Вениамин Семенович Рудов
   Черная Ганьча


                                   Роман


     -----------------------------------------------------------------------
     Рудов В. Черная Ганьча: Роман. Последний зов; Вьюга: Докум. повести.
     Мн.: Маст. лiт., 1985. - 512 с.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 12 января 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------

     Автор этой книги - бывший пограничник, в течение многих лет (1936-1962)
нес службу на различных участках рубежей нашей Родины. Его  книгу  составили
роман "Черная Ганьча": о буднях  советских  пограничников,  о  боевых  делах
солдат и офицеров, о крепкой солдатской дружбе  и  личной  жизни  командного
состава; документальные повести "Последний зов" и  "Вьюга"  также  посвящены
славным пограничникам.


1

     Как два изваяния застыли на просеке по  ту  сторону  вспаханной  полосы
красавец-рогаль и безрогая оленуха,  постояли,  сторожко  прислушиваясь,  не
веря окружавшей их тишине. И вдруг  бросились  в  спасительный  лес,  откуда
вышли минуту назад.
     В чаще послышался треск сухого валежника.
     Суров и предполагал,  что  тревога  окажется  ложной.  Но  выговаривать
молодому солдату не стал.
     - Ничего, Назарчук, - сказал,  возвращая  часовому  бинокль.  -  Ничего
страшного. Лучше принять оленя  за  нарушителя,  чем  наоборот.  Продолжайте
службу.
     Солдат благодарно улыбнулся в ответ.
     Перед тем как спуститься  вниз,  где  слышался  зычный  голос  старшины
Холода, Суров оглядел свое небольшое хозяйство. С вышки  оно  представлялось
маленьким, забытым людьми хуторком, затерявшимся посреди  огромного  лесного
массива. Стояли два домика с хозяйственными постройками,  и  сдавалось,  что
скоро их захлестнет зеленая прорва, в которой тонули и дорога, касательной к
заставе перечертившая узенькую полоску проселка,  и  выщипанные  просеки,  и
пепельная змейка реки в солнечных зайчиках.
     Впервые со дня Вериного отъезда  шевельнулось  сомнение:  может,  права
она? По-своему, конечно. Но рассуждать Сурову  было  некогда.  Он  заспешил,
ловко сбегая по гремящей металлической лестнице, чувствуя,  как  перекладины
вибрируют под ногами.


     День  был  солнечным,  но  сильно  парило.   За   насыпью   разобранной
леспромхозовской узкоколейки, густея и наливаясь,  опять  собирались  темные
облака.
     В воздухе над спортгородком,  с  трех  сторон  окруженным  ольховником,
дрожало легкое марево - после вчерашнего ливня земля не успела просохнуть, и
над этой отвоеванной у леса узкой полосой глинозема  висела  вязкая  духота,
как в заставской бане. Суров то и дело вытирал с лица и шеи испарину,  но  с
окончанием занятий не торопился - близился инспекторский смотр.
     Уже по третьему разу солдаты преодолевали полосу препятствий,  умело  и
сноровисто, словно им были нипочем коварные  лабиринты  и  отвесные  стенки,
широкие рвы и узенькие проломы, и гранаты метали точно по цели - в  траншею,
ни одной мимо. Старшина в родной стихии будто помолодел, ходил орлом, весело
отдавая команды, подкрученные кверху усы стояли торчком. На  глазах  человек
преобразился, не скажешь, что без года - полсотни. Еще молодому  даст  фору,
даром что тяжеловат.
     И все же наступила пора закругляться.
     - Теперь  наш  с  вами  черед,  Кондрат  Степанович,  -  сказал   Суров
подошедшему старшине. - Пошли, что ли?
     Холод привычно вскинул к козырьку правую руку:
     - Есть, товарищ капитан. Правда, оно...
     - Тогда за мной, бегом!..
     Не заметив дрогнувших под усами губ старшины, не  обратив  внимания  на
мелькнувший в глазах испуг, Суров взял с места бегом,  легко  одолел  первое
препятствие, второе, с ходу,  красивым  броском,  перемахнул  через  третье,
ящерицей прополз под низенькой  "мышеловкой",  ни  разу  не  зацепившись  за
колючую проволоку.
     Не пришло в голову оглянуться назад. Не видел, как трудно дается Холоду
полоса. А между тем грузный пожилой человек выбивался из сил. Выдохся старый
вояка,  будто  сто  верст  отмахал  без  привала.  От  воротника  до   пояса
гимнастерка на нем потемнела от пота, и руки висели вдоль тела как плети.
     На выходе из спортгородка пограничников накрыла  темная  туча  -  полил
косой дождь, шумный, веселый, и закипела, пузырясь  в  мгновенно  налившихся
лужах, вода.


