та. Звучит?
 Теперь  рассмеялись  все трое.  Капитан  Ширяев нашу  тройку выбрал  не
случайно. Я  неплохо ориентируюсь в воздухе, Сергей Вшивцев  слывет летчиком
смекалистым,  Миша  Полынов  постарше  нас годами,  значит,  опытнее.  Одним
словом, друг друга дополняем.
 - Что  ж, оценим обстановку, -  сказал Полынов. Повернувшись в  сторону
одинокого саманного домика, он втянул носом воздух.
 - Надо подумать о пище.
 Стоит  жара,  аппетита  нет. Но  когда  удастся  пообедать?  Техники  и
механики пригласили нас к  походной кухоньке, прикрытой брезентовым навесом.
Только  расположились  вокруг  котелков  на  жухлой  траве,  как  с  востока
послышался гул  чужого самолета.  Возвращался тот, утренний  "юнкерс".  Была
надежда,  что  он  не  заметит  нас. Но  фашистский  стрелок  пустил длинную
пулеметную  очередь,  которая  зафонтанила  серой   пылью  между  кухней   и
самолетами. Пришлось поплотнее прижаться к  земле, ожидая повторного захода.
К счастью, гитлеровец ушел своей дорогой.
 - Пронесло, - поднял лицо от земли Миша Полынов.
 От плотного "приземления"  он поцарапал щеку. По этому поводу Сергей не
преминул заметить:
 -  Второй  раз,  Михаил  Николаевич, если  будете целоваться с  землей,
прикройте лицо ладошкой, - и показал: - Вот так...
 За что  я  особенно  люблю  Сережу, так это за  чувство юмора. И еще за
постоянную пытливость мысли, если можно так выразиться.  Например, он  может
задать  неожиданный вопрос: "В дождь  человек  когда больше намокнет:  когда
бежит  или  когда   идет?  Время  одно  и  то  же".  Потом  сядет  и  начнет
подсчитывать. И вдруг неожиданный вывод: "Если попал  под обстрел, лучше  не
бегать. Вот расчеты..."
 Ожидая горючее, мы решили определить предельные сроки вылета с расчетом
на  посадку на  своем  аэродроме за час  до наступления  темноты.  Этот срок
неумолимо  приближается,   а  бензозаправщиков  все  нет.  Замерили  остаток
горючего в  баках - на самом экономном  режиме  не хватит.  Передвинули срок
вылета на час, с условием посадки в  сумерках. Меня, как старшего,  начинают
терзать сомнения:  вдруг  фашистский самолет  передал  по  радио  координаты
нашего  аэродрома  "подскока"? Тройка  самолетов  -  тоже  цель, к  тому  же
беззащитная. Не  исключено  появление фашистских  разведчиков-мотоциклистов.
Может, перелить  бензин из  одного "ила"  и пополнить баки  других? Останусь
здесь, конечно, я. А если что-то случится с товарищами на маршруте, потеряют
ориентировку? Спрос ведь будет с меня. Значит,  это не выход. Решаю ждать до
утра. Продумываю, как силами летчиков и техников организовать ночную охрану.
Остается 45 минут до возможного вылета... 30 минут.
 Мы сидим с парашютами в кабинах, чтобы не терять ни одной минуты. Вдруг
механик,  стоявший  на  капоте "ила",  замахал  руками:  показалось  пыльное
облако. Первая машина проскакивает мимо. Что за чертовщина! Но вот из облака
пыли  вынырнул  второй  бензозаправщик.  Направляется прямо  к нам. Быстрее,
быстрее! Взлетели, легли  на курс.  Сергей  - слева, Михаил - справа. Вижу -
Сергей поет. Он  всегда что-то напевает - то ли  "Любимый  город может спать
спокойно",  то ли  "И в какой стороне  я не буду" из  "Свинарки и  пастуха".
