то Бог услышал Глаза:  на другой день его забрали на этап.
Какая  радость! Конец карцеру!  Да здравствует родная КПЗ!  "Улица, улица, я
увижу тебя из окна "воронка"!".
     Глаза привезли в милицию на закрытие дела. В кабинете  сидели Бородин и
следователь прокуратуры Иконников. Иконников еще больше поседел.
     Глаз щелкнул каблуками:
     --  Солдат армии войска польского  прибыл.-- И без  приглашения  сел на
стул.-- Федор Исакович, что же вы Пальцева Юру, друга своего и соратника, на
полтора года упрятали! Не-хо-ро-шо.
     -- Ты с ним сидел? -- спросил Бородин.
     -- Я вот  снял с него тельняшку и галифе, обратили внимание? В тюрьме у
Юры житуха плохая. Зашибают его. Переживает он сильно и почти ничего не ест.
Боюсь, помрет с голоду. Не выдержать ему полтора года.
     -- Ты же выдержал.  Скоро  полтора года будет. Выдержит  и он.  Бородин
вышел.  Иконников  стал   брать   у  Глаза   последние  показания.  Прижатый
признаниями Мишки  Павленко, Глаз  признался в совершении разбоя. Он  только
сказал, что преступление они  совершили вдвоем,  с Генкой Медведевым.  Робки
Майера с ними не было.
     После допроса Глаза  завели в  кабинет  начальника  милиции.  Начальник
милиции сидел за столом,  за  другим  -- Бородин. Около  окна стоял прокурор
района и курил.
     -- Ну как, Колька, твое здоровье? -- улыбнулся прокурор.
     --  Как здоровье? Вы  лучше скажите, что  Колесову  будет за то,  что в
малолетку стрелял?
     -- Колесову дали строгий выговор за то, что он тебя не убил.-- Прокурор
беззлобно рассмеялся.
     Закрытие дела  Глаз  подписал.  Со следствием он  согласен. На этот раз
уголовный розыск сработал четко и претензий у него не было.
     Мент  повел Глаза  в камеру, обнявши  его -- он боялся,  чтоб  Глаз  не
ломанулся, когда  они будут  проходить  мимо  выхода.  Пока мент вел  его по
коридорам, Глаз шарил в  карманах его кителя прямо на виду у посетителей. Он
вытащил у  него  пачку  "Беломора" и  с  ней зашел в камеру. Угостил  зеков.
Похвастал, где взял пачку.
     В камере была интересная личность --  рецидивист Никита. Из  пятидесяти
лет  он около  половины  просидел  в  лагерях  и  чего  только  о  зонах  не
рассказывал. Заговорили об Александре Матросове.
     -- Прежде чем базарить об Александре Матросове, надо знать, кто он был.
Он в зоне сидел, на малолетке. В Уфе. Его там страшно зашибали. Вон спросите
у Глаза, как на малолетках  ушибают.  Там все на  кулаке  держится. Так вот,
Сашу в зоне били по-черному. Он с полов не слазил. И рад был, когда на фронт
попал. Я с ним в одной зоне не был. Но кент мой, Спелый, с ним вместе в  Уфе
сидел.  И  он  рассказывал,  как  опустили  в зоне  пацана.  Вас  бы  вот  с
годик-другой   подуплить,  а  потом  отправить  на  фронт  и  отдать  приказ
уничтожить дот. А ведь как получается: парня  били в зоне, а потом, когда он
совершил подвиг, эту зону, где у него здоровье отнимали, назвали его именем.
Уфимская малолетка  имени Александра Матросова {sup}2{/sup}. [{sup}2{/sup} В
настоящее  время  уфимская  воспитательно-трудовая  колония имени Александра
Матросова   расформирована.   На  ее  территории  создан   учебный  комбинат
управления внутренних дел.] Знаешь, Глаз, эту зону?
     --  Знаю,-- ответил он,-- я в Одляне сидел, а Матросова от нас недалеко
была. Она показательная. У нас кулак сильный был, а в матросовской, говорят,
еще сильнее.
