осмотрел на тощий генеральский затылок и подумал, что восторгаться природой
мог бы сегодня и без высокого начальства.
     - Необыкновенно!
     Лирика, хотел сказать Голов. Хорошо ему рассуждать. А влез бы  в  шкуру
начальника погранотряда, полазил бы по красотище этой суток двое-трое, падая
от усталости сам и людей доводя до  изнеможения,  вот  тогда  бы  поглядеть,
каков ты "на природе".
     Михеев же не замечал или умело  притворялся,  что  не  видит  угрюмости
спутника, восторгался природой с присущей горожанину, редко покидающему дом,
увлеченностью.
     - Завидую вам, - обронил генерал и описал рукой полукруг.
     Шли узкой тропой. Михеев руками раздвигал  можжевельник.  Голов  позади
приподнимал на уровень глаз то одну, то другую руку,  защищая  лицо.  Вскоре
тропа оборвалась у неширокой вырубки, видно  давнишней,  с  потемневшими  от
времени, но еще крепкими пнями. Поляну окружали коренастые дубы с  густой  и
широкой кроной - деревья одно в одно, как близнецы.
     У Голова была своя, выверенная практикой "теория вероятностей", которая
редко его подводила. Пользуясь ею, он безошибочно угадывал, когда и с  какой
стороны ему угрожает  опасность,  и  принимал  меры  защиты,  сообразуясь  с
обстановкой и собственными возможностями, редко  полагаясь  на  других,  так
как, в общем, влиятельных друзей не имел.
     Недавние разговоры за ухой оставались за гранью  сознания,  просеиваясь
через него, будто сквозь сито, они воспринимались как преамбула к большой  и
важной беседе, ради которой Михеев предпринял неблизкий вояж  из  округа  на
заставу, а сейчас - и эту прогулку в Дубовую рощу.
     Голов перебирал жизненные и служебные ситуации  последних  дней,  чтобы
определить, какая из них послужила причиной  внезапного  приезда  Михеева  и
сегодня повлечет неприятную беседу. О том, что именно  такой  будет  беседа,
подсказывало чутье.
     Человек самолюбивый,  ревнительно  оберегавший  авторитет  собственного
служебного положения, он часто не замечал своих ошибок и  промахов.  На  это
уже не однажды ему намекал Быков.
     "Я работаю, - отвечал он. - И того же  требую  от  других.  Вот  и  вся
философия. Сгоряча, может, кого и задену, но это для пользы дела...
     Работал он много, не считаясь со временем.  И  философию  свою,  как  и
"теорию вероятностей", пересматривать не был намерен.
     Вслед за Михеевым он свернул налево, к Кабаньим тропам.
     Михеев теперь не задерживался возле грибов, шел вперед, слегка наклонив
голову, будто вслушиваясь в размеренные, с небольшими перерывами звуки  -  в
осиннике стучал дятел. День так и не разгулялся, но  было  тепло  и  парило.
Михеев расстегнул тужурку.
     - Вы часто бываете на шестнадцатой, - не оборачиваясь, заметил генерал.
     - Приходится. Застава дальняя... И все такое...  Лес  кругом.  -  Голов
подумал, что Суров нажаловался.
     - Туманно. - Михеев остановился,  обождал  Голова.  -  Я  заглядывал  в
погранкнигу. Пространно пишете, часто повторяетесь. Лучше бы реже.
     - Не люблю оставлять подчиненных без догляда, товарищ генерал.
     Генерал достал из кармана массивные золотые часы, взглянул, спрятал.
     - Все мы чего-то не любим в  других,  взыскиваем,  учим.  -  Он  строго
взглянул в лицо Голову: - А вы и в себе не любите того, чего  не  терпите  в
подчиненных, а?
     - Чужое со стороны виднее, - быстро нашелся Голов. - А как  себя  сбоку
узреть? Задачка, товарищ генерал. Даже вы не можете.
     - Не обо мне речь.
     Михеев пошел дальше.
     Уже ему в спину Голов сказал:
     - Со стороны себя не увидишь, невозможно.  А  что  к  Сурову  частенько
наведываюсь - надо. Я, товарищ генерал, привык все, так сказать, выводить на
чистую воду. - И спросил: - Вам Суров докладывал об автопроисшествии?
     - Докладывал. Почему вы спросили? - Михеев остановился. -  Разве  Суров
мог или пробовал скрыть происшествие?
     - Скрыть - нет, а вот выгородить преступника - да.
     - Так уж и преступник. О чем вы говорите, Голов!
