олжны  были  соответствовать   Старшим
Арканам. Как только он останавливал взгляд на одной из них, остальные словно
таяли, превращаясь в золотистые пятна. И  однако,  все  они  были  здесь:  и
Жонглер, танцевавший у самого края круга, подбрасывая и ловя крошечные шары;
и Император с Императрицей; и оба Иерофанта - мужчина и  женщина;  и  старый
Отшельник с тяжелой поступью, и Влюбленные, кружащиеся, держась за  руки;  и
Колесница, запряженная сфинксами в сопровождении четырех младших арканов;  и
фигура, зажимающая пасть льву, а рядом  -  еще  одна,  прикрывающая  ладонью
чашу; и фигурка с весами - но на глазах у нее не было повязки. Эти три  были
обозначены на картах как  Сила,  Воздержание  и  Правосудие.  Вот  вращается
Колесо фортуны, его поддерживают два слепца; еще две фигурки несут на плечах
шест или, скорее, крест, на котором подвешен за  ногу  маленький  человечек;
вот вездесущая и стремительная Смерть, вооруженная серпом; рогатое чудовище,
погоняющее две скованные цепью жертвы; башня, растущая  и  рассыпающаяся  на
части, чтобы вскоре подняться в новом месте; женщина в короне из звезд;  два
одинаковых зверя, каждый -  с  лунным  серпом  на  голове;  дети-близнецы  с
сияющими солнечными дисками у каждого во лбу; небесный судья с трубой  возле
губ, танцующий со скелетом, наполовину освобожденным от могильных  одежд;  и
одинокая фигура, исполняющая  головокружительные  пируэты  и  олицетворяющая
Мир. Генри узнавал их одну за другой, припоминая название каждой, а  сложный
танец не прекращался ни  на  миг.  Через  несколько  минут  молодой  человек
оглянулся.
   - Они точно такие же, до мельчайших деталей, проговорил он.
   - И вот этот? - тихо спросил Аарон, указывая на Шута в самом центре.
   Фигурка, образующая центральную ось  причудливого  танца,  не  двигалась.
Рысь (а может быть, это был молодой тигр) около нее тоже не шевелилась.  Они
словно замерли - человек на бегу и зверь перед  прыжком  -  в  самый  разгар
танца, а вокруг них, скользя, изгибаясь, взлетая легкими балетными прыжками,
кружились остальные.
   - И он точно такой же, - сказал Генри и медленно повернулся.
   Старик шагнул ему навстречу.
   - Но тогда, - прошептал он  так  тихо,  что  голос  его  почти  слился  с
музыкой, - тогда мы можем узнать - в любой момент - о чем говорит танец?  Мы
сможем, наконец, узнать будущее!
   - Наверное, - подумав, ответил Генри. - Но ведь Шут неподвижен.  Как  это
сказывается на предсказаниях? Что об этом говорят твои книги?
   - Ни одна из них вообще никак не объясняет его, - сказал Аарон.
   Минуты две-три они стояли,  молча  наблюдая  за  непрестанным  движением,
слушая несмолкающие звуки и сами меняясь в переменчивом свете. Наконец Аарон
произнес:
   - Пойдем-ка отсюда. Не стоит смотреть слишком  долго,  если  не  изучаешь
танец.
   Генри, однако, не спешил.
   - Сомневаюсь, можно  ли  постичь  танец,  не  будучи  среди  танцоров,  -
задумчиво произнес он.
   - Мы и так среди них, - торопливо ответил старик. - Мы  там,  как  и  все
остальное.
   - "Остальное!" - насмешливо перебил Генри. -Остальное - это камни, ветра,
корабли. Но ведь они не знают. А чтобы знать... - он внезапно умолк и стоял,
погрузившись в размышления, пока дед не потянул его за руку;  тогда  молодой
человек неохотно повернулся к выходу, прошел под  занавесями  и  вернулся  в
первую комнату. Аарон запер дверь, устроился в кресле за столом и  испытующе
поглядел на внука.
   - И что же ты собираешься делать с этой колодой? - спросил он.
   Генри резко поднял голову, отогнал какую-то навязчивую мысль и улыбнулся.
Но глаза его при этом оставались серьезными.
   - Не знаю, - признался он. - Не забудь, я их и увидел-то совсем недавно.
   - А нынешний хозяин, ну, отец этой девицы, он не собирается их продать? -
с надеждой спросил Аарон.
   Генри побарабанил пальцами по столу.
   - Едва ли, - медленно произнес он, - впрочем,  сейчас  трудно  сказать...
Предполагается, что после его смерти - а может, и перед ней, - вся коллекция
перейдет в распоряжение Британского музея.
