ушло солнце, стало уже
темно-красным.   Раскалившее  его  пламя,   вырывающееся  из-за  края  воды,
поднималось теперь ввысь, и сквозные края легких перистых вееров, раскинутых
там и  здесь по бледнеющей синеве небосвода,  тоже занялись огнем.  Все выше
забиралось  к  зениту  пылающее  зарево,  покуда  его  не  начала  оттеснять
густеющая фиолетовая мгла, собравшаяся в темной части горизонта.
 Над  Черным  морем  спускалась  ночь.  Сторожевой катер  "0944"  шел  к
занятому противником берегу для  выполнения особого задания в  глубоком тылу
врага.


ГЛАВА ВТОРАЯ

 Лейтенант  Решетников  только  что  вступил  в  тот  счастливый  период
флотской службы,  который бывает в жизни военного моряка лишь однажды: когда
он впервые получает в командование корабль.
 Это не забывается,  как не забывается первый вылет, первый бой и первая
любовь.  Сколько бы раз ни привелось потом моряку стоять на других мостиках,
какие бы  огромные корабли ни водил он потом в  дальние походы,  даже тяжкая
громада линкора не сможет заслонить в его сердце тот маленький кораблик, где
в первый раз испытал он гордое, тревожное и радостное доверие к самому себе,
поняв, наконец, вполне, всем существом, что он - командир корабля.
 Это удивительное, ни с чем не сравнимое чувство приходит не сразу. Путь
к  нему лежит через мучительные,  тяжелые порой переживания.  Тут  и  боязнь
ответственности,  и опасный хмель власти, и неуверенность в себе, и борьба с
самолюбием,  и  неудержимое желание найти советчика и учителя.  Тут и долгие
бессонные ночи,  полные тревоги за  корабль,  и  отчаяния перед  собственной
неумелостью,  ночи,  когда мозг горит и  в  мыслях теснятся цифры и фамилии,
снаряды и  капуста,  механизмы и  человеческие судьбы -  весь тот клокочущий
водоворот трудно соединимых понятий,  привести который в систему и направить
не мешающими друг другу потоками в  мерном течении нормальной службы корабля
может только его  командир -  тот,  кто  из  людей и  машин способен создать
единый,  послушный своей воле организм, чтобы иметь возможность управлять им
в любой момент боя или шторма.
 Лейтенант Решетников и сам не сумел бы сказать, когда именно он поверил
в себя как в командира.
 Получилось так,  что это особенное командирское чувство сложилось в нем
незаметно:  из тысячи мелких и крупных событий,  догадок,  поступков, удач и
ошибок. То, что мучило вчера, сегодня оказывалось будничной мелочью то, что
всякий раз требовало значительного напряжения воли и  мысли,  вдруг выходило
само собой,  автоматически, освобождая мозг для решения более сложных задач.
Так,  подходя однажды к  стенке,  он  с  удивлением заметил,  что застопорил
моторы,  и скомандовал руля как раз вовремя,  хотя все мысли его были заняты
совсем другим -  как  разместить на  катере десантников.  И  с  этого дня он
перестал готовиться "постом и  молитвой" к каждой швартовке,  которая обычно
заставляла его еще за  пять миль до  бухты мучиться в  поисках той проклятой
точки, где следует уменьшить ход, чтобы не врезаться в стенку или, наоборот,
не остановиться дурак дураком в десяти метрах от нее.  Первое время, подобно
этому,  он  перед каждым походом заранее его "переживал",  то  есть старался
предугадать свои  действия  в  мельчайших подробностях,  и  проводил в  этой
бесполезной и утомительной игре воображения бессонную ночь, пока не научился
выходить в море, выспавшись на совесть и приведя себя в полную готовность ко
всяким внезапным изменениям обстановки.
 Конечно,  еще недавно он  вряд ли  смог бы  любоваться на  таком походе
закатом и  с  любопытством ждать зеленого луча.  Вероятно,  он  в  сотый раз
перебирал бы  в  уме,  все ли  сделал для того,  чтобы обеспечить скрытность
высадки,  бегал бы в рубку к карте, дергал бы боцмана вопросами: не забыл ли
тот о гранатах и взял ли в шестерку шлюпочный компас,  - словом, проявлял бы
ту  ненужную  суетливость,  которую  лишь  неопытный командир может  считать
распорядительностью и которая, по существу, только раздражает людей.