     - Потенциальный преступник, товарищ генерал, уверяю вас.
     - Посмотрим.
     - Я предупреждал: под суд отдам. Вы уже разбили одну машину.  А  сейчас
ЧП, вторая автоавария! Так что, прикажете простить?
     - Поглядим, - сказал генерал, продолжая путь.
     Они шагали по узкой тропе вдоль  проволочного  забора.  Тропу  накануне
обкашивали, и она  выглядела  непривычно  домашней.  Впрочем,  за  состояние
границы Голов не беспокоился, граница на шестнадцатой  находилась  в  полном
порядке, как положено, а уж что до контрольной - земля как пух.
     Голов наконец понял, что Михеев приехал не для назиданий и накачек, как
казалось, но додуматься до истинных его намерений все же не мог.  После  ухи
мучила жажда - хоть из болота пей бурую, как чай воду. Если б не присутствие
Михеева, принялся б собирать бруснику, которая краснела на каждом шагу.
     С заставы слышалась музыка, видно, в ленинской комнате раскрыли окна  и
вынесли усилитель на подоконник. Нашли время, подумал Голов.  Но  тут  же  и
урезонил себя: молодежь. К тому же выходной день, когда и повеселиться,  как
не сегодня!
     Михеев шел медленно, глядя по сторонам. Под ногами пружинил  податливый
влажный грунт, чавкало,  иногда  брызгала  черная  жижа,  скопившаяся  после
дождей в скрытых под травой неровностях почвы.  Голов  подумал,  что  дорога
генералу не по нутру. "Это  тебе  не  по  асфальту  на  "Волге".  И  тут  же
устыдился этой мыслишки - паскудной и недостойной. Что до Михеева, то все  в
округе знали: генерал не любитель просиживать брюки в кабинете.
     На развилке троп Михеев спросил:
     - Вербицкий здесь прошел?
     Это  была  фамилия  нарушителя  границы,  которого   недавно   задержал
Колосков.
     - Здесь.
     - Направление выбрал правильное: от КСП  все  время  лощиной  до  самой
насыпи. Грамотный.
     Голову показалось, что теперь он понимает причину  неожиданного  визита
Михеева:  обстановка  настолько  волнует   генерала,   что   лично   захотел
удостовериться, как организована охрана границы на  угрожаемом  направлении.
Голов подробно принялся объяснять, что предпринято. Решение было грамотным.
     - Целесообразно, - сказал Михеев. В его устах это звучало похвалой.
     Они прошли по маршруту нарушителя до самых копен у шоссе.
     - Кончается лето, - сказал Михеев.
     - К сожалению. - Голов вытер взмокшую шею.
     - А я зиму люблю. Осень на  меня  грусть  наводит.  А  зиму  я  уважаю.
Хорошая пора. Вы, насколько мне помнится, не служили в Туркмении?
     - Не пришлось.
     - А я  там  без  малого  два  десятка  провел.  Без  зимы,  без  снега.
Соскучился. Наверное, потому и нравится зимняя пора.
     Михеев еще говорил что-то такое,  не  имеющее  отношения  к  службе,  к
предстоящему  инспекторскому  смотру,  к  границе  вообще.  И   уходить   не
торопился. Шоссе было рядом, и по нему беспрерывно бежали машины.  Наверное,
у проезжих вызывали любопытство высокий худой генерал и плотный  приземистый
подполковник, бесцельно стоящие на лесной опушке.
     - Скажите, Алексей Михайлович, след Вербицкого Шерстнев обнаружил?
     - Шерстнев чуть не прошляпил. Хорошо,  старшина  вернул.  Разгильдяй  и
потенциальный преступник.
     Михеев промолчал, а когда снова заговорил, Голов понял, что рассуждения
о зиме и иных пустяках не заслоняли главного, что мозг  Михеева  работает  в
одном, главном, направлении, не сбиваясь на второстепенное.
     - Сурова мы утвердили кандидатом для поступления в военную академию,  -
сказал Михеев, опять вынув часы из брючного кармашка. - Вы ему дайте отпуск,
ну, скажем, на юг. Пускай отдохнет и заодно свои семейные дела устраивает.
     Голов хотел сказать, что отпуск не ко времени:  во-первых,  неизвестно,
какие результаты покажет застава на осеннем инспекторском смотре, во-вторых,
обстановка, в-третьих, нет заместителя, а тут и  без  старшины  останется  -
выдохся старшина, отслужил свое. Но генерал  еще  не  окончил,  перебирал  в
руках цепочку часов.
