услышал Петров в коридоре голос  Миши,-- а парашу кто будет
помогать нести?
     Смех  вернулся в камеру,  злобно взглянул на Колю, и они, взяв за ручки
двухведерную  чугунную парашу  и  изгибаясь под  ее тяжестью,  засеменили  в
туалет.
     В  туалете  было  холодно--здесь трубы  отопления не  проходили.  После
оправки ребят закрыли в камеру.
     В коридоре хлопали кормушки: разносили еду. Открыли и у них.
     --  Кружки!  --  гаркнул работник хозобслуги, и  Коля,  взяв  со  стола
кружки, в каждую руку по три, поднес к нему.
     Тот шустро насыпал в каждую кружку по порции сахару специальной меркой,
сделанной  из  нержавейки и  похожей на охотничью  мерку  для  дроби.  Через
несколько  минут Коля получил шесть  порций сливочного  масла, завернутого в
белую бумагу, а затем хлеб и занес бачок с кипятком.
     Когда принесли пшенную  кашу, парни сели за стол.  В  белый  ноздристый
хлеб,  который  в  тюрьме давали малолеткам  только  на завтрак, они  втерли
пятнадцать граммов масла и стали завтракать. Ели  они  не торопясь, особенно
когда пили чай с сахаром и маслом. Удовольствие растягивали.
     После завтрака Коля собрал со стола миски и поставил их у дверей.
     Теперь малолетки, лежа на кроватях, курили и ждали вывода на  прогулку.
Когда им крикнули приготовиться, Коля сказал:
     -- На  прогулку  я  не  пойду.  У  меня  носков  шерстяных  нет и  коцы
здоровенные.
     -- Пошли,-- позвал цыган,-- мы ненадолго. Замерзнем -- и назад.
     Вместо, шарфов парни обмотали шеи полотенцами.
     Но Коля остался.
     Как  хорошо быть одному. Вот бы  они совсем не возвращались.  Но ребята
минут через двадцать вернулись. Румяные, веселые.
     Отогревшись, цыган взял шахматы.
     -- Сыграем в шашки?
     -- Сыграем,-- согласился Коля.
     Вместо  шашек расставили шахматы.  Цыган  обвел всех взглядом и спросил
Колю:
     -- Играем на просто так или на золотой пятак?
     -- Конечно,  на  просто  так.  Где  же  я  возьму золотой  пятак,  если
проиграю?
     За  игрой наблюдали,  но никто  не  подсказывал. Коля  цыгану  проиграл
быстро.
     -- Ну, теперь исполняй три желания,-- сказал цыган, вставая из-за стола
и самодовольно улыбаясь.
     Он  потянулся  будто  после  тяжелой  работы  и встал  посреди  камеры,
скрестив руки на груди.
     -- Какие три желания? Мы так не договаривались.
     -- На просто так -- это значит на три желания.
     -- А если б на золотой пятак,-- спросил Коля,-- тогда бы что?
     --  А тогда  я бы  потребовал у тебя золотой пятак. Ты бы где взял его?
Нигде. Ну и опять -- три желания.
     Понял Коля -- три желания горели ему так или иначе.
     -- Первое желание говорю я.-- Цыган поднял вверх  указательный палец.--
Да ты  не  бойся, желания  простые. Полай  на  тюремное солнышко, а  то  оно
надоело. Неплохо, если оно после этого потухнет. Пошел.-- И цыган указал ему
место.
     Коля вышел на середину камеры, поднял вверх голову и залаял.
     -- Плохо лаешь. Старайся  посмешнее. Представь, что  ты на сцене. Мы --
зрители,--  сказал Миша,-- и тебе надо  нас рассмешить. Ты  должен не только
лаять, но и изображать собаку. А вначале-- повой.
