а,
подбрасывающего шары, и руку Шута, призывающего мертвеца выйти из  могилы  в
последний час; все это, оказывается,  она  успела  заметить  в  танце,  пока
золотой туман не скрыл танцоров.
   Несомненно, такое значение и такая сила человеческих рук  заслуживали  по
меньшей мере восторженного удивления. Нэнси подумала о  неведомом  философе,
изготовившем когда-то фигурки Таро; его  руки  были  преисполнены  духовного
знания; быть может, они направляли его разум так же, как  знание  направляло
их самих. Что сказал бы хиромант об этих ладонях? В чем сумел бы  разглядеть
центры мудрости и силы, наделившей фигурки и карты характерами  стихий,  так
что другие руки смогли высвободить из  них  землю,  воду,  воздух,  огонь  и
отправить их в мир? Освободить и направить. Она  сильно  встряхнула  руками,
неосознанно силясь обуздать ураган, бушевавший сейчас над  землей;  и  когда
тыльные стороны ладоней тускло засветились перед ней в темноте, она  ощутила
на них первые робкие прикосновения снежинок.
   Ощущение сырой прохлады заставило  ее  мгновенно  сосредоточиться.  Итак,
время пришло. Что-то должно свершиться. Тьма вокруг менялась.  Где-то  внизу
родился золотистый проблеск; сначала она  подумала,  что  различает  золотую
столешницу, но тут же поняла, что ошиблась. Это  был  уже  знакомый  золотой
туман, вздрагивающий от вторжения снежных хлопьев. Он  поднимался  откуда-то
снизу. Когда его пелена приблизилась, Нэнси наконец узнала потайную комнату.
Она стояла в темноте между  занавесями,  а  под  ней  расстилалось  огромное
открытое пространство. Холмы укутал снег, но  метель  утихала.  Перед  Нэнси
раскинулся обычный зимний пейзаж.
   Она видела города и деревни, засыпанные снегом; узнала  дом  Ли,  ощутила
суматоху, царящую в нем, и вдруг  увидела,  как  из  дома  выросла  явно  не
соответствующая ему по  масштабу  зыбкая  фигура  с  огромной  дубинкой,  из
которой непрестанно валил снег. Фигура быстро росла, потом нависла над  ней,
и тогда Нэнси протянула руки, задерживая взмах исполина. Руки  ощутили  удар
как порыв ледяного ветра и онемели,  но  уже  в  следующее  мгновение  жизнь
вернулась к ним, а призрачный великан изменил направление  своего  движения,
повернулся и неторопливо канул в хаос, из которого возник. За  этой  фигурой
последовали другие; разбуженные духи стихий рвались  на  свободу.  Им  тесно
стало в доме, они пытались выплеснуться в холмы, в мир, где люди праздновали
Рождество и не знали, как близка гибель. Но между ними  и  холодной  смертью
встала тонкая девичья фигурка. Теплые человеческие руки встретили  вторжение
и повернули его вспять. Они мягко помавали  над  бурей;  они  двигались,  их
танцевальный ритм завораживал и подчинял неистовую пляску чудовищных  духов.
Из  этого  противоборства  постепенно  выстраивалась  гармония   танца,   но
равновесие оставалось слишком  зыбким  и  в  любой  миг  хаос  мог  затопить
вселенную. Башня, вся сплетенная из яростного клокотания, росла  и  рушилась
под ладонями, простертыми над ней; она разваливалась, откатывалась назад, но
все же пыталась сохранить прежнюю форму. Так, мало-помалу, магический ураган
возвращался к своему истоку. На холмы Сассекса,  на  деревни  и  дороги,  на
графства и города Англии, на горы и реки продолжали падать пушистые  снежные
хлопья. Но это был уже обычный рождественский снегопад.
   Рождественские хоралы звучали как и прежде. Люди не ведали  о  дарованном
спасении - по крайней мере, о том временном спасении,  которое  в  очередной
раз пришло к ним из рук Матери-Любви. К середине ночи снег прекратился, и на
ясном небе показалась луна. А в одном из домов Сассекса в эту  ночь  засияла
другая луна, та, что  была  среди  двадцати  и  одного  изображений  Старших
Арканов. Теперь на листе пергамента между двумя башнями высоко в  небе  тоже
сияла  полная  луна.  Вечное  строительство  и  вечное  разрушение  безумных
зиккуратов древнего Вавилона прекратились. Башни были завершены. И под  ними
снова, по обе стороны долгой и одинокой дороги, сидели два зверя - два  пса,
а может быть, волк и пес, - и выли на луну. Вой изливал в мир жажду знания и
мучительную неспособность отыскать пути к нему.  Звук  поднимался  навстречу
прохладному  свету,  лившемуся  с  небес.  А  внизу,  на  той  же  карте,  в
таинственных морских глубинах тяжело ворочалось еще одно существо. Замкнутое
в панцирь из раковин, царапая когтями и гремя клешнями, оно пыталось достичь
берега и не могло приблизиться к нему ни на дюйм.