     Выкроив полчаса, Суров забежал домой закончить уборку квартиры.  Таз  с
водой стоял  посреди  столовой  напротив  открытого  во  двор  окна,  тряпка
валялась на недомытом, в грязных потеках,  крашенном  охрой  полу,  сухая  и
покоробленная. Тряпку нагрело солнцем, и Суров, окунув  ее  в  теплую  воду,
вспомнил привычку жены мыть полы теплой водой с мылом - чтобы ярче блестели.
     С пятачка - места для курения, прозванного солдатами "брехаловкой", - в
открытое окно тянуло табачным дымом, слышались возбужденные голоса -  видно,
солдаты о чем-то спорили, как часто между ними случалось, когда  расходились
во мнениях.
     Много раз Суров собирался убрать  из-под  своих  окон  врытую  в  землю
железную бочку и две деревянные скамьи на чугунных подножках, да все руки не
доходили. Сейчас ему было не до "брехаловки" с ее спорщиками -  воспоминание
обострило в нем чувство тоски по сыну. Оно теперь часто в  нем  обострялось,
стоило лишь войти в пустую квартиру, отданную во  власть  пауков  -  они  на
удивление быстро заволакивали углы паутиной.
     Устоявшаяся тишина нежилых комнат, где  каждый  звук  отдавался  как  в
пустой бочке и каждый предмет напоминал  об  уехавшем  Мишке,  гнала  Сурова
вон - к людям, к работе, которой хватило бы на троих;  он  и  ночевать  сюда
приходил только изредка, от случая к случаю.
     На пятачке становилось не  в  меру  шумно,  громче  всех  звучал  голос
Шерстнева.  Солдат  по  второму  году  службы,   он   любил   поговорить   и
покрасоваться перед другими.
     Суров невольно прислушался.
     - Шагистика и муштра во все времена и эпохи убивала в человеке талант и
живую мысль, -  горячился  Шерстнев.  -  Что  ты  мне  доказываешь,  старший
сержант! Недаром при царе самых талантливых ссылали не только на каторгу, но
и в солдаты.
     - Надо говорить: "Товарищ старший сержант", - спокойно поправил солдата
инструктор розыскной собаки Колосков. - Демагогию разводите.
     - Пускай он скажет, кого ссылали в солдаты. Нехай скажет.
     К своему удивлению, Суров узнал тонкий  голос  Бутенко,  стеснительного
паренька, исполнявшего обязанности повара.
     - А хотя бы Шевченко.
     - Брехня! Тарас Григорьевич  стал  еще  лучше  писать.  Не  в  тот  бок
поворачиваешь, Шерстнев. Что-то не в ту сторону тянешь.
     "Гляди-ка, как расхрабрился! - одобрительно подумал Суров о  поваре.  -
Шерстнев сейчас даст ему сдачи".
     Но странно, Шерстнев не вскипел.
     - В тот  самый,  Лешенька,  поворачиваю,  в  самый  правильный.  С  мое
послужи, разберешься, где правая, где левая. Тут с  чем  пришел,  с  тем  на
гражданку вернешься. А если еще и талантлив, так за два года все растеряешь.
Впрочем, тебе это не угрожает.
     Стало тихо; в тишине послышался голос Колоскова:
     - Вы еще никто, а беретесь судить. Студент-недоучка,  а  считаете  себя
умнее всех. Меньше бы языком трепали. Я вам по-товарищески советую.
     - При чем тут недоучка? К примеру, я лично мог бы сегодня еще  двадцать
два раза одолеть полосу. Но зачем? Я хочу послушать концерт, а мне  говорят:
"Прыгай!" Хочу посмотреть футбол, мне велят: "Беги!" Просто хочется посидеть
с книгой в руках, а мне орут: "Ползи!" Зачем?
     - На военной службе надо повиноваться. Вот и вся премудрость,  -  резко
сказал кто-то.
     - Много тебе хочется, Шерстнев. А служить за тебя дед Макар будет?
     Суров поразился, узнав голос сменившегося  со  службы  Назарчука.  "Вот
тебе и молодо-зелено", - не без удовольствия подумал он.
     - Отстань! - с сердцем огрызнулся Шерстнев. - Ты  еще  тут...  За  себя
послужи... - Наступила короткая пауза. - Я не могу  равнодушно  смотреть  на
муштру. Она  оболванивает  человека.  Что  ты  на  меня  уставился,  старший
сержант? Не о себе говорю.
     - Другие сами за себя скажут, - резонно заметил Колосков.  -  Обойдется
без адвокатов.
     - Нет, ты скажи, зачем он этот  цирк  устроил  над  старшиной?  Старику
полоса нужна как рыбе зонтик. Понял? Старик свое отползал и отпрыгал.
     - Тебя меньше всего касается. Кончай треп...