   - Что? - Сообщение привело Аарона  в  неподдельный  ужас.  -  Но  это  же
идиотизм. Значит, наверняка продаст, если предложить ему побольше.
   Генри покачал головой.
   - Не уверен. Он  из  тех  людей,  которые  легко  получают  все,  что  им
захочется, и тут же обнаруживают, что оно им совершенно  ни  к  чему.  А  уж
деньги-то ему и подавно не нужны. Он не в  силах  придумать,  что  могло  бы
доставить  ему  удовольствие,  поэтому  терпеть  не  может,   когда   что-то
доставляет особое удовольствие другим. Нет,  он  не  жестокий.  Даже  добрый
по-своему. Но он цепляется за свое, как ребенок за сломанную игрушку - вдруг
она ему когда-нибудь понадобится, или вдруг кто-то другой  начнет  играть  с
ней.
   - А деньги? - упорствовал Аарон.
   - Я ведь уже сказал.
   - Может быть, он  их  дочери  подарит?  -  предположил  Аарон.  -  Ты  же
собираешься на ней жениться?
   - Как он отдаст  ей  одну  колоду,  если  должен  передать  в  музей  всю
коллекцию? - пожал плечами  Генри.  -  Да,  я  собираюсь  на  ней  жениться.
Думаю.., ладно, пока неважно. Но если он отдаст ей все, то  будет  страдать,
потому что нарушил волю своего друга; а если подарит одну колоду,  то  будет
страдать из-за необходимости объясняться с музеем; а если отдаст коллекцию в
музей, то будет страдать, что упустил ее.
   - Что-то я не понял. Ты же говоришь, он решил хранить ее до самой смерти,
тогда как же он ее упустит? - уточнил старик.
   - По-моему, он несчастен так, что дальше некуда. Он все думает о том, что
потеряет, когда умрет. Всю жизнь он только и делает, что ждет компенсации.
   Аарон Ли подался вперед.
   - Просто необходимо, чтобы он продал их, или подарил,  или  потерял,  что
ли, - беспокойно сказал он.
   - Вряд ли их можно потерять, - усмехнулся Генри. - Ты  не  забыл  о  силе
самих карт?
   - Хм, значит, остается насилие... Впрочем, это  неблагоразумно,  -  Аарон
рассуждал сам с собой. -Но если просто взять их..,  взять  именно  для  этой
цели... Я не вижу, почему бы этого не сделать?
   - У мистера Лотэйра Кенинсби другое мнение на этот счет, -  сухо  заметил
Генри. - Я даже не уверен, что смогу уговорить Нэнси.
   - Да она-то тут при чем? - недоуменно спросил старик.
   Генри попытался беззаботно улыбнуться, но улыбка не получилась.
   - Хотел бы я знать! Только, имей в виду, я против ее воли  не  пойду,  по
крайней мере, пока... Он замолчал и Аарону пришлось спросить:
   - Пока - что?
   - Пока не узнаю, нельзя ли разыграть карту Влюбленных, - закончил  Генри.
- Знать - видеть изнутри - понять танец.  Ладно,  посмотрим.  -  Он  перевел
взгляд на внутреннюю дверь и медленно проговорил:
   - Нэнси...
   - Но ты должен что-то предпринять, и быстро, перебил Аарон. - Мы не можем
рисковать. Несчастный случай...
   - Или приступ меланхолии, - подхватил Генри, и карты  окажутся  в  музее.
Да, ты  прав:  рисковать  нельзя.  Между  прочим,  ты  что-нибудь  знаешь  о
Джоанне?
   - Я ее уже несколько месяцев не видел, - ответил старик, пожав плечами. -
Летом она была здесь. Да я же тебе говорил...
   - Я помню, - кивнул Генри. - Она все такая  же  сумасшедшая?  По-прежнему
выкликает имена своих давно умерших богов?
   Аарон беспокойно шевельнулся.
   - Давай не будем об этом. Я ее побаиваюсь.
   - Боишься Джоанны? - удивился Генри. - С чего бы это? Чем она  может  нам
помешать?
   - Джоанна не в своем уме, и это опасное сумасшествие, - сказал  Аарон.  -
Если она узнает, что Таро могут соединиться со своими оригиналами и мистерия
обретет завершение...
   - И что тогда смогут сделать старуха и мальчишка-идиот? - спросил Генри.
   - Лучше бы ты называл их безумной пророчицей и юным покорным Самсоном,  -
вздохнул Аарон. -Иногда она представляется мне одной из тех. Если она решит,
что тело ее сына найдено и оживлено..,  если  узнает  о  картах,  то  вполне
может... Безумный Иерофант...