Моторы  гудят  ровно,  из  патрубков   мелькают   фиолетово-голубые  язычки:
вечереет, и пламя  уже заметно. Идем почти на высоте бреющего полета. Справа
наш единственный ориентир - степная дорога на Астрахань. Сгущаются  сумерки,
аэродром  меняет  конфигурацию,  ориентиры  теряют  очертания. Вот  мелькают
рукава  дельты.  Где же наша Болда?  Набираем высоту, чтобы лучше разглядеть
местность, но  аэродрома не  вижу. Вдруг вперед выскакивает Вшивцев.  Еще на
земле договорились: кто первый  увидит  аэродром, выходит вперед. Теперь и я
вижу  очертания  "Т". Даю сигнал  "Внимание!". Сергей занимает  свое место в
строю. Роспуск. Посадка. Вот мы и дома! Какой  переполненный событиями день!
Всего  пятнадцать часов, от рассвета дотемна, а сколько  пережито!  Хотелось
поделиться  впечатлениями, но меня срочно  вызвали в  штаб  дивизии доложить
результаты вылета  звена.  Раньше  я почему-то  считал, что дело  летчика  -
воевать, а доклады о нем пусть  пишут штабные работники. Но не  тут-то было,
майор  из  штаба  дивизии  потребовал  подробно  доложить:  сколько  и  чего
уничтожено,  что  видели  летчики  над целью  и  на маршруте  от  Элисты  до
Астрахани. Пришлось подробно отвечать на все вопросы.
 В полку  уже известно: майор Еськов с напарником  сел  где-то  в степи,
вверх по Волге. У  них закончилось горючее. Один самолет  поломан. Что ж,  и
опытному  командиру нелегко  в  безориентирной  местности. Нас ожидал сытный
ужин. На фронте летчиков кормили хорошо, не то что в тылу в запасных частях.
Здесь  был и табачок,  но не  было спичек.  Поэтому почти  каждый  курильщик
обзавелся дедовским  огоньком  -  кресал  стальной  пластинкой  о  кремень и
зажигал искрой сухой фитиль из обтирочных концов. Меня этот фитиль  навел на
мрачную  задумку: дожить бы до тех пор,  пока  хватит фитиля. А он  с каждым
днем  становился короче. Вот уже совсем догорает мой  фитиль, а  я  еще жив.
Тогда я завел новый фитиль, но предусмотрительно подлиннее.
 Начались фронтовые  будни. Первые дни от зари до  зари  сидели в боевой
готовности, но не вылетали. На нашем направлении бои с превосходящими силами
противника вели полк  воздушно-десантных войск и  несколько курсантских рот.
Мы  знали, как тяжело приходилось нашим наземным друзьям, но помочь им ничем
не могли. Аэродром "подскока" уже блокировал противник, а  без дозаправки мы
могли долететь только до линии фронта, в один конец. Боевые вылеты начались,
когда немецко-фашистские войска вышли в район небольших поселков в калмыцкой
степи - Улан-Эрге, Яшкуль, Чилгир.
 Как-то разведчики сообщили: на подходе к Утте большая колонна вражеских
танков  и  автомашин.  Это уже было  в радиусе наших  возможностей.  Девятка
штурмовиков  под командой  капитана  Ширяева  получила  приказ на  штурмовку
колонны.  Под  плоскостями каждого  "ила"  по восемь  реактивных снарядов, в
люках   по  шестнадцать  бомб,  переделанных  из  тяжелых  снарядов  морской
дальнобойной  артиллерии. Авиационных бомб  не  хватало, и  люки приходилось
заполнять   обыкновенными  минами  для   ротных   минометов.  Трудное  время
переживала  страна. Фронт требовал массу боеприпасов.  Многие эвакуированные
заводы  уже  стали в  строй и  работали полным ходом, наверстывая потерянное
время,  но обеспечить огромный  фронт всем необходимым пока не удавалось.  И
это понимал каждый из нас. Танки мы обнаружили на марше, в открытой степи.
