В  чувствах  его  преобладали
обида и растерянность. Знакомый мир сбежал от него  точно  так  же,  как  от
Ральфа и слуг, и точно так же, как Ральф и слуги, м-р Кенинсби  инстинктивно
протянул руку, чтобы ощутить рядом ближнего. И он ощутил - правда, не совсем
то, на что рассчитывал. Он наткнулся на руку, чем-то знакомую руку,  сильную
и уверенную, которая тут же схватила его запястье. М-р  Кенинсби  шарахнулся
назад, и чужая рука не стала его  удерживать.  Она  скорее  приглашала,  чем
неволила его, и  во  всяком  случае  не  сковывала  движений.  М-р  Кенинсби
пошевелил пальцами и попытался убедить себя, что коснулся руки  Джоанны  или
Стивена. Ну хорошо, в крайнем случае, это рука Генри  или  Аарона.  А  может
быть,  Ральфа.  Но  глубоко  внутри  м-ра  Кенинсби   уже   зрела   страшная
уверенность: рука не принадлежала ни Ральфу, ни Аарону, ни Генри - тем более
Джоанне или Стивену - слишком уж она  была  холодна  и  сильна  для  обычной
человеческой руки. Тогда... Нет, только не это! А если все же... Тогда  надо
просто держаться подальше от этих вырвавшихся на свободу марионеток.
   "Роботы!" - с негодованием подумал м-р Кенинсби. Но о  том,  как  роботам
удалось перебраться со стола в коридор, он  предпочел  не  задумываться.  Он
сбежал бы из этого дома. Если бы не метель снаружи, он бы,  пожалуй,  просто
отправился домой, но метель отрезала его от Лондона, от поездов и такси; она
заперла его  здесь.  Пожалуй,  медленно  осознавал  м-р  Кенинсби,  во  всей
вселенной для него совершенно не находилось места. Он был здесь, здесь ему и
предстояло оставаться.
   Пробираясь на ощупь вдоль того, что он продолжал считать  коридором,  м-р
Кенинсби громко воскликнул: "Сумасшедший дом!". Это слово пробудило  смутные
воспоминания о служебных обязанностях, только теперь сам  он  явно  оказался
вместе с пациентами. Пожалуй, м-ру Кенинсби еще  не  приходилось  слышать  о
сумасшествии на  почве  снегопада,  который  заключает  пациента  в  золотое
облако, битком набитое холодными руками. Впрочем, психи ведь бывают  буйные,
тогда  их  приходится  держать.  Может  быть,  и  он,   испугавшись,   начал
буйствовать, и теперь эти руки держат его? Стало быть, с их точки зрения, он
просто повредился умом? Допустим, сумасшествие...  А  что  это,  собственно,
значит? Что может его безумный разум противопоставить  сильным  врагам?  Что
вообще происходит? Может быть, его хотят  поймать  и  навсегда  заключить  в
безднах, которые снова и снова открываются перед ним?
   Туман по обе стороны от м-ра Кенинсби то расступался,  образуя  глубокую,
не меньше лиги  длиной,  долину,  то  поднимался  вверх,  обнажая  бездонную
пропасть, а затем снова начинал клубиться, пряча ее  от  глаз...  Он  вполне
может попасть туда.., и навеки сохранить первенство,  воспользоваться  своим
унылым преимуществом, опередив старших  детей  младших  сыновей  пэров.  Они
никогда  не  смогут  догнать  его..,  так  и  останутся   позади..,   словно
привязанные к огромному колесу всеми своими жизнями... Голова идет кругом то
ли от тумана, то ли от вращения этого проклятого колеса. Вот почему он видит
пропасть колесо  поворачивается.  Оно  катится  не  быстро,  но  никогда  не
останавливается, и если ты пробыл на нем столько лет,  то  рано  или  поздно
наступает старость и приходится опускаться  все  ниже  и  ниже.  Но  старшие
сыновья никогда не догонят его - они ведь тоже привязаны к этому колесу.