   - Может быть, она, наоборот, успокоится, когда  узнает,  что  ее  ребенок
нашелся? - спросил Генри.
   - Ты хочешь сказать: когда узнает, что мы прячем его от нее? - усмехнулся
старик. - Спроси у своей крови, что бы ты стал делать, Генри. Твой дух ближе
к ее духу, чем  мой.  Когда  мы  с  ней  оба  были  молоды,  я  выбрал  свое
предназначение - постичь смысл танца, а она вообразила, что  будет  помогать
мне в этом, и занялась изучением древних египетских преданий.  Тридцать  лет
она изучала их, и ее ребенок должен был стать Величайшим  в  этом  мире.  Он
родился, и в тот же день умер... Генри резко перебил его.
   - Ты никогда не рассказывал мне об  этом.  Значит,  Джоанна  намеревалась
создать жизнь в согласии с танцем? Почему умер ребенок? И кто был отцом?
   - Может быть, сердце у него было слишком великое, а может,  тело  слишком
слабое: откуда мне знать? - пробормотал дед. - Она вышла замуж  за  человека
знающего, но он вел дурную жизнь и казался  ничтожеством  рядом  с  ней.  Ей
хотелось им восхищаться, а приходилось смеяться над ним.., и над  собой.  Но
она так хотела его, что сделала отцом своего ребенка, хотя и не  переставала
ненавидеть за слабость. Она издевалась над ним, даже била, пока ребенок  был
у нее в утробе - из любви, смешанной с ненавистью, гневом, пренебрежением  и
страхом. Ребенок родился семимесячным и тут  же  умер.  Муж  сбежал  от  нее
накануне родов и в ту же ночь, пьяный, попал в аварию и погиб. Когда Джоанна
узнала, что младенец мертв, она страшно закричала, вот тогда-то с ее лицом и
случилась эта перемена. И не только с лицом... Карты Таро, которые она,  как
и все мы, искала, предания о богах, которые она изучала, и ребенок,  который
виделся ей Владыкой силы и чье тельце, прожившее только пять  часов,  лежало
перед ней - все это навеки смешалось в ее сознании.
   И вот уже пятьдесят лет она ищет его, и называет Осирисом, потому что  он
умирает, и Гором, потому что он живет,  а  по  ночам  обращается  к  нему  с
тысячей ласковых имен. У существа,  живущего  в  ее  сознании,  один  и  еще
двадцать ликов, и все они - образы карт Таро.  Когда  она  найдет  те  части
тела, которые разбросал по всему свету ее враг, он же ее муж, он же Сет,  он
же - все мы, потому что мы  тоже  ищем  карты,  -  тогда  она  снова  станет
Небесной владычицей, и боги будут служить и  поклоняться  ей  с  фимиамом  и
гимнами. Конечно, она сумасшедшая. Генри, но я бы предпочел иметь дело с тем
твоим ненормальным владельцем колоды, а не с ней.
   Генри, глубоко задумавшись, молча бродил по комнате, потом остановился  и
сказал:
   - Я, в общем, не понимаю, как она узнает - если только в воздухе учует.
   - Она и это может, - подтвердил Аарон. - Ее жизнь не похожа  на  нашу,  а
воздух - это ведь старшие карты жезлов.
   - Во всяком случае, я не вижу, как она  может  нам  помешать,  -  ответил
Генри. - Шанс у нее был, и она его упустила. А я уж постараюсь  не  упустить
свой. Что же касается Кенинсби... - он опять прошелся по комнате. -  Я  хочу
уговорить их приехать сюда  на  Рождество.  Впереди  еще  месяц  -  так  что
возможности найдутся. Надеюсь, ты не возражаешь?
   - И зачем это все? - угрюмо поинтересовался старик.
   Генри сел.
   - Видно, придется кое-что рассказать Нэнси и ее отцу. Чтобы он отдал  нам
карты, у него должны быть хоть какие-то причины, и насколько я понимаю...
   - Ты что, собираешься показать их? -  воскликнул  Аарон,  оглядываясь  на
дверь за спиной.
   - Почему бы и нет? - небрежно ответил Генри. -Что в  этом  особенного?  А
объяснить можно что угодно. Во всяком случае, Нэнси должна их увидеть, тогда
ей будет проще уговорить отца.
   - Но он же всем расскажет!
   - Что он сможет рассказать? - возразил Генри. -  И  кто  ему  поверит?  А
после того, как мы получим карты... Да мы и сами  не  знаем,  что  мы  тогда
сможем! Я уверен, так будет лучше. Предположим, я  приглашу  Нэнси,  а  она,
надо думать, позовет с собой тетю...