 Атаковать  колонну  начинаем  с головы. Хочется, чтобы  каждый  снаряд,
каждая бомба попала в цель.  Фашисты,  остановив  движение,  открыли плотный
зенитный огонь. Стараюсь бить экономно, рассчитывая на несколько заходов. Но
после  второго  вижу  сигнал  капитана  Ширяева  "Уходим  от  цели".  Машина
командира получила две большие пробоины, еле держится в воздухе. Что делать?
Командира нельзя оставлять.  Но у  меня в запасе два эрэса и  два люка бомб.
Как быть?  Ищу  самое верное решение. С каждым  оборотом  винта самолеты все
дальше уходят от цели. Эх,  была  не  была! С разворотом ныряю под  строй  и
возвращаюсь на цель. Враги-то обрадовались уходу штурмовиков.  Нет, не будет
вам  радости!  Пусть получу  нагоняй,  но  уничтожу хоть несколько фашистов.
Выпускаю реактивные снаряды, сбрасываю  бомбы. На развороте после атаки вижу
три новых очага пожара в самой гуще вражеской техники. Порядок! Зенитки бьют
со  всех сторон. Вокруг  пляшут  разрывы  и трассы. Кажется, вот-вот прошьют
самолет.  Резко  бросаю  самолет  вверх,  вниз,  влево,  вправо...  Спасибо,
"ильюша", кажется, вырвались. Уже  развернулся на обратный курс, и  вдруг  у
одной из автомашин увидел фашистов.  Ведут по мне групповой огонь. Ну как не
проучить  подлецов!  Делаю  энергичный  разворот, ловлю  вражескую машину  в
прицел  и  нажимаю на  гашетку  пушек.  Машина горит!  И те, что рядом, тоже
отвоевались! Теперь надо спешить домой: может, еще догоню  группу...  Иду на
бреющем уже  несколько минут, но группы не видно.  Зато  заметил спешивший в
сторону фронта наш танк. Люк  его моментально захлопнулся. Не бойся, друг, я
-  свой.  Видишь звезды  на крыльях? Танкист  словно  услышал мой голос, люк
открылся, и он  приветственно помахал  рукой. Подхожу к Астрахани, пересекаю
Волгу,  делаю  выскок  метров  на  триста.  Впереди на  посадку заходят  два
самолета. Кажется, успел.
 Когда заруливал  на свою  стоянку, заметил: у самолета капитана Ширяева
собрались  люди, осматривают пробоины.  На плоскости  крыла  освобождаюсь от
парашюта, хочу  быстрее узнать, что с командиром, не ранен ли? Чувствую свою
вину:  хотя  в строю с капитаном оставалось еще  семь летчиков, но все  же я
проявил своеволие.  Как-то  посмотрит на  это командование?  Ко  мне  спешит
комиссар эскадрильи Ислям Сатаев. Он  не  летчик, но летчики уважают  его за
твердый   комиссарский   характер,   за   щедрую,   отзывчивую   душу,    за
принципиальность  и партийную совесть. Ислям Сатаевич до войны был партийным
работником в Казахстане, привык общаться  с  людьми. И  это чувствуется.  Он
принимает к  сердцу каждую неудачу. Первый приходит  на  помощь. Он знает  о
каждом  летчике  -  о  его  семье,  родителях,  характере, даже изучил  наши
привычки. Вот и теперь он первый, кто встречает меня.
 - Что случилось, Василий?
 Соскакиваю на землю, докладываю все, как было.  Пытаюсь угадать реакцию
комиссара,  но его лицо монгольского  типа  непроницаемо. И  только  в конце
рассказа  вижу,  как   лицо  оживает,  шире  становятся  щелки  узких  глаз.
Появляется доброжелательная улыбка:
 - Молодец, все правильно...
 Похвала комиссар окрылила меня.
 - Что с командиром, Ислям Сатаевич? Не ранен?
