ору не
сладить?!
     - Вчерашним днем жить  невозможно.  Как  ты  себе  не  уяснишь  простой
истины, Вера? А я не собираюсь отсюда переводиться в ближайшее время.  Иначе
зачем было огород городить?
     - Не обязательно переводиться. Можно просто уволиться. Я предлагала.
     - Без армии не могу.
     - И ты решил, что я обязана быть твоей тенью?
     - Не говорил таких слов. Даже мысленно...


3

     Во сне Суров разговаривал с Верой, подбрасывал на коленях  сына;  Мишка
визжал от восторга, запрокидывал назад круглую, как арбуз, голову  с  черным
чубиком и делал вид, будто падает навзничь. Вера со  страхом  посмотрела  на
сына и вдруг вскрикнула. От этого крика Суров проснулся. Со двора доносились
слова команд, топот солдатских  сапог.  У  вольера  нетерпеливо  повизгивала
собака.
     За дверью, по узкому коридору,  бежали  люди,  в  комнате  у  дежурного
звонил телефон, слышались голоса, хлопали створки ружейных пирамид.
     - Тревога!..
     В открытое окно лился сырой от  тумана  воздух,  пахло  дымом,  жареным
салом. Суров подумал, что старания Бутенко  сегодня  напрасны  -  завтракать
будет некому, если всех вместе с  поваром  надолго  закружит  в  пограничном
поиске.
     Открылась дверь. В канцелярию, осторожно ступая  и  шаря  впереди  себя
вытянутыми руками, вошел старшина, деликатно кашлянул, как бы извиняясь, что
приходится будить капитана. Суров лишь недавно узнал, что у  Холода  слабеет
зрение, что от этого старшина мучительно страдает, но лишь сейчас, глядя  на
беспомощно вытянутые руки, понял, как ему трудно.
     - Зажгите свет, - сказал Суров. - Я не сплю.
     - Поспать  вам  не  дал,  -  с  сожалением  сказал  Холод   и   щелкнул
выключателем.
     - Что случилось, Кондрат Степанович?
     - Обстановка. На тринадцатом след к нам.
     - Давно?
     - В три семнадцать.
     Суров быстро оделся, застегнул портупею.
     Настенные часы показывали двадцать вторую минуту четвертого.
     В ожидании распоряжений Холод стоял, опершись рукой на угол письменного
стола. Грузноватый, немолодой, с седыми висками, виднеющимися из-под зеленой
фуражки, с нездоровой краснотой на полном лице, старшина хмуровато  наблюдал
за Суровым. Ему казалось, что капитан слишком  медленно  принимает  решение,
долго думает, уставившись в схему участка.
     - Вернулся Колосков?
     - Завтракает.
     - Шерстнев на тринадцатом?
     - Так точно. Як раз аппарат сработал,  показал  прорыв  в  наш  тыл.  Я
вызвал  Шерстнева,  поставил  ему  задачу.  Подготовлена  поисковая  группа:
Колосков, Азимов, Мурашко. За старшего я с ними пойду.
     "На тринадцатом, - соображал  Суров.  -  Худо,  что  на  тринадцатом  -
болото, осока, кустарник. А тут еще туман  как  молоко,  попрыгай  в  тумане
через осушительные каналы".
     - Азимова отставить. Только из санчасти пришел. Лиходеева вместо него.
     - Можно идти?
     - Ляха с Матросовым к переезду. Каримова с Ефимовым к шоссейке у старой
фермы. Цыбина с Моисеевым - на леспромхозовскую дорогу. Этих  подбросьте  на
полуторке.
     - Ясно, товарищ капитан.
     - Все пограничные наряды оповестите. На соседние заставы позвоните.
     - Позвонил уже.
     - Дайте знать участковому уполномоченному.
     - Есть. Будет исполнено.
     - Кто дежурит на переезде?
     - Товарищ Вишнев. Задача ему поставлена. Можно идти?
