о фронта  и  теперь  была  переименована  в
Приморскую. Одна  за  другой группы уходили  на задание.  В полк возвратился
Александр Карпов,  рассказал, как подбили его самолет. Немного отдохнув, сел
на другую машину. Моей эскадрилье достались юго-восточные склоны Сапун-горы.
Внизу кипел жаркий бой, вся долина в  дыму и пламени: наши братья  по оружию
вот-вот сбросят в море гитлеровцев, оборонявшихся с яростью  обреченных.  По
радио узнаю знакомый  голос наведенца  старшего лейтенанта  Шайды.  Григорий
Денисович деловито сообщает:
 - Действуй по плану, следи за сигналами с земли...
 Последнее   предупреждение   не   случайное,   наши   войска   вплотную
приблизились  к  Сапун-горе.  Связываюсь  с  Карповым,  который  заканчивает
обработку своего участка склона. Александр полушутя Отвечает:
 - Подходи, принимай пост...
 Мы  сменяем  друг друга, как на  посту, ни на  минуту  не  оставляя без
внимания противника, вжимая его в крымскую землю, не давая поднять головы. А
тем  временем  наша  славная   "царица   полей"  матушка-пехота  все   ближе
подбирается к  вражеским позициям,  врывается  в  траншеи  и  окопы, один за
другим взламывает оборонительные рубежи. В воздухе тесно от своих самолетов,
надо следить в оба, чтобы не сделать разворот под огонь штурмовиков соседней
группы. Сменяет новая волна "горбатых". Кажется, никто не  обращает внимания
на вражеские зенитки.  А над нами вьются  истребители прикрытия. Радостно на
душе от такой картины. Наше превосходство в воздухе полнейшее. К вечеру  над
Сапун-горой взвилось Красное знамя.  Поздравляем друг  друга:  ведь в победе
вклад и нашего полка.
 В  связи  с этим небезынтересно привести  здесь  воспоминания командира
63-го стрелкового корпуса, штурмовавшего вместе с воинами 11-го гвардейского
корпуса Сапун-гору, генерала Петра Кирилловича Кошевого. Будучи уже Маршалом
Советского Союза, он  рассказывал:  "...и  когда до  вершины  горы  осталось
меньше  200 метров, моя пехота  залегла.  Огонь противника  был  так плотен,
укрепления  так  мощны,  что, казалось, нет  такой  силы,  которая  способна
поднять людей  в атаку... Но вот появляется  одна группа  "илов" - штурмует,
вторая  -  наносит точный удар  по укреплениям на  вершине,  третья  - снова
наносит  удар...  Моя  пехота сама,  без команды поднимается, гремит могучее
"Ура-а". Бросок  -  и  я вижу  наше  знамя на вершине  Сапун-горы,  поднятое
рядовым Иваном Якуненко... Меня обнимает  Ф.  И. Толбухин, поздравляет, а  я
ему  говорю:  "Товарищ командующий,  это  "илы"..." Это  был  один из многих
случаев на войне, когда активное участие штурмовиков решало исход боя...
 ...Наш  аэродром  располагался на территории совхоза "Симферопольский".
Отсюда летаем на задание, здесь наш стол и дом. Так уж  у летчиков повелось:
только сели на новый аэродром, как он становится  "своим", "домом". Тянет из
последних  сил "домой"  подбитый  штурмовик.  "Домой"  через  отделы  кадров
пробирается авиатор после госпитального лечения. А дом - это просто площадка
в  степи, ровное поле, луг  с болотами по  краям,  огороды под селом, лесная
опушка,  откуда можно взлететь и  куда можно сесть. Немало их  было, полевых
аэродромов, удобных и  неудобных.  Одни мы успевали обжить, они  запомнились
боевыми заданиями, с них улетали друзья,  и  многие  из них  уже никогда  не
возвращались  на  свою  стоянку,  уходили  в бессмертие.  Другие  аэродромы,
мелькнув названием, оставляли о себе лишь скупую запись в летной книжке. Как
дом  славен  хозяйкой,  так  и   аэродром   -  подразделением,  которое  его
обслуживает, обеспечивает боевую работу авиационной  части. Занимались  этим
батальоны аэродромного обслуживания (БАО).