 Эту спокойную -  командирскую - уверенность лейтенант Решетников ощущал
в  себе не  так давно:  пятый или шестой боевой поход.  До  этого он  добрых
полтора месяца жил в  непрерывных сомнениях и  сам уже был не рад тому,  что
страстная его мечта - командовать боевым катером - исполнилась В самом деле,
когда он  очутился на "СК 0944" полновластным командиром,  ему было неполных
двадцать два года и  немногим больше года службы.  Да  и  из него Решетников
восемь месяцев командовал зенитной батареей крейсера под  опекой сразу  трех
опытных командиров -  артиллериста,  старпома и  командира крейсера,  что не
очень-то,  конечно, приучило его к самостоятельности действий. Правда, в тот
единственный  раз,   когда  ему  пришлось  остаться  без  их  поддержки,  он
развернулся так решительно и  смело,  что именно этот случай и  привел его к
командованию катером.
 В  августе  крейсер  ходил  на  стрельбу  по  немецким  укреплениям,  и
лейтенант Решетников с  пятью моряками благополучно высадился ночью на Малую
землю  у  переднего края,  прекрасно провел  корректировку с  высоты  206,5,
сообщил по  радио,  что  спускается к  шлюпке,  после чего пропал.  Крейсер,
прождав свою шлюпку до рассвета, был вынужден уйти и уже в море принял радио
от Решетникова:  пробираясь к шлюпке,  группа оказалась отрезанной от берега
автоматчиками противника и с боем отошла к своим частям.  В ответ Решетников
получил  приказание добираться до  корабля самостоятельно ближайшей оказией,
что он и  выполнил,  явившись через неделю на крейсер с перевязанной рукой и
не по форме одетым - в краснофлотском бушлате без нашивок.
 И  тогда выяснилось,  что лейтенант Решетников,  "следуя на "СК 0519" в
качестве пассажира,  в  критический момент  боя  с  пикировщиками противника
принял  на  себя  командование катером  взамен  убитого  старшего лейтенанта
Смирнова и довел до базы катер и конвоируемый им транспорт, проявив при этом
личную инициативу и мужество".
 Именно в таких суховатых и сдержанных, как обычно, словах было изложено
в  наградном  листе  событие,  заставившее  лейтенанта  Решетникова серьезно
задуматься над дальнейшим прохождением службы и  начать проситься на катера,
изменив крейсеру и превосходной его артиллерии,  которая раньше казалась ему
самым подходящим в жизни делом. По этому документу трудно понять, что именно
вызвало в  нем  такое настойчивое желание,  ибо  здесь опущены многие детали
события,  в частности,  нет ни слова о том,  почему же лейтенант вернулся на
крейсер не в своей шинели, а в матросском бушлате.
 Когда "СК  0519",  приняв на  борт  корректировщиков,  отошел от  Малой
земли,  шинель лейтенанта Решетникова была  еще  в  полном порядке,  если не
считать серых пятен от удивительно въедливой грязи,  по которой ему пришлось
отползать от автоматчиков,  и  двух дырок в поле,  проделанных их очередями.
Шинель была цела и  утром,  когда он  стоял на палубе возле рубки,  наблюдая
стрельбу катера по самолетам,  два из которых шли на конвоируемый транспорт,
а  третий -  на  самый катер.  Но когда этот третий спикировал и  "СК 0519",
резко отвернув на полном ходу,  метнулся в  сторону от свистнувших в воздухе
бомб и когда одновременно с горячим ударом взрывной волны застучали по рубке
пули и  в  ней  тотчас что-то  зашипело,  затрещало и  густой дым повалил из
открывшейся двери,  - лейтенант Решетников кинулся в рубку, и там шинель его
потерпела серьезную аварию.
 Сперва он чуть было не выскочил обратно. Дым бил в лицо, мешая что-либо
видеть Он присел на корточки, стараясь рассмотреть откуда валит дым, и тогда
наткнулся на  помощника командира,  веселого  лейтенанта,  с  которым  шутил
наперебой полчаса назад.  Тот пытался ползти к штурманскому столу и,  увидев
Решетникова,  прохрипел:  "Ракеты...  Скорей..." Решетников сунул руку между
столом и переборкой,  ощупью отыскивая под столом ящик,  и уже отчаялся было
найти ракеты,  когда рука его сама отдернулась от накалившегося металла и он
понял,  что  ракеты лежат в  железном ящике Усилием воли он  заставил ладонь
сжаться  вокруг  накалившейся  ручки,  потянул  на  себя  ящик,  оказавшийся
неожиданно легким,  но туг какая-то шипящая струя ударила ему в спину, потом
забила  под  штурманский стол,  растекаясь пышной пеной.  Лейтенант отвернул
лицо от брызг и увидел сквозь дым матроса, который поливал из пеногона стол,
ящик с ракетами, раненого помощника и его самого.
