ытрезвителе,  но
медбратом, или, как  называют в армии, тюрьме и зоне, коновалом. Он у одного
работяги  из Падуна  вытащил  десять  рублей. За  Пальцевым наблюдали давно.
Начальник уголовного розыска Бородин приехал к нему домой и с порога сказал:
"Ты  зачем у Данильченко вытащил десять рублей?" Пальцев растерялся. Бородин
заметил это. "Не вытаскивал я никаких десять рублей". Бородин сел на табурет
возле стола.  Оглядел кухню.  Потом поднял клеенку  на столе -- туда  обычно
кладут деньги -- и вытащил десятирублевку. "Вот куда ты спрятал. Ах сукин ты
сын, позоришь органы".-- "Это не те деньги. Не те. Это жена положила".-- "Не
те?  Нет  те!  Данильченко сказал, что  у  десятки уголок  был оторван.  Вот
видишь?"  -- "А я говорю вам--не те!"  И Пальцев завел Бородина в  комнату и
вытащил из-за электросчетчика скомканную десятку. "Вот  она!" "Ну и дурак,--
резюмировал Глаз, выслушав рассказ Пальцева.-- Зачем ты ему десятку показал?
Сказал бы, нет, не брал -- и все".
     Пальцев был деревенский.  Переживал  сильно. Он и  так был  худой, а на
тюремных харчах дошел вовсе. Болела его душа --  жена  дома осталась. Она  и
так-то, признавался он Глазу, ему изменяла. Не девушкой  он взял ее. Пальцев
показывал фотографию жены --  симпатичная,  смуглая,  с  длинными  волосами.
Заводоуковские  менты,  когда он сидел в КПЗ, несколько раз  устраивали  ему
личные свидания. А за это она отдавалась ментам. С удовольствием.
     Перед отбоем Глаз подсел к Пальцеву.  Глазу нравились  его тельняшка  и
солдатские галифе.
     -- Давай, Юра, сменяемся брюками. Я тебе хэбэ, а ты мне галифе.  В зоне
тебе все равно в них не ходить. А в моих разрешат. Юра согласился.
     -- Тельняшку в  зону тоже  не пропустят,-- врал Глаз,--  а я по  тюрьме
буду хилять, тебя вспоминать. Варежки тебе дам новые, шерстяные.
     Пальцеву было  жаль тельняшку. Но жизнь-то дороже. "Вдруг Глаз осерчает
и сонного табуретом начнет молотить?" -- думал он.
     Глаз надел  галифе, тельняшку  и  важно прошелся  по камере,  выпячивая
грудь. "В  этой  форме  я  приеду  в  КПЗ  и на допросе  скажу Бородину: вот
посадили Пальцева, а ему  в тюрьме несладко живется, видишь -- я снял с него
одежду. Жалко ему станет Пальцева или нет?"
     Ночью Глаз проснулся от шепота. Вороненко, свесившись со второго яруса,
тормошил Пальцева. Пальцев проснулся и закурил. У Глаза сон как рукой сняло.
     Пальцев  покурил,  заплевал  окурок, заложил руки за голову  и  остался
лежать с открытыми глазами.
     "Уж не караулят ли они меня, чтобы я кого не замочил?"
     Часа через два -- а как долго ночью тянется время! -- Пальцев, встав со
шконки, разбудил очередного мента.
     Теперь  ночное   дежурство  принял   Володя   Плотников.   Он   работал
надзирателем на однерке, что  находилась через забор от тюрьмы. Посадили его
за  скупку  ворованных вещей. Соседи-малолетки обокрали  квартиру и принесли
ему посуду. Он купил. А потом они попались и раскололись. Его  заграбастали.
Он был  членом партии,  единственный  из  всех  сокамерников.  Ему было  лет
тридцать. Он тоже скучал по жене, которую любил.
