ас Господь.
     Сан Саныч мог поклясться, что  глаза  Валентины  Семеновны
наполнились  слезами.  Она  повернулась  и пошла своей дорогой,
гордо неся копну когда-то белых, а теперь уже совершенно  седых
волос.  Сан  Саныч остался в полном недоумении, хотелось задать
еще так много вопросов, но он не смог, не посмел удержать  свою
старенькую уходящую учительницу.

     Долго шли зноем и морозами,
     Все снесли и остались вольными,
     Жрали снег с кашею березовой
     И росли вровень с колокольнями.
     Если плач - не жалели соли мы,
     Если пир - сахарного пряника.
     Звонари черными мозолями
     Рвали нерв медного динамика.
                (Александр Башлачев)

     Вечером  Сан  Саныч внимательно рассмотрел найденную таким
странным образом тетрадь. На ней была мягкая  кожаная  обложка,
по   углам  исколотая  каким-то  острым  предметом,  словно  бы
покусанная котом. Сан Саныч держал  ее  в  руках,  рассматривая
покоробленые временем страницы, когда появился отец.
     - Какая занятная книжица. Откуда она у тебя, сын?
     - Валентина Семеновна дала почитать.
     - Ваша классная? Ты ее видел? И как она?
     - На вид нормально. Как и прежде, только постарела слегка.
     - Что-то я давненько ее не видел.
     - Кого? - Появилась на звук голосов мама.
     - Валентину Семеновну. Саша встретился с ней сегодня.
     Глаза  у  мамы  расширились,  она  схватилась  за лоб и со
стоном вышла из комнаты.
     - Тебе плохо? - Участливо засеменил следом отец, а в мозгу
Сан Саныча начали  возникать  и  роиться  какие-то  образы,  то
слабые  и  невнятные, то яркие и узнаваемые. Однако он стряхнул
наваждение и начал читать.
     "Июль 1957 года.
     Мне стукнуло полвека. По этому поводу  секретарши  сделали
грандиозный  банкет.  Целую  неделю  была  пыль  столбом  и дым
коромыслом... Полвека назад я появился на свет. За эти  полвека
я  достиг  вершины.  Вам  такое  и  не  снилось.  Я, сын нищего
армянского сапожника, вхожу  в  сотню  наиболее  могущественных
людей  страны...  Я  помню свое полуголодное детство. Постоянно
хотелось кушать. У матери нас было шестеро, я  последний.  Отец
умер,  когда  мне  было  пять.  Я  бегал в девчоночьих платьях.
Другой одежды в доме  не  было.  Соседские  мальчишки  дразнили
меня.  Что  может  быть  позорней? Я дрался, дрался беспощадно.
Именно  тогда  я  поставил  себе  цель,  и  я  добился  своего.
Мальчишки  дорого  заплатили  за  обидные  слова годы спустя. Я
ничего не прощаю. Не  способен  прощать.  Мать,  спохватившись,
пыталась  водить  меня  в  церковь.  Но было уже поздно. Я стал
лидером молодых бойцов революции.  Мы  с  богом  пошли  разными
дорогами.
     На  банкете  произносили льстивые заздравные речи и разные
славословия.  А  я  вспоминал   долгие   трудные   годы   моего
восхождения,  множество мыслимых и немыслимых препонов, которые
я преодолел. Я достиг вершины власти. И я одинок, в целом  мире
никому  не  нужен.  Так много я понимаю. Если меня расстреляют,
вот  прямо  на  этом  банкете,  сотни  и  сотни   людей   будут
радоваться,  я  знаю.  И  только  человек пять моих верных псов
искренне огорчатся. Огорчатся не  потерей  меня,  а  тепленьких
местечек и надежной крыши. Я им дал эту крышу. Сегодня читались
поздравительные  телеграммы.  Я же видел между строк то, что не
вошло  в  бравурный  барабанный  треск  речей.  Все  они,   эти
лицемерные ораторы, боятся и презирают меня. За то, что к своей
вершине  я  шел  напролом  и по головам и, если требовалось, по
трупам. Я кланялся и пресмыкался, разделял  и  властвовал,  был
хитрее,  умнее,  коварней  их.  Я  знаю  их  отношение  ко мне.
Секретарша  донесла,  подслушав  из-за  двери,  что  говорят  в
кулуарах:
     - Вы   помните?   У   начальника  через  неделю  юбилей  -
секретарша обзванивает  всех  насчет  банкета.  Нам  тоже  пора
готовить поздравление.
     - Да.  По  этому  поводу  можно сказать только одно. Самый
счастливый