     - Выполняйте.
     Суров отослал старшину, еще раз бросил взгляд на схему  участка,  потом
вышел к дежурному, чтобы доложить  обстановку  в  отряд.  Из  ворот  выехала
автомашина, пробежал Колосков с собакой, на кого-то накричал старшина:
     - Сказано - нельзя, значит, нельзя. Вам понятно?
     - Таварищ старшина, мы сапсем здаров. Сматри.
     - Марш в отделение!
     "Азимов просился", - усмехнулся Суров.
     В тумане выжелтилось окно на кухне у  Холода,  конечно  же,  проснулась
Ганна Сергеевна - тревога ее всегда поднимала.
     Вошел Холод. Одетый в брезентовый плащ, он казался  чрезмерно  грузным,
неповоротливым, резиновые сапоги были ему тесны в  икрах.  Неуклюже  вскинул
руку к фуражке:
     - Товарищ капитан, поисковая группа у составе...
     Суров отнял у старшины следовой фонарь.
     - Останетесь ва меня, - сказал жестковато. - Следите за обстановкой. Об
изменениях докладывайте в отряд.
     Холод побагровел:
     - Еще ж я не на пенсии.
     - А я тем более. Группа готова?
     - На выходе. Ждуть.
     - Все, старшина, времени мало. - Суров надел на себя  короткую  куртку,
через плечо следовой фонарь. - Подполковник  Голов  позвонит,  доложите  мое
решение.
     - Есть.
     - Скажете, что свяжусь с ним прямо со следа, с границы.
     - Есть.
     Во дворе Сурова поджидала  поисковая  группа  -  Колосков  с  розыскной
собакой, Мурашко, Лиходеев. Розыскная собака Альфа сидела у  ног  Колоскова,
насторожив уши, словно и она  ожидала  команды,  которую  Суров  намеревался
подать.
     - Таварищ капитан, разреши обратись? - Азимов, одетый,  как  и  все,  в
брезентовый плащ и  резиновые  сапоги,  при  оружии,  щелкнул  каблуками.  -
Таварищ капитан, сматри, Азимов балной нэт. Нага - маладэц нага. - Притопнул
несколько раз. - Харашо ходи. Нарушитель даганяй нада.
     - Так и быть, Лиходеев, останетесь на заставе.


     За воротами хозяйственного двора группа взяла быстрый  темп.  Скошенный
луг с чернеющими в беспорядке копнушками сена миновали за  несколько  минут.
За  лугом,  где  начиналась  прошлогодняя  вырубка,  туман  висел  низко   и
неподвижно, широкими  слоистыми  полосами.  Он  по  пояс  укутывал  бегущих.
Низкорослого Азимова туман упрятал  по  самую  шею,  и  над  молочной  рекой
торчала одна голова.
     По вырубке первым шел Колосков с  Альфой  на  коротком  поводке.  Суров
двигался несколько правее Мурашко, вглядывался в темноту,  светил  себе  под
ноги следовым фонарем. На Шерстнева особенно не надеялся - разжалованный  за
аварию автомашины и лишенный водительских прав,  бывший  командир  отделения
автороты скверно зарекомендовал  себя  и  на  пограничной  заставе.  За  ним
числилось немало проступков.
     На вырубке рос густой и высокий папоротник, холодная  роса  брызгала  в
лица бегущим. До места обнаружения следа было недалеко,  кратчайший  путь  к
тринадцатому  сектору  лежал  через  молодую  лесопосадку  с  хрупкими,  еще
беззащитными  сосенками,  похожими  при  дневном  свете  на  зеленых   ежей.
Лесопосадку заложили в позапрошлом году на месте давнишней вырубки,  где  до
войны шумел листвой уникальный березник - каждое дерево толщиной  в  обхват.
Немцы от них даже пней не оставили.