     Коля,   глядя  на  лампочку,  завыл.   Он  решил  сыграть  роль  собаки
по-настоящему. Бог с ними, на  сцене  он выступал не  раз.  Выл он на разные
голоса.  Потом, обойдя  камеру и  виляя  рукой  вместо хвоста, навострил уши
другой рукой.  И загавкал.  Ребята покатились со смеху. Это  им понравилось.
Гавкал он  долго, из разных положений, а потом, как будто обессиленный, упал
на пол и завилял "хвостом".
     Парни зааплодировали. Унижения, как вчера, он не чувствовал. "Это роль,
лишь только роль",-- утешал он себя.
     -- Итак, Камбала,  молодец! --  похвалил его  Миша.  -- Смех  эту  роль
исполнил  хуже.  Мы  его заставляли гавкать до тех  пор,  пока  не  потухнет
лампочка. --  Миша затянулся и, выпуская дым, продолжал:  -- Следующий номер
нашей программы,-- он задумался,-- парашютист.
     Ребята отодвинули стол к самым трубам и поставили на него табурет.
     --  Ты  должен  с  табуретки,--  Миша  показал рукой,--  прыгнуть  вниз
головой.
     --  Нет,-- возразил Коля,--  вниз  головой  я прыгать не буду. Прыгнуть
просто -- могу.
     -- Нет,-- заорали все на него,-- ты должен прыгнуть вниз головой!
     -- Ты что -- боишься? -- спросил его Миша.-- Я думал -- ты смелый.
     Коля молчал. Он боялся сломать шею.
     -- Если  не прыгнешь, получишь морковок и банок в два раза больше,  чем
вчера. И еще кое-что придумаем,-- сказал цыган.
     -- Ладно, согласен,-- сказал Коля.
     Он решил прыгнуть с вытянутыми вперед руками.
     Ему завязали  глаза, и  он  встал  на  стол, потом на  ощупь ступил  на
табурет.
     -- Приготовиться,--  сказал  цыган,-- считаю до  трех -- и прыгай. Раз,
два, три!
     Коля нырнул вниз головой с вытянутыми вперед руками.  Он ожидал удара о
жесткий пол, но упал на мягкое одеяло -- его за четыре конца держали парни.
     -- Ну что, надо  сказать  --  парашютист ты  неплохой,-- подбодрил  его
Миша, хлопнув ладошкой по шее.
     И третье желанье исполнил Коля: послал на три буквы дубака.
     После  обеда  Колю  повели  снимать  отпечатки пальцев. Это  называлось
играть на  пианино.  Потом его  сфотографировали  на личное дело  и  закрыли
обратно в камеру.
     Вторая ночь, как и первая, прошла в кошмарных снах.
     На следующий день после завтрака был обход врача.
     -- Есть больные? -- спросил надзиратель, широко распахнув дверь.
     Парни  увидели  полнеющую молодую женщину  в  белом  халате  и в  белом
колпаке. Она была пышногрудая, привлекательная.
     -- Нет  больных, что  ли? -- переспросил надзиратель и  стал  затворять
дверь.
     -- Есть! -- заорал цыган и выскочил в коридор.
     Через минуту он вернулся, неся в руке две таблетки.
     -- Ну что,-- спросил Миша,-- не обтрухался?
     Цыган от удовольствия закрыл глаза, открыл и с сожалением сказал:
     -- Да, неплохо бы ее. Полжизни б отдал.
     -- Ну и отдай,-- вставил Миша,-- а завтра помри.
     Ребята засмеялись.
     И   тут   они   рассказали   Петрову   --   а  это  рассказывали   всем
новичкам-малолеткам,--как ее  однажды чуть не  изнасиловали.  Возможно,  это
пустили тюремную "парашу".
     Был  очередной  медосмотр.  Надзиратель  открыл  камеру,   и  малолетки
выходили к врачу.  Но тут  в дверь  коридора постучали,  и надзиратель ушел.
Парни, не долго думая, затащили врачиху в камеру и захлопнули дверь. Каждому
хотелось  быть  первым.  Они  отталкивали  друг  друга,  но тут  надзиратель
подоспел. За попытку всем добавили срок.