 - Не надо, уже тащу! - крикнул он ему.
 Матрос ответил:
 - Бензобак под палубой! - и перевел струю на занявшийся огнем стол.
 Решетников выскочил из рубки с  ящиком в  руке и  кинул его за борт.  С
правого борта снова свистнула бомба, но он мог думать только о руке: кожа на
ладони  и  на  пальцах сморщилась и  стала  темно-красной.  Острая боль,  от
которой занялось дыхание,  охватила его.  Он  стоял,  тряся кистью и  дуя на
ладонь,  когда кто-то легонько ударил его по плечу.  Он повернул голову и  у
самого лица увидел свисающую с мостика руку.  Из-под рукава с лейтенантскими
нашивками быстро  капала  кровь.  Решетников поднял  глаза:  командир катера
лежал на поручнях мостика лицом вниз.
 Решетников вскочил на мостик,  чтобы помочь ему,  но тут же увидел, что
рукоятки  машинного  телеграфа стоят  враздрай,  отчего  катер,  теряя  ход,
разворачивается на  месте.  Он  поставил правую рукоятку на "стоп" и  задрал
голову вверх,  следя за  самолетом,  который снова заходил по носу на катер.
Решетников и сам не знал еще, куда отвернуть от бомбы, готовой отвалиться от
крыла.  Но  когда та  мелькнула,  ему  показалось,  что она упадет недолетом
впереди по  носу,  и  он  тотчас рванул все три рукоятки на  "полный назад".
Столб воды встал впереди,  горячая волна воздуха и воющие осколки пронеслись
над головой,  но  лейтенант Решетников почти не заметил этого.  Первая удача
обрадовала его,  и,  не  снимая обожженной ладони с  рукоятки телеграфа,  он
повернулся к самолету, который снова начинал атаку.
 На  этот раз лейтенант повел катер прямо на  него,  чтобы встретить его
огнем обоих пулеметов в лоб,  и махнул здоровой рукой, показывая на самолет.
Очевидно,  люди у  пулеметов поняли его,  потому что две цветные прерывистые
струи помчались в небо и одна из них задела левое крыло,  а вторая -  мотор.
Самолет попытался вскинуть вверх тупую черную морду, чтобы выйти из пике, но
движение это,  судорожное и  неверное,  не было уже осмысленным  дернувшись
вбок,  он  лег на  крыло и,  не  сбросив бомб,  ушел по  аккуратной кривой в
воду...
 Все  это Решетников запомнил в  мельчайших деталях,  хотя никак не  мог
толком рассказать потом,  когда  именно он  заменил своими матросами раненых
катерников у носового орудия, как вышел на правый борт транспорта и встретил
новую группу самолетов плотной,  хорошо поставленной завесой, как подбил при
этом второй самолет. Упоение боем несло его на высокой и стремительной своей
волне, подсказывая необходимые поступки, и время спуталось: секунды тянулись
часами,  а часы мелькали мгновениями.  И только бушлат,  который дали ему на
катере взамен прогоревшей и вконец испорченной пеной огнетушителя шинели, да
обнаженная до  мяса  ладонь,  кожа  которой  прилипла  к  рукоятке машинного
телеграфа,  остались  доказательствами того,  что  этот  бой  и  случайное -
ненастоящее,  краткое,  но все-таки самостоятельное -  командование кораблем
ему не приснились.
 С  этого времени лейтенант Решетников только и думал,  что о сторожевых
катерах.
 Он не раз пробовал говорить об этом с командиром крейсера, ходил к нему
по вечерам и в долгих душевных разговорах раскрывал свою мечту. Но ничего не
получалось:  его  ценили  на  крейсере  как  артиллериста,  обещающего стать
мастером,  и  командир даже намекнул на  возможность перевода его на главный
калибр,  что,  несомненно,  еще месяц назад заставило бы  его подпрыгнуть от
радости.  И  так бы и  пошел лейтенант Решетников по артиллерийской дорожке,
если бы не счастливый случай.