   - Ах, есть еще и тетя? - сварливо перебил Аарон. - И сколько же гостей ты
намерен зазвать?
   - Тетя, - спокойно продолжал Генри, - полная противоположность  ее  отцу.
Такая же невозмутимая и безмятежная, как ., как они. Ничто не может  вывести
ее из себя; ничто не задевает ее. Однако она не глупа. Но все равно,  она  -
существо совершенно безвредное. Ей будет интересно, но не  больше.  Так  что
Нэнси, тетка и отец. От брата я постараюсь избавиться. Такой зануда! Так что
их трое, да мы с тобой. Рождество ведь в субботу? Ну, позовем их с  четверга
до вторника, или еще на день-два. Согласен?
   - А он приедет? - засомневался Аарон.
   - Почему бы и нет? Конечно, ему не  захочется,  но,  раз  ему  все  равно
ничего не хочется, стоит попытаться. Только держи Джоанну подальше.
   - Я понятия не имею, где она сейчас, - раздраженно заметил старик.
   - Спроси у карт, - безмятежно посоветовал Генри. - Неужели  и  для  этого
нужна настоящая колода?  -  выражение  лица  у  него  резко  изменилось,  он
приблизился к столу и заговорил тихо и решительно. - Мы получим их. И тогда,
может быть, поймем, что означает Шут и почему он не танцует.
   Аарон придержал его за рукав.
   - Генри, - прошептал он, -  если..,  произойдет  какой-нибудь  несчастный
случай.., кому достанутся карты?
   - Перестань! - воскликнул Генри. -  Не  ты  ли  учил  меня,  что  насилие
несовместимо с мудростью карт?
   - Так говорят, - задумчиво произнес старик,  -  но  я  не  понимаю..,  во
всяком случае, незачем совершенно постороннему...
   - Не спеши, - ответил молодой человек и  повернулся  за  курткой.  -  Мне
нужно возвращаться. - Он потянулся и вдруг рассмеялся. - Нэнси пожелала  мне
спокойной ночи, и вот на что я ее потратил - на разговоры с тобой.
   - Поменьше болтай с этой публикой, - проворчал Аарон, - и со своей  Нэнси
тоже. Генри уже надел куртку.
   - Нам с Нэнси о многом надо рассказать друг другу,  и,  пожалуй,  еще  ни
одна влюбленная парочка не вела таких разговоров. Спокойной ночи. Я  сообщу,
что мне удастся сделать в Лондоне.

Глава 3

КАРТЫ НАЧИНАЮТ ИГРУ

   На Рождество  семейство  Кенинсби  обычно  отправлялось  в  Истборн.  М-р
Кенинсби обнаружил однажды, что несколько праздничных дней лучше провести  в
отеле, вместо того чтобы превращать в отель  собственный  дом.  В  противном
случае молодые люди обоего пола, порознь  и  компаниями,  будут  являться  в
любое время дня и ночи, а Ральф или Нэнси -  без  конца  срываться  с  места
навстречу гостям. И хорошо еще, если при этом они окажутся дома, хуже,  если
они придут, когда приятелей уже след простыл, тогда начнутся  приставания  с
выяснениями. Перед напором молодости м-р Кенинсби чувствовал себя совершенно
беспомощным. Поэтому каждый год он щедро предоставлял  домашним  возможность
развлекаться каждому на свой лад. Правда, понять, ради кого же это делалось,
так и не удалось. Предполагалось, что для Сибил это - необходимость,  а  для
детей - удовольствие. И вот уже несколько лет они ездили в  один  и  тот  же
отель, где м-р Кенинсби проводил время за игрой в бридж, наблюдал за шумными
развлечениями молодежи и обсуждал проблемы современной цивилизации с другими
достойными джентльменами.
   Порой он слегка досадовал на неблагодарность  Сибил.  Ему  казалось,  что
даже полная удовлетворенность, которая была ее обычным состоянием и  которую
он  считал  "заторможенностью",  в  новой  обстановке  могла  бы  окраситься
маленькой  толикой  благодарности.  В  отеле  всегда  находилось   несколько
приятных женщин, с которыми никто не мешал  Сибил  болтать  сколько  угодно.
Конечно,  она  радовалась  поездке  -  но  все-таки  не   настолько,   чтобы
удовлетворить  м-ра  Кенинсби.  Он  с  ума  сходил  от   этого   неизменного
благодушия. Ее, похоже, радовало все, а вот его ничего не радовало.