 - Вес в порядке.  Машина только... - Показывает руками: - Вот такие две
дыры в плоскости.
 Хочу доложить командиру эскадрильи сложившуюся ситуацию,  но подъезжает
штабной автобус, и  меня срочно требует  майор  Еськов. Командир полка молча
выслушал рапорт о прибытии. Успеваю  заметить: взгляд сердитый, губы поджаты
- злой.
 - Почему пришли последним?
 Объясняю все по порядку.
 - Кто разрешил выход из строя?
 - Никто. Радиосвязи нет, я и подумал, что ведущий группы разрешил бы...
 -  А  не подумали о том, что нарушили оборону  группы и подвергли  себя
ненужному  риску? Решили в  одиночку  сразиться с мировым  фашизмом?  Риск в
нашем деле нужен, но с головой, с расчетом. Вы  сегодня уничтожили несколько
паршивых фашистов,  но могли погубить  себя и  машину.  Не забывайте, что  в
предстоящих боях вы сможете и должны уничтожить их сотни...
 Я смотрю  на  грудь  майора, на  плотно привинченные  к гимнастерке два
ордена  Красного  Знамени.  Командир  хорошо  знает, что такое  оправданный,
настоящий  риск.  И  я  соглашаюсь  -  да,  поступил  опрометчиво,  поддался
чувствам.
 Голос майора стал тише:
 - Идите и запомните: война предстоит долгая.  И нам с вами надо довести
ее до победы.
 Из землянки выскакиваю, как из  бани. Что ж,  все правильно: чем дольше
провоюешь,   тем  больше  нанесешь  урона   врагу.   Обстановка  на   фронте
усложнилась.  Противник  стремился  использовать  летне-осеннее  время   для
достижения  максимального   успеха.  На  аэродром   село  звено   пикирующих
бомбардировщиков   Пе-2.   Они   ведут   воздушную  разведку   в   интересах
Сталинградского и Северо-Кавказского фронтов.
 "Пешки"   часто   уходят  на  задание,  летчики  возвращаются  мрачные,
неразговорчивые.  И  мы  понимаем  их  разведчикам  лучше  видна  фронтовая
обстановка.  На  одной  из "пешек" командир экипажа  сержант, а  подчиненный
штурман  -  лейтенант. В  авиации  в  то  время  такое  не  было  редкостью:
выпускникам училищ присваивали звания сержантов.  Только в декабре 1942 года
почти все летчики получили офицерские звания. С командиром экипажа сержантом
Беспаловым мы познакомились поближе. О нем рассказывали легенды. Его "пешку"
не  раз атаковывали вражеские  истребители, но  безуспешно.  Пе-2 и  Ме-109Е
Имели почти одинаковую скорость, хотя наша "пешка" была в три с  лишним раза
тяжелее вражеского истребителя. Когда приходилось туго, Беспалов вводил свой
бомбардировщик в пикирование, оставляя наверху "мессершмитт".
 После   очередного  вылета  Беспалов  долго   молчит,  потом   начинает
рассказывать:
 -   Спешит  гитлеряка,  торопится...   Танковую  армию   с  кавказского
направления повернул к Сталинграду.  Трудно нашей пехоте, ох, трудно... Враг
рвется к Кавказским перевалам.
 Сержант замолкает,  не  хочет бередить душу. Большими сильными пальцами
сворачивает самокрутку, затягивается.
 -  И  все-таки наша  возьмет!  Сбросим с Кавказа, погоним  от Волги!  -
хлопает ладонью по колену, поднимается и уходит.
 По его поведению мы  чувствуем: сержант  знает больше, чем говорит. Его
вера и убежденность близки и понятны нам. Мы тоже всей душой верим в победу.
