анести  судо-
вой журнал тчк Работаю кандидатской двтч лечение облысения  электрошоком
тчк Подавал на Жмурика тридцать три герца сорок вольт при четырех  ампе-
рах".
   Итак, мы узнали, почему Жмурик чуть было не превратился в  естествен-
ного спутника Земли. Но сам-то кот не мог об этом узнать. Он,  очевидно,
считал, что тридцать три герца исходили не от листа железа на палубе,  а
от Барракуды. И он свирепо возненавидел всех кошек. Однако это уже  дру-
гая история. Она не имеет прямого отношения к мировой научно-технической
революции.
   А ты, Витус, должен зарубить себе на носу, что в основе этой  револю-
ции лежит радио, но с ним связаны и неожиданности. Гриша по кличке  Айс-
берг, например, исчез с флота в результате одной-единственной радиограм-
мы своей собственной жены: "Купи Лондоне бюстгальтеры размер спроси  ра-
диста твоя Муму".
   Тайна переписки, конечно, охраняется конституцией - все это знают. Но
если некоторая утечка информации происходит и сквозь конверты, то в эфи-
ре дело обстоит еще воздушнее. Такая радиоутечка подвела Гришу Айсберга.
   Гриша приходит в кают-компанию чай пить. Там стармех сидит и тупо, но
внимательно смотрит на бюст одного великого человека, в  честь  которого
было названо судно.
   Только Гриша хлеб маслом намазал, стармех начинает сетовать, что бюст
великого человека уже изрядно обтрепался, потрескался, износился и  надо
обязательно заказать другой, новый бюст, и для этого  снять  со  старого
бюста размеры, но можно, вообще-то, и не снимать, потому-что радист, на-
верное, их и так знает.
   Гриша спокойно объяснил стармеху, что его жена в магазине "Альбатрос"
познакомилась с женой их радиста, жены подружились, часто встречаются  и
что у них одинаковый размер бюстов, но он, Гриша Айсберг, страдает  тем,
что не помнит никаких чужих размеров, даже свои размеры он не помнит,  а
у радиста все размеры записаны и потому его, Гриши, жена  и  радировала,
чтобы он взял нужный размер у радиста. Все понятно и ничего особенного.
   - А кто тебе сказал, что я чего-нибудь не понимаю? - изумленно  спро-
сил стармех.
   Гриша чай попил и пошел на вахту. Поднялся в рубку. Там третий  штур-
ман жалуется старпому, что в картохранилище полки не выдвигаются и  надо
заставить плотника сделать новые полки, а размеры плотник пусть  спросит
у радиста, потому что радист знает их на память.
   Гриша спокойно объяснил старпому и третьему, что его жена  познакоми-
лась в "Альбатросе" с женой радиста, жены подружились, часто  встречают-
ся, потому что живут рядом, что у них бюсты адекватные, а он, Гриша,  не
знает размеры, всегда забывает их, и когда рубашку покупает,  то  каждый
раз шею ему измеряют холодной рулеткой; а у радиста  в  записной  книжке
есть все номера его, то есть радиста, жены, а так как эти номера  одина-
ковы с номерами его, Гриши, жены, то жена и прислала такую  радиограмму,
и здесь он, Гриша, не видит ничего особенного.
   - А кто тебе сказал, что мы видим? - спросили у него старпом  и  тре-
тий.
   В обеденный перерыв электромеханик вместо заболевшего помполита сооб-
щает по трансляции, что судно в настоящий момент проходит  берега  коро-
левства Бельгия, что это небольшая страна, которая полностью  помещается
в Бенилюксе, но точные ее размеры он сейчас сообщить,  к  сожалению,  не
может, так как они записаны у радиста, а радист в данный момент на вахте
и записная книжка находится при нем.
   Вечером на профсоюзном собрании Гриша попросил слова. И  сказал,  что
говорить он будет не по теме собрания, что по судну распространяется за-
раза, которая мешает ему работать, что ничего особенного нет в том,  что
его жена познакомилась в "Альбатросе" с женой  радиста,  что  они  потом
подружились, так как живут близко, что у их жен  одинаковые  размеры,  я
он, Гриша, не знает никаких размеров, не может их запомнить, путает час-
то и привозит жене неподходящие вещи; поэтому она и послала ему  радиог-
рамму, в которой просит узнать размер бюстгальтера у радиста, потому что
радист знает точные размеры, и что он, второй помощник капитана, пользу-
ется тем, что тут сейчас собрался весь экипаж, и хочет  всех  разом  обо
всем этом информировать и на этом поставить точку.