     Однажды,  когда  заключенных  повели на  оправку,  Глаз увидел в конвое
старшего лейтенанта Колесова. Глаз шел последним.  За ним следовал  Колесов.
Глаз обернулся.
     -- Я думал, по тебе панихиду справляют. Живучий ты, падла.
     Колесов дождался,  пока  заключенные зашли в камеру, и  дернул Глаза за
руку.
     -- Стой! Ты, сволочь, если будешь так говорить,  я тебя,-- он судорожно
схватился  за кобуру,  расстегнул ее,  но  вытаскивать  пистолет не  стал,--
пристрелю.
     Глаз зашел  в камеру  и подумал: "Вот сука, даже обругать  его,  козла,
нельзя. Псих он, что ли? Еще и правда пристрелит".
     Вскоре  Глаза забрали на этап, В тюрьме  его бросили в старинный корпус
на третий этаж,  в  угловую  камеру  к взрослякам.  В камеру  набили столько
народу, что и на полу места  хватать не стало. Среди новичков было несколько
бичей.  С самым молодым  из них Глаз часто  разговаривал.  Он был тюменский.
Несколько лет нигде не работал, разъезжая по городам. Но от Тюмени он далеко
не уезжал.  Его в камере прозвали ББС  -- бич ближнего  следования. ББС было
двадцать с  небольшим.  Он  был высокий,  крепкий парень.  Жажда приключений
тянула его в поездки.  Он курсировал в  Свердловск, Челябинск,  Омск.  Потом
возвращался  домой.  К  матери. Отсыпался,  отъедался  и  снова  уезжал.  За
бродяжничество его наконец посадили.
     Другой бич в  камере был  лет  тридцати пяти.  Он  разошелся  с  женой,
оставил ей  квартиру  и  стал  бродяжить. Он  объехал пол Советского  Союза,
добывая  на  еду  случайными заработками.  Этого бича  прозвали  БДС --  бич
дальнего следования.
     Но был в  камере бич бичам, лет сорока разбитной мужчина, объехавший за
свою жизнь все республики. Не было места на карте, где  бы он не был. Этот в
отличие от других на работу иногда устраивался, чтоб была отметка в трудовой
книжке  и в паспорте. Бродяжил  он более  десяти  лет.  Он был  черный,  как
негр,-- его нажгло солнце юга. На лето он чаще  приезжал в Сибирь, а на зиму
отчаливал на юг, к теплу. Он гордился тем, что бродяжил и мог в  камере дать
отпор любому. Бичей в тюрьме  не любили. Они были  все грязные, и  у многих,
когда с  них состригали шевелюры, копна волос  на полу шевелилась от вшей. В
камере   с  ними  никто   не  кентовался.  Бичи  были   посмешищем  зеков  и
надзирателей. Прожженного бича прозвали  БОН  --  бич особого назначения. По
виду никто не мог сказать, что он бич. Одевался он не хуже  других, и вшей у
него не было.
     Говорили, что старые, немощные бичи на зиму стараются попасть в тюрьму,
где их будут кормить. А к  лету они  выйдут на свободу. Так  это было или не
так,  но Глаз таких бичей не встречал, кто бы добровольно  пришел  в тюрьму.
Еще  про бичей  говорили, что,  когда  осенью  1967 года  объявили амнистию,
многие бичи плакали. На зиму их выгоняли на улицу.
     В  камере  сидел  мужчина из Голышманова.  Украинец.  Дима Моторный. Он
попался за частнопредпринимательскую  деятельность. На свободе он работал  в
телерадиоателье. Дима писал стихи. Как-то Моторный написал стих про  бичей и
дал  прочитать Глазу. Глазу  стих понравился, он  за день выучил его  и стал
громко читать:
     Над Тюменью утро наступает,
     И мороз становится сильней,
     С теплотрасс на промысел вылазят
     Оборванных несколько бичей.