     - Шестнадцатую инспектировать не будем.
     Голов удивленно посмотрел на Михеева - не шутит ли? Как так  Сурова  не
проверять? Лучшая застава. И он ее лично готовил к  смотру,  столько  трудов
вложил!
     - Что его проверять! Как по-вашему, задержание  Вербицкого  может  быть
зачтено... в счет смотра?
     - Не думал, товарищ генерал.
     - Вы считаете это неправильным?
     - Нет, почему...
     - Значит, зачтем.
     Голов нервно пощипал  свои  рыжие  усики.  В  его  расчеты  не  входило
показывать другую заставу, хотя в общем-то  на  всех,  кроме  девятнадцатой,
состояние службы, боевой подготовки и дисциплины было почти одинаковым.
     - Вместо  шестнадцатой  проверим  девятнадцатую.  Знаю,  что   вам   не
хочется. - Михеев покосился на Голова и улыбнулся: - Кому  охота  выставлять
напоказ свои грехи, верно, Алексей Михайлович?
     - Застава как застава. С дисциплиной на ней похуже, а так -  нормальное
подразделение. Четыре задержания в этом году.
     - Что касается обстановки, она, доложу я вам, может висеть и  месяц,  и
три. Никому пока не известно, когда вздумается напарнику Вербицкого идти  за
границу. Возможно сегодня. Или через полгода. Сурова отпускайте. Найдите ему
хорошую замену на месяц.
     - Заместителя давно нет.
     - С сего дня есть. И вот он, сдается мне, едет.
     По асфальту катила черная "Волга", рядом с шофером сидел адъютант.
     - Понравилась застава? - спросил Михеев, когда  машина  остановилась  и
адъютант, открыв дверцу, выскочил.
     - Вы меня, товарищ генерал? - Адъютант козырнул.
     - Вас.
     - Так точно. На уровне.
     Михеев подмигнул Голову:
     - Видали - "на уровне"!
     Адъютант смутился:
     - Я в том смысле, товарищ генерал...
     - В любом смысле пограничнику надо служить на границе.  Рано  с  округа
начинать.
     Обратную дорогу молчали. Голов пробовал привести к  общему  знаменателю
свои впечатления от встречи с Михеевым, определить, с какой  все-таки  целью
тот приехал сюда. Показать адъютанту новое место службы? Только  и  забот  у
генерала. Лично проверить организацию службы на участке? Может  быть.  Но  и
это весьма сомнительно. Какие  у  него  могут  быть  основания  не  доверять
Голову? Что же тогда? Отдых? Близ округа есть места не хуже этих.  По  всему
выходило - темнит Михеев. И не случайно не хочет проверять Сурова.
     Для Голова Суров был не просто одним из многих начальников  подчиненных
ему застав: лучше всех стреляют у Сурова, бдительнее  всех  несут  службу  у
Сурова, лучшая охота - тоже у Сурова, и уху нигде так вкусно, как у  Сурова,
не готовят.
     И при всем этом Голов часто  бывал  несправедлив  к  капитану,  излишне
придирчив и, если  положить  руку  на  сердце,  просто  его  недолюбливал  -
безотчетно и беспричинно.


     Михеев в отличие от Голова питал к Сурову  искренние  симпатии,  потому
что капитан в буквальном смысле этого слова рос у него на глазах и  под  его
началом, как и покойный отец его. Иногда Михеев ловил себя на том,  что  его
отношение к Сурову выходит за рамки служебного, нечто  похожее  на  незримое
покровительство вытесняло официальное,  шло  вразрез  с  общепринятым.  Вот,
например, и сейчас, наперекор Голову, он твердо решил: Суров поедет учиться.
     Михеев и к Голову относился неплохо,  считал  его  толковым  и  знающим
командиром, правда, несколько переоценивающим себя, непомерно  властолюбивым
и резким, подчас без оглядки на авторитеты и звания.
     Не доезжая заставы, велел остановиться,  сошел  и  сказал,  что  дальше
пойдет один.
     Голов не стал спрашивать почему.
     - Езжайте, - сказал Михеев.
     Хотелось побыть одному. Он направился к  озеру,  невидимому  отсюда  за
стеной  камыша.  Легкий   ветерок   покачивал   метелки,   уже   побуревшие,
жестковатые. Было тихо, как всегда в полдень, и,  как  всегда  в  эту  пору,
пригревало, хотя и не было солнца.