 Что  греха  таить:  не всегда  летчики воздавали  должное  их  поистине
титаническому труду. А от них зависело очень многое: например, своевременный
подвоз  топлива и  боеприпасов для  самолетов,  доставка запасных частей для
поврежденных  машин.  БАО  - это также баня и  смена белья,  полевая почта и
денежный  аттестат,  кино  и  ночлег,  санчасть  и  пригодная  для   полетов
взлетно-посадочная  полоса.   Десятки  человек  обеспечивали  боевые  вылеты
штурмовика. Вместе с летчиком в бою незримо  участвовали мотористы и повара,
медсестры и водители бензовозов, официантки и финансисты, специалисты службы
горюче-смазочных  материалов  и  боепитания,  многие  солдаты,  сержанты   и
офицеры, которых летчик мог и не знать в лицо.
 В  авиационном полку  о работе батальона и его руководства прежде всего
судили по столовой. Нелегко при отступлении и наступлении, при  частой смене
аэродромов  наладить  хорошее  питание. Летчики в основном ребята молодые, в
каждом вылете тратили немало сил  и  энергии. И питание очень  много значило
для  их боеспособности. Не  случайно  летная норма  считается одной из самых
высококалорийных,  иначе  не  справиться  летчику  с  большими перегрузками.
Работники   аэродромных   батальонов   делали   максимум  возможного,  чтобы
обеспечить  летчиков всем необходимым. Но то, что мы увидели седьмого мая, в
день овладения  Сапун-горой, превзошло все  наши ожидания. Мы уже привыкли к
суровому  быту  полевых аэродромов, землянкам  и палаткам, дощатым навесам и
барачным зданиям. Мы ели из котелков и алюминиевых мисок, пили из солдатских
кружек, на  наших грубо  сколоченных  столах появлялись лишь скромные лесные
или  полевые  цветы. Мы только что  возвратились с задания,  возбужденные  и
радостные, потому что все были  живы и невредимы, что враг был крепко прижат
к  морю.  Так и  шли  шумной  толпой,  переговариваясь. Но  шагнув  за порог
столовой,  остановились.  На  белых  скатертях  алели яркие  букеты крымских
тюльпанов. Столы были накрыты по всем правилам ресторанной сервировки, рядом
с приборами лежали  даже салфетки. Посредине зала  стояла красавица  старшая
официантка и приветливо приглашала:
 - Пожалуйста, товарищи летчики! Только подождем командира...
 Сразу  захотелось снять верхнюю одежду, взглянуть на себя в  зеркало. Я
машинально  провел  рукой по  щеке:  брился  вчера  вечером,  уже  появилась
жестковатая щетинка. Посмотрел на летчиков эскадрильи, они тоже были смущены
своим  внешним  видом.  Тогда  единогласно решили сначала  привести  себя  в
порядок и  повернулись к  выходу. Но навстречу уже шел подполковник Смыков с
майором, командиром БАО. Очень жаль, что время стерло  в памяти его фамилию.
Глядя на него, я подумал: так вот чьими заботами устроен этот праздник..
 Георгий Михайлович объявил:
 -  Сегодня  торжественный ужин для героев крымского неба. Всех  прошу в
зал.
 Весело  и шумно  мы  провели тот  вечер.  Конечно  же  были  опрокинуты
фронтовые  сто  граммов,  но  пьянили не они, а  радость  от  сознания,  что
Сапун-гора, этот ключ к Севастополю, была в наших руках. А через день, 9 мая
1944 года, Севастополь был  полностью освобожден  от фашистских захватчиков.
Мог ли кто тогда подумать, что ровно год остался до нашей великой Победы. Но
враг еще топтал советскую землю, еще тлели отдельные очаги его сопротивления
в Крыму. Однако уже никто не сомневался, что фашистской неволе  пришел конец
и Крым снова станет советским.
 В ночь  на 12  мая Приморская армия и 10-й стрелковый корпус 51-й армии
прорвали и  уничтожили последние позиции противника в  Крыму  и остатки  его
войск. Были  взяты бухты Казачья, Камышовая и Херсонесский маяк. С рассветом
12  мая  летчики полка  собрались на командном  пункте.  И  тут нас  застала
радостная  весть:   боевая  готовность  снята!   Крым  полностью  очищен  от
противника.  Стихийно  начался  митинг.  Алексей  Иванович  Поваляев  что-то
говорил о долгом и трудном пути, пройденном полком,  о том, что гитлеровцы в
сорок  первом - сорок втором годах  не могли овладеть Севастополем в течение
250 суток, а мы освободили  Крым  за 35. В сорок первом году у фашистов было
больше техники и дивизий. Герои Севастополя  тогда вынуждены были отступить,
чтобы в  мае  1944 года  возвратиться  сюда  навсегда. Захотелось посмотреть
легендарную землю не с  высоты полета, а пройтись по ней, побывать на местах
боев, увидеть результаты своей работы.