     После боевого расчета Суров, подав  команду  "Вольно",  прошелся  вдоль
строя,  не  распуская  его.  В  нем  бродили  противоречивые  чувства  после
услышанного  на  пятачке.  Толком  не  знал  еще,  о   чем   станет   сейчас
разговаривать с личным составом; одно понимал: оставлять  на  потом  нельзя,
реагировать надо немедленно, реагировать точно. И счел  за  лучшее  говорить
без обиняков.
     - Помимо желания я  сегодня  послушал,  или  подслушал,  если  говорить
точнее, ваш, Шерстнев, разговор о таланте и долге  -  в  открытое  окно  все
слышно... Кстати, старшина, прошу сегодня же после ужина  оборудовать  место
для курения в другом пункте. Освобожусь, вместе посмотрим где.
     - Есть! - откликнулся Холод.
     - Так вот, я думаю, наверное, даже лучше, что  так  случилось.  Знаете,
что скажу вам, талант, если  он  только  талант,  не  убить  ни  войной,  ни
тюрьмой, ни, тем  более,  службой  в  армии.  Вам  же,  Шерстнев,  служба  в
погранвойсках поубавит зазнайства и спеси. Это полезно даже  очень  и  очень
одаренным людям. Почему улыбаетесь? Я что-нибудь смешное сказал?
     - Ничего я не  улыбаюсь.  Это  у  меня  тик...  после  коклюша.  Многим
кажется, будто улыбаюсь.
     - Пройдет. - Суров не вспылил. - Со временем обязательно пройдет. Это я
твердо вам обещаю. И еще, для полной ясности: занятия будем всегда проводить
без скидки на мирное время. Положено рыть окоп полного профиля - будем  рыть
полный,  отпущено  на  стометровку  одиннадцать  секунд  -  укладываться   в
одиннадцать. Пока все. Р-разойдись!
     Суров ушел в канцелярию. И только за ним затворилась дверь, как тут  же
вспыхнул новый спор.
     - Какого  черта  прешь  на  рожон?   -   спросил   Шерстнева   Мурашко,
флегматичный паренек, друживший с ним.
     - Ай, Моська, знать сильна... - подначил Колесников.
     - Старики, -  перекричал  всех  Шерстнев  и  уколол  взглядом  сержанта
Андреева.  -  Не  заставляйте  меня  изрекать   истины.   Начальство   любит
грубошерстных. Тогда создается иллюзия полнокровной  жизни.  Дайте  капитану
потешиться.
     - Придержи язык, - посоветовал Андреев, - герой...
     - Молчу, командир. Я всегда старательно затыкаюсь,  хотя  на  роду  мне
написано сеять разумное, доброе...
     - Доиграешься, Игорь, - поднял руку Мурашко. - Мало тебе?..  Захотелось
добавки? Уймись.


     А униматься Шерстнев не хотел. Наступило время отбоя, и  в  казарме,  в
проходе между койками, впечатывая  босые  ступни  в  крашеный  пол,  солдат,
раздетый до трусов и майки, "рубил" строевым шагом. Подошел к выключателю, в
два приема отдал ему честь.
     - Товарищ выключатель, разрешите вас выключить?
     - Выключайте! - откликнулся с ближайшей койки Мурашко.
     - Есть! - Шерстнев погасил свет.
     Сдавалось, солдатский смех рассеял тьму. Но это возвращавшийся к  своей
кровати Шерстнев вошел в полосу света, проникавшего в  казарму  от  лампочки
над крыльцом заставы.
     Солдат не спешил укладываться, стоял у окна, засунув  руки  под  мышки,
смотрел в сторону офицерского домика,  где  тускло  теплилось  окно  угловой
комнаты.
     - А капитан свечи жгет, - ни к кому не обращаясь, сказал Шерстнев.
     - Пробки перегорели, - бросил кто-то из темноты.
     - Нет, - возразил Шерстнев. - Это так, для уюта... Капитан  воображает,
будто рядом жена, сынишка в колыбельке  сосет  морковку.  Тихо  потрескивают
свечи - не вечер, а благодать... Нет, бойцы, не переломит он меня... хотя  и
боюсь, что взаправду у меня появится тик...
     - Да, брат, туго тебе с ним придется.
     - И вам, уважаемые бойцы, и вам - тоже. Этот все возьмет от жизни...  и
печку и свечку... Только я не ангел.
     - Заткнись, дай поспать, - зло крикнул Колесников. - В наряд идти через
два часа.