     Главный бич остался в теплотрассе,
     Он боится выйти на мороз,
     Молодым бичам дает приказы,
     Чтобы долю каждый ему нес.
     Много здесь, в Тюмени, предприятий,
     Где начальство радо всем бичам,
     Нет условий для своих рабочих,
     А бичами выполняют план.
     Так, в тюменском мясокомбинате
     На работу всех бичей берут
     Без прописки и без документов
     И расчет им сразу выдают.
     Кроме денег, здесь бичам приволье,
     Колбасы хоть вволю поедят
     И еще берут мясопродукты,
     Чтоб на водку просто променять.
     Надо вам кончать, бичи, бродяжить,
     На исходе ведь двадцатый век,
     Приобщайтесь вы к нормальной жизни.
     Как живет советский человек.
     Зеки забалдели. Над бичами  ловили  "ха-ха".  Сильнее всех бичей глотку
драл БОН.
     --  Ты про себя напиши!  Что ты про нас пишешь?  Бичи  стали ненавидеть
Глаза.
     Глаз расписался, что числится за прокурором, а потом -- за судом, и его
повезли на суд.
     В  этапке он  встретился с Геной  Медведевым,  а  Робки Майера не было.
Значит, решили они, его отправили раньше. С Геной он  договорился, что кражу
в старозаимковской школе Гена берет на себя.
     В  КПЗ их посадили в  разные камеры. Глаз  попал к  знакомым по прошлым
этапам.  От них он узнал, что сын начальника  управления внутренних  дел  за
изнасилование попал в тюрьму. Роберт сидел через стенку.
     Вечером  дежурный по КПЗ сказал, что  завтра им на суд. Перед сном Глаз
побрызгал на брюки воды, расстелил их  на нары,  положил на них пальто и лег
спать.  Утром он  вытащил их из-под  себя  --  брюки  кое-где морщились,  но
стрелки делали вид. После завтрака Глаз  закурил и стал ждать, когда крикнут
на выход. Вот и голос дежурного.
     -- Ну, сколько тебе дадут,-- спросили мужики,-- как думаешь?
     Глаз окинул камеру взглядом, явно не желая отвечать, знал -- влепят ему
чуть не на всю  катушку.  Он  посмотрел на стены,  дверь, потолок, остановил
взгляд на  стене.  Там  то ли кровью,  то  ли краской  была  жирно  выведена
восьмерка. Он указал на нее пальцем:
     -- Вот сколько.
     Робку выпутывать Глазу с Генкой не пришлось: на следствии он признался.
Глазу  и  Роберту  отшили  статью восемьдесят девятую,  а  всем  троим сняли
девяносто шестую  по  амнистии. Приговор был  справедлив: Глазу--восемь  лет
усиленного  режима, Роберту--семь, а Гене -- шесть. У Глаза и Роберта первое
наказание -- по три года -- вошло  в новый  срок. До звонка Глазу оставалось
шесть с половиной.
     В  этот  день  он  мало  разговаривал с  мужиками.  Лежал  на  нарах  и
переживал. Хоть он и ждал, что ему примерно столько дадут, но все же до суда
он  был  веселый.  Срок --  восемь лет --  парализовал  на  некоторое  время
резвость Глаза.  Надо теперь  привыкнуть. Все же  восемь лет. Глаз посчитал,
сколько  же  ему  будет,  когда  он  освободится.  Выходило двадцать  три  с
половиной.  Вера, конечно,  к этому времени  выйдет замуж.  И  у  нее  будет
ребенок. "Эх ты, Вера, Верочка, я тебя  потерял. Никогда ты не будешь  моей.
Но  ничего, может, она к этому времени и не  выйдет замуж. Ей тогда будет...
так, двадцать два года. Ведь не все же до двадцати двух выскакивают. Бывает,
и в  тридцать  лет  в первый раз замуж выходят.  Конечно, она тогда будет не
девушка. Да ведь она красивая, ее, конечно,  возьмут  замуж. Не просидит она
до двадцати двух".