     "Конечно, я могу сейчас встать, закурить. Подойти к табуретке, постоять
возле нее. Посмотреть на волчок. Подойти  к двери.  Послушать, не шаркает ли
по  коридору  дежурный.  Плотников в  этот  момент будет за  мной пристально
наблюдать. Только я подниму табуретку -- он  заорет и  разбудит  всю камеру.
Вот будет потеха. Меня,  конечно, сразу в карцер. А потом к ним не поднимут.
Ну-ка это все на хер. Они такие же зеки. Зачем их пугать?"
     В камеру дня  через два посадили здоровенного  татарина. Татарин назвал
себя  Николаем  и  сразу захватил верхушку в камере.  Он  обращался со всеми
запросто, будто всех знал давно, а тюрьма была для него дом  родной. Татарин
был  темнило.  Трудно  было понять,  за что  его  посадили и  как он попал в
ментовскую  камеру. Он  был высокий,  психованный,  целыми  днями  ходил  по
камере.  Размахивал  длинными ручищами,  когда что-нибудь объяснял, и держал
себя выше всех, зная наперед, что никто и ни в чем ему возразить не сможет.
     Глаз  больше  других  с  ним  разговаривал.  Постепенно  татарин   стал
рассказывать о себе.
     Давно, лет десять назад, он работал в милиции. Потом от него ушла жена,
и  он стал пить.  Допился до  белой горячки. Чуть не  убил человека. Но  все
обошлось  --  его подлечили.  Потом  опять  стал  пить  и что-то  украл. Его
посадили. Дали срок. Так он попал в пермскую ментовскую  зону общего режима.
Освободился.  Немного  погулял и  попал  вторично. Теперь  его  направили  в
иркутскую зону усиленного режима.
     -- Хоть  зоны  и называются ментовскими,-- рассказывал татарин,--  но в
них и половины ментов нет. В  них  направляют зеков  из других, обыкновенных
зон, ну, козлов всяких, а на этих зонах старого не вспоминают. Не важно, кем
ты был. Хоть министром внутренних дел. Тебя за это не обидят.
     В начале шестидесятых годов, рассказывал татарин, в  иркутскую спецзону
пригнали  по  этапу  бывшего полковника.  На  воле  он  работал  начальником
управления внутренних дел. Ему должны  были вот-вот присвоить комиссара,  но
он  влип на взятке.  На крупной, конечно. Его раскрутили. Дали восемь лет. В
зоне полковник  ни с кем не кентовался. Жил  особняком.  Все молчал. И через
год  сошел с ума. Еды ему не хватало. Он лизал  чашки,  собирал с пола корки
хлеба, а когда ему особенно жрать хотелось, он залезал в помойную  яму и там
выискивал крохи. Он как был молчуном, так и остался, только все говорил себе
под нос: "Ту-ту". Из помойной ямы так и слышалось "ту-ту".
     -- Так что,-- закончил свой рассказ татарин,--  вы,  мелкие  сошки,  не
расстраивайтесь и не переживайте, что вас посадили. И  не таких людей садят.
Отсидите -- умнее будете. Полковник десятками тысяч ворочал, а вы  у  пьяных
копейки забирали.  На  зоне научитесь, как надо по-крупному делать деньги. В
следующий раз, когда я с вами опять встречусь в тюрьме или зоне, я думаю, вы
уже попадете не за копейки. А будете, как полковник Ту-Ту.
     Менты молчали. Они теперь не боялись  Глаза. Перестали дежурить. Сейчас
они побаивались татарина и ему не перечили. А с Глазом были на  равных. Глаз
рассказывал  ментам свои похождения, а они  с ним  делились своим горем.  По
воле  они  тосковали  сильно.  А  Глаз, слушая  мента-рецидивиста, набирался
опыта.
     --  Парни!  --  объявил однажды  Глаз.--Я сотворю сейчас хохму. Сегодня
заступил новый дубак, он меня плохо знает.
     Он оторвал  от  одеяла  кромку и сплел веревку. Один  конец привязал  к
кровати, а другой накинул себе на шею: сел на пол и подтянул веревку, а чтоб
надзиратель не узнал его, надел шапку, сдвинув ее на глаза.