 -  А  что, хорошая идея! -  подхватил начальник  штаба Андрей Яковлевич
Красюков.  -  Пока новая  задача не  получена,  оседлаем  полуторку, наметим
маршрут и - в путь-дорогу.
 Подполковник Смыков не  возражал.  Сразу же  составили  команду.  В нее
вошли,  кроме Красикова, два  комэска  -  я  и Карпов,  инженер  полка майор
Григин,  командир  звена  лейтенант  Маркелов. К нам  присоединилась  группа
офицеров  соседнего штурмового  полка.  Прихватили  мы  и  фотографа,  чтобы
увековечить  нашу поездку,  Наметили  маршрут:  Симферополь  -  Бахчисарай -
долина реки Альма - Мекензиевы горы - Севастополь - мыс Херсонес. Получив на
двое  суток   сухой  паек,   наша   "экскурсионная"  группа   отправилась  в
путешествие.  Машина, правда, нам  досталась старенькая, зато шофер оказался
бывалым  фронтовиком  и выжимал из  своей  полуторки  все ее лошадиные силы.
Случались и вынужденные остановки, когда  приходилось  на ходу ремонтировать
"старушку".  Делали  мы это  дружно,  с  подначками и смехом. Невозмутимый и
молчаливый водитель  знал цену шутке, поэтому не обижался. Мы же чувствовали
себя легко и свободно, потому что  ехали по  своей родной  земле и под своим
небом. Однако с каждым километром все строже, суровее становились наши лица.
Стоя  в кузове,  мы внимательно  всматривались в  разбитую  технику, свою  и
чужую, в свежие воронки, густо засеявшие крымскую землю, в ее глубокие раны.
 В  войну  летчики  никогда  не  расставались с  картой, заправленной  в
планшет. Захватили мы карты и сейчас, Когда подъехали к Мекензиевым горам, к
той самой высоте 60,6, я сориентировался по карте и объявил:
 - Сейчас будет поворот, за которым стояла вражеская батарея!
 - Она и теперь там стоит, - пошутил кто-то.
 Все рассмеялись. Вот будет номер,  если я ошибся! Один поворот, другой,
и  вот  та самая  бывшая  огневая  позиция  противника. Тут  я не  выдержал,
забарабанил по кабине. Испуганно выглянул Красюков:
 - Что случилось?
 -  Андрей  Яковлевич!  Задержимся  на  минутку!  Обнаружились  знакомые
места...
 На позицию пошли гуськом  -  а вдруг минное поле? А  вот  и следы нашей
работы: побитые  и перевернутые вражеские орудия, щепки от снарядных ящиков,
развороченные ровики.  Сразу заметно -  огонь  был точный,  в этом мы теперь
могли убедиться воочию.
 - Да, хорошая работа, - заметил командир эскадрильи соседнего полка.  -
Ювелирная! Скупая похвала товарища воспринимается как награда.
 Андрей Яковлевич, наш начальник штаба, одобрительно кивает головой:
 - Молодцы!
 До  окраины  Севастополя  добрались перед  закатом  солнца. Южная  ночь
опустилась  быстро, и мы  еле  успели найти ночлег в  чудом уцелевшей секции
трехэтажного дома. Оказалось, что в  развалинах жили люди.  Теперь известно,
что  до войны  в Севастополе насчитывалось  свыше  ста тысяч  жителей. После
освобождения города в нем осталось чуть больше тысячи - один из ста!
 Только мы улеглись  отдыхать - нам с  Карповым досталась одна  на двоих
старинная кровать, - как вдруг послышался грохот, завывание моторов, взрывы:
это фашисты прилетели бомбить остатки города. С восходом солнца где-то рядом
раздался  душераздирающий женский плач. Когда мы вышли из подъезда  дома, то
увидели, как, обняв друг друга, голосили  две  пожилые  женщины. Еще в марте
оккупанты забрали у одной мужа, у другой - сестру. С тех пор ничего о них не
было  известно.   Сейчас  трупы  замученных  были  обнаружены  в  доме,  где
находилось гестапо. Город освобожден, фашистов больше нет на крымской земле,
людям  бы только радоваться. Но, видать, еще долго не заживут раны войны. Да
и заживут  ли  они у  тех,  чьи  потери ничем  не восполнимы:  у  родителей,
потерявших детей, у детей, потерявших родителей.
 Перед нами в лучах  утреннего солнца предстали руины  многострадального
Севастополя.  Вот   скелет  знаменитой  Севастопольской  диорамы,  развалины
Графской пристани. И только волны северной бухты плескались о  берег мягко и
безмятежно. Сколько жизней скрыли воды Черного моря!..