 В  день  получения ордена  он  оказался  в  зале  Дома  флота  рядом  с
незнакомым капитаном третьего ранга,  вернувшимся от стола со вторым орденом
Красного Знамени в  руках.  Фамилию его Решетников не расслышал,  потому что
очень волновался в ожидании,  когда назовут его собственную. Когда, наконец,
это случилось и  он,  багровый до ушей,  сел на свое место с орденом Красной
Звезды, капитан третьего ранга с любопытством взглянул на него:
 - Значит, вы и есть Решетников? Поздравляю... Давайте дырочку проверчу,
вам не с руки...
 Они  разговорились,   и  оказалось,  что  это  капитан  третьего  ранга
Владыкин. Владыкин!.. Командир дивизиона катеров северной базы!.. И он знает
о  случае на  "СК  0519",  хотя  этот  катер  вовсе не  его  дивизиона!..  У
Решетникова застучало сердце.
 Они вышли вместе,  и битый час он выкладывал Владыкину все то,  чего не
хотел понять командир крейсера.  Владыкин смотрел на  него  сбоку с  видимым
любопытством,  благожелательно поддакивал, расспрашивал и, прощаясь, сказал,
что попробует перетащить его на катера:  хорошо, когда человек твердо знает,
чего он  хочет.  Недели две  Решетникову только и  снился катер,  которым он
скоро будет командовать, но действительность его несколько огорчила.
 На катера его,  и точно,  перевели, но не командиром катера, как твердо
он надеялся после разговора с Владыкиным,  а артиллеристом дивизиона, и даже
не того,  которым командовал Владыкин,  а  здешнего,  охранявшего базу,  где
находился  и  крейсер.  Ему  пришлось  проводить  нудные  учебные  стрельбы,
надоедать  командирам  катеров  осмотрами  материальной  части,  возиться  в
мастерских,  заниматься с комендорами -  словом,  делать совсем не то, о чем
мечтал,  просясь на катера.  Он пользовался каждым случаем, чтобы выходить в
море на  катерах,  но  походы эти даже и  не  напоминали его переход на  "СК
0519":  катера несли скучный дозор,  проводили траление,  мирно сопровождали
транспорты,  передавая их катерам другого дивизиона как раз в том порту,  за
которым можно  было  ждать боевых встреч,  и  только раз-два  ему  привелось
пострелять по самолетам,  залетевшим в  этот далекий от фронта участок моря.
Между тем  на  севере этого же  моря,  там,  у  Владыкина,  такие же  катера
ежедневно встречались с  врагом,  перевозили десанты,  ходили по ночам в тыл
противника,  конвоировали транспорты, вступая в яростные бои с самолетами, и
слава о сторожевых катерах все росла и росла.
 Поэтому  вполне  понятно то  волнение,  с  каким  через  четыре  месяца
лейтенант Решетников прочитал приказ о  переводе его на дивизион Владыкина и
о  назначении командиром "СК  0944"  вместо  старшего лейтенанта Парамонова,
убитого при высадке десанта неделю назад.
 Может  быть,  кому-либо  другому превращение дивизионного специалиста в
командира катера показалось бы понижением, но для лейтенанта Решетникова это
было  свершением мечты.  Товарищи по  выпуску,  когда он  пришел на  крейсер
проститься, отлично это поняли. Они поздравляли его с нескрываемой завистью:
хоть маленький кораблик,  да  свой,  полная самостоятельность,  вот есть где
развернуться!
 С чувством уважения к самому себе лейтенант покинул дивизион и все двое
суток, пока добирался до базы, где ожидал его катер, стоящий в ремонте после
боя,  держал себя с достоинством,  не давал воли жестам и мальчишеской своей
веселости,  говорил с попутчиками медленно и веско и,  раз двести повторив в
разговорах "мой катер",  "у  меня на  корабле",  совсем уже  привык к  этому
приятному сочетанию слов.  Но когда с полуразрушенной бомбежками пристани он
увидел этот  "свой  корабль" и  на  нем  "свою команду" -  двадцать человек,
ожидающих в  строю того,  кому  они  отныне доверяют себя  и  от  кого  ждут
непрерывных,  ежеминутных действий и распоряжений, обеспечивающих им жизнь и
победу,  -  ноги его подкосились и в горле стало сухо,  отчего первый бодрый
выкрик "Здравствуйте, товарищи!" вышел хриплым и смущенным.