2

     За дверью кто-то крался, ступая на цыпочках с половицы на  половицу,  и
они, рассохшиеся, скрипели занудливо, как тупая пила. Суров без труда  узнал
грузную походку своего старшины  и  представил  себе  его  в  эту  минуту  -
усатого, краснолицего от смущения, с выпирающим вперед животом.  Потом  шаги
стихли, и в канцелярию донесся глуховатый бас Холода:
     - И чтоб мне тихо  було!  Дайте  отдохнуть  капитану.  Раньше  трех  не
будить.
     Кондрат Степанович напрасно старался - Суров не  спал.  Истекал  первый
час ночи, а сна не было ни в одном глазу, хоть ты что делай.  Из  головы  не
шла Вера. Память выхватывала то одно, то другое звено из последних недель их
супружеской  жизни,  суматошно  разматывая   недавнее   прошлое   со   всеми
подробностями, и Суров, в темноте жмуря глаза, вспоминал, вспоминал...
     Даже когда стало ясно, что Вера не шутит, он еще пробовал ее успокоить,
доказывал, что со временем все образуется, она  привыкнет  к  новому  месту,
найдет себя здесь, и тогда нисколько не  пожалеет  о  переезде  с  городской
заставы сюда, в глухомань, где ближе десяти километров нет  даже  захудалого
магазина.
     - Ты  расстроена,  я  понимаю.  Но  пойми  и  меня,  Верочка,  надо  же
когда-нибудь испытать себя, проверить, на что ты способен. Конечно, здесь не
город.  На  прежней  заставе  и  люди  были  получше,  ты  знаешь  почему  -
показательное подразделение. А тут они все разные, есть среди  них  трудные,
не спорю. Но  многое  уже  изменилось  к  лучшему.  Ведь  не  станешь  этого
отрицать. Значит, не напрасно трудились.
     - Как романтично! - съязвила Вера. - Капитан Суров несет  свой  тяжелый
крест с полным сознанием величия собственного поступка.
     - Просто исполняю свой долг. Как тысячи других.
     Она посмотрела на него, приподняв бровь:
     - Какой  же  долг  ты  исполняешь?  Ты  приехал  сюда   строить   школу
коммунизма. Ты построил ее? Если видишь хоть какие-нибудь  росточки,  покажи
их мне, слепенькой. Я вижу одно:  хаос  после  твоих  опытов,  разлад  между
твоими подчиненными и нашу разрушающуюся семью. Да, да, разрушающуюся!
     Суров слушал жену, и сердце полнилось  горечью  и  обидой.  Но  дал  ей
высказать наболевшее, надеялся образумить ее, и чем больше  она  горячилась,
тем спокойнее старался быть сам.
     - Я вижу это новое в незначительных на вид  поступках,  в  отношении  к
делу, отношении еще не таком, как бы мне хотелось, но  все  же  лучшем,  чем
раньше.  Если  прежде  я  приглядывался  к  себе  и  своим   подчиненным   с
неуверенностью в собственных силах, то теперь ясно знаю: все будет так,  как
нам хочется. Я очень верю в добро - в нем сила человека. Все сбудется, жена,
потерпи. Тебе сейчас тяжело.  Но  кому  легко?  Мне,  Кондрату  Степановичу,
солдатам? - Он заметил ее насмешливую, у  кого-то  заимствованную,  не  свою
улыбку и будто накололся на гвоздь. Но опять же  не  дал  волю  чувствам.  -
Знаю, что скажешь.
     - Тем лучше. Избавишь от необходимости повторять твой  же  рассказ.  Но
позволь спросить: неужели ты не  видишь,  что  ничего  не  изменилось  и  ты
напрасно тратишь себя? Ведь как встретили в первый  день,  так  и  проводят.
Скоро забываешь обиды.