     -- Газеты,-- послышался ласковый голос.
     Этот  голос был для малолеток как  отдушина. Надзиратели и  хозобслуга,
открывая кормушки, кричали. А у почтальона  крика  не  получалось. Говорили,
что она дочь начальника тюрьмы.
     -- Федя,-- смеялся Миша,-- женись на ней -- и начальник тебя освободит.
     И   потянулись   для   Коли   невыносимо   длинные   дни,   наполненные
издевательством и унижениями.
     Если Коля днем засыпал, ему между пальцев ног вставляли обрывок  газеты
и  поджигали.  Пальцы  начинало жечь,  он  махал  во  сне  ногами,  пока  не
просыпался. Это называлось велосипед. Был еще самосвал. Над спящим на первом
ярусе  привязывали на тряпке  кружку  с водой и  закручивали. Раскрутившись,
кружка опрокидывалась и обливала сонного  водой. Эти игры не  запрещало даже
начальство,  потому  что спать  днем в  тюрьме не  полагалось.  Еще  спящему
приставляли  горящий  окурок к ногтю большого  пальца ноги. Через  несколько
секунд  ноготь  начинало жечь.  Это  было  нестерпимо  больно. Больнее,  чем
велосипед.
     И  еще было одно занятие в камере, которое развеивало малолеток, это --
тюремный  телефон. Если по трубам отопления раздавался стук, сразу несколько
парней  прижимали ухо к горячей трубе или  к перевернутой вверх дном кружке.
Слышимость была отличная, даже лучше, чем в городской телефонной сети.
     Петров жил в тюрьме около недели, когда к ним  наконец заглянул старший
воспитатель,  майор Замараев.  Он  остановился посреди камеры и  обвел  всех
смеющимся взглядом.  Ребята поздоровались  и теперь  молча стояли,  глядя на
Замараева. Он был в черном овчинном полушубке, валенках, в форменной шапке с
кокардой. Лицо от мороза раскраснелось.
     -- Так, новичок, значит,-- сказал он, разглядывая Колю.-- Как фамилия?
     -- Петров.
     -- По какой статье?
     -- По сто сорок четвертой.
     -- Откуда к нам?
     -- Из Заводоуковского района.
     Майор, все так  же  посмеиваясь, скользнул  взглядом  по  камере, будто
чего-то выискивая.
     -- Кто сегодня дневальный?
     -- Я,-- ответил Коля.
     -- Пол мыл?
     -- Мыл.
     -- А почему он такой грязный?
     Коля промолчал.
     -- На столе пепел, на полу окурок.-- Майор показал пальцем чинарик.
     Окурок бросили на пол, после того как Коля помыл пол.
     -- Один рябчик.-- И майор поднял палец вверх.
     Коля смотрел на старшего воспитателя.
     -- Не знаешь, что такое рябчик?
     -- Нет.
     -- Это значит -- еще раз дневальным, вне очереди. Теперь ясно?
     -- Ясно.
     -- Прописку сделали?
     Коля молчал. Ребята заулыбались.
     -- Сделали, товарищ майор,-- ответил цыган.
     -- Кырочки получил?
     -- Получил,-- теперь ответил Коля.
     -- Какую кличку дали?
     -- Камбала,-- ответил Миша.
     Майор улыбнулся.
     -- Вопросы есть? -- Только теперь воспитатель стал серьезным.
     -- Нет,-- ответили ребята.
     Майор ушел.
     --  Вот  так. Камбала,  от Рябчика рябчик  получил. Для начала неплохо.
Завтра будешь опять дневальный,-- сказал Миша.
     Оказывается, у  старшего  воспитателя  кличка  Рябчик.  Иначе никто  из
малолеток за глаза его не называл.
        "2"
     Стояла злая зима.  Коля только  один  раз  сходил  на  прогулку, сильно
замерз, и больше идти желания не было.