     Он  закрыл  глаза, представил Веру, и  ему захотелось взять ее  смуглую
руку  в свою.  Но  даже  в мечтах его рука  не может дотянуться до  Веры. Он
делает последнее  усилие и вот...  коснулся! Он  держит  в своей,  он гладит
Верину  руку.  Но Вера  непроницаема,  она не  улыбается, она  с  удивлением
смотрит  на  него. "Боже,-- подумал Глаз,-- когда же  я наяву возьму тебя за
руку?.. Верочка,-- повторял  он  это имя как  заклинание,--Вера!.." Когда он
думал о Вере, в его мыслях не пробегало ни одного блатного слова.
     Так прошел день. Первый день после оглашения приговора.
     "Восемь лет,-- подумал Глаз, когда утром проснулся.-- Ну и х..  на вас.
Отсижу".
     После обеда дверь камеры открылась. На пороге стоял, закрыв проем двери
массивным телом, начальник КПЗ старший сержант Морозов.
     -- Петров,-- сказал он,-- мы сейчас к вам  малолетку посадим, смотри не
учи его чему не надо и не смейся над ним. Он с деревни. Первый раз попал.
     Новичок в камере -- это  свежий глоток  воздуха.  Новичок -- это  воля.
Новичок, а если  он  по  первой  ходке да  еще деревенский да смешной,-- это
"ха-ха" до колик в животе.
     Морозов  освободил проем,  и в камеру  шустро вошел  старик.  Он был  в
расстегнутом  зимнем  пальто, в  руках держал  шапку. Камера  встретила  его
взрывом хохота. Глаз быстрее пули соскочил с нар и кинулся к деду.
     -- Дедуля, родной, здравствуй! За что тебя замели?
     -- Замели?  -- переспросил дед, шаря по камере  бледными, выцветшими  и
плохо видящими глазами.-- По сто восьмой я.
     -- По сто восьмой! За мокрое, значит,-- тише сказал Глаз и попятился от
старика.
     -- Ты не пугайся, внучок, я только по первой части.
     -- А-а-а, я-то думал, ты по второй.
     Морозов закрыл дверь, но от нее не отошел, а  стоял  и слушал. Он любил
пошутить и подобные сцены никогда не пропускал.
     -- Ты че, дедуля, старуху хотел замочить? -- спросил Глаз.
     -- Не-е, молодуху. Старуху-то я давно похоронил. Царство ей небесное.--
Старик снял пальто и расстелил на нарах.
     -- Дедуля, а тебя что, с Севера пригнали?
     -- Что ты?
     -- Да на дворе лето, а ты в зимнем пальто.
     -- Перин в каталажках еще не стелют. Лежать-то на нарах жестко.
     -- О-о, ты продуманный дед.
     Дедуля заулыбался.
     -- Так скажи, за что же тебя? -- не унимался Глаз.
     Дед сел на нары.
     -- Да соседку свою, Нюрку, из ружья пугнул.
     -- Вот это да, дед! Ты в камеру с собой ружье не принес?
     -- Не-е.-- Дед засмеялся.
     -- Что же ты на Нюрку-то осерчал?
     -- Я  на разъезде живу. У меня кроликов  полно. Болыпе сотни. Летом они
разбежались по лесу  и  шастали, как зайцы.  А Нюрка с хахалем ловили их. Да
хер с имя, не жалко мне их. Но  они  же мне  и сто  грамм никогда не нальют,
даже если я и  с похмелья. А тут  я напился. Крепко. Смотрю -- идет Нюрка. Я
взял ружье  да и  на крыльцо. И трахнул перед ней в  землю. А одна  дробина,
окаянная, в м.... залетела.
     Зеки от смеха затряслись на нарах, а Глаз сказал:
     -- Тебе еще одна статья будет.
     -- Какая?
     -- Сто семнадцатая.
     В камере опять загоготали.
     -- Это что за статья? Я новый кодекс не знаю.