 Странное дело,  этот крохотный кораблик, который был точь-в-точь таким,
как те  катера,  на каких он уже не раз ходил в  море,  и  который на палубе
крейсера поместился бы  без  особого стеснения для прочих шлюпок,  показался
ему совсем незнакомым кораблем,  вдвое больше и  сложнее самого крейсера.  И
хотя людей здесь было меньше,  чем  комендоров на  его  дивизионе,  он  смог
различить только одного -  того,  кто  стоял  на  правом фланге.  Лицо  его,
красивое и сумрачное,  выражало,  казалось,  явное разочарование:  вот, мол,
салажонка прислали,  такой,  пожалуй,  накомандует,  будь  здоров  в  святую
пасху...  И  в  этом  неприветливом взгляде  Решетникову  померещилось самое
страшное:   убийственное  для   него   сравнение  со   старшим   лейтенантом
Парамоновым.  Хуже всего было то,  что,  как выяснилось тут же,  взгляд этот
принадлежал старшине первой  статьи  Никите  Хазову,  моряку,  плававшему на
катерах седьмой год и бывшему на "СК 0944" боцманом,  то есть главной опорой
командира в походе, в шторме и в бою.
 Со всей отчетливостью лейтенант Решетников понял,  что нужно немедленно
же  разбить  то  неверное  впечатление,  которое  произвел на  боцмана  (да,
вероятно,  и  на остальных) безнадежно мальчишеский вид нового командира.  К
сожалению,  с  основного козыря никак нельзя было сейчас пойти:  неожиданная
встреча на  палубе  не  давала лейтенанту повода скинуть шинель.  Поэтому он
поднес к глазам руку с часами тем решительным жестом, который давно нравился
ему у  командира крейсера,  и его же шутливым,  по не допускающим возражения
тоном сказал, весело оглядывая строй:
 - Так...   теплого  разговора  тут  на  холоде  у  нас,   пожалуй,   не
получится...  Соберите команду в  кубрике,  товарищ лейтенант,  там  поближе
познакомимся!
 И,  все еще продолжая чувствовать на  себе недоверчивый взгляд боцмана,
он  постарался как  можно ловчее нырнуть в  узкий люк  командирского отсека,
где,  как  помнилось ему  по  своим  походам  на  других  катерах,  пистолет
обязательно зацепляется кобурой за какой-то чертов обушок, надолго стопоря в
люке  непривычного человека.  Обушок  он  миновал  благополучно и,  войдя  в
крохотную каютку, в которой ему предстояло теперь жить, быстро скинул шинель
и тщательно поправил перед зеркалом орден Красной Звезды.
 Это и был его основной козырь: орден должен был показать команде катера
(и боцману в  первую очередь!),  с  кем им придется иметь дело,  и молчаливо
подчеркнуть всю  значительность тех  немногих,  но  сильных слов,  какие  он
приготовил для  первого  знакомства с  командой.  Он  мысленно  повторил их,
сдвинув  брови  и  стараясь придать  неприлично жизнерадостному своему  лицу
выражение суровости и значительности,  но тут же увидел в зеркале,  что лицо
это само собой расплывается в улыбку в коридорчике у люка прогремели чьи-то
сапоги, и голос помощника, лейтенанта Михеева, сказал:
 - Прямо в каюту командира поставьте...
 "Командира"!..  Не удержавшись,  Решетников подмигнул себе в  зеркало и
вышел из  каюты,  с  удовольствием заметив взгляд,  который вскинул на орден
матрос,  принесший чемодан. В самом лучшем настроении Решетников поднялся на
палубу,  шагнул в люк кубрика и услышал команду "Смирно", раздавшуюся тогда,
когда ноги его только еще показались из  люка.  Он  звонко крикнул в  ответ:
"Вольно!", соскочил с отвесного трапика, и в глазах у него поплыло.
 Перед ним,  тесно сгрудившись между койками,  стояли взрослые спокойные
люди в аккуратных фланелевках с синими воротниками, и почти на каждой из них
блестел орден или краснела ленточка медали. В первом ряду был боцман Хазов с
орденом Красного Знамени и с медалью "За отвагу".
 Краска кинулась в лицо Решетникову.  Выдумка его,  которой он собирался
поразить этих людей (и  боцмана в  первую очередь),  показалась ему  глупой,
недостойной и нестерпимо стыдной.  Он растерянно обводил глазами моряков,  и
все те  значительные и  нужные,  казалось,  слова,  которые он так тщательно
о