     На тюремном дворе  было десять прогулочных двориков. Малолеткам  в день
гулять было  положено два  часа а  взрослым --  один. Но  в морозные  дни ни
малолетки, ни взрослые  больше  двадцати  -- тридцати  минут не выдерживали.
Замерзнут -- и в камеру.
     Прогулочные дворики, как и стены туалетов, были обрызганы раствором под
шубу.  Над  некоторыми  двориками была натянута  сетка, чтоб заключенные  не
могли перекидываться записками, куревом, да мало ли еще чем.
     После обеда открылась кормушка, и надзиратель крикнул:
     -- Петров, приготовиться с вещами!
     Колю забирали на этап.  "Слава Богу. Наконец-то",--  подумал он  и стал
сворачивать постель.
     --   Ну,   Камбала,   на   двести   первую   тебя   {sup}1{/sup}.[{sup}
{/sup}{sup}1{/sup}  Статья 201  Уголовно-процессуального  кодекса--имеется в
виду  закрытие  следственного дела.] Когда  приедешь  назад,  просись в нашу
камеру. С тобой веселей,-- сказал цыган.
     "Вот пес,-- подумал Коля.-- Чтоб ты сдох, хер цыганский". Но сказал:
     -- Конечно, буду проситься.
     Коля сдал постель на склад и переоделся в вольную одежду.
     Этапников сводили в баню и закрыли на первом этаже в этапную камеру. До
ночи им нужно отваляться на нарах, а потом -- на этап.
     В полночь этапников  принял конвой из  солдат, ошмонал, и повезли их на
вокзал.
     И  вот  -- снова "столыпин". Вроде бы такой же  с виду  вагон, а внутри
одна  перегородка от  пола  до потолка  сплетена,  как паутина,  из  толстой
проволоки. Если  б  Коле когда-нибудь раньше показали вагон, в котором возят
заключенных,  он  подумал  бы,  что такой  вагон предназначен  для перевозки
зверей.
     Вагон,  слава  Богу, не был  забит до отказа, и Коле нашлось место. Два
часа езды -- и Петров в Заводоуковске. В родной КПЗ.
     Новое здание милиции построили незадолго до  того,  как посадили  Колю.
Знание было двухэтажное, а полуподвальное помещение занимала КПЗ. В ней было
пять камер. Начальник  КПЗ вместе с дежурным закрыл заключенных в  камеры, и
Коля, разостлав одежду на нарах, бухнулся на нее.
     В этот день к Бородину -- начальнику уголовного розыска,  который вел у
него следствие,-- Колю не вызвали.
     Коля  жил в селе Падун,  что в  пяти  километрах  от  районного центра,
города Заводоуковска.
     Село  Падун возникло  в  конце семнадцатого  или  начале восемнадцатого
века. В двадцатых годах восемнадцатого века винокуренный завод, как он тогда
назывался,  уже  выдавал  продукцию. Во  время  восстания Емельяна  Пугачева
каторжные и работный люд  винокуренного  завода первыми в Ялуторовском уезде
взбунтовались.  Падун  стал  разрастаться в девятнадцатом веке, когда  через
него прошел  новый,  более  прямой,  большой сибирский тракт. Самое название
села  коренные жители  объясняли  по-разному.  Одни  говорили,  что так  его
назвали  потому,  что когда  при  царе-батюшке гнали  по  сибирскому  тракту
революционеров, то многие  падали  от усталости  и умирали.  Потому и Падун.
Другие говорили,  что название села происходит от слова "впадина", в которой
раскинулся Падун.