     -- Это, дедуля, из-на-си-ло-ва-ние.
     Дед понял шутку и засмеялся.
     -- Дедуля,  ты сказал,  что новый кодекс не знаешь.  А  ты  что, старый
хорошо знал?
     -- Старый? Знал. Старый все знали.
     -- Ты в первый раз попал?
     -- В первый...--дед сделал паузу,--до войны.
     В камере опять засмеялись.
     -- Охо! Ты сколько лет в тюрьме не был. Соскучился, наверное?
     -- Аха. Все спал и ее, родную, видел.
     -- Так, значит, ты еще до войны сидел.
     -- Сидел. И до той и до этой.
     -- До какой той?
     -- Да что с германцем была.
     --  А,  четырнадцатого  года. Вот  это да! -- воскликнул Глаз.-- Неужто
правда? А в каком году тебя в первый раз посадили?
     -- В девятьсот пятом.
     -- А сколько ты всего раз в тюрьме был?
     -- В тюрьме я три раза был. Да раз в Красной Армии.
     -- А с какого ты года?
     -- С тыща восемьсот восемьдесят девятого.  Я  взял обязательство до ста
лет жить.
     -- В тюрьме, что ли?
     -- Почему в тюрьме? Я еще освобожусь. Поживу на свободе. Девок попорчу.
Отмечу сто лет -- и тогда на покой.
     -- Это что, дед, тебе в этом году восемьдесят было?
     -- Будет. В тюрьме буду праздновать. Я родился в октябре.
     С приходом деда в камере  стало веселее. Дед болтал не меньше Глаза. За
свою жизнь он отсидел около пятнадцати лет, и тюрьма для него -- дом родной.
     -- Дед,-- спросил как-то Глаз,-- а ты на войне воевал?
     -- Нет. Меня в тридцать седьмом посадили.
     --  Слушай, дедуля.  Первый  раз  ты  попал в тюрьму в девятьсот пятом,
второй  --  в  четырнадцатом,  третий  --  в  тридцать  седьмом.  Что же это
получается? Перед войной ты в тюрьму садился, чтоб живым остаться?
     -- А  ты  как  думал.  В  тюрьме  я  от  мобилизации  освобожден.-- Дед
засмеялся.
     -- Дедуля, а расскажи, как ты в Красной Армии воевал.
     -- Я у Буденного воевал.-- Дед оживился.-- Когда меня стали забирать, я
взял с собой фотографию. Я на ней вместе с Буденным.
     -- Так что, фотография здесь, в КПЗ?
     -- Здесь.
     Глаз  метнулся  к  дверям.  Постучал.  Позвал  начальника  КПЗ.  Пришел
Морозов.
     -- Слушай, Валентин. Дед говорит, что воевал вместе с Буденным и у него
с собой фотография есть. Правда это?
     -- Правда.
     -- Покажи фотографию.
     -- Да ну тебя.
     Вся камера стала просить  Морозова,  и Валентин сдался. На фотографии и
правда дед был сфотографирован с Буденным и красноармейцами.
     -- Мы с Буденным не только вместе воевали, но и по девкам ходили.
     -- С Буденным?!
     -- С Буденным.
     -- По девкам?
     -- По девкам. Я его старше был. Буденный-то меня моложе.
     -- Так слушай, дед. Тебе все же статью сто семнадцатую  пришить надо. С
Буденным ты вместе девок портил. Это что  же, если возбудят против вас дело,
Буденный будет твоим подельником? Это неплохо. Пиши  явку с повинной. Так  и
так, с  Буденным  мы  девок  того.  Тебе  все  равно  за это  срок не дадут.
Буденного-то не тронут, и он тебя вообще отмажет. И ты на волю выйдешь.
     Перед этапом Глазу дали свиданку. Он  повидался с  матерью и отцом. Они
принесли ему здоровенный кешель еды. И через день его отправили в тюрьму.