   Но в этом году все пошло наперекос. Началось с Ральфа,  который  смущенно
поведал, что хотел бы отправиться на  праздники  к  одному  приятелю,  семья
которого жила в Льюсе. М-р Кенинсби очень сдержанно (по  крайней  мере,  так
казалось ему самому) дал понять, что не  одобряет  подобных  отступлений  от
распорядка жизни семьи. Он не стал бы  возражать  против  летних  каникул  у
друзей (он сам в это верил), но Рождество - особая статья.
   На самом деле обычно под Рождество м-р Кенинсби начинал острее осознавать
ход времени, приближение  старости  и  смерти.  Каждое  Рождество  неизбежно
приносило маленькие, но необратимые перемены. Помнится, детство  его  как-то
незаметно ушло, а на смену пришла юность, потом он женился, а теперь  уже  и
сын с дочерью давно распрощались с детством и скоро лишатся права на юность,
тогда для него останется только две  возможности:  либо  он  успеет  увидеть
третье поколение, либо Рождество для него перестанет быть Рождеством. Каждый
год в этот праздник, удерживая возле  себя  Нэнси  и  Ральфа,  м-р  Кенинсби
чувствовал, что отодвигает обе неприятные возможности и входит в  Новый  год
так, словно никакого Нового года и нет, а есть лишь один и тот же непрерывно
длящийся год.
   В этом году смерть Дункана неприятно поразила его, а если еще они с Сибил
и Нэнси - между прочим, помолвленной Нэнси - останутся без Ральфа, то угроза
неизбежного одиночества окажется слишком  ощутимой.  Возникнет  дыра,  и  ее
нечем будет заполнить, нельзя же  без  конца  тешить  себя  тем,  что  ты  -
попечитель  сумасшедшего  дома,  обладающий  определенными  привилегиями   -
например, проходить к столу перед старшими сыновьями младших сыновей пэров.
   Он и сам уже не помнил, когда и оде вычитал эту чушь и зачем рассказал об
этом Сибил. Даже всех наследников младших сыновей пэров не хватило бы, чтобы
заполнить пустоту, давным-давно проникшую в его сердце и с тех  пор  навечно
поселившуюся там. От нее нельзя было  избавиться,  она  сопровождала  его  в
офис, способна была отравить любые занятия, проникала  в  семью,  в  дом,  в
отношения со знакомыми  и  в  политику,  в  сон  и  в  еду,  но  иногда  она
разрасталась до такой степени, что  заливала  улицы,  по  которым  он  ходил
каждое  утро,  заполняла  весь  дом,  таращилась  на   него   бессмысленными
заголовками газет. "Премьер-министр, читал он  в  такие  дни,  -  представил
новый законопроект", - и вдруг слова  отделялись  друг  от  друга  и  теряли
смысл. Что такое "премьер-министр"? Пятно, клякса,  ничтожество  -  и  опять
перед ним "Тайме", завтрак на столе и Сибил.
   После вероломного отступничества Ральфа м-р Кенинсби  подсознательно  уже
хотел перемен и для себя. Поэтому массированные намеки Нэнси на  возможность
провести  Рождество  всем  вместе  у  дедушки  Генри  были  встречены   куда
благосклоннее, чем обычно встречались подобные предложения. Он  не  видел  в
этой поездке ничего особенно привлекательного для себя лично  -  но  зато  у
него под рукой будут Нэнси и  Генри,  чтобы  свалить  на  них  всю  вину  за
перенесенные неудобства, скуку или мрачное настроение и отвлечься от  мыслей
о Ральфе, его измене, неизбежных переменах и возрасте.  Существовало  и  еще
одно соображение. Сибил обрадовалась, когда он намекнул  ей,  что  не  прочь
принять предложение.
   - Боюсь только, тебе будет слишком скучно, - сказал брат  -  Да  нет,  не
думаю, - ответила сестра. - Для этого нужно кое-что посильнее.
   - И мы ведь не знаем, каков он, этот дед, - добавил м-р Кенинсби.
   - Наверняка человек, - отозвалась Сибил, - значит, уже чем-то интересен.
   - Послушай, Сибил, - заговорил м-р Кенинсби, едва сдерживая  раздражение,
- ты говоришь ерунду. Не может любой человек быть интересен.
   - А как же  иначе?  -  спокойно  удивилась  Сибил.  -  Ты  слышал,  чтобы
кто-нибудь жил, например, отдельно от  своего  тела?  Ну,  а  тело  -  такая
замечательная, интересная вещь, что об остальном можно и не беспокоиться.
   Но брат не желал оставлять волновавшую его тему.
   - Насколько я помню. Генри не предупреждал, что дед прикован к постели? -
проворчал он.
   - Вот и прекрасно, - порадовалась Сибил, - значит,  о