     Павел Поликарпович Быков, сосед Петровых, рассказывал Коле:
     "Спиртзаводом в Падуне раньше, до  революции, владел Паклевский.  Ты на
поездах все ездишь, слыхал, наверное, станцию около Свердловска, Талицу. Так
вот, она раньше Паклевской называлась. И жил сам Паклевский там, а сюда раза
два в год заявлялся. Здесь, без него, заводом руководил управляющий. Дом его
стоял--я еще застал  этот дом  --  около  пруда, примерно на том месте,  где
барак  сейчас  гнилой стоит.  Дом его  богатый,  роскошный был. Дворец  да и
только. Мраморные ступени вели от  дома к  пруду.  Оранжерея  рядом, зимой и
летом  -- цветы. А потом и  дворец, и ступени, и всю оранжерею выкорчевали и
барак построили. Барак-то скоро сгниет, а дворец бы по  сей день стоял.  Чем
он им помешал?
     А  дом большой,  что по  Революционной стоит, на нем табличка  с  годом
постройки еще целая, в тыща восемьсот двенадцатом году построен. Этот дом до
революции  занимал один кучер. Сейчас в нем живет восемь семей. Да и вообще,
все старинные дома стоят как  новенькие, а новые сгниют скоро. Возьми старую
школу, больницу,  детский сад -- все эти дома Паклевского, все они в прошлом
веке построены и будут еще  стоять о-е-ей! А склады спиртзавода!  Колька, ты
знаешь, сколько им лет? Нет, не знаешь! Им более двухсот! А они как игрушки!
Хрунов хотел расширить школу,  снести склады, но  ему отказали. Эти склады в
Москве на учете числятся. Никому не дадут их снести. Да и пруд сам взять бы.
Он раньше знаешь какой чистый был. В нем рыбы полно водилось. А потом в него
стали отходы со спиртзавода сбрасывать, и вся рыба передохла. Зачем они  еще
и в пруд  отходы сбрасывают, я  по сей день  не пойму. Бардянки {sup}2{/sup}
[{sup}2{/sup}  Бардянка--речка  длиной не более километра, по  которой текут
отходы спиртзавода.] им, что ли, мало? Один карась и ужился.  Его сивуха  не
берет. Он пристроился. Проспиртовался.  Живучий ведь, а, карась! Раньше, при
Паклевском, за прудом следили, чистили его. Особенно ключи. Ты  ведь знаешь,
доски  гнилые  от ключей  все  еще целые. А  вода по лоткам текла.  И  лотки
кое-где  еще  есть.  Да  и после войны женщин со спиртзавода  посылали ключи
чистить. Так  они, заместо того чтоб ключи чистить, ягоды собирали, грибы, а
потом на солнышке пузо грели.  Так и  запустили  пруд.  Я всю Европу прошел,
каких  только  мест не  видел  красивых,  но  красивее  нашей  местности  не
встречал. Сейчас зима, не знаю,  доживу ли  до весны, хочется перед  смертью
вдоль пруда пройтись и  по лесу тоже.  Меня так туда  тянет.  Что  за чудную
природу Бог создал в Падуне".