     Насчет обиды она сказала напрасно. Суров зла не держал, хоть  и  помнил
первую стычку с Шерстневым... В плотной завесе весеннего ливня  газик  несся
вниз с косогора к мостику, где ярился и хлестал поверх настила мутный поток;
сдавалось, машину вот-вот  подхватит  и  кинет  в  овраг,  куда  с  грохотом
обрушивалась  вода.  Но  вдруг  шофер  резко  крутнул  баранкой,  нажал   на
акселератор, газик взвыл  и  стремительно  развернулся  на  сто  восемьдесят
градусов, в момент оказавшись на вспаханной полосе  и  зарывшись  в  нее  по
самые ступицы. Шум вспухшей речушки слился с гулом дождя и воем  перегретого
двигателя, стоял такой  треск,  словно  черт  знает  кто  брызгал  водой  на
раскаленную сковородку.
     Инстинктивно сгорбившись, Суров выскочил на пахоту, под  дождь,  подпер
газик плечом, почувствовал, как его с головы до ног обдало фонтаном холодной
грязи, а колеса продолжали вхолостую вертеться с  бешеной  скоростью.  Суров
зло сплюнул, вытер лицо и снова плюхнулся  на  сиденье,  приказав  заглушить
мотор.
     - Будем ждать у моря погоды? - спросил, помолчав.
     - До заставы рукой подать. Пускай вытаскивают,  -  ответил  солдат.  По
всему видать, ему не больно хотелось самому идти за подмогой.
     Суров закурил, спрятал сигарету в кулак, с  силой  захлопнул  за  собой
дверцу  и  шагнул  в  пронизанную  дождем  темноту.  Щелчок  дверного  замка
прозвучал как последняя брань.
     Минут пятнадцать, если не больше, он шагал  в  темноте,  оскальзываясь,
едва не падая, и, когда подошел к ограждению, перед  ним  возник  часовой  в
накинутом на голову капюшоне, посветил фонарем, направив луч в лицо  Сурову,
и тогда лишь спросил, как положено по уставу, кто идет.
     - Капитан Суров. Ваш новый начальник заставы.
     Часовой промолчал, снял телефонную трубку, соединился с дежурным.
     - Муравей, ты?..  Дай-ка  мне  старшину...  Нужно...  Это  вы,  товарищ
старшина?.. Шерстнев говорит. Что?.. Виноват, докладывает рядовой  Шерстнев.
Тут я гражданина одного задержал, говорит, что он - наш  новый  начальник...
Что?.. Але!.. Але!..
     Их разделял проволочный забор.  Суров  молчал.  Лил  дождь.  С  накидки
ручьями стекала вода. Часовой медлил отпирать ворота, притворялся, будто  не
может совладать с замком.
     Но от заставы уже кто-то бежал, тяжело шлепая по лужам и громко  пыхтя.
А через непродолжительное время перед Суровым выструнился крупный человек  в
солдатском плаще, вскинул руку под козырек:
     - Старшина Холод. На  участке  без  происшествий,  товарищ  капитан.  С
приездом.
     - С  приплытием...  Там  машина  застряла  у   мостика.   Распорядитесь
вытащить.
     - Счас сделаем, товарищ капитан.
     Они в молчании миновали калитку, прошли хозяйственный двор.  Показалась
застава.  И  тут  Суров,  удивленный,  остановился:  на  крыше,  светя  себе
фонарями, лазили два солдата. Свет выхватывал то руки, державшие  шифер,  то
вдавленные в крышу тела.
     - Зачем они на ночь глядя разбирают крышу?
     - Ремонтирують, товарищ капитан.  Разгильдяй  один  голубей,  значится,
гонял, ну и продавил шихвер. А сейчас текет понемногу, приходится починять.
     Слушать дальнейшие объяснения  Суров  не  стал,  поднялся  на  крыльцо,
открыл дверь. Ему навстречу вразвалочку двинулся солдат с повязкой дежурного
на рукаве незастегнутого на одну пуговицу мятого мундира.
     - Дежурный по заставе рядовой Мурашко.
     - Неряшко? - переспросил Суров, хотя фамилию разобрал.
     - Рядовой Мурашко, второго года службы.
     - Вы и есть тот самый...  что  шифер  побил?  -  глядя  на  неряшливого
солдата, спросил Суров, не скрывая своего недовольства.
     - Никак нет. Это Шерстнев, но он не виноват...
     - Вы тоже похожи на... Шерстнева. Приведите себя в порядок.
     Он  не  стал  смотреть,  как  покрасневший  солдат  дрожащими  пальцами
принялся  проталкивать  пуговицу  во  вдруг  ставшую  узкой  петлю  мундира,
направился в канцелярию и, открыв дверь, будто остолбенел: посреди  комнаты,
на письменном столе и в углу стояли банные шайки  и  позванивали  от  частых
ударов дождевой капели.
     - М-да... Веничков не хватает, - съехидничал Суров.  И  не  дав  Холоду
оправдаться, распорядился: - До утра закройте  пролом  брезентом.  А  утром,
чуть свет, - дождь не дождь  -  разгильдяю  молоток  в  зубы,  пусть  сам  и
чинит...
     Да, было такое. И еще многое было. Но разве он должен носить в душе зло
на своих подчиненных, хотя бы на того же Шерстнева, с которым по сию п