ьцы, отпустил. Не
успел опомниться, как Лизка обхватила  его  за  плечи:  -  Ты  меня  любишь,
Лешенька? Правду скажи. И смотри мне в глаза.
     Кровь ему бросилась в голову.
     - Чего мелешь? - промычал. - Отчепись, чертяка.
     - Отвечай, когда спрашивают! Любишь?
     У Лизки пьяно пахли волосы. Ее губы были близко-близко. Он  отвернулся.
В голове зашумело, кровь сильно стучала в виски. Он не понимал, куда  клонит
Лизка, к чему затеян разговор.
     - Пусти, сумасшедшая...
     - Сумасшедшая? - рассмеялась она. - Ты ж говорил: "Люблю"?  -  Смех  ее
звучал странно.
     - Тебя другой любит, - пробурчал обиженно.
     Она заглядывала ему в глаза, ждала ответа. Ему было стыдно оттого,  что
она грудью прижималась к нему. И жарко до невозможности.
     - А я думала... - Лизка отняла руку.
     - Ну тебя...
     - Лешенька...
     - Давай скорше говори, чего тебе надо, ужин скоро, ребята придут.
     - Ты друг или нет?
     Он попятился.
     - Говори, чего надо.
     - Пойдешь в свидетели? С Лиходеевым. Мы с Игорем расписываемся.
     Сначала подумал: разыгрывает. Какой  такой  свидетель  ей  нужен,  чтоб
окрутиться с Шерстневым? И почему тайно от родителей? Разве  ж  такое  можно
скрыть!..
     - Попросишь у отца увольнительную.  Сделай  для  меня.  Ты  же  золотой
парень,  Лешенька!  Сам  не  знаешь,  какой  ты  человечище!  -  Припечатала
поцелуй. - Лады?
     Поцелуй подействовал мало, Алексей приподнял голову, соображая. И разом
перестал чувствовать биение крови в висках. Уже не Лизкина рука  -  чужая  -
слегка сдавила сердце и отпустила.
     - Добре.
     Она засмеялась и выскользнула, как ящерка...
     Из-за  холма  по   ту   сторону   проволоки   показалась   луна.   Тучи
перекатывались через нее, становились плотнее. Вот  бег  их  замедлился,  не
стало видно луну.
     На Кабаньих тропах Бутенко настигла темнота. И, как всегда, когда сразу
наступит вечер, тишина стала полниться  множеством  звуков.  Вот  низко  над
головой прошелестела крыльями галочья стая - к вечеру галки  возвращались  к
жилью; лес, было задремавший  перед  наступлением  темноты,  ожил:  слышался
треск сучьев, таинственные  шорохи;  прокричала  птица,  похоже,  сорока;  в
глубине леса дробно застучали по мерзлой земле копытца животного  -  видать,
спугнутая косуля.
     С немым удивлением  Бутенко  внимал  хаосу  звуков,  пробуя  осмыслить,
откуда они  навалились.  Ему  стало  немного  тревожно,  как  всегда,  когда
остаешься один в  темноте,  далеко  от  жилья.  Вокруг  ухало,  попискивало,
звенело, трещали сучки, со звоном лопались льдинки.
     И вдруг - как отрезало.
     Густо и крупно повалил снег. Скрыло лес. Не стало видно тропу.
     Бутенко шел Мокрым лугом по берегу осушительного  канала,  до  половины
наполненного водой. Сейчас вокруг было белым-бело, снегопад смыл  очертания,
и не разобраться, где обрывается берег.
     Прошлый год тут наворотили канав.  До  самых  морозов  надсадно  ревели
тракторы и бульдозеры, грызли  торфянище  экскаваторы,  хрумкали  кусторезы,
ползали канавокопатели.
     В этом году мелиораторы  не  приехали.  В  осиннике  гнездились  птицы,
по-прежнему мокло болото, а на осушенном участке  погнало  осоку  и  лозняк,
повсюду пробился хвощ...