     Бежать в темноте через  лесопосадку  было  чрезвычайно  трудно,  мешали
борозды пахоты, о них то и дело кто-нибудь спотыкался.  Стояла  августовская
ночь, с черным  небом  над  головой,  мерцающими,  дрожащими  в  недоступном
бездонье зелеными звездами. Суров прикинул, что группа достигнет следа минут
через десять - пятнадцать, не раньше, и если  к  тому  времени  Шерстнев  не
задержит чужого, тогда придется развернуть поиск  на  большом  пространстве,
покрытом   лесом,   кустарником,   изрезанном   осушительными   канавами   и
обвалившимися окопами  минувшей  войны.  А  это  очень  сложно.  Все  сейчас
зависело от Шерстнева.
     Впереди, за осушенным торфянищем, где раскинулся Мокрый луг,  начинался
тринадцатый сектор. До  слуха  Сурова  оттуда  долетел  шум,  словно  кто-то
продирался через кустарник. А может, почудилось? Ведь там еще в прошлом году
дотла выкорчевали заросли тальника и ольховника,  росла  только  осока.  Эта
местность получила название Кабаньи тропы - через нее дикие свиньи ходили на
водопой.
     В тумане смутно виднелась широкая  спина  Колоскова,  за  ним  легко  и
неслышно бежал Мурашко, последним - Азимов.
     Посадку пересекли в  молчании.  От  границы,  гася  звезды,  полукругом
наползала черная туча. Одним концом она заходила в лес, другим охватывала не
видный отсюда станционный поселок, погруженный сейчас в темноту.
     Тринадцатый сектор был уже близко.
     По ту сторону границы взревел паровоз. Эхо катилось над лесом, долго не
умолкая. Сурову паровозный гудок напомнил о  Вере:  в  то  утро,  когда  она
уезжала, тоже вот так протяжно и немного тоскливо по лесу  катилось  эхо,  и
Мишка, не понимая случившегося, восторженно махал на прощанье ручонкой.
     Последние недели Суров решительно гнал от себя мысли  о  Вере,  а  они,
непослушные,  назойливо  возвращались,   приходили   незванно-нежданно.   Он
обрадовался, когда его вдруг окликнули в тишине:
     - Товарищ капитан, след!
     Колосков,  светя  фонарем,  склонился  над   отпечатком.   Над   следом
крест-накрест торчали два прутика, воткнутые Шерстневым. И еще два отпечатка
Шерстнев накрыл плащом. Эти видны были  совершенно  отчетливо:  крупные,  "в
елочку", размером сорок четыре.
     - Маладэц Шерстынов! - воскликнул Азимов. - Головам думит.
     - А то чем же он должен думать? - рассмеялся Мурашко.
     - Вай, маладэц! Слэд пылащ адэвал.
     - Ну, ты даешь! - рассмеялся и Колосков.
     - Канешна, ево маладэц, Шерстынов.
     Наивный восторг первогодка на минуту развеселил всех.
     Суров сдержал улыбку:
     - Ставьте,  Колосков,  собаку  на   след.   Мурашко,   вы   прикрываете
инструктора. Действуйте.
     Колосков размотал поводок, собака с места устремилась вперед, пригнув к
земле морду. Мурашко снял с плеча автомат, побежал за старшим сержантом.
     Начался поиск по следу.
     След уходил в тыл участка, сначала вдоль  осушительного  канала,  затем
под прямым углом - налево,  в  направлении  насыпи  разобранной  узкоколейки
старого леспромхоза, что упиралась в шоссейку, не пересекая ее.
     Суров задержался, замерил след, записал в блокнот  необходимые  данные.
Азимов стоял рядом, дрожа от нетерпения.
     - Бегим, таварищ капитан. Ево догоняй надо, да.
     - Как нога?
     - Сматри, таварищ капитан!.. Туда сматри, да.