     Оставшись один, Михеев думал, что давным-давно подошла его осень, а  он
все еще тщится не замечать ее. Старые люди консервативны, становятся  рабами
привычек, устоявшихся взглядов, настороженно и  с  прикидкой  принимают  все
новое. Михеев подвигался к черте, за которой начинается старость, и понимал,
что скоро придется уступить место другому, не поменяться, а уйти навсегда  с
высокого  поста,  с  той  ступени,  на  которую  он  поднимался  всю  жизнь,
спотыкаясь и набивая себе шишки и синяки. От силы год, два и придет на смену
другой человек.
     Михеев не случайно решил возглавить инспекторскую комиссию к Голову. Он
не хотел лгать себе: не все в Голове ему нравилось. Конечно, он знал  о  нем
все или приблизительно все, и на очередном военном  совете  не  кривя  душой
можно будет рекомендовать его в свои заместители. Старость  консервативна  -
хотелось еще раз отмерить, увидеть Голова за работой, так сказать, в деле.
     К так называемым "теоретикам", то есть к  людям,  большую  часть  своей
службы просидевшим в штабах, Михеев относился предвзято, всех подряд  считал
шаркунами, без практики и служебного опыта, относился к ним с  недоверием  и
уж никого из них не хотел видеть с собою рядом даже  в  ближайших,  во  всем
контролируемых им помощниках. У него  сложилось  непоколебимое  мнение,  что
офицеры штабов по-настоящему границы  не  нюхали,  а  если  который  из  них
отважится сменить письменный стол в тиши кабинета на  беспокойную  службу  в
пограничном отряде, то лишь на короткий срок  и  исключительно  в  интересах
карьеры, чтобы отсюда, как с трамплина, сделать длинный прыжок.
     "Да, осень подкралась ко мне  незаметно,  предательски",  -  с  горечью
думал Михеев, медленными шагами приближаясь к озеру и чувствуя во всем  теле
усталость.  Воздух  был  насыщен  сыростью  и  запахом  увядающих   трав   -
сладковатым и терпким. Представил себе прозрачную до  дна  холодную  озерную
воду, в которой бы  хорошо  искупаться,  чтобы  взбодрить  себя  и  прогнать
усталость, однако знал:  этого  делать  не  станет.  Прошли  времена,  когда
рискованная купель проходила для него безнаказанно.
     Придется уйти. Молодому уступить место придется. И скоро. Он это понял,
побывав недавно на приеме у начальника войск. Был предварительный разговор о
будущем заместителе.
     - Вы хотели сказать: преемнике? - напрямик спросил он начальника  войск
и впервые почувствовал, как болезненно ему будет покинуть свой пост.
     - Мы вас не торопим,  однако  готовить  преемника  нужно.  Не  мне  вам
говорить.
     Михеев назвал фамилию Голова. Видно,  у  командующего  был  на  примете
другой человек. Он долго молчал,  подперев  голову  кулаком  и  уставясь  на
огромную, во всю стену, карту страны с обозначенной на ней извилистой лентой
границы.
     - Вам с ним работать, - наконец  услышал  Михеев.  -  Представляйте  на
вашего Голова документы.


23

     Он застал Голова в канцелярии. Подполковник стоял у окна, неестественно
напряженный, опершись на неширокий, крашенный белилами подоконник. Перед ним
вытянулся высокий солдат с несколько бледным лицом и щеголеватыми усиками.
     "Шерстнев", - догадался  Михеев,  садясь  в  сторонке,  у  несгораемого
шкафа. И вспомнил члена-корреспондента Академии  наук  Иннокентия  Егоровича
Шерстнева, маленького, округлого, с тугим животом, прикрытым полами добротно
сшитого пиджака.
     Сын не походил на отца ни ростом, ни обликом. Интересно, о чем они тут?
     - Продолжайте, пожалуйста, - сказал  он  Голову.  -  Не  смущайтесь,  -
подбодрил солдата.
     Голову это и нужно было:
     - Нашли скромника! Этот засмущается! Почему  на  рожон  лезете,  я  вас
спрашиваю? Наказания не боитесь?
     - Боюсь, товарищ подполковник. - Муха уселась Шерстневу  на  скулу,  он
подергивал кожей, силясь согнать ее.
     - Мы  предупреждали  вас:  еще  одно  происшествие,  и   дисциплинарным
взысканием не отделаетесь. Что, прикажете и сейчас простить?
     - Несколько месяцев осталось... Я как-нибудь  по-пластунски...  Если...
без суда...
     - Что по-пластунски? - Голов поморщился.
     - Дослужу.