     Кончался тринадцатый сектор, за  ним  начиналась  вырубка.  До  заставы
оставалось полпути. Лишь  сейчас  Бутенко  вспомнил,  что  хотел  позвонить.
Свернул с тропы к заграждению, нащупал розетку, включился в линию связи.
     Застава откликнулась сразу. Послышался сипловатый голос дежурного:
     - Алексей, ты?
     - Ну.
     - Что у тебя?
     - Порядок. Снег идет. Не видать ничего. Як в молоке иду.
     - А у нас дождик. - Лиходеев не мог без подначки. - Хотел  чего?  Давай
быстрее, некогда.
     - Як там дела, Лиходей? Ну, обстановочка як?
     - Нормально. Давай, годок, не тяни...
     По ту сторону, за проволочным забором, неистово заорали гуси.
     В их крике потонул голос Лиходеева.
     Бутенко чертыхнулся. Днем с вышки были видны избы маленькой деревеньки,
что раскинулась у самой границы; ближе всех к  проволоке  стояла  на  отшибе
деревянная изба под красной жестью, огороженная с  трех  сторон  хворостяной
изгородью. В усадьбе было полно  гусей.  Видно,  хозяйка  их  только  сейчас
загоняла.
     Бутенко возвратился на тропу. Снег заметал следы, его набросало  много,
по щиколотку, идти становилось труднее - вязли  ноги.  Умолкли  гуси,  стало
тихо, казалось, слышится шелест падающих снежинок.
     Первый снег всегда веселит душу. Даже сейчас, облепленный с  головы  до
ног, Бутенко ощущал в себе знакомую приподнятость, чуть  ли  не  мальчишечий
восторг его обуял, захотелось слепить увесистый снежок да запустить им...  в
белый свет, что ли?
     Он подходил к кладкам  через  ручей,  когда  ему  почудилось,  будто  в
стороне кто-то громко вздохнул. Остановился, послушал.
     "Юрында", - сказал про себя.
     Как и до армии, говорил "юрында", "чамайдан", "хвонарь".  И  еще  сотни
слов произносил на свой манер, так привык с детства, не задумываясь  над  их
звучанием. Под кладками, за тонким покровом льда, лопотал, вздыхая, ручей.
     - Юрында, - еще раз, вслух уже, произнес он.
     И замер.
     Странно, сколько раз проходил через кладки, и  ни  разу  не  появлялось
желания послушать тихую разноголосую песню ручья. А сейчас обостренный  слух
улавливал все оттенки звучания, и звуки казались удивительно слаженными...
     Тропа вывела к вырубке, где торчали из снега молодые сосенки и  темнели
поверху старые трухлявые пни.
     До заставы было полчаса ходу.
     Бутенко шел медленно, опустив воротник полушубка и  расстегнув  верхний
крючок,  часто  оглядывался,  словно  мог  что-нибудь  различить  в  снежной
кутерьме. Порой начинало казаться, что вздох ему вовсе не померещился,  что,
пользуясь снегопадом, кто-то пробрался через границу на участке, за  который
несет  ответственность   он,   Алексей   Бутенко,   старослужащий,   опытный
пограничник. Глядеть вдаль не имело смысла - снег  падал  и  падал,  устилал
землю. Хорошо, когда снег уляжется на вспаханной полосе. Снег -  он  большое
подспорье в охране границы.
     Предчувствие редко обманывает - оно приходит от опыта, а на  границе  -
еще от знания обстановки.