     Он всегда вызывает озноб, неживой свет ракеты, с  шипением  разрывающий
темень. Каким  бы  ты  ни  был  опытным  пограничником,  в  скольких  бы  ни
участвовал схватках, каждый нерв в тебе натянется как струна, и ты бросишься
туда, на этот свет, не  разбирая  дороги,  навстречу  опасности,  на  помощь
своим...
     На другом конце сухого торфянища, за насыпью  разобранной  узкоколейки,
вонзаясь в туман и стремительно его раздвигая, взметнулись в черное небо две
зеленые ракеты. И еще одна - красная. Свет опадал и таял  в  тумане.  Темень
стала еще плотнее и гуще. У Сурова в глазах прыгали красные  искры,  зеленая
пелена застилала торфянище.
     Он бросился в темноту, туда,  где  недавно  погас  мертвенный  свет,  и
думал, что случилось неладное: беспорядочные сигналы - о чем они?


4

     Если бы тогда не произошло аварии, то знай крути баранку: рейс -  туда,
рейс - обратно, и кимарь себе потом минуток пятьсот  за  милую  душу.  Учеба
давалась   без   особых   трудов.   За   спиной   десятилетка,   два   курса
технологического. Как-нибудь политику на "петуха" можно сдать, на четверку -
определенно. Остальное - что? Немного строевой, немного огневой. Даже иногда
интересно. А ребята в автороте - гвозди, штыки ребята, один  в  одного.  Год
пролетел как день. И надо же случиться! Нельзя было обгонять лесовоз.  Топай
теперь своими двоими, ночь в ночь  меряй  эти  самые  километры,  начиненные
романтикой:  туда  -  обратно,  туда  -  обратно,  в  два  конца  получается
солидненько. Семь часиков отоспал - начинай сначала: строевая,  тактическая,
противохимическая, противо... Привиделось, что ли? Следы привиделись?..
     Шерстнев подсветил фонарем - "елочка". Отчим с  самой  осени  до  весны
носит теплые, на меху, ботинки с подошвой "в елочку".  Драгоценное  здоровье
бережет товарищ член-корреспондент. Представил  себе  отчима  -  грузного  -
животик вперед, голова кверху, -  осторожно  пробирающегося  через  границу.
Комедия, ей-богу! Как раз на  Кабаньих  тропах  след  "в  елочку".  Кабан  в
башмачках с узорчатой подошвой! Расскажи ребятам, с хохоту животы надорвут.
     На всякий случай,  для  страховочки,  как  говорит  старшина,  посветил
вправо, влево, прошел вперед, возвратился назад - ничего, кроме  одной  этой
"елочки". Пошел дальше, к заставе. Мокрый плащ хлестал по резиновым сапогам,
роса стекала внутрь голенищ, потому что  плащ  был  короток  -  чуть  пониже
колен. В сапогах чавкало. Скорее бы на сухое  выйти,  на  скошенный  луг,  а
там - застава. Каша с салом. Грубоват харч, а ничего, жить можно, калорийный
харч. Бутенко шэпэ  -  швой  парень,  миску  доверху:  "Заправляйся,  Игорь,
добавки дам".
     Смешняк  парень,  наивный  селючок,  мечтает  о  нарушителе.   Шерстнев
представил себя в роли Бутенко: повар, грезящий о подвиге. Прямо смех. Перед
Лизкой показаться бы с медалью на груди. С  серебряной  медалью  на  зеленой
ленточке!.. Который раз на ум приходит Лизка!  Ничего  особенного,  девчонка
как девчонка, рыжа, веснушчата, не в меру серьезна. И  город  не  любит.  Ей
здесь нравится, на границе: дочь  старшины.  Холодная  Лизка  -  он  так  ее
однажды назвал.
     - Неостроумно, - отрезала Лизка.