     -- Ну, стучите.-- И Глаз откинул в стороны руки.
     Менты забарабанили в дверь.
     -- Чаго там? -- открыл дубак кормушку.
     Перебивая друг друга, менты закричали
     -- Удавился, удавился у нас один!..
     Надзиратель посмотрел через отверстие кормушки в камеру и  увидел зека,
сидящего возле кровати. С  середины кровати к  шее спускалась туго натянутая
веревка. Язык у зека вылез наполовину, на глаза съехала шапка, а ноги и руки
были раскинуты  по  сторонам.  Зная, что камера  ментовская,  дубак,  бросив
кормушку открытой, понесся к телефону. Не прошло и двух минут, как застучали
кованые  сапоги  и  распахнулась  дверь.  В  камеру вбежал дежурный помощник
начальника тюрьмы  лейтенант  Зубов. Он был без  шапки  и  в  одном  кителе.
Галстук от быстрого бега повис на плече.
     -- Петров, это ты, что ли, задавился?--спросил Зубов, тяжело вздохнув и
снимая галстук с плеча.
     -- Я,-- ответил Глаз, убирая с лица шапку.
     -- Ну и как на том свете?
     -- Скучно, как в тюрьме.
     Глазу горело пять суток, но лейтенант был добряк.
     -- Не шути больше так, Петров,--кинул он на прощанье.
     На  днях осудили  Плотникова и за скупку ворованных вещей  дали полтора
года общего режима. Он  с  защитником написал кассационную жалобу  и  теперь
ждал результата. Глаз утешал Володю:
     -- Тебе светил бы срок, если бы они доказали, что ты эту чертову посуду
купил, зная, что она ворованная. А ты ни на следствии, ни на суде не сказал,
что это знал. Понял? Да тебя освободят. Или, на худой конец, год сбросят. Ты
уже  пятый месяц  сидишь,  не  успеешь моргнуть -- и  дома,  с женой.-- Глаз
помолчал.-- А вот если тебя освободят, отдашь мне свой полувер?
     -- Отдам. Я готов отдать с себя все, только б свобода. Глаз, едрит твою
в корень, неужели меня освободят?
     На  удивление всем,  через  полмесяца  надзиратель  крикнул  в кормушку
блаженные слова:
     -- Плотников, с вещами!
     Глаз шементом подскочил к нему первый:
     -- Ну вот и свобода! Что я тебе говорил, мать твою мать?
     -- А вдруг -- на зону? -- Плотников побледнел.
     -- Да ты что,--наперебой заговорили менты,--тебе же отказа от жалобы не
было.
     -- Ну что, Володя,--сказал Глаз,--полувер отдаешь?
     -- Да я не знаю, куда меня.
     "Бог с ним, с полувером",--подумал Глаз, но сказал:
     -- Собирай быстрее вещи.
     Когда  открылась  дверь,  все  попрощались  с  ним  за  руку,  а  Глаз,
попрощавшись последним,  вдарил  ему по заднице  коцем.  Дверь захлопнулась.
Человека выпускали на свободу.
     Как-то на прогулке Глаз услышал за стеной визг.
     -- Бабы!
     Когда  дубак,  ходивший по трапу  поверху  прогулочных двориков, ушел в
другой конец, Глаз крикнул:
     -- Девочки, как дела?
     --  Дела -- хорошо, но без  мужиков --  плохо,--  ответил из  соседнего
дворика звонкий девичий голос.
     -- Щас я к вам перелезу.
     Женщины  засмеялись.   Они  приняли  это  за  шутку.  Еще  не  на  всех
прогулочных  двориках сверху была  натянута сетка.  В  дворике,  где  гуляли
менты, сетки не было.
     -- Подсадите, чтоб я за верх стены зацепился,--  сказал  Глаз.--  У баб
вроде тоже нет сетки.
     Женщин было четыре. Две совсем молоденькие, две постарше.