     Влекомый  сомнениями,  Бутенко  возвратился  назад,  вышел  на  кладки,
миновал деревеньку - теперь оттуда не  раздавалось  и  звука,  словно  жилье
похоронилось под снегом, - пересек Кабаньи тропы. Шел быстро, подсвечивая по
сторонам следовым фонарем. Скоро разогрелся, пересохло во  рту,  зашершавели
губы. Хотелось пить. Снег падал реже, не так обильно, но  все  еще  густо  и
крупно  -  мокрый.  Он  напитал  полушубок  и  валенки,  мокрые,  они  стали
неимоверно тяжелыми. Теперь, думалось Бутенко, до утра не  высохнут  даже  в
жаркой сушилке, а завтра не в чем будет  идти  на  границу,  если,  конечно,
майор снова уважит и отправит в наряд. Второй  месяц  Бутенко  себе  готовит
замену,  парень  попался  толковый,  с   ходу   схватывает   что   к   чему,
самостоятельно научился готовить.


     Если не принимать во внимание неразделенную любовь к Лизке, то до этого
дня, до сей минуты, когда достиг пересечения  троп  и  собрался  в  обратный
путь, жизнь Алексея Бутенко протекала без крутых подъемов и опасных спусков,
нормально протекала: известно, не то чтобы совсем как на ровной  дороге,  но
без потрясений, которые в считанные секунды или возвеличивают человека,  или
сбивают с ног и отшвыривают в сторону.
     Сам Бутенко, пожалуй, затруднился б ответить,  храбр  он  или  труслив,
готов ли к самопожертвованию, к героическим поступкам, о  которых  наслышан,
читал, видел в кино. Привычный к труду с малых лет, он и в армии  не  ощущал
тягот службы, хотя в душе иногда сетовал на поварское свое положение.
     В первые мгновения стоял потрясенный, не знал, что  предпринять  -  как
прирос к месту над припорошенными следами.  Не  сразу  разобрал,  что  следы
ведут к границе, до которой рукой подать, что счет идет на секунды,  а  тот,
кого ждали так долго и в постоянной тревоге, - уйдет.
     От волнения взмокла спина и свело челюсти. Полтора  года  ждал  Бутенко
"своего" нарушителя, все продумал - от  первого  оклика  "стой!"  до  самого
трудного...
     А  сейчас  растерялся.  От  неожиданности.  Стоял  над  следами,  теряя
драгоценное время.
     Много часов спустя, когда времени было вдоволь и не надо было  спешить,
он перебирал в памяти каждый свой шаг, все свои мысли, поступки.
     Что-то  еще  удерживало  на   месте,   еще   продолжалось   оцепенение.
Непослушными пальцами достал из  сумки  ракету.  Зеленый  свет  залил  глаза
слепотой.
     Прежде чем в глазах  окончательно  потемнело,  успел  в  зеленом  хаосе
выхватить  взглядом  чужого.  Выстрел  ракеты  заставил   того   обернуться,
пригвоздил к месту, неправдоподобно огромного в  неверном  мелькании,  будто
впаянного в зеленую круговерть.
     - Стой! - Вместо грозного окрика из горла Бутенко вырвался  придушенный
писк. - Стой, стрелять буду!
     Чужой рванулся в обратную сторону, к заграждению, взял с ходу КСП одним
прыжком. И исчез в снегопаде. Позднее при обыске местности под снегом  нашли
упругий пластмассовый шест.
     Бутенко  на  заграждении  чуть  было  не  повис.  Когда,   располосовав
полушубок от воротника до  низа  и  поранив  ладонь,  перебрался  на  другую
сторону заграждения, чужой оторвался.
     Оставались следы. Снег их уже успел  припорошить  -  крупные,  размером
приблизительно сорок четыре.
     Бутенко кинулся вслед. Ноги по колено вязли в снегу, снег  набивался  в
валенки.
     Чужой шел в полную силу - широко и сильно.
     Бутенко отставал от него. Шаг его с каждым метром становился короче. На
пригорке пограничник упал - то ли споткнулся о рытвину,  то  ли  задохнулся.
Сунул в рот горсть снега, другую. Не было сил подняться.