Штурмовики успешно зарекомендовали  себя в борьбе  с танками. Да и сам  "ил"
фронтовики прозвали летающим танком.  Мы зовем его  проще: то "ильюхой",  то
"горбатым" - за  выпуклость кабины. Вылеты у нас частые. Когда заканчивается
полный тревог  и  опасностей день  и перед  заходом  солнца снимается боевая
готовность,  спешим  к  Болде.  Она.   совсем  рядом.  После   жаркого  дня,
проведенного в небе, окунешься  в воду,  смоешь усталость - и снова готов  к
вылету.  Болда  кишела щуками.  Где-то наши механики достли  бредень,  и  мы
таскали им  речных  хищниц.  В момент опасности  щуки прыгали через бредень,
прямо под руками у рыболовов.
 Самым  заядлым рыбаком оказался старший техник  эскадрильи,  или просто
стартех, Гурий Коноиович Савичев, фигура в полку весьма колоритная. Я хорошо
знал Гурия Кононовича, не один год служил с ним рядом, был его командиром, и
мне хочется рассказать об этом человеке более подробно.
 Наш стартех закончил авиационно-техническое  училище  до  войны. Однако
строевой  выправкой  он  не  отличался,  и  тот,  кто  впервые  видел  Гурия
Кононовича,  мог  подумать,  что  в  армии  он  новичок.  Как  сейчас   вижу
рапортующего  стартеха:  нога  приставлена  на  последнем  шаге   как-то  по
диагонали, ухватом,  пальцы правой руки прижаты к обрезу пилотки, но мизинец
оттопырен и торчит  в  сторону. Вся фигура подалась вперед,  маленькие серые
глаза "сверлят" начальство, на носу от солнца шелушится кожа. Рапорт тоже не
очень ему удавался. Русские слова Савичев щедро пересыпал  украинскими,  при
этом  он  то и дело заикался.  И надо было иметь  большую  выдержку,  чтобы,
слушая его, не рассмеяться.  Уж слишком комично выглядел наш стартех. Зато в
работе Гурий Кононович  был  незаменим.  Он  хорошо знал  самолеты и  моторы
многих типов. Когда к нам  прибыли Пе-2, Савичев долго ходил вокруг них, все
ощупывал, приговаривая:
 - Оцэ машина! Бач, яка гарна...
 Ему   по   плечу  был  любой  полевой  ремонт.  Он   мог   дать   самую
квалифицированную консультацию по поводу неисправности. Командиру работать с
таким стартехом было легко, потому что  Савичев не жалел себя в работе и  по
праву считался славным тружеником авиации. За это его любили и уважали все -
и летчики, и командование. В свою  очередь,  и  Гурий Кононович  ценил людей
трудолюбивых, знающих технику. К числу таких относились механики с довоенным
стажем - Фещенко, Александров,  Шилов  и помоложе - Кащеев, Кияницын, Сурин,
Николенко.  Но  горе было  тому,  в  ком старший  техник  замечал  лень  или
небрежность в работе. Такого человека Савичев  обычно обещал научить "любить
свободу" и заставить "целовать заклепки" на самолете, которых,  кстати, было
несколько  сотен.  Большим  доверием  у Савичева  пользовался механик Даниил
Фещенко. Когда  стартех  получал команду  на подготовку самолетов к срочному
вылету, он прямо от КП полка кричал:.
 - Фэ-щен-ко-о! Рас-той!
 Это  означало:  Фещенко,  размаскируй и готовь самолет к  вылету. Потом
команда дублировалась по стоянке. Как-то я заметил:
 -  Гурий Кононович, что это у вас за команды? Таких  ни  в одном уставе
нет.
 Савичев хитровато улыбнулся и вполголоса ответил:
 - Цэ ж я, товарыщу команды?, закодував, щоб протывнык не  здогадався...
- И залился довольным смешком.