     -- Открывай третий! Камбала перелазит к женщинам! -- раздался свисток и
крик надзирателя.
     Дворик открыли. Глаз спрыгнул. Его повели в карцер.
     --  Сейчас  в  карцере сидит  молодая.  За  пять  суток  вдоволь с  ней
наговоришься,-- сказал дубак.
     -- В каком карцере?
     -- В пятом.
     Глаза закрыли в четвертый. Когда дубаки ушли, Глаз крикнул:
     -- Пятый карцер!  Девушка, как  настроение?  Он  стоял у  самой двери и
слушал. Девушка в своем карцере тоже подошла к двери и ответила:
     -- Настроение бодрое, еще сутки остались.  А откуда ты знаешь,  что я в
пятом сижу?
     -- Мне дубак сказал, когда вел.
     -- За что тебя?
     -- Если б ты знала, за что,-- Глаз засмеялся,-- из-за тебя.
     -- Я серьезно спрашиваю.
     -- Я на прогулке перелазил через стену к женщинам.
     -- А ты отчаянный. Сколько тебе дали?
     -- Пять суток.
     -- Что мало?
     -- Я малолетка.
     -- Осужденный?
     -- Нет, под следствием. А тебя за что в карцер?
     -- Да в камере там...
     -- А в тюрьму за что попала?
     -- Гуляли у  подружки. Пришел  ее  сосед. Мент. Следователь Сел с нами.
Начал ко мне приставать. Я его бутылкой по голове.
     -- Пустой?
     -- Полной.
     -- Ты тоже по малолетке?
     -- Нет. Мне девятнадцать.
     -- Скоро суд?
     -- Скоро.
     -- Хватит разговаривать! -- закричал дубак.
     -- Старшой, мне сегодня положено.
     -- А я говорю -- хватит. А то еще пять суток добавим. Дубак ушел.
     -- Девушка, тебя как зовут?
     -- Люся.
     -- Меня Коля. Будем знакомы. Ты откуда сама?
     -- Из Тюмени.
     "Наверное, красивая, раз следователь клинья бил".
     -- Люся, а ты смелая девушка, молодец.
     -- А ты, раз перелазил через стену, чересчур отчаянный.
     -- Люся,-- как можно нежнее сказал Глаз.
     -- Что?
     -- Ты хотела б, чтоб меня к тебе посадили?
     -- Очень. Но это невозможно.
     -- Сильно хочешь? Люся молчала.
     -- Спрашиваешь. Еще как.
     --  Я сейчас  стену сломаю. Ты  только  отойди  от  нее, а то кирпичами
придавит.
     -- Ты, парень, огонь. Но не горячи себя, так лучше.
     --  Камбала,   хватит   кричать,--   тихо  сказал,   открыв   кормушку,
дубак.--Если молчать не будешь, я скажу Люсе, что у тебя один глаз.
     Глаз  чуть  не заплакал.  Давно,  еще  в  Одляне, он решил, что,  когда
освободится, замочит двух козлов, которые ему, шестилетнему, выбили из ружья
глаз. "Я разыщу их, сволочей, и прикончу".
     Вечером, когда  дубаки сменились, Глаз опять заговорил с Люсей. Почитал
ей стихи,  а ее попросил  спеть  песню. У нее  был высокий голос, и петь она
умела.
     -- Коля, когда освободишься, можешь в гости зайти.
     --  Люсенька, я  не знаю,  сколько мне  дадут. У меня  статья сто сорок
шестая. Дадут около десяти. Ты меня сто раз забудешь.
     На  следующий день Люсю  из карцера освободили. Она крикнула Глазу: "До
свидания!" -- и застучала каблучками по бетонному полу.
     Глаза вызвал на  допрос старший следователь  особого отдела  управления
внутренних  дел Эмиргалиев.  За столом сидел седоватый  подполковник с узким
разрезом глаз. Лицо рябое и некрасивое.
     -- Я занимаюсь твоим побегом. Больше в побег не пойдешь?