     Сквозь  белую  мглу  приплыли  отзвуки  станционного  колокола:  видно,
отправлялся пассажирский. Бутенко представил себе заснеженный состав, полосы
света из окон  вагонов,  нетерпеливо  пофыркивающий  тепловоз.  И  Лизку  на
подножке одного из вагонов. Стояла в  кофтенке  и  короткой  юбке  и  махала
рукой. Как тогда, после регистрации в поселковом Совете...
     Ему не было холодно. Без валенок бежалось легко, как сто пудов  скинул.
Ноги в шерстяных носках будто всю жизнь так бегали. Только пылало лицо. Лицу
было очень жарко, как у  раскаленной  плиты,  с  пригорка  летел  -  как  на
крыльях. С каждым шагом  отчетливей  становились  следы  -  их  не  успевало
заносить снегом.
     - Ты у меня поскачешь! - шептал на бегу Бутенко. - Уйти захотел? А дулю
с маком не хочешь? Все равно, гад, догоню.
     Скоро должна показаться насыпь. Чужой еще не успел  добежать...  Где-то
здесь он. По следам видать - близко... Нельзя его  пустить  к  лазу,  наверх
погнать, на насыпь... Черт, полушубок мешает... Лиходей давно, знать, поднял
тревогу... Скоро свои подойдут... Как-нибудь перетерплю полчаса...
     Сбросил полушубок. Без сожаления. Даже не оглянулся.
     Снегопад убывал. Становилось прохладно. Слабый ветер обдувал спину,  ее
остужало, сгоняло пот. Стало совсем хорошо. Налегке  дышалось  свободно,  не
так мучила жажда, и бежалось легко.
     - Ты у меня поскачешь... до горы ногами... Поскачешь, - шептал Бутенко.
     От волнения и быстрого  бега  часто  стучало  сердце.  Немного  саднило
ступни. Как о маловажном, подумал, что ноги он  все-таки  изрядно  побил  и,
наверное, чуток приморозил. Придется с недельку полежать в санчасти,  всякие
примочки, мази. Что поделаешь -  надо.  Потерпеть  надо.  До  насыпи  пустяк
остался.
     Насыпь перед ним выросла неожиданно, вдруг. Сначала увидел  черный  зев
акведука, или, как он его называл, лаз,  потом  откос  насыпи.  Инстинктивно
остановился. Следы нарушителя вели вправо, где синел лес  и  верхушки  сосен
сливались с серым, низко нависающим небом. Падали редкие хлопья - как пух.
     Внутренне Бутенко себя подготовил к встрече с чужим,  к  схватке:  надо
отрезать путь к лазу, выгнать чужого на открытое место,  к  противоположному
концу насыпи - там ему деться некуда. Только бы со  своими  не  разминуться.
Надо дать осветительную, ее издалека видать.
     Остановился, переступил с ноги на ногу. Носки измочалились,  стоять  на
снегу босому  невтерпеж.  Особенно  правая  мерзнет.  Как  не  своя,  правая
онемела,  а  пальцы  прямо  выламывает,  одни  пальцы  болят.  Зажмурившись,
выбросил кверху руку с ракетницей.
     Он во второй раз увидел нарушителя, на этот раз так близко и ясно,  что
оторопел - их разделяло  ничтожное  расстояние.  Чужой  огромными  зигзагами
бежал к насыпи, до лаза оставалось всего ничего - пустяк.
     - Стой! - не своим голосом закричал Бутенко.
     Чужой вдруг подпрыгнул, как взлетел, упал на бок и покатился  по  белой
от снега земле к акведуку.
     В руках Бутенко лязгнул  затвор  автомата,  короткая  очередь  рассекла
ночь, эхо покатилось по лесу и смолкло.
     В наступившей тишине слышалось  частое  дыхание  нарушителя.  Он  залег
где-то близко, за валуном  -  их  много  лежало  вдоль  насыпи,  округлых  и
плоских, похожих на диковинных животных.
     Там дважды щелкнуло, будто пес клацнул зубами.
     "Сейчас саданет, - подумал Бутенко.  -  Из  двух  стволов  сразу".  Лег
плашмя прямо в снег, положил автомат на руку.