     Плутовское выражение не сходило с лица Шерстнева, и Михеев, наблюдая за
ним со своего места в углу, думал: парень-орех, о такого зубы искрошишь.  Но
решил до конца не вмешиваться - со стороны любопытнее. Вот он,  оказывается,
какой, сынок  Иннокентия  Егоровича,  с  которым  встречались  на  партийных
пленумах! Отец не сахар, а этот и вовсе полынь.
     Голов усмехнулся в рыжые усики:
     - Образно изъясняетесь. Но пластуны, к вашему сведению, были  гордостью
русской  армии,  чего  о  вас  сказать  нельзя.   То,   что   вы   называете
"по-пластунски", имеет другое значение, к вам оно ближе, - по лягушачьи.
     - Устав запрещает оскорблять подчиненных. - Шерстнев побледнел.
     - Устав предписывает нормы  поведения  военнослужащих.  Вы  много  себе
позволяете. И вот что я скажу вам, Шерстнев: вы себя сами вытолкали на  край
обрыва. А за ним - пропасть!
     - А вы тоже образно изъясняетесь! - любезно заметил Шерстнев.
     "Норовист, - подумал о Шерстневе Михеев. - Закусил удила и несется,  не
разбирая дороги. Так и разбиться недолго - Голов-то крут, сейчас вспылит".
     Но Голов не вспылил, сдержался и сказал, что, пожалуй, и  на  этот  раз
ограничится предоставленными ему правами в пределах Дисциплинарного устава.
     Шерстнев, введенный в заблуждение добросердечным тоном,  скривил  губы,
усики выгнулись скобочкой вниз:
     - Зачем наказывать солдата гауптвахтой или еще хуже?.. Вы меня, товарищ
подполковник,  по  методу  А.Макаренко.  Помните   "Педагогическую   поэму?"
Доверие, помноженное на доверие... Безотказная метода. -  Произнося  дерзкие
эти слова, он стоял, вытянув руки вдоль  тела,  в  почтительной  позе  и  ел
глазами начальство.
     "Он с выдержкой, Голов, - с невольным уважением констатировал Михеев. -
Не всякий офицер найдет в  себе  силы  промолчать  на  откровенную  издевку,
секанул бы с плеча".
     Голов  знал,  что  за  ним  внимательно  наблюдают,  и  с  решением  не
торопился.  Присутствие  генерала  сдерживало  и  обязывало  не   выказывать
слабости.
     Вошел Суров.
     Михеев больше молчать не мог. Поднялся и  пошел  неторопливым  коротким
шагом на середину комнаты. Голов вопрошающе  следил  за  ним,  понимая,  что
генерал неспроста поднялся. Конечно,  не  знал,  какое  решение  тот  сейчас
примет, но что примет - не сомневался.  С  самого  начала  его  появления  в
канцелярии Голов всем своим  существом  ощущал  скованность  от  присутствия
этого пожилого человека с умным наблюдательным взглядом, видел его  упрямый,
гладковыбритый подбородок с ямочкой посредине. И почему-то  подумал,  что  в
ямочке всегда остается седая щетина, ее трудно выбрить.
     - Вы  себе  кажетесь  большим  умником.  -  Михеев  остановился   перед
Шерстневым. - А ведь вы, молодой человек, стопроцентный балбес.
     - Товарищ генерал, разрешите...
     - Не разрешаю! - Рука Михеева со сжатой  в  кулак  ладонью  взлетела  и
опустилась: - Идите. Как вас дальше воспитывать, подумаем, а покамест  -  на
гауптвахту отправитесь.
     Шерстнев  побелел  лицом,  но  виду  не  подал,  что  испугался.  Четко
повернулся через плечо, пошел к дверям.
     - Ваше воспитание? - спросил Михеев у Сурова.
     - Теперь уже мое, товарищ генерал.
     - С марта этого года, -  уточнил  Голов.  -  Такого  только  строжайшее
наказание может исправить.
     Он замолчал под изучающим взглядом Михеева, повременил и вышел во двор.


24

     В коридоре стоял Бутенко. Шерстнев не задумался,  почему  повар  здесь.
Шел, углубленный в себя, в голове был сплошной  сумбур.  Навстречу  попались
Лиходеев, Азимов, Колосков, Мурашко - у всех вдруг нашлись в коридоре  дела.
Потом показалось, что под окном пробежала Лизка в светлом платье с короткими
рукавами. Взгляд натыкался то на желтый плинтус под голубым маслом стен,  то
на ярко-красные доски недавно обновленного пола.
     Было время об