   Предсудкома берет слово и горячо заверяет Гришу,  что  никто  никакой
заразы не распространял, ничего не начинал, ничего особенного нет в том,
что другой мужчина знает размер бюста твоей жены,  такое  у  всех  может
случиться, к тому же все понимают, как тяжело переживают жены, когда  ты
везешь ей хорошую заграничную вепрь, а вещь не лезет или, наоборот, бол-
тается, как на вешалке. И если у радиста записаны размеры,  а  бюсты  их
жен адекватны, то это очень хорошо и удачно получилось у них с радистом,
такое совпадение экипаж может только  от  всей  души  приветствовать,  и
пусть Гриша работает спокойно.
   Всю следующую неделю к Грише, который выполнял общественную нагрузку,
консультируя заочников средней школы по математике, приходили матросы  и
мотористы с просьбой объяснить вывод формулы "пи-эр-квадрат". Есть Гриша
перестал и вздрагивал даже при упоминании мер длины,  а,  как  известно,
грузовому помощнику без этих мер обойтись совершенно невозможно.
   Последний штрих, который увел Гришу с флота, заключался в том, что на
подходе к Ленинграду он увидел на фока-рея серый  бюстгальтер,  поднятый
туда на сигнальном фаге, причем фал был продернут до конца и обратно.
   Так они и швартовались под этим непонятным серым вымпелом.  И  только
через несколько часов один отчаянный  таможенник-верхолаз  смог  на  фо-
ка-рей добраться, потому что таможенники не имеют  права  оставлять  без
досмотра и бюстгальтер - вдруг в него валюта зашита? Но  оказалось,  что
ничего в бюстгальтере зашито не было и весь он вообще представлял  собой
сплошную дыру, ибо принадлежал раньше  дневальной  тете  Клаве,  которая
давным-давно использовала его как керосиновую тряпку... Тетя Клава,  как
вы понимаете, не имеет никакого отношения к  научно-технической  револю-
ции. А Гриша нынче работает на Богословском кладбище, где  сооружает  за
соответствующую мзду ограды для покойников. И ты, Витус, тоже,  как  это
ни прискорбно, не имеешь к ней отношения. Не ощущается в  тебе  находчи-
вости, ты уже стар и туповат, хотя, может быть,  неплохо  образован  для
среднего судоводителя. Не бывать нам уже технократами, - мрачно закончил
Ниточкин. - А ты откуда сейчас прибыл?
   - Петя, ты сегодня не в своей тарелке. Я уже  гово-рил.  Прилетел  из
Новороссийска. Сорвался с фумигации. Первый раз в жизни чемодан  уклады-
вал с противогазом на морде. И все равно чуть дуба не врезал.  И  куртку
забыл нейлоновую, и справочник капитанский, и кактус.
   - С кактусом в самолет не пускают. Я пробовал, - сказал Ниточкин. - А
как идут дела в Новороссийске?
   - Сдуло им почву в море. Иллюминаторы после боры отмыть невозможно.
   - И я в этом Новороссийске как-то попал в плохой сезон. И вот случаем
продали нам сердобольные женщины трех кур. Вернее, двух  кур  и  петуха.
Жили мы в гостинице для моряков - тоже на фумигации, - кухонного  инвен-
таря нет, жевать хочется ужасно. Двух кур мы лишили жизни, одну разодра-
ли на куски и засунули в электрический чайник. Другую подготовили к это-
му мероприятию, а петуха посадили в  шкаф  живым,  чтобы  он  не  прокис
раньше времени.
   Пока первая курица кипела в чайнике, мы успели надраться в предвкуше-
нии курятины. Потом мы ее съели, засунули в чайник следующую и все  зас-
нули. Пока мы спали, вода из чайника выкипела и по коридорам понесло за-
пахом жареной курицы, у всей остальной морской братии слюнки  потекли...
Но дело не в этом, а в том, что по гостинице уже давно был объявлен  ро-
зыск двух девиц - чьих-то "невест". Ребята из морской дружбы  перепряты-
вали этих девиц по номерам, подвалам и чердакам уже неделю, и  админист-
рация с ног сбилась. Даже немецких овчарок приводили. Но ребята не  пос-
купились на трубочный табак и засыпали им все щели.  Овчарки  чуть  было
своих собственных руководителей не перекусали. И вот наша судовая  адми-
нистрация и гостиничная администрация делают очередной  неожиданный  на-
лет.