     - А ну вылазь!
     И в ту секунду увидел  две  оранжевые  вспышки,  над  головой  тоненько
просвистели  дробинки.  Сверху  посыпалась  снежная  пыль.  Подумал,  как  о
неизбежном, что, наверное, обморозится. Ветер леденил спину, набил в  волосы
полно снегу. Снег  от  ветра  стал  колючим  и,  смерзаясь,  сухим.  Бутенко
чувствовал, как волосы поднимаются кверху и их вырывает с корнями -  в  темя
вонзались сотни иголок.
     "Подохнуть недолго,  -  подумал  со  злостью.  -  Надо  заставить  себя
подняться. И того поднять, черт бы его побрал!"
     Попробовал встать, но сначала перекатился за куст, чтобы  не  оказаться
мишенью. Подтянул под себя одну ногу, левую, в колене она  плохо  сгибалась,
одубела,  хотел  подтянуть  и  правую  -  так  легче  будет   подняться   на
четвереньках. Правая не слушалась,  не  поддавалась  его  усилиям.  И  руки,
которыми он уперся в снег, стали мерзнуть.
     Его охватило отчаяние.
     У насыпи зашуршал песок, видно, чужой тоже готовился прыгнуть к лазу.
     - Эй, ты!.. - крикнул Бутенко.
     - Э-ы-ы-ы-ы... - повторил лес. Будто в насмешку над его бессилием.
     Мимолетно подумалось: нельзя было снимать валенки и  полушубок,  что-то
нужно было оставить, может, полушубок...
     По телу прошел  озноб.  Челюсти,  которые  он  минуту  назад  с  трудом
расцепил, чтобы окликнуть чужого,  помешать  его  перебежке,  теперь  дробно
стучали, и он не мог унять  противную  дрожь.  От  челюстей  она  передалась
мышцам рук, спины. Его колотил озноб,  и  в  уголках  глаз  закипали  слезы.
Сглотнул слюну, судорожно всхлипнув, вздохнул.
     Чужой рванулся.
     Бутенко показалось, что над ним опрокинулось небо, когда рванулся вслед
за чужим и  послал  дрожащей  рукой  нескончаемо  длинную  очередь.  Автомат
колотился в руках.
     - Та-та-та-та-та... - вторило эхо.
     Лес наполнился грохотом. И, словно из грохота, с земли стал подниматься
Бутенко...  Чужой  снова  залег,  притаившись  за  валуном  и   готовясь   к
спасительному  прыжку,  лежал,  видно  выжидая  момента  и  держа   наготове
заряженное ружье. Но Бутенко всем своим  существом  чувствовал,  что  сейчас
поднимет его, как поднимают из берлоги  медведя,  и  наперекор  всем  чертям
погонит впереди себя. Пускай даже камни  падают  с  неба,  никакая  сила  не
сможет этому помешать.
     Сейчас. Или никогда. Через несколько минут может  быть  поздно...  Надо
сейчас же броситься к валуну, как в атаку, чтоб тот не опомнился...
     Автомат перестал биться в руках.
     С берез еще осыпалась снежная пыль, холодная и колючая, а не ласкающая,
как  показалось  ему   вначале,   когда   тело,   разгоряченное   бегом,   с
благодарностью ощущало прохладу.
     Он прислушался к тишине. Вроде бы позади, на  Кабаньих  тропах,  кто-то
бежит, слышны голоса. Возможно, свои. Как долго они идут!..  Поднял  руку  к
глазам,  посмотрел  и  не  поверил:  часы  показывали   без   десяти   минут
восемнадцать. Прошло полчаса от начала погони.
     "Хватит рассуждать! - приказал себе. - Скоро ребята подойдут.  И  майор
Суров. Теперь будет хорошо, раз майор Суров... Поднимайся".
     Голова пошла кругом, качнулась земля  под  ногами,  и  стали  клониться
сосны.