   Голова болела от непрестанного кружения; колесо в колесе - где-то он  уже
слышал раньше эту фразу .
   Туман кружился вокруг него или он вращался в тумане? Колесо  в  колесе  -
был в этой фразе какой-то намек на ангелов..,  колеса  с  глазами,  циклы  в
циклах, всеведущие и неусыпные, постоянно вращающиеся. Только при чем  здесь
глаза? Ему же все время попадаются руки. А-а, возможно, руки и были глазами;
они же - глаза тела! Огромное колесо  из  бесчисленных  рук,  переплетенных,
держащихся друг за друга; оно вращается все  быстрее,  обод  поднимается  от
земли  и  уходит  в  туман,  из  него  выпадают  руки,  беспомощно   пытаясь
уцепиться...
   Думая о колесах, м-р Кенинсби вслепую пробирался по коридору. Шаря руками
по стенам, он наткнулся на дверную ручку. Машинально повернув ее, он  шагнул
через порог и оказался в собственной комнате. Слава Творцу, туман сюда  пока
не добрался. М-р Кенинсби с облегчением захлопнул за собой дверь. И  в  этот
самый момент внутренний голос внезапно напомнил ему о Нэнси и Сибил. Их ведь
не было в коридоре! Когда м-р Кенинсби закричал с лестницы: "Пожар!",  Сибил
стояла в гостиной. Да, видимо, придется признать, что теперь он ей ничем  не
поможет. Еще недавно он был твердо убежден, что, конечно, превосходит  Сибил
в случае любого нарушения порядка -  при  снежных  бурях,  кораблекрушениях,
пожарах. Но сейчас и порядок, и его нарушения рухнули. Перед ним был  новый,
сумасшедший мир, в котором он, м-р Кенинсби, уже вряд ли может считать  себя
главнее Сибил. Столкнувшись с непостижимыми явлениями, он  спасовал,  потому
что не мог зацепиться ни за что знакомое, ему обязательно нужен был какой-то
внешний  ориентир.  Сибил  в  этом  не  нуждалась,  она   всегда   прекрасно
существовала сама в себе. Так что присматривать за Сибил ему в данном случае
было как-то не с руки.
   Мысли эти мелькнули в сознании м-ра Кенинсби подобно откровению. В той же
вспышке прозрения он понял, что Нэнси - это другое дело, вот  ей  он  скорее
понадобится, чем Сибил. Разве Генри сумеет уберечь его  дочь?  Этот  молодой
нахал способен думать только о себе. Нервно пройдясь по комнате взад-вперед,
м-р Кенинсби остановился и обреченно посмотрел на  закрытую  дверь.  Неужели
придется опять нырять в этот ужасный туман только из-за того, что  он  может
понадобиться Нэнси? Да, похоже, придется.
   - Вот погибель!  -  громко  проговорил  м-р  Кенинсби,  испытывая  острое
недовольство происходящим. Сибил, Ральф, Генри - любой из них вполне мог  бы
позаботься о Нэнси. Эх, кабы знать, пришло ли  им  это  в  голову?  А  самое
скверное - сумасшедшая Джоанна.  Альтруистические  намерения  м-ра  Кенинсби
могли бы так и  не  обрести  имя  действий,  если  бы  его  не  подхлестнула
неприязнь к старухе. (Что ж, иногда  земная  любовь  действительно  питается
ненавистью, чего никогда не позволяет себя Любовь небесная.)  Он  подошел  к
двери и  с  неодобрением  понаблюдал,  как  золотой  туман  просачивается  в
комнату. М-р Кенинсби уже не удивлялся; он даже не стал  выяснять,  проходит
ли туман через замочную  скважину  или  проникает  прямиком  сквозь  дерево.