     Поехала Лизка в лесотехнический поступать. Интересно, примут ли.  Ганна
Сергеевна  говорила,  во  втором  потоке  сдает.  Через  пять  дней  узнают:
поступит - не поступит, должна приехать.  И  еще  подумал,  что  обязательно
встретит ее на станции. Вот вытаращится! Думай,  парень,  чтоб  кругом  было
шестнадцать. Один пишем, два в уме...
     Туман, казалось, становился плотнее. Побегай в таком молоке по ямам  да
колдобинам, среди пней, или скачи по бороздам пахоты как козел. Его внезапно
взяла злость на себя: нашел  темочку  для  умственных  упражнений!  Прибавил
шагу. Хотя в сапогах все еще хлюпало, но под ногами уже была сухая  земля  с
песком, шагать стало намного легче. Шерстнев подумал, что пришел на  вырубку
очень быстро и раньше положенного возвратился со службы - за  такое  капитан
взыщет. Надо дежурному позвонить, включиться в линию связи. На  капитана  бы
не нарваться.
     Черт знает что  творится  после  возвращения  капитана  из  города!  На
прошлой неделе начальник заставы, ездивший в город  на  какое-то  совещание,
привез письмо от матери. Ничего не сказав, отдал: на, мол, читай.  Известно,
какие письма от мамы: полотнище! А тут всего три  страницы  крупным  маминым
почерком. Всякие домашние новости, просьбы беречь себя и в конце  совершенно
немыслимое: "Игорек!  Спасибо  тебе,  сын,  порадовал.  Хоть  раз  в  жизни.
Командир твой, Юрий Васильевич, зашел проведать меня.  Уж  я-то  испугалась:
думаю, Игорь  набедокурил!  Сердце,  знаешь,  какое  у  меня  -  от  пустяка
замирает. А тут увидела зеленую фуражку, ноги подкосились. "Вы от Игоря?"  -
спрашиваю. "Совершенно верно, я его начальник", - отвечает.  Взял  меня  под
руку, на диван усадил. И так хорошо о  тебе,  так  хорошо,  что  отошло  мое
сердце. Спасибо ему, хороший он человек..."
     Два дня после этого с капитаном играли в жмурки - молчали,  делая  вид,
что ничего особого не случилось. Был, мол,  капитан  по  служебным  делам  в
городе, естественно, зашел проведать родителей своего солдата,  передать  от
него привет, ему привезти весточку, как положено, дескать, так надо.
     Первым не выдержал Игорь:
     - Разрешите обратиться, товарищ капитан?
     - Обращайтесь, товарищ Шерстнев. Слушаю вас.
     - Письмо... ну от матери...
     - Не имею привычки чужие письма читать.
     - Вы ей там наговорили обо мне.
     - Допустим...
     - А ведь я самый плохой у вас.
     - Авансом, товарищ Шерстнев, наговорил. На будущее... И  мать  вашу  не
хотелось огорчать - больна. Вы ж  ее  не  баловали  примерным  поведением  и
отличной учебой. А у нее, как и у каждого человека, острая потребность  хоть
в малых радостях. Вы меня поняли?
     - Новый метод воспитания?
     Капитан промолчал. Свел в одну линию брови над переносицей:
     - Кру-гом! Шагом марш.
     Воспитательный приемчик применил капитан. Новенький. Не самый блестящий
из ста  возможных,  а  все  же  с  прошлой  недели  что-то  перевернулось  в
подкорковой части черепка...


     В тумане едва не угодил прямо в канаву. Осторожно перешел через кладку,
воткнул вилку телефонной трубки в потайную розетку линии связи.
     Сердитый голос дежурного резанул по уху:
     - Шерстнев, ты?
     - Я. Здорово, земеля.
     - ...Шерстнев, отвечай!..
     - Здорово, Сурский.
     - Алло... Шерстнев?
     - Ну я... Времени сколько?.. Который час?
     - Где ты ходишь? Вызываю, вызываю.
     - Службу несу. Не знаешь, что ли?