   Входят они в наш номер. Видят, из чайника дым идет,  в  шкафу  что-то
трепыхается, мы все спим, а над нами пух летает и перья. Ну, ясно, что в
шкафу девицы спрятались. Собрали свидетелей, понятых - все  как  положе-
но... Знаешь состояние человека, который совсем  уже  собрался  чихнуть?
Уже и глаза закрыл, и нос сморщил, и весь уже находился  в  предвкушении
блаженного, желанного чиха, - ан нет, не чихнулось! Вот такое, вероятно,
пережили члены поисковой комиссии, когда из  шкафа  петух  вместо  девиц
выскочил и закукарекал.
   Мы глаза продрали, но  ничего  понять  не  можем:  вокруг  много  на-
чальства, из чайника черный дым валит, и среди  всего  этого  беспорядка
петух летает и кукарекает... Смешно, но именно через этот случай  я  уз-
нал, что такое полная, стопроцентная психическая несовместимоть...
   У меня училище наконец закончено было, диплом в кармане,  а  меня  за
этого петуха еще на один рейс - плотником, да еще  артельным  в  придачу
выбрали. И загремел я в тропики на казаке "Степане  Разине"  -  питьевую
воду мерить и муку развешивать.
   Ладно. Гребем. Жара страшная. Взяли на Занзибаре мясо. Что  это  было
за мясо - я и сейчас не знаю, может быть зебры. Или такое  предположение
тоже было - бегемота. И вот это старшего помощника, естественно,  трево-
жило. И он старался подобрать к незнакомому мясу подходящую  температуру
в холодильнике, то есть в холодной артелке. Каждый день в  восемь  трид-
цать спускался ко мне в артелку, нюхал бегемотину и смотрел температуру.
И так меня к своим посещениям приучил - а пунктуальности он был  беспри-
мерной, - что я по нему часы проверял.
   Звали чифа Эдуард Львович, фамилия - Саг-Сагайло.
   Никогда в жизни я не сажал людей в холодильник специально. Грешно са-
жать человека в холодильник и выключать там свет, даже если человек тебе
друг-приятель. А если ты с ним вообще мало знаком  и  он  еще  твой  на-
чальник, то запирать человека на два часа в холодильнике просто глупо.
   Еще раз подчеркиваю, что произошло все это совершенно  случайно,  тем
более что ни на один продукт в нашем холодильнике Саг-Сагайло  не  похо-
дил. Он был выше среднего  роста,  белокурый,  жилистый,  молчаливый,  а
хладнокровие у него было ледяное. Мне кажется, Эдуард Львович происходил
из литовских князей, потому что он каждый день шею мыл и рубашку  менял.
Вот в одной свежей рубашке я его и закрыл. И он там в  темноте  два  час
опускал и поднимал двадцатикилограммовую бочку с  комбижиром,  чтобы  не
замерзнуть. И это помогло ему отделаться легким воспалением легких, я не
чахоткой, например.
   Конфуз произошел следующим образом. У Сагайлы в каюте лопнула фановая
труба, он выяснял на эту тему отношения со старшим механиком  и  опоздал
на обнюхивание бегемотины минут на пять.
   Я в артелке порядок навел, подождал чифа - его нет и нет. Я  еще  раз
стеллажи обошел - а они у нас были в  центре  артелки,  -  потом  дверью
хлопнул и свет выключил. Получилось же как в цирке у клоунов: следом  зя
мной вокруг стеллажей Эдуард Львович шел. Я за угол - и он за угол, я за
угол - и он за угол. И мы друг друга не видели. И не слышали, потому что
в холодной артелке специально для бегемотины Эдуард Львович еще вентиля-
торы установил и они шумели, ясное дело.
   - Ниточкин, - спрашивает Эдуард Львович, когда через два часа  я  вы-
пустил его в тропическую жару и он стряхивал с рубашки и галстука  иней.
- Вы читали Шиллера?
   Я думал, он мне сейчас голову мясным топором отхватит,  а  он  только
этот вопрос задал.
   - Нет, - говорю, - трудное военное детство, не успел.
   - У него есть неплохая мысль, - говорит Саг-Сагайло  хриплым,  мороз-
ным, новогодним голосом. - Шиллер считал, что против  человеческой  глу-
пости бессильны даже боги. Это из "Валленштейна". И это касается  только
меня, товарищ Ниточкин.
   - Вы пробовали кричать, когда я свет погасил? - спросил я.
   - Мы не в лесу, - прохрипел Эдуард Львович.
   Несколько дней он болел, следить за бегемотиной стало некому  -  я  в
этом деле плохо соображал. Короче говоря, мясо  протухло.  Команда,  как
положено, хай подняла, что кормят плохо, обсчитывают и так далее. И  все
это на старпома, конечно, валится.
