался  доволен.  Я
доложил,  что недели через две, к середине  марта, мы  завершим программу  и
будем готовы к боевой работе.
 Василий Николаевич поговорил с  летчиками,  сообщил фронтовые  новости,
пожал  всем руки  и уехал.  К  вечеру мне позвонил начальник  штаба  дивизии
полковник Соковых.
 - Василий Васильевич, у тебя командир не садился?
 - Нет, он уехал на машине еще перед обедом.
 Из дальнейшего разговора выяснилось,  что Рыбаков в тот день вылетел на
боевое задание с одной из групп соседнего полка. В районе цели  шел обильный
снегопад.  После  штурмовки  возвратились  все  летчики,  но  без  командира
дивизии. Его долго и упорно искали, но безрезультатно.
 И только после войны стала известна трагедия подполковника Рыбакова.
 Зенитный  снаряд  угодил в мотор "ила" в момент захода на  цель. Летчик
при  плохой  видимости еле  посадил  машину, но... в  расположении  немецкой
зенитной батареи.  Выскочив из  кабины,  Рыбаков и  стрелок бросились в лес,
отстреливаясь от  автоматчиков.  Когда  стало ясно,  что плена не  избежать,
Василий  Николаевич Рыбаков  последний  патрон приберег  для себя. Смерть он
предпочел плену.
 Это была последняя  жертва войны  в нашей дивизии. В начале апреля весь
штурмовой корпус выехал на Волгу для  переучивания на новые  самолеты Ил-10.
Тогда мы еще не  знали, что война для нас практически закончилась. Замкнулся
круг нашего маршрута: именно с этих,  теперь  глубоко тыловых аэродромов, мы
стартовал