   Солнце еще не встало, и Шут, если он и  двигался  там,  то  незримый  или
просто неразличимый в лунном сиянии, растворенный в  нем,  ибо  лунный  свет
есть ни что иное, как  отражение  света  солнечного.  Если  Таро  и  вправду
заключали в себе все сущее в мире, тогда и в самом  порядке  их  чередования
был смысл. Повествование карт завершится тогда, когда мистерия Солнца сменит
мистерию Луны. Затем протрубят трубы, созывая на  Страшный  Суд,  раскроются
могилы и в последнем таинстве одинокая фигура, называемая "Миром",  завершит
радостный танец во вселенной без солнца и луны. Тогда число Старших  Арканов
станет полным. Если, конечно, не  считать  Шута,  потому  что  его  мудрость
человечество полагает глупостью, пока не постигнет ее. Шут  правитель  всего
или ничто; но если он - ничто, значит, человек рожден мертвым.
   Нэнси стояла над миром. Ее протянутые руки ощущали  удары,  но  она  лишь
смеялась, видя, как бессильно опускаются  дубины,  пытавшиеся  нанести  удар
снизу вверх и не способные пробить маленькие живые щиты, защищавшие  от  них
мир. Она смеялась, ощущая эти удары, точно так же, как  однажды  смеялась  и
подшучивала над Генри, когда его пальцы щекотали ее ладонь;  сама  опасность
превратилась в радость любви. От ее  смеха,  как  от  блистающего  духовного
меча, пятились призрачные гиганты; смех, обоюдоострое оружие,  слетал  с  ее
губ, словно с уст некоего мистического героя Апокалипсиса. Смех и  та  сила,
что всегда хранит мир, вошли в нее и, по-прежнему смеясь от переполнявшей ее
чистой радости, она двинулась вперед. Призрачные духи рассыпались перед  ней
и бежали обратно, в хаос; серый снежный вихрь принял их, и в  следующий  миг
Нэнси снова оказалась в золотом сиянии, она опускалась  в  него,  шла  через
него. Золотой туман вихрился,  дрожал,  уплотнялся,  темнел.  Она  стояла  у
золотого стола, только теперь на нем не было фигурок. Нэнси взглянула  через
стол и увидела напротив дикое лицо Джоанны,  ее  стиснутые  кулачки  и  рот,
кривящийся непроизносимыми звуками.
   Руки Нэнси обвисли;  радость,  безраздельно  владевшая  ей,  стремительно
покидала тело; она притихла. Однако еще не все было сделано. Буря обратилась
вспять,  но  Нэнси  не  знала,  удалось  ли  усмирить  стихию  окончательно;
усомниться ее заставило свирепствующее в нескольких футах от нее  воплощение
урагана.
   Джоанна вошла в  комнату,  когда  туман,  таившийся  в  танце  или  самих
фигурках и вызванный влюбленными, уже заполнил всю комнату. Она вошла  в  ту
брешь, которую оставила созидающая сила,  двигавшая  танцорами;  ее  приняли
испарения, флюиды, порождаемые танцем.  Они  с  Генри  мельком  видели  друг
друга; она вошла, он вышел. Его цель была уничтожена, сознание  приняло  эту
мысль и смирилось  с  ней.  Ее  цель,  давно  разрушенная,  вместе  с  собой
разрушила и само сознание. Вавилон ошеломил  ее;  она  брела  среди  образов
Таро, разыскивая любовь, которую  считала  своим  правом,  своим  владением,
своим живым вассалом. Безумная, однако не больше, чем большинство людей, она
искала свой путь лелеять Бога, и для нее путь этот  заключался  в  мечтах  о
Горе, о мести и муках. В  этой  надежде  нежность  мешалась  с  жестокостью,
предназначение  -  с  гордостью,  власть  -  с  тиранией,  материнство  -  с
алчностью. Джоанна рыскала среди символов вечного танца и в безумии  верила,
что правит этим танцем мощью своего божества и возвышается над любой из  его
составляющих. Они с Генри заметили друг друга, и она помчалась  дальше.  Она
рвалась к центру комнаты, где туман завихрялся расширяющимися кругами вокруг
пустого основания, и видела ничто. Ничто - там, где  все  должно  было  быть
воссоздано заново. Там, где поверженный бог должен был  возродиться  заново,
исчезли даже следы от пролитой им крови. Несчастная в спешке миновала  карты
Таро, и теперь они лежали на полу у нее  за  спиной.  Но  зато  она  увидела
Нэнси, и  теперь  смотрела  на  нее,  быстро-быстро  шевеля  губами.  Тишина
по-прежнему лежала нерушимо; изо рта старухи не доносилось ни  звука.  Нэнси
больше не боялась Джоанну. Она  просто  испытывала  неловкость,  не  понимая
причин ее гнева, и потому спросила слегка запинающимся голосом:
   - Вы.., все еще ищете?