     -- Пойду,-- не думая ответил Глаз.
     -- Я  взял уже показания  у милиционеров,  которые  тебя  конвоировали.
Теперь ты расскажи, как было дело.
     -- Показания я  вам сейчас дам, а вы скажите: что будет Колесову за то,
что он меня продырявил?
     -- Да ничего, наверное, не будет.
     -- Это почему?
     -- Он же стрелял в тебя, не зная, что бежит малолетка.
     --  Как же это "не зная"? -- возмутился Глаз.-- Я, прежде чем побежать,
крикнул: "Не стрелять-- бежит малолетка!"
     -- Колосов мне этого не сказал. Я  весь конвой  допрашивал,  и никто не
сказал, что ты это крикнул.
     -- Вы их в больницу всех сводите.
     -- Зачем?
     --  А проверьте их  слух. Они что -- глухие? Если они не слышали, что я
кричал "не стрелять--бежит малолетка", тогда давайте допрашивайте весь этап.
Двадцать восемь человек было. Они-то, я надеюсь, не глухие.
     -- Кричал или не кричал -- какая разница? Ты ведь живой остался.
     --  Ну и шустрый вы, товарищ подполковник. Разница есть. По  советскому
законодательству в малолеток  и беременных женщин стрелять  нельзя, если они
идут в побег. А в меня стреляли.  Я вот нарушил  закон  -- меня посадили. Он
нарушил закон -- пусть его тоже судят.
     -- Твое преступление -- разбой -- все равно побег перетягивает. Лишнего
сроку за побег тебе не дадут.
     Глаз, не читая протокол, расписался.
     -- Защищайте их, защищайте. Рука руку моет. Чума на вас всех...
     Вскоре Глаз  вновь загремел в карцер.  И  к нему посадили малолетку. От
него он узнал, что в корпусе малолеток Глазом пугают шустряков. "Вот посажу,
кто  шустрит,  в карцер  к Камбале,  покажет  он вам,  что  такое тюрьма",--
запугивал пацанов корпусной с шишкой на скуле.
     Глаз от парня узнал,  что Гена Медведев, подельник, сидит  в шестьдесят
второй камере. "А что, если попытаться в шестьдесят вторую попасть?"
     Через пять суток за Глазом пришел разводящий. Не тот, что уводил его. В
коридоре разводящий спросил;
     -- Ты в какой камере сейчас?
     -- В шестьдесят второй,-- спокойно ответил Глаз.
     -- Так ты же у взрослых вроде сидел?
     -- Сидел я у  взрослых, сидел  у малолеток, снова у взрослых  и опять к
малолеткам попал.
     -- А не врешь?
     -- Что мне врать? Ты же в карточке сверишься.
     Разводящий повел Глаза на второй этаж.
     -- Здорово, ребята, вот и  отсидел я  пять суток!-- заорал,  переступив
порог камеры, Глаз.
     Малолетки уставились на Глаза. Одет он был не так, как они. На нем были
солдатские  галифе,  из-под  куртки  выглядывала  тельняшка,  на  голове  --
зековская  расшитая кепка.  Разводящий  стоял  в  дверях, а  Глаз подошел  к
малолетке, который стоял ближе всех к двери, хлопнул его по плечу: "Здорово,
Толя" -- и затряс обалдевшему пацану руку.
     Разводящий не  решался захлопнуть  дверь,  и Глаз, чувствуя на себе его
взгляд, сделал шаг ко второму. "Братан, здорово, чего такой грустный?" -- и,
выпустив очумевшего пацана из объятий, повернулся ко всем ребятам.
     -- Ну, как вы без меня?
     Все молчали, и разводящий спросил:
     -- Он сидел у вас в камере?
     Стоя спиной к разводящему, Глаз моргнул пацанам. Его поняли.
     -- Сидел он.
     -- Конечно.
     -- Да, он с нашей камеры.
     Разводящий захлопнул дверь и пошел сверяться в картотеке. Только теперь
Глаз заметил Гену Медведева. Он стоял возле шконки в углу камеры.