     - Проверь  тринадцатый  быстро!  Тринадцатый   проверяй...   Сигнальный
сработал. Понял? Погоди, товарищ старшина хочет...
     - Не понял.
     - Сейчас товарищ старшина тебе популярно объяснит.
     - Чего там старшина! Я проверил тринадцатый. Слышишь, Сурский, я только
что  с  тринадцатого.  Нашел  там  какую-то  чертовщину...  сам   черт   без
полбутылки...
     В трубке загремел бас старшины:
     - Гадский бог, што там  у  вас  на  тринадцатом,  докладывайте.  И  без
хвокусов. Што видели, докладывайте.
     - На Кабаньих след, товарищ старшина. "В елочку". Один, к нам в тыл.
     - Размер?
     - Не мерил.
     - Вас, гадский бог, на службу послали или еще куда? Сей момент вертайся
назад, на след становись... Проверь все в точности.
     - Сейчас возвращаюсь, тут минута ходу.
     - Зубами цепляйся!.. Зубами! Покудова не догонишь. Понял?.. Сам к  тебе
выскочу на подмогу. Только не подведи, Шерстнев!  Не  дай  ему  на  шоссейку
выбраться.
     Черт знает что! Он всегда относился к  старшине  -  ну,  так  себе,  не
всерьез: блажит старик, пускай себе блажит. А тут вдруг горло перехватило:
     - Я мигом, товарищ старшина. Все понял.


     Он бежал на своих длинных ногах, во  тьме  спотыкался  и  опять  бежал,
влекомый вперед сознанием вины, и думал теперь  об  одном:  догнать!  И  еще
подумал, что нарушитель прошел на  его  участке,  где  он,  Игорь  Шерстнев,
четыре часа подряд нес службу дозора.
     После  нескольких  сотен  метров  пути  с  него  валил   пар,   вымокла
гимнастерка, а в правый сапог словно набралось песку - жгло  пятку,  видать,
натер подвернувшейся портянкой. На Мокром лугу едва не  сорвался  в  канаву,
наполненную до краев болотной водой. Осушительных канав было  несколько,  он
безошибочно находил в  темноте  переходы  -  осклизлые  от  тумана  жердевые
кладки, одним махом брал их, как конь на скачках.  И  все  же  на  последней
растянулся во всю длину,  плашмя.  Тут  же  вскочил:  ему  послышался  шорох
раздвигаемых камышей где-то близко, может, в нескольких десятках шагов.
     "Кабаны", - подумал он  и  на  всякий  случай  прижал  к  боку  приклад
автомата. Он сделал это неосторожно: звякнул следовой фонарь,  ударившись  о
приклад, и тотчас, вспугнутое металлическим звуком, неподалеку, на  Кабаньих
тропах, с рохканьем промчалось стадо диких свиней.
     Шерстнев прислушивался к шуму и  по  нему  угадывал,  куда  направились
звери. В Дубовую рощу, кормиться, значит, утро недалеко. Не пришло почему-то
в голову, что, вспугнутые шумом  тревоги,  звери  просто  бросились  наутек,
покинув лежку.
     Небо заволокло темными тучами, и лишь над станцией горели электрические
огни. Оттуда слабо слышался размеренный гул - подходил  или  отправлялся  со
станции поезд.
     Возвратившись на след,  Шерстнев  обнаружил  не  только  прежний,  мимо
которого, не разобравшись, прошел, а еще и еще один, рядом, друг за дружкой;
через несколько шагов их была цепочка  одинаковых  "елочек",  проложенных  в
одну линию, по-лисьи. Сорок четвертый размер обуви. Видимо, кеды.  Приставил
рядом с "елочкой" свой - аккурат сорок четвертый. Снял с себя  плащ,  накрыл
им самые четкие отпечатки и налегке махнул по следу, вдогонку.
     "Пижоны, - с насмешкой думал он о ребятах с заставы,  что  подтрунивали
над ним, - несчастные и жалкие романтики. Вот из