     Летом 1885  года  во  время путешествия  по Восточной Сибири  в  Падуне
останавливался  Д.  Кеннан   {sup}3{/sup}.[{sup}   3{/sup}   Кеннан   Джордж
(16.2.1845,  Норфолк, штат Огайо,--10.5.1924, Элбертон, штат Нью-Джерси)  --
американский журналист несколько раз бывал  в России и  прожил в ней в общей
сложности  более  пяти лет.  После  поездки в 1865 году в  Сибирь по заданию
американской телеграфной компании написал книгу "Кочевая жизнь в  Сибири", В
1885-- 1886 годах  совершил путешествие  в  Восточную Сибирь, целью которого
было  изучение  пересыльной  системы  и  жизни политических  преступников  в
забайкальских рудниках.  Собрав богатый материал,  он написал и в 1889--1890
годах  опубликовал  книгу "Сибирь  и  ссылка", которую  тут  же перевели  на
русский и другие языки. В 1906 году книга "Сибирь и ссылка"  была напечатана
в  Санкт-Петербурге  в  издании В. Врублевского В 1902 году  он издал  книгу
"Народные рассказы  о Наполеоне" --  перевод  русских легенд  и  фольклорных
материалов о  французском  нашествии  1812 года. (Из  справочников.)]  В его
книге  "Сибирь и ссылка" о Падуне есть такая страница: "Приблизительно в ста
верстах от Тюмени, за деревней Заводо-Уковкой, мы провели  два часа в имении
богатого  сибирского  фабриканта  Колмакова, к которому один из моих русских
друзей дал  мне письмо.  Я  был немало поражен, встретив в  этом  уголке,  в
стороне от  цивилизованного мира, так много комфорта, вкуса и  роскоши.  Дом
представлял  собою двухэтажную  виллу,  обширную  и  удобно расположенную  и
обставленную. Из окон открывался вид на  пруд и тенистый  сад с  извилистыми
дорожками,  тенистыми беседками, длинными рядами земляничных  и  смородинных
кустов  и  душистыми  клумбами. На  одном  конце сада находилась  оранжерея,
полная  гераней,  вервен,  гортензий,  кактусов,  лимонных  и   померанцевых
деревьев, ананасов и других видов тропических  и полутропических растений, а
сейчас  же  подле  нее теплица, полная огурцов и  мускатных дынь. В середине
возвышался зимний сад. Этот маленький  хрустальный дворец  представлял собою
рощицу  из бананов  и  молодых  пальм,  между которыми  извивались тропинки,
окаймленные куртинами  цветов; гам и сям среди этого волшебного  сада стояла
садовая скамейка или удобное кресло. Деревья, цветы и  кустарники росли не в
горшках,  а  прямо  на  земле.  Нам  казалось,  что  мы  были  перенесены  в
тропические края.  "Кто  бы мог подумать,--  сказал  г. Фрост, опускаясь  на
скамейку,-- что  мы  будем  отдыхать  в Сибири под  сенью  бананов и пальм".
Сделав прогулку в прелестный  парк, примыкавший к саду, мы вернулись назад в
дом, где нас  ожидал  уже  холодный ужин,  состоящий  из  икры, маринованных
грибов, дичи, белого хлеба, пирожных, земляники, водки, двух или трех сортов
вина и чаю".
     В двадцати километрах от Падуна  находится село Новая Заимка, в котором
родилась и  выросла  мать Коли, Аксинья Александровна Мареева.  Новая Заимка
была  основана позже  Падуна, и прадед  Аксиньи Александровны в числе первых
переселенцев построил большой пятистенник.
     Самыми  богатыми в  Новой  Заимке были  Чанцовы.  Перед  революцией они
начали  строить  мыловарню,  которую  закончить  не  успели.  А  на  большие
осиротевшие котлы,  в  которых должно  было вариться  мыло,  бегали смотреть
местные ребятишки, среди которых была и маленькая Ксюша.
     Весной 1918 года Чанцовы из Новой Заимки сбежали, оставив революции все
движимое  и  недвижимое,  которым  тут  же  воспользовались   работные  люди
Чанцовых. Были они  из соседней деревни Федосовой, куда и свезли  движимое и
пустили с молотка. Мареевы купили у чанцовских работников  красивую  шаль  и
овчинный полушубок.
     Летом 1918 года  белая  гвардия  торжественно вступила в  Новую Заимку.
Впереди отряда шел высокий,  черный, с  закрученными усами офицер, попыхивая
длинной  трубкой.  Напротив дома Мареевых  усатый  офицер  окликнул  молодую
женщину, которая несла воду.
     Это была Ненила Попова, соседка Мареевых.  Их дом стоял напротив. Сразу
после революции,  когда свергли  царя, Ненила решила свергнуть и  нелюбимого
мужа.  Она подпалила амбар, в котором спал муж. Амбар сгорел, но муж из огня
сумел выскочить, и Ненилу арестовали, беременную ее погнали этапом в Тюмень.
Этап  сопровождали  крестьяне с винтовками  от  д