 По дороге на Херсонес пригорок у  балки завален  трупами короткохвостых
крупных   лошадей,  Решив  не  оставлять  русским  своих  битюгов,   фашисты
постреляли  их.  Вот  и последний рубеж  обороны  гитлеровцев в  Крыму - мыс
Фиолент. Около шести  километров  по фронту и столько же в глубину. При виде
этого выступающего в море треугольника на ум  пришло старое  русское слово -
побоище.  Все поле  было завалено разбитой  техникой и  имуществом. Рядом  с
артиллерийскими стволами и  обгоревшими танковыми коробками валялись перины,
фашистские  ордена, чемоданы с награбленным добром, которым так и не удалось
воспользоваться,  ящики  с  боеприпасами, штабные  сейфы,  повозки,  мешки с
обмундированием мышиного цвета. Но трупы людей уже убраны. Внизу, у высокого
обрывистого берега, догорал фашистский морской транспорт.
 По  дороге  к   Сапун-горе   понуро  двигалась  колонна  военнопленных,
охраняемая  двумя  солдатами.  Едем  на  Херсонес.  Нас   интересует  бывший
вражеский  аэродром,  доставивший  нам столько  хлопот.  Еще издали  увидели
сгоревшие  "мессеры"  и  "фоккеры".  Хотелось  крикнуть: "Наша работа?",  но
здесь,  видать,  потрудились  не только  наши  "илы".  Бомбардировщики  тоже
сказали здесь  свое слово,  оставив  глубокие воронки  от  тяжелых  бомб. Мы
впервые так близко, что и руками можно потрогать, увидели столько  вражеской
авиационной техники. Да, врагу было чем воевать, но мы вышибли оружие из его
рук. Прежде  всего  внимательно осматриваем кабину  вражеских  истребителей.
Летчики  с профессиональным  интересом  обсуждают плюсы  и  минусы самолетов
противника.
 -  Смотрите,  совсем  нет  зализов  на  стыке крыла  и  стабилизатора с
фюзеляжем...
 - Отделка обшивки тоже грубая...
 - Видать там,  в Германии, некогда  было  думать об аэродинамике  своих
самолетов...
 - Аэродинамические недостатки они перекрывают мощностью мотора.
 Обращаем  внимание - взлетная  полоса выложена из красного кирпича. Еще
при штурмовке аэродрома я удивлялся ее цвету. И вот на земле нашли отгадку.
 В 1936 году меня в числе пяти студентов техникума  премировали поездкой
по  Черноморскому  побережью Крыма.  Побывали мы  и  в  древнем городе-порте
Херсонесе, где велись археологические раскопки. Запомнилась церковь-музей из
красного кирпича.  Сейчас на ее  месте  были  жалкие  развалины. Затем  была
Сапун-гора.... То, что  мы  здесь увидели,  трудно передать словами.  Словно
боясь нарушить тишину долины и склонов горы, мы ходили молча  по местам, где
погибли тысячи советских воинов. Попался нам и  сгоревший Ил-2. Мы знали - в
этом районе погиб наш Алеша Будяк. Но это не его машина...
 Четверть века  спустя  я  снова посетил  Сапун-гору.  Здесь уже работал
музей, вокруг здания диорамы были размещены  образцы советского  вооружения:
танки, пушки, минометы...  Долго  стоял  на вершине  горы, смотрел,  как  по
дорогам  бегут  автобусы с  экскурсантами,  как  в  залитой  солнцем  долине
стрекочет  трактор, обхаживая виноградную  лозу, как  в  высоком безоблачном
небе, распластав крылья, неподвижно висит орел. Штурмовики редко поднимались
так  высоко,  мы ходили  чаще  у  самой земли,  вот на  уровне  этой веселой
праздничной  толпы  молодежи  из  какого-то   туристского  лагеря.  Хотелось
подняться на пушечный  лафет и  сказать: "Преклоните колени к земле, которая
густо  полита  кровью  ваших дедов  и отцов.  Всегда  помните,  какой  ценой
достался сегодняшний солнечный день!"  Нет, не поднялся, не сказал. Подумал:
они должны помнить. Ведь это наши дети и внуки...

 НЫНЧЕ У НАС ПЕРЕДЫШКА

 Наступили короткие дни затишья.  Даже не верилось,  что не надо спешить
на КП, уточнять изменения линии фронта, получать задание и уходить в бой. Но
такое положение, и это все понимали, не могло длиться долго.