   Лицо Джоанны осветилось призрачной уверенностью. Она страстно кивнула.
   - Да, - забормотала она, - все ищу, добрая госпожа. Добрая  госпожа,  она
спрятала его здесь! Нэнси чуть шевельнула рукой.
   - По правде, - сказала она, - я не прятала его. Скажи мне, что ты хочешь,
и я помогу тебе.
   - О, да, ты поможешь! - хихикнула Джоанна. - Ты уж, конечно, поможешь! Ты
ведь и все это время помогала, а? Разве  это  не  ты  шныряла  у  палатки  и
высматривала,  где   там   мое   дитя?   Все   рыскала,   все   шныряла!   И
проскользнула-таки внутрь, и унесла его!
   - Кого это я унесла?  -  сказала  Нэнси,  наполовину  подыгрывая  безумию
старухи, наполовину поддразнивая ее. - Что я у тебя взяла? Я все  верну,  ты
только скажи - что, или давай поищем это вместе с тобой.
   Джоанна внезапно перегнулась через стол и схватила Нэнси за руку. Девушка
почувствовала, как высохшие пальцы впиваются в нее с неожиданной силой.
   Она подавила желание немедленно высвободиться.
   - Я буду искать его, - сказала Джоанна. - Я знаю,  где  ты  его  прячешь.
Кровь - в крови, а плоть - во плоти. Я выпущу его из тебя. -  Она  притянула
девушку поближе и уперлась головой в грудь Нэнси.
   - Я слышу его, - торжествующе заявила старуха. - Это он стучит в тебе.  Я
выпущу его наружу.
   Внезапно Нэнси начало трясти. Смех, звеневший в ней, умер. Ему  на  смену
пришла фантастическая мысль: вот чем придется заплатить за победу над бурей.
Может, было бы лучше вместе с Генри умереть в метели, чем  такое..,  но  это
чушь. Она не собирается умирать. Она собирается жить для Генри, показать ему
руки,  усмирившие  снегопад,  и  заставить  его  поцеловать  их  в  качестве
вознаграждения, и оставить свои ладони в  его  руках,  в  тех  самых  руках,
которые затеяли все это, натравили на нее духов с дубинками, - и вообще  она
намеревалась всеми способами поклоняться таинству Любви. Не  может  таинство
состоять в том, чтобы умереть сейчас  вот  так..,  рядом  с  этой  старухой.
Должна прийти тетя Сибил, или мистер Ли, или отец... А пока  она  попытается
любить эту старую женщину.
   Джоанна с натугой выпрямилась и  втащила  Нэнси  на  стол.  Крепко  держа
девушку, она наклонилась к ней и быстро забормотала:
   - Рука, которой ты касалась его, рука силы, рука магии - вот,  вот  здесь
мы выпустим его; середина руки - ты не знала? - это то место, через  которое
приходит и уходит бог. - Она повернула ладонь девушки вверх и провела по ней
ногтями. - Я увижу его, - продолжала она, - в  первой  капле  крови;  крови,
которую учует кот; он затем и привел меня сюда, тот самый кот, который живет
в буре, тот Тигр, который всегда бежит у ног Шута. Кот придет,  -  ее  ногти
изо всех сил впились в ладонь Нэнси, - и бог выйдет на свет. Мой  маленький,
мой сладкий! Приходи, приходи, приходи.
   Нэнси почувствовала  боль  и,  надо  сказать,  достаточно  сильную.  Боль
напомнила о том, что она ведь может и закричать - громко закричать - позвать
на помощь. Особой беды от этого не  будет,  решила  Нэнси.  Ах  да.  Она  же
собиралась любить эту старую женщину - не обижать ее - понимать ее -  желать
ей добра. Но старуха - одна, и Нэнси - одна; и Нэнси не могла найти ни одной
причины, позволяющей старухе  портить  руки,  которые  Генри  считал  такими
красивыми.  Она  в  последний  раз  попыталась   вырваться   -   безуспешно.