Довольно и того, что он с каждой минутой  становится  гуще.  Вот  и  кстати,
значит, действительно пора выходить. Скоро здесь будет так же противно,  как
снаружи. Ну уж на этот раз он не собирается терять  голову,  а  то  и  Нэнси
помочь не удастся. Хватит всякой чепухи о колесах, руках,  ставших  глазами,
пропастях. Он - в чужом доме, а внутри дома - туман; он - Лотэйр Кенинсби, и
он собирается найти свою дочь, которую могла испугать эта противная старуха.
Очень хорошо. Он решительно распахнул дверь.
   Впрочем, пройдя немного по коридору, м-р Кенинсби решил, что туман не так
уж и страшен. Он даже осмелился открыть рот и тихо позвать: "Нэнси!".
   Едва ли он признался бы самому себе, почему говорит так тихо. Просто ни к
чему, чтобы все эти нечеловеческие глазастые руки слышали, куда и  зачем  он
направляется. Слава Богу, ничего не произошло. Он сделал еще несколько шагов
и снова позвал дочь.
   На этот раз перед ним тотчас же возникла туманная фигура,  надо  сказать,
очень близко возникла! - и чей-то отдаленно знакомый голос спросил:
   - Так она еще не вернулась?
   М-р Кенинсби кое-как справился с приступом  ужаса  и  понял,  что  облако
здесь ни при чем. Всмотревшись, он  узнал  Генри.  Страх  мгновенно  уступил
место злости.
   - Что значит "не вернулась?" А почему это ты не с ней?
   - Потому что я не могу попасть туда,  -  ответил  Генри.  -  Одному  Богу
ведомо, где она, и только Он знает, почему я не там.
   - Нечего стоять  тут  и  толковать  мне  о  Боге,  сварливо  заметил  м-р
Кенинсби. - Скажи-ка лучше, какую еще дьявольскую штуку ты сыграл с ней?
   - Когда я  пытался  убить  вас,  -  покорно  заговорил  Генри  монотонным
голосом, - поскольку я считал, что вы стоите на пути к проникновению в...
   - Когда ты... Что?! - вскричал м-р Кенинсби. -Пытался убить меня? Да ты в
своем уме? Когда это ты пытался убить меня?
   Кошмар продолжался. В голове не укладывалось:  неужто  это  м-р  Кенинсби
стоит в проклятой сумятице из золотых прядей тумана и рассуждает  с  женихом
собственной дочери о предполагаемом  убийстве  самого  себя.  Неужто  кто-то
действительно пытался убить его? Или даже убил?! А эта  золотая  мерзость  -
то, что бывает после смерти?  Он  с  трудом  взял  себя  в  руки  и  услышал
объяснения Генри:
   - Я вызвал бурю с помощью карт Таро. Я обрушил на вас воды из их  чаш,  я
призвал на вас ветер с помощью жезлов, потому  что  вы  не  хотели  отдавать
карты. Но она пришла и остановила ее.
   - Остановила! - м-р Кенинсби уцепился за  первые  же  понятные  слова.  -
Естественно, она захотела  остановить  ее!  Да  о  чем  ты  толкуешь?  -  Он
пристально  всмотрелся  в  лицо  Генри  и  осекся,  прочитав  правду  в  его
потускневших глазах. Мертвенно-бледное, неподвижное лицо смотрело  на  него;
тихий, ужасный голос ответил ему:
   - Я хотел использовать ее, а вот теперь не могу  найти.  Она  ушла  туда,
куда я не могу последовать за ней. Вы можете.
   - Да уж, конечно, - отозвался м-р Кенинсби. - Я... Да где же она?
   - Она ушла в танец, - сказал  Генри,  -  и  я  не  знаю,  сможет  ли  она
выдержать там встречу со своим прошлым. Раньше я был  глупцом,  я  мечтал  и
поэтому пытался убить вас. Вы же мешали сбыться моей мечте.
   - То, что ты был дурак дураком, это точно, - согласился м-р Кенинсби, - а
если весь этот бред имеет хоть какой-то  смысл,  то  ты  гораздо  хуже,  чем
просто дурак. Ну и влип ты...