     "Потерпи, хлопче, - убеждал он себя. - Еще немного...  Так.  Поболит  и
перестанет". - Он едва различал собственный шепот и  вряд  ли  понимал,  что
говорит.
     Ноги дрожали. Стоял, как пьяный, покачиваясь,  и  не  мог  совладать  с
дыханием. Пришла страшная слабость,  перед  глазами  запрыгали  светлячки  -
множество искрящихся светлячков плясало, кружилось в  сумасшедшем  вихре,  в
голове звонили колокола, как на пожар. Он почувствовал  -  сейчас  упадет  и
никогда больше не встанет, если не переборет слабость.
     "Продержись. Немножечко продержись, - внушал он себе. - Самую  малость.
Что - так трудно устоять на ногах? Или  сделать  короткий  рывок  к  валуну?
Каких-нибудь несчастных десять метров. Приж-ми  приклад  автомата...  Правой
прижми, тюха. Да не левой же,  правой,  говорят  тебе...  Так...  Пальцы  не
гнутся? Эх ты, макаронный бог. Значит, тебя правильно определили в стряпухи.
Только и способен  -  борщ  варить  и  жарить  на  ужин  треску!..  Повар...
Кухонный".
     Сильный порыв ветра обрушил ему на голову снежную шапку.
     С противоположного конца насыпи ветер принес топот ног.
     За валуном шевельнулся чужой.
     И тогда Бутенко рванулся вперед  с  силой,  вдруг  вспыхнувшей  в  нем,
вскинул автомат и до отказа прижал спусковой крючок.
     - Поднимайсь... Кидай оружие, гад!..
     Голос потонул в грохоте выстрелов.
     - Тах-та-та-тах... - Лес полнился  грохотом,  треском,  повторял  слова
Бутенко, обращенные  к  нарушителю,  -  будто  хотел  поддержать  в  солдате
уходящие силы.


     ...Он вел чужого к  противоположному  концу  насыпи,  навстречу  своим,
неправдоподобно большого рядом с ним, щуплым, невысоким,  одетого  в  теплый
спортивный костюм и добротные, наверное на меху, ботинки.
     Ноги сейчас уже не ощущали холода. Кружилась голова, и  поташнивало.  И
кто-то невидимый пробовал взгромоздиться на спину. Спина тоже притерпелась к
холоду и больше не зябла.
     Бутенко слышал голоса и шаги, но был не в состоянии разобрать, чьи они:
свои ли на подходе или бубнит чужой. Тот, опамятовавшись, бубнит всю дорогу,
выдыхая слова вместе с клубами пара.
     - ...дадут, спрашиваю? За одного сколько? - Это он все  про  медаль.  -
Дешево у вас человек ценится.
     - П-п-ошел!..
     - Питекантроп, ископаемое.
     Незнакомое слово. Впервые услышал. Впрочем, какая разница? Слова уже не
имеют значения, и мозг их не принимает так же, как тело не чувствует холода.
     - Защитник Родины...
     - Заткнись! - Передернул затвором. В магазине не  оставалось  патронов.
Он о том знал один, но сгоряча дал волю копившейся в нем ненависти. - Иди.
     - Иду.
     Шли в молчании. Соломанин часто дышал. Ветер относил назад пар изо рта.
Бутенко видел черную покачивающуюся спину и клубы белого пара.  И  отчетливо
слышал торопливые шаги своих...


31

     За окном вагона по-весеннему  светило  очень  яркое  солнце,  навстречу
поезду бежала снежная целина с торчащими из нее  телефонными  столбами.  Над
лесом ошалело носились грачи. Вера стояла, прислонясь лбом к стеклу, ушла  в
себя, переживая, что так нелепо обернулся ее порыв. Весенний день,  грачи  и
искрящийся голубой снег после всего случившегося тоже ей казались нелепыми.
     Если б можно было предвидеть!..
     Голове было жарко