Неудивительно, слишком уж неудобно чувствовать  себя  наполовину  на  столе,
наполовину на полу. Тогда она позвала, стараясь не выдать страха:
   - Тетя Сибил! Генри! Отец! Тетя!
   Внезапно ее голос оборвался. Вместо тех, кого  ей  так  хотелось  увидеть
выходящими из золотого тумана, на столе рядом с ее протянутой  рукой  возник
кот. В те несколько минут, которые Нэнси провела вместе с Сибил  внизу,  она
не обратила внимания  на  котенка,  а  с  тех  пор  у  нее  просто  не  было
возможности узнать о его существовании. И в доме она не видела и не  слышала
никаких котов. Однако вот он, сидит рядом, мяукает, переводя взгляд с нее на
Джоанну  и  обратно,  раскрывает  и  закрывает  розовую  пасть,   беспокойно
подергивает хвостом.
   "У него нет рук!". Почему-то только это и пришло Нэнси в голову при  виде
кота.
   Уже в следующий миг открытие показалось ей таким жутким, что она едва  не
потеряла самообладание. Да, у него не было рук - у него не было  инструмента
для воплощения духовных намерений, только лапы, которые  могли  гладить  или
царапать, подставляя то мягкие подушечки, то острые коготки -  целых  четыре
лапы, и ни одной руки. Внезапно кот положил лапу ей на руку, и она  чуть  не
вскрикнула от этого мягкого прикосновения. Кот  попытался  отнять  лапу,  но
когти зацепились за пушистую ткань платья и не отцеплялись.  После  короткой
борьбы кот все-таки оторвал лапу, и Нэнси почудился треск разрываемой ткани.
Это было нелепо, но ей тут же представилось, как кот разорвал весь рукав, ее
рука оказалась обнаженной по  локоть,  а  кот  и  Джоанна  вот-вот  примутся
терзать ее... Нет, она должна любить Джоанну. Джоанна хочет чего-то.  Скорее
всего, она так и не найдет  ничего  стоящего,  но  Нэнси  все  равно  должна
попытаться полюбить ее.
   Никогда еще после смерти своего ребенка Джоанна не была так близка к  той
силе, о которой сама рассказывала себе  столько  фантастических  историй.  В
средоточии всего сущего, в обители золотых танцоров, Бог предлагал себя тем,
кто искал его, кто прикладывал к этому усилия. Нэнси  вновь  подчинила  себя
единому центру. В ее глазах,  устремленных  на  Джоанну,  в  звуках  голоса,
обращенных к ней, Бог в который раз позволил проявиться вечной мистерии.
   - Его действительно здесь нет.  Я  помогу  тебе  найти.  Это  обязательно
будет, только не надо мешать...
   Старуха не видела ее глаз; она смотрела только на кота.
   - Кот, который живет в  буре,  -  твердила  она.  -Пойдем,  мой  дорогой,
пойдем, ты покажешь мне. Ты привел меня сюда - так покажи мне.  Покажи  мне.
Она прячет его в себе, да? Пойдем и возьмем его.
   Кот уставился на нее; потом он перевел  взгляд  на  лицо  Нэнси  и  начал
ерзать и приседать, готовясь к прыжку.
   "Он собирается прыгать! - с ужасом подумала Нэнси. - У него нет рук, зато
он собирается прыгать! Он разорвет меня, потому что у него нет рук!".
   На последней из карт  Таро,  на  той,  которая  без  номера,  она  видела
подобное изображение - зверь у ног Шута, изготовившийся к прыжку. Она видела
его в самой гуще танцоров, в центре золотого стола. Но тогда он не собирался
нападать; в его позе крылся какой-то иной смысл, более таинственный,  нежели
в движениях остальных фигурок. Шут и тигр, составное и вместе с  тем  единое
таинство - но он собирается прыгнуть! Джоанна дергала ее, и  Нэнси  пришлось
отпустить другую руку, которой она держалась за край стола. При этом лицо ее
на малую толику придвинулось ближе к центру сгущавшейся энергии..,  слишком,
слишком близко. Нэнси попыталась схватить зверька, но  промахнулась.  Кот  с
рычанием прянул в сторону  и  снова  изготовился  к  прыжку..,  но  тут  его
неожиданно взяли за шкирку и высокий брезгливый голос произнес:
   - Господи Боже!  Что  все  это  значит?  А  ну-ка,  отпусти,  ты,  жалкое
создание! Слышишь, что я тебе говорю? Оставь  мою  дочь  в  покое.  Будь  ты
проклята, женщина, кому сказано - оставь мою дочь в покое!