     В тюрьме Глаза посадили  во вновь сформированную камеру  шустряков. Она
находилась на  первом  этаже  трехэтажного корпуса,  где  сидели  смертники,
особняки, строгачи. В камере были два знакомых  парня: Масло  и  Подвал. Они
встретили его без особой радости, поздоровались за руку и спросили,  сколько
дали.
     Камера была сырая. Сводчатые  потолки  наводили  тоску. Казалось,  тебя
заперли  в средневековую  башню и  придется сидеть  всю жизнь. Ребята решили
вырваться из  этой мрачной камеры любыми средствами. Если  их  не переведут,
они устроят бардак, перевернут все шконки, побросают  в кучу матрацы, а если
и  после  этого не переведут, разобьют в раме стекла, сломают  стол, вышибут
волчок  и все вместе будут барабанить в дверь.  Так предложил Глаз, и ребята
согласились: или для всех карцер, или другая камера.
     Вечером во время поверки Глаз спросил у корпусного с шишкой на скуле:
     -- Старшина, что же нас в такую камеру, как рецидивистов, заперли?
     -- А ты и есть рецидивист.
     -- Я не рецидивист, я малолетка.
     -- Дважды судимый, восемь лет сроку -- без пяти минут рецидивист.
     -- Старшина, доложи завтра утром начальству, что я и вся камера просим,
чтоб нас отсюда перевели. В любую камеру. Кроме первого этажа.
     -- Ишь ты, сукач, чего захотел.
     -- Что, что ты сказал?
     -- Сукач, говорю.
     -- Это кто же сукач?
     -- Сукач -- ты.
     -- Я не сукач, ты -- сукач.
     Корпусной с дежурным вышли из камеры, а корпусной, выходя, все повторял
одно и то же слово: "Сукач, сукач, сукач".
     -- Что же это он тебя сукачом называет? -- спросил Масло Глаза.
     -- Поиздеваться, сволочь, захотел.
     Глазу было не по себе -- его назвали сукачом.
     На другой день Масло, сев на шконку Глаза, спросил:
     --  Глаз,  а  правда ты не сукач,  не наседка? Почему  это  тебя так по
камерам гоняют?
     -- Масло,  в натуре, ты  думай,  что  говоришь. Какой  я  наседка? Меня
вызвали с зоны и добавили пять лет. Ты что, охерел?
     Масло это сказал так,  чтобы потравить Глаза, авторитет Глаза в  тюрьме
его задевал.
     Когда  в камеру зашел старший воспитатель  майор Рябчик и ребята  опять
загалдели, что сидеть в этой камере  не хотят, что устроят кипеш, если их не
переведут, Глаз стоял и молчал.
     -- Ну, Петров, как дела? Что молчишь? -- спросил Рябчик.
     --  А  что мне говорить? Все сказано. Если нашу  просьбу  не выполните,
тогда заговорю я.
     --  Ишь ты, заговоришь. Ты что из себя блатного корчишь? Вспомни, как в
прошлом году,  когда ты сидел в тюрьме в первый раз, ты валялся на полу.-- И
Рябчик кивнул на дверь. Кивок можно было понять  так, что Глаз валялся возле
параши.
     -- Когда это я на полу валялся? -- повысил голос Глаз.
     -- А когда обход врача был, ты на полу лежал.
     -- А-а, да. Лежал я на полу. Но ведь я ради потехи лег, показать врачу,
что я больной и мне назад в камеру не зайти.
     --  Вот  видишь,  вспомнил.  А  говоришь --  не  валялся.  Разве  любой
уважающий себя урка ляжет на пол?
     Рябчик пошел на выход. Но перед дверью обернулся.
     -- Какой ты урка, ты утка, наседка,
     Дверь захлопнулась, и Масло сразу накинулся на Глаза:
     -- Вот и Рябчик говорит, что ты наседка. Да еще на полу валялся.
     Глаз был потрясен.  Рябчик, майор, старший воспитатель, тоже назвал его
наседкой. Что такое?  Будто все сговорились против него. Глаз сдержал гнев и
ответил:
     --  Ес