   Генри посмотрел на него, и м-р Кенинсби прикусил язык.  Человек  с  такой
мукой на лице просто не мог городить чепуху. Буря  действительно  была  хотя
таких бурь не бывает! Но ведь и золотого тумана тоже  не  бывает.  А  Нэнси,
значит, пыталась остановить бурю -  это-то  он  понял  -  и  ушла  в  танец.
Последнее, что бы оно ни значило, было связано с проклятыми  марионетками  и
дьявольской черной магией в маленькой комнатке - а туда ушла Джоанна. Так он
и думал, что Джоанна в конце концов тоже окажется там.
   Он отстранил Генри, несмотря на гнев и раздражение с удовольствием ощущая
его материальность, и сказал:
   - Тобой я потом займусь. Если ты не можешь найти ее, так я смогу.
   Генри ответил неожиданно покорно:
   - Вы сможете. Возможно, это и будет суд.  Найдите  ее,  найдите,  если  и
правда сможете.
   М-р Кенинсби успел сделать несколько шагов,  прежде  чем  неожиданно  для
самого себя оглянулся. Он знал, что в таком Богом забытом тумане это  глупо,
а оглянувшись, понял, насколько глупо. Ему словно одновременно открылись две
плоскости. Он видел Генри, но только вверх  ногами  -  ужасное  впечатление.
Однако глаза не обманывали его: в  каком-то  нелепом  мираже  туман  показал
Генри, висящим в пустоте вниз головой; руки словно связаны за спиной, нога -
одна нога - закинута за другую, за ту, на которой он и был  подвешен.  Целую
минуту м-р Кенинсби стоял, разинув рот и  глядя  через  плечо  на  кошмарное
видение, потом золотая кисея  затянула  картину.  Изображение  исчезло.  М-р
Кенинсби вдруг почувствовал себя больным, усталым  и  очень  старым,  и  ему
захотелось, чтобы рядом оказалась Си-бил. Но ее не  было,  и  какая  бы  там
болезнь, усталость или старость не одолевали его, где-то в тумане находилась
Нэнси. Она могла испугаться, если не  хуже,  этой  противной  старой  карги,
Джоанны. Он пошел дальше и впервые, не считая детских лет,  начал  молиться.
Он молился, чтобы не оглядываться  назад,  чтобы  Нэнси,  когда  он  наконец
найдет ее, оказалась жива и здорова, молился, чтобы Сибил поднялась  наверх,
если только от нее  будет  хоть  какая-то  польза;  молился,  чтобы  Господь
укрепил его и чтобы ему удалось наилучшим образом  исполнить  то,  что  надо
исполнить.  Клубы  тумана  расступились,  и  он  различил  впереди  какие-то
движущиеся фигуры высокие фигуры, которые то возникали, то исчезали, и снова
те самые холодные пальцы сомкнулись на его запястьях. Голос  м-ра  Кенинсби,
несмотря  на  все  его  усилия,  предательски  дрожал,  когда  он  осмелился
спросить: "Кто вы?".
   Пальцы, охватывавшие его руку, внезапно потеплели при этих словах, хватка
превратилась в рукопожатие, и ему ответил знакомый голос:
   - Привет, папа!
   М-р Кенинсби тут же понял, что голос принадлежит Ральфу, хотя все еще мог
бы поклясться, что руки, поймавшие его, Ральфу принадлежать никак не  могли.
Нет, наверное, он все же ошибался. С преувеличенным облегчением м-р Кенинсби
проговорил:
   - Привет, мой мальчик! Рад, что нашел тебя.
   - И я чертовски рад, - ответил Ральф, и его голова вдруг  обозначилась  в
тумане совсем близко. - Во всяком случае, ты такой же твердый, как всегда.
   - Где это мы оказались? - поинтересовался м-р Кенинсби.