Глава 15

БЛУЖДАЮЩИЕ В ПРЕДВЕЧНОМ

   Золотой туман разделил обитателей дома на холмах, скрыл их друг от друга,
не коснувшись лишь Сибил Кенинсби и Аарона Ли. Слуги сбились  тесной  кучкой
под лестницей, не смея двинуться и в то же время боясь оставаться  на  одном
месте. Каждый старался коснуться локтем соседа, так им  казалось  спокойнее.
Когда-то первобытный человек точно так же пытался защищаться от  ночи  с  ее
опасностями. Повар тяжело  дышал;  истерика  горничной  сменилась  жалобными
всхлипываниями; даже молчаливая обычно Анабель вздрагивала  и  не  отпускала
руки подруг. Между девушками вились плотные пряди тумана.
   Точно так же туман клубился, обволакивая Ральфа и м-ра Кенинсби. Ральф  и
не думал скрывать свое состояние. Оно мало чем  отличалось  от  остолбенения
повара. А чего еще, собственно, ждать от человека, для которого знакомый мир
вдруг перестал существовать? Ральф знал, что туманы бывают в горах, в речных
долинах, над болотами, иногда  и  в  городах  тоже.  Но  гор  поблизости  не
наблюдалось, а городского смога в деревне отродясь  не  случалось.  Знакомые
условия существования вдруг взяли  и  исчезли.  Поразмысли  Ральф  еще  пару
минут, он, возможно, справился бы с собой и даже решился бы на  какое-нибудь
действие, но как раз  в  этот  миг  стена  под  его  плечом  как-то  странно
заколебалась и Ральф отскочил на середину коридора. Резко обернувшись, стены
он уже не увидел. Все скрывал туман.
   Он попытался коснуться рукой бедра и не смог; там, где положено было быть
его телу, не ощущалось ничего, кроме все той же густой субстанции.  Он  сжал
пальцы в кулак и ощутил, как они впиваются не в ладонь, а в то же пластичное
и упругое вещество. Ральф удивился. До этой поры он вполне  осознавал  себя,
только вот куда подевался тот, который осознает?  Осязание  утверждало,  что
его здесь нет. Ральф не мог с ним согласиться - он же был здесь.  Он  поднял
руки, чтобы потрогать голову - но, если она и оставалась на  прежнем  месте,
ощутить ее не удалось. Густая, как манная каша, субстанция просочилась между
пальцами и прилипла к ним - не то кисель, не то жидкая грязь.  Когда-то  ему
вырвали зуб, так этот несчастный зуб долго потом ощущался на  своем  прежнем
месте. Теперь, похоже, все его тело вырвали, как тот зуб,  а  он  как  будто
ощущает его по-прежнему. А весь остальной мир?  Его  что,  тоже  вырвали?  А
вместо мира осталось место, которое он занимал, да еще Ральф,  помнящий  это
место и чувствующий его одновременно и  пустым,  и  занятым?  На  миг  Ральф
представил себе дыру в воздухе,  через  которую  некий  талантливый  дантист
мягко и безболезненно удалил мир, но сознание, не приученное  к  метафизике,
отказалось развивать эту идею и вернулось к  прежней  точке  зрения:  скорее
всего, ему просто немного не по себе из-за этой метели, ну устал он, в конце
концов. Правда, раньше, даже валясь с ног от усталости,  он  всегда  находил
себя с первой попытки.
   "Я же не сошел с ума, - твердил он себе. - Это ведь легко проверить, надо
только развести и соединить ладони". Ладони сблизились, но соединить  их  не
удавалось. Почему-то Ральф уверил себя,  что  стоит  выполнить  это  простое
упражнение, и он сразу вернется к  нормальному  состоянию;  достаточно  лишь
повернуть что-то важное, соединить одно с другим,  и  тогда  возникнет  хоть
какая-то  точка,  в  этой  жуткой  мешанине  появится  определенность...  Он
попытался представить,  что  сейчас  чувствует  отец,  и  тут  же  в  тумане
прозвучали  четыре  музыкальные  ноты,   обычная   восходящая   гамма.   Они
повторялись слабо  и  монотонно  -  ла-ла-ла-ла;  ла-ла-ла-ла;  ла-ла-ла-ла.
"Ладно, - подумал Ральф, подождем. Надо  думать,  когда-нибудь  этот  кошмар
прекратится".
   В отличие от сына,  м-р  Кенинсби,  оставшись  в  одиночестве,  вовсе  не
склонен был считать туман чем-то материальным.