     -- Привет.
     -- Здорово.
     --  Как  живешь?  --  спросил Глаз  громче,  чтобы слышали  ребята.  Он
рассчитывал, что если  Генка живет не  очень хорошо,  то  визит Глаза должен
изменить отношение к парню.
     -- Хорошо,-- негромко ответил Гена.
     -- Как у тебя дела? -- тихо спросил Глаз.
     -- Плохо. Мишка колонулся. Они все знают.
     -- Так... В какой камере Робка?
     -- В шестьдесят четвертой.
     Благодаря  тюремному телефону Глаз  знал, что не  так  давно из  зоны в
тюрьму  привезли его  второго  подельника Робку  Майера, а Робке  в  колонии
оставалось жить всего два дня до досрочного освобождения,  и его  забрали на
этап, на раскрутку.  По  вине Глаза вместо свободы Робку  раскрутят,  и Глаз
решил, если удастся переговорить  с Генкой, отшить Робку. Взять преступление
на двоих.
     -- Я сейчас с ним перебазарю,-- зашептал Глаз,-- а  не успею -- за мной
сейчас придут,--тогда  передай ему,  чтоб отказывался. Ты сказал, что  он  с
нами был?
     -- Они об этом сами знали.
     -- Ты это же показал?
     -- Куда мне было деваться?
     -- Ну ничего, откажешься от показаний.
     Глаз залез под шконку --  трубы отопления в корпусе малолеток проходили
над полом -- и только переговорил с Робкой, как открылась дверь и разводящий
крикнул:
     -- Петров, на выход!
     Дойдя  до дверей, Глаз  обернулся.  Пацаны  все так  же молча  стояли и
смотрели на него. Он поднял  вверх правую руку  и, сказав: "Покедова", вышел
из камеры.
     Разводящий поругал Глаза за обман и отвел к шустрякам.
     Еще  с  месяц  назад  воспитатели  убрали  из  нескольких  камер  самых
отчаянных парней и посадили всех в одну. Глаз оказался в этой камере шестым.
Четверо  были  тюменские, а  Глаз  и  еще один парень,  по кличке  Подвал, у
которого одна нога была сухая и он без костылей ходить не мог,-- из районов.
     Малолетки  о Глазе  были наслышаны.  Они  представляли  его здоровым  и
сильным и сейчас были разочарованы.  Через несколько дней пацаны стали Глаза
игнорировать. Не замечают  его -- и все.  Они, городские, лично знавшие  всю
блатню города Тюмени, должны перед ним  преклоняться? Нет, не бывать такому.
И его, деревенского, неизвестно как вышедшего  в шустряки, они и за  равного
принимать не будут.
     Парни  были самоуверенны и зоны не боялись. На свободе шустрили, думали
они, в тюрьме живем отлично  и в зоне  не пропадем. Иногда они просили Глаза
рассказать о зоне. А  раз Масло -- тюменский  парень, на  свободе  не в меру
шустривший, хотя и был щупленький и ростом не выше Глаза,-- спросил;
     -- А сам-то ты как в зоне жил? Вором? Или в активе был?
     -- Как я жил? Вором не был. В активе тоже  не состоял. Вы что, думаете,
если придете на зону, сразу ворами станете или лычку рога прицепите?
     В  камере  кончилось  курево,  и   ребята  попросили  его  у   старшего
воспитателя  майора  Рябчика. Но  он принес  мало,  и  парни  взбунтовались.
Отличился Глаз, и его вновь бросили в карцер.
     Через пять суток разводящий пришел  за ним, но повел Глаза не в камеру,
а на  склад. Глаз получил постельные принадлежности, и разводящий привел его
снова к карцеру.
     -- А почему снова в карцер?
     -- Будешь сидеть на общих основаниях.
     "Скорее бы на этап забрали,--думал Глаз.--Только этап и  спасет меня от
этого вонючего карцера. Скорей бы..."
     И правда, буд