   - Надо полагать, там же, где и  были,  -  ответил  Ральф.  -  У  входа  в
кабинет, или как его там величают. Я с тех пор никуда  особо  не  отлучался,
точно знаю. Ну и чудные дела!
   - Я бы сказал, мерзкие и  опасные,  -  веско  возразил  м-р  Кенинсби.  -
Послушай, я ищу Нэнси. Этот ее женишок сначала меня попытался убить, а потом
и ее бросил.
   - Какой женишок? - озадаченно переспросил Ральф. - Кто это собирался тебя
убивать?
   - Да Генри, ублюдок этот, - мрачно ответил м-р Кенинсби,  чувствуя,  что,
начав говорить, вот-вот потеряет самообладание. - Он  сам  мне  сказал,  что
поднял бурю, намереваясь убить меня.
   - Генри?! Поднял бурю? Но ты говорил... О да, до меня дошло!
   - Он сам так сказал, - повторил м-р Кенинсби. -И он бросил Нэнси  в  этой
комнате со своей теткой. Пойдем со мной, надо вытащить ее оттуда.
   - Понимаю, понимаю, - ошеломленно бормотал  Ральф.  -  Да,  да,  конечно,
пойдем. Я просто не сразу сообразил, что к чему. Вызвать  бурю!  Это  что-то
слишком! Он, наверное, слегка тронулся. Мне всегда казалось, что он  немного
не в себе.
   - По-моему, в этом проклятом доме все свихнулись, - сказал м-р  Кенинсби.
- Мы хоть идем-то правильно?
   - Ну, я не очень-то хорошо знаю дорогу, - ответил Ральф, - но,  наверное,
правильно. Я хотел сказать, что куда-нибудь мы  обязательно  придем,  а  там
разберемся. Ой!
   Оба одновременно налетели на что-то. М-р Кенинсби, речь которого с каждой
новой  фразой  почему-то  становилась  все  более  неформальной,   от   души
выругался.  Ральф,  сохранявший  самообладание,  первым  установил   причину
помехи.
   - Это стол, - внезапно заявил он. - Большой стол,  который  мы  видели  у
входа.
   - Тогда его лучше обойти, - предложил м-р Кенинсби.  -  Комната  с  этими
горгульями как раз за ним. Как бы я хотел  разбить  эти  дурацкие  куклы  на
мелкие кусочки и затолкать их ему в глотку!
   Не разнимая рук, отец и сын двинулись вдоль стола.  Наконец,  решив,  что
достигли противоположной стороны, они повернулись и направились к внутренней
двери. Еще два-три осторожных шага, и м-р Кенинсби уверенно заявил:
   - Туман становится тоньше.
   Ральф не стал бы утверждать этого под присягой, но для  поддержания  духа
решил не спорить.
   - Может, и так, - ответил он и вздрогнул, потому что отец чуть  не  упал.
М-р Кенинсби наступил на что-то живое. Он вскрикнул,  пошатнулся,  с  трудом
удержал равновесие, и тут "нечто" преградило им путь. Это был мужчина;  нет,
подросток; идиот,  сопровождавший  колдунью,  звали  его,  кажется,  Стивен.
Должно быть, он лежал у порога  поперек  входа  во  внутреннюю  комнату.  Он
смотрел на них с тупой враждебностью.
   - Идите отсюда, - угрюмо проговорил Стивен, вам нельзя. Она там.
   - Она? Кто "она"? - осведомился м-р Кенинсби. -Эй, Ральф, убери-ка его.