 В ответственный  момент подготовки самолетов к вылету Савичев буквально
преображался. Движения его  были  точными,  экономными,  он видел  все,  что
делается на каждой  машине  эскадрильи  и  безошибочно угадывал, кому  нужна
помощь и в  чем. Правда,  не обходилось без  обычного шума  и  традиционного
обещания  научить  кое-кого "любить  свободу".  Но  без  этого  не  было  бы
Савичева.  Манеру стартеха  руководить весьма  оригинально  определила  Шура
Желтова, водитель полуторки, закрепленной за нашей эскадрильей.
 - Подумаешь - стартех! Шуметь и я могла бы!
 Это  была хрупкая  девятнадцатилетняя  девчонка,  тонкая,  как  степная
былинка, с душой шофера-лихача. Шура возила летчиков с аэродрома в общежитие
и привозила  на аэродром.  Остальное время  водитель и  машина находились  в
распоряжении Савичева,  который  умел "использовать технику  до  дна".  Шура
дерзила, получала взыскания, часто жаловалась летчикам на требовательность и
придирки  "Фурия" Кононовича. Летчиков  Шура  уважала и  очень  хотела  хоть
чем-нибудь походить  на них. Однажды ее  стремление проявить  отвагу чуть не
кончилось бедой. Мы возвращались  с аэродрома. Впереди - узенький деревянный
мостик  через маленькую протоку.  С  противоположной  стороны  навстречу нам
шествовал   верблюд   в  упряжке.   Шуре  бы   подождать,  уступить   дорогу
медлительному  хозяину  пустыни.  Но  она  понеслась прямо  на мост, чуть не
подмяла верблюда и не опрокинула нас в реку.
 - Ты что делаешь, чертенок? - не выдержал один из летчиков.
 - А что, уступить верблюду? Вы же в воздухе фрицам дорогу не уступаете?
- закричала в ответ Шура.
 Ее щеки залил румянец, глаза  горели, на верхней губе выступили росинки
пота.  Видно  было,  что  и сама  переволновалась,  но признаться в этом  не
хотела.

 ПОДВИГ КАПИТАНА ШИРЯЕВА

 Немецко-фашистское командование планировало выход к  Волге одновременно
в  районе  Сталинграда и Астрахани. Поэтому  захвату  города  в  устье  реки
придавалось особое значение. Наступил сентябрь, стояла жаркая, сухая погода,
ничем не  предвещавшая близкой  осени. В начале  сентября  1942  года  нашим
войскам  удалось  остановить   наступление   противника  в  районе  Халхуты,
километрах  в  150-ти от Астрахани. На смену обескровленным частям воздушных
десантников сюда была  переброшена 28-я армия, пополненная местными жителями
-  рабочими, крестьянами, рыбаками. Кстати,  эта армия прошла  затем славный
боевой  путь и участвовала  в  освобождении Украины,  в  штурме Берлина. Два
полка  нашей дивизии  продолжали штурмовые  удары  по живой силе  и  технике
противника. В один из  первых дней сентября, утром, мы нанесли девяткой удар
по колонне вражеских танков и автомашин на дороге между Уттой и Халхутой. До
этого нам еще не приходилось  встречаться с фашистскими истребителями. Такое
"везение" долго, конечно, продолжаться не могло, наши штурмовики гитлеровцам
доставляли  немало хлопот.  И те стали  плотнее  прикрывать  с воздуха  свои
наземные войска. Мы постоянно готовились к встрече с "мессерами", изучали их
повадки, меняли маршрут  и  профиль своего полета, на цель выходили с разных
направлений.  Чтобы  не привести  фашистов  на  свой аэродром,  вначале наши
летчики совершали посадку  на других  аэродромах, уже известных  противнику.
Вот и на  этот  раз  на  обратном  маршруте  сели на  центральном  аэродроме
Астрахани. На стоянке ко мне подошел капитан Ширяев. Молча выслушал  доклад,
предложил  закурить.  После  базарного самосада, от которого в горле  словно
кошки  скребли,  душистый  табачок  "Любительский"  - одно удовольствие.  Мы
свернули  самокрутки,  отошли   подальше   от  самолетов,  которые  механики
дозаправл