   Тут как раз акулу поймали. Ну, обычно наши моряки  акуле  в  плавнике
дыру сделают и бочку принайтовят, или пару акул хвостами свяжут  и  спо-
рят, какая у какой первая хвост вырвет с корнем. А здесь я вспомнил, что
в столице, в ресторане "Пекин", пробовал жевать второе пз акульих  плав-
ников - самое дорогое было блюдо в меню. Уговорил кока, и он акулу зажа-
рил. И получилось удачно-сожрали ее вместе с плавниками. Два дня  жрали.
И Эдуард Львович со мной даже пошучивать начал.
   А четвертый штурман, сопливый мальчишка, вычитал в лоции,  что  акулу
мы поймали возле острова, на котором колония прокаженных. И трупы прока-
женных выкидывают на съедение местным акулам.  Получалось,  что  бациллы
проказы прямым путем попали в наши желудки. Кое-кого тошнить стало,  кое
у кого температура поднялась самым серьезным образом, кое-кто сачкует  и
на вахту не выходит под этим соусом.
   Капитан запрашивает пароходство, пароходство - Москву, Москва - глав-
ных проказных специалистов мира. Скандал на  всю  Африку  и  Евразию.  И
Саг-Сагайле строгача влепили за эту проклятую акулу.
   Вечером прихожу к нему в каюту, чтобы объяснить, что акул любых можно
есть, что у них невосприимчивость к микробам, они раком не болеют. Я все
это сам читал под заголовком: "На помощь, акула!"  Чтобы  акулы  помогли
нам побороть рак. И что надо обо всем  этом  сообщить  в  пароходство  и
снять несправедливый строгач.
   Эдуард Львович все спокойно выслушал и говорит вежливо:
   - Ничего, товарищ Ниточкин. Не беспокойтесь за меня, не  расстраивай-
тесь. Переживем и выговор - первый он, что ли?
   Но в глаза мне смотреть не может, потому что  не  испытывает  желания
мои глаза видеть.
   Везли мы в том рейсе куда-то ящики со спортинвентарем, в том числе со
штангами. Качнуло крепко, несколько ящиков побилось, пришлось нам ловить
штанги и крепить в трюмах. А я  когда-то  тяжелой  атлетикой  занимался,
дай, думаю, организую секцию тяжелой атлетики, я перед приходом  в  порт
заколотим эти ящики и все дело. Капитан разрешил. Записались в мою  сек-
цию пять человек: два моториста, электрик, камбузник.  И...  Саг-Сагайло
записался.
   Пришел ко мне в каюту и говорит:
   - Главное в нашей морской жизни - не таить  чего-нибудь  в  себе.  Я,
должен признаться, испытываю к вам некоторое особенное чувство. Это меня
гнетет. Если мы вместе позанимаемся спортом, все разрядится.
   Ну, выбрали мы хорошую погоду, вывел я  атлетов  на  палубу,  посадил
всех в ряд на корточки и каждому положил на шею по  шестидесятикилограм-
мовой штанге - для начала. Объяснил, что так производится на первом  за-
нятии проверка потенциальных возможностей каждого. И командую:
   - Встать!
   Ну, мотористы кое-как встали. Камбузник просто упал. Электрик  скинул
штангу и покрыл меня матом. А Саг-Сагайло продолжает сидеть, хотя я  ви-
жу, что сидеть со штангой на шее ему уже надоело и он хотел  бы  встать,
но это у него не получается, и глаза у него начинают вылезать на лоб.
   - Мотористы! - командую ребятам. - Снимай штангу с чифа! Живо!
   Он скрипнул зубами и говорит:
   - Не подходить!
   А дисциплину, надо сказать, этот вежливый старпом держал у  нас  пра-
вильную. Ослушаться его было непросто.
   Он сидит. Мы стоим вокруг.
   Прошло минут десять. Я послал камбузника за капитаном. Капитан пришел
и говорит:
   - Эдуард Львович, прошу вас, бросьте эти штучки, вылезайте из-под же-
леза: обедать пора.
   Саг-Сагайло отвечает:
   - Благодарю вас, я еще не хочу обедать. Я хочу встать. Сам.
   Тут помполит явился, набросился, ясное дело, на  меня,  что  я  чужие
штанги вытащил.