   Ральф подчинился. Он положил руку на плечо Стивена  и  начал:  "Послушай,
приятель, ты должен пропустить нас", но в  этот  момент  Стивен  прыгнул  на
него, и они сцепились. М-ру Кенинсби едва удалось увернуться и проскользнуть
дальше.  Соперники  откатились  прочь  от  внутренней   комнаты.   Страх   и
раздражение, которые так долго копились в каждом из них поодиночке,  бросили
молодых людей в объятия друг другу. По крайней мере, драка была  понятным  и
знакомым действием, чем выгодно отличалась от всего, происходившего ранее. В
нагнетании  таинственного,  которое  так  подавляло   Ральфа,   в   мистерии
богини-нищенки,  которая  так  страшила  Стивена,  каждому  мнилось   что-то
узнаваемое, свое глубоко личное, и отстаивая это, каждый из  них  ринулся  в
бой.
   Творцы тумана скрывались от обоих молодых людей и, словно на заре времен,
оба сражались с тем, что было зримым и  осязаемым.  Так  одно  племя  видело
виновником всех своих бед соседнее племя и сражалось с ним; так  дрались  не
успевшие стать людьми полуживотные до объединения  в  племена;  такие  битвы
кипели под солнцем, когда материя, которой все  мы  обязаны  происхождением,
только еще являла полусознательные формы жизни. Здесь обнажилась  суть  всех
мировых сражений - пропустит один соперник другого или нет,  уступит  дорогу
или настоит на своем. Ни тот, ни другой не  понимали,  почему  упорствуют  в
своих намерениях, но каждый чувствовал, что некие великие силы вздымают  его
дух, и именно они олицетворяют противоборствующие воли.
   Стивен не сомневался: врага нельзя пропускать, вход в святилище был табу,
потому что туда вошла богиня; сама мистическая мудрость вошла в святилище, и
тревожить ее не позволялось ни в коем случае.
   Ральф был убежден: в святилище надо войти, ведь там  таилась  угроза  его
сестре,  его   родной   крови;   таинственная   женственность,   беззащитная
беспомощность оказались заключены внутри, как же не спасти их?
   Вера вдохновляла одного бойца,  зов  рода  -  другого;  безвестные  герои
отдувались и колотили  друг  друга  на  задворках  великой  мистерии.  Туман
окутывал их, туман проникал в  легкие,  туман  властвовал  над  ними  и  нес
безумие.  Жизнь  сражалась  с  жизнью,  и  сама  жизнь  вливалась  в  обоих,
поддерживая накал борьбы.
   Во внешнем мире в тот же  самый  миг  вступали  в  бой  армии,  столь  же
таинственно подчиненные незримым силам. Истинные причины, заставлявшие толпы
обученных солдат уничтожать друг друга, точно так  же  оставались  скрыты  и
здесь. Стивен и Ральф наносили удары и  уворачивались  от  ударов;  из  всех
надежд осталась одна - уничтожить соперника; из  всех  возможностей  мира  -
только война. Действовали лишь простейшие законы, и в каждом нанесенном  или
пропущенном ударе силы земные сражались за власть.
   М-р Кенинсби не видел этого проявления первобытной ярости; он уже отыскал
внутреннюю дверь и торопливо переступил порог. В комнате с золотым столом не
было тумана; наоборот, здесь было так ясно, что очередное таинство предстало
перед м-ром Кенинсби, видимое  до  малейших  деталей.  Здесь,  в  комнате  с
плотными занавесями, он  застал  начало  торжественного  и  мрачного  обряда
жертвоприношения.
   Некогда  злой  рок  настиг  божество,  и  теперь,  чтобы   оживить   его,
требовалось взломать врата человеческой  жизни.  На  золотом  алтаре  лежала
девушка; жрица, стоявшая рядом, сжимала ее запястье и тянула к себе,  словно
пытаясь отнять у человеческой руки ее нежную и  грозную  силу;  а  на  самом
алтаре, словно бог, сошедший с небес, чтобы поторопить жертву, изготовился к
прыжку кот.  Его  напряженная  поза  была  полна  изящества  и  одновременно
смертельной угрозы. Снаружи, словно гротескное воплощение  священной  борьбы
мировых стихий, возились два молодых человека; здесь, внутри, совершалось не
менее гротескное жертвоприн