 Уже через  несколько дней мы  получили приказ  подготовить самолеты для
дальнего перелета.  Куда?  В ответ  на этот  вопрос  сам Георгий  Михайлович
Смыков  пожимал плечами. Оставалось строить догадки. Фронт  был широкий - от
Черного до Баренцева моря. Предполагали, что нас  перебросят в Молдавию, там
шли  тяжелые бои за  днестровские  плацдармы.  Технический состав с утра  до
вечера готовил  материальную часть самолетов. У летчиков проверялась техника
пилотирования.  Две "спарки",  учебные  Ил-2, совершали  за  день  несколько
десятков  взлетов и  посадок.  Здесь же  инспектор  из  штаба  дивизии делал
разбор,  указывал  на  недостатки.  И  улетал  с  новым  летчиком.  Проверка
проводилась по всем летным правилам, придирчиво, до педантизма.
 В мирное время  такие  проверки - дело привычное. На фронте часто не до
них, там бой  - самый строгий проверяющий. Хочешь жить и  побеждать  - учись
самым прилежным образом. И мы учились в каждом вылете, проверяя  на практике
рекомендации  и   инструкции   и  беря  на   вооружение  то,  что   наиболее
целесообразно. Так, например,  в зоне зенитного огня соблюдать режим следует
только в  момент  прицеливания.  В  остальное  время, выдерживая режим, лишь
поможешь    зениткам    сбить   себя.   Отсюда   неписаная    формула    для
летчика-фронтовика:  "Над полем боя летай, как  не  положено", то  есть так,
чтобы противник, знакомый с писаными правилами тактики советской авиации, не
мог  упредить  твой  маневр.  Одним словом,  все  заботы были  не  о чистоте
пилотажа, а о  его безопасности. А инспекторы требовали именно  чистоту. И в
этом не было  ничего  предосудительного,  никакого  противоречия с  тактикой
войны.  Ведь  солдат,  готовясь  на  фронт, порой  тоже  недоволен  строевой
подготовкой:  зачем, мол, она  на фронте.  Но строй дисциплинирует, помогает
почувствовать локоть товарища, силу взаимодействия. Так и с чистотой техники
пилотирования.  Овладев ею,  летчик свободнее вел себя в реальном бою, лучше
выполнял самые  сложные маневры и  пилотажные фигуры, Не скрою - мне здорово
пришлось  попотеть, чтобы заработать  у  требовательного  инспектора  высший
балл.
 В тот же день старший техник Несметный  доложил:  на одном из самолетов
требуется проверка мотора в воздухе. Кто должен проверить? Конечно, командир
эскадрильи. Погода начала портиться, накрапывал  дождик. Не теряя времени, я
посадил  механика  в  кабину  стрелка,  и  мы  поднялись  в  воздух.  Мотор,
действительно, давал перебои. Внизу ровная  таврическая степь, аэродром ушел
куда-то в  сторону.  Пока  подбирал  мотору  нужный  режим, потерял  высоту.
Пришлось снова ползти  вверх, все время вслушиваясь в капризы сердца машины.
Потом,  когда мотор  заработал  сносно, оглянулся  и  не  увидел  под  собой
аэродрома. Ругнул себя за то, что не засек курса и времени взлета. Далеко ли
ушли  от своей  точки? И  тут  совершенно неожиданно увидел справа  по борту
аэродром.  Наш  должен  быть слева.  А  этот  какой дивизии? На  душе  стало
тревожно: заблудился в трех соснах! И это летчик, которого не раз хвалили за
умелую  ориентировку,  которому доверяли сложные задания! Выхожу на железную
дорогу Джанкой -  Симферополь, беру направление на восток. Глянул на компас:
а  его стрелка показывает  на  север.  Что за чертовщина! Как  мог произойти
сдвиг на 90o? Решил не доверять чувству и против собственной воли
развернул  самолет  на  90o,  точно  по  компасу.  Вскоре опознал
станцию Биюк-Онлар{3},  оттуда по грунтовой дороге и вышел на свой аэродром.
Когда сели, механик спрашивает:
 - Товарищ командир, зачем мы ходили на Биюк-Онлар?
 - Я наш аэродром потерял.
 - Он же был под нами, только справа...
 Вот тебе и на! Механик узнал  его, а я, летчик, нет. Как это случилось,
никак не пойму. Думал, что  такое случилось только со мной. Потом узнал, что
и с другими бывало. Один из опытных летчиков как-то рассказывал мне:
 - Долетался до  того,  что  не знаю,  куда дальше лететь. А горючее  на
исходе.  Вдруг прямо перед собой вижу к