   Капитан, не будь дурак, бегом в рубку и играет  водяную  тревогу.  Он
думал, чиф штангу скинет и побежит на мостик. А тот, как строевой  конь,
услышавший сигнал горниста, встрепенулся весь  -  и  встал!  Со  штангой
встал! Потом она рухнулся с него на кап машинного отделения,  и  получи-
лась здоровенная вмятина. За эту вмятину механик пилил старпома до само-
го конца рейса...
   Ты не хуже меня знаешь, что старпом может матроса в порошок  стереть,
жизнь ему испортить. Эдуарда Львовича при взгляде на меня  тошнило,  как
матросов от прокаженной акулы, я он так ни разу голоса на меня и не  по-
высил. Правда, когда я уходил с судна, он мне прямо сказал:
   - Надеюсь, Петр Иванович, судьба нас больше никогда не сведет. Уж  вы
извините меня за эти слова, но так для нас было бы лучше. Всего вам доб-
рого.
   Прошло несколько лет, я уже до  второго  помощника  вырос,  потом  до
третьего успел свалиться, а известно, что за одного битого двух  небитых
дают, то есть стал я уже более-менее неплохим специалистом.
   Вызывают меня из отпуска в кадры, суют билет на  самолет:  вылетай  в
Тикси немедленно на подмену - там третий штурман заболел, а судно на от-
ходе. Дело привычное - дома слезы, истерика, телеграммы  вдогонку.  Доб-
рался до судна, представляюсь старпому, спрашиваю:
   - Мастер как? Спокойный или дергает зря? - Ну, сам знаешь эти  вопро-
сы. Чиф говорит, что мастер - удивительного спокойствия и вежливости че-
ловек. У нас, говорит, буфетчица - отвратительная злющая старуха,  въед-
ливая, говорит, карга, но капитан каждое утро ровно в восемь интересует-
ся ее здоровьем.
   Стало мне тревожно.
   - Фамилия мастера?
   - Саг-Сагайло.
   Свела судьба. И почувствовал я себя в некотором роде самолетом:  зад-
него хода ни при каких обстоятельствах дать нельзя. В  воздухе  мы  уже,
летим.
   Не могу сказать, что Эдуард Львович расцвел в улыбке, когда меня уви-
дел. Не могу сказать, что он, например, просиял. Но все положенные слова
взаимного приветствия сказал. У него тоже заднего хода не было:  подмена
есть подмена. Ладно, думаю. Все ерунда, все давно быльем  поросло.  Надо
работать хорошо - остальное наладится.
   Осмотрел свое хозяйство. Оказалось, только один целый бинокль есть, и
тот без ремешка.  Обыскал  все  ящики  -  нет  ремешков.  Ладно,  думаю,
собственный для начала не пожалею, отменный был ремешок, в  Сирии  поку-
пал. Я его разрезал вдоль и прикрепил к биноклю. Нельзя, если  на  судне
всего один нормальный бинокль - и без ремешка,  без  страховки.  Намотал
этот проклятый ремешок на переносицу этому проклятому  биноклю  по  всем
правилам и бинокль в пенал засунул.
   Стали сниматься. Саг-Сагайло поднялся на мостик.
   Я жду: заметит он, что я ремешок привязал, или нет? Похвалит или нет?
Ну, сам штурман, знаешь, как все это на новом судне бывает.  Саг-Сагайло
не глядя, привычным капитанским движением протягивает руку к пеналу, ух-
ватывает кончик ремешка и выдергивает бинокль на  свет  божий.  Ремешок,
конечно, раскручивается, и бинокль - шмяк об палубу. И так  ловко  шмяк-
нулся, что один окуляр вообще отскочил куда-то в сторону.
   Саг-Сагайло закрыл глаза и медленно отсчитал до десяти в мертвой  ти-
шине, потом вежливо спрашивает:
   - Кто здесь эту самостоятельность проявил? Кто эту сыромятную веревку
привязал и меня не предупредил?
   Я догнал окуляр где-то уже в ватервейсе, вернулся и доложил, что  хо-
тел сделать лучше, что единственный целый бинокль использовать  без  ре-
мешка было опасно...
   Саг-Сагайло еще до десяти отсчитал и говорит:
   - Ничего, Петр Иванович, всяко бывает. Не расстраивайтесь.  Доберемся
домой и без бинокля. Или, может, на ледоколах раздобудем за картошку.
   И хотя он сказал это вежливым и даже, может быть, мягким голосом,  но
на душе у меня выпал какой-то осадок.
   Дали ход, легли на Землю Унге.
   Эдуард Львович у правого окна стоит, я - у левого.
   Морозец уже над Восточно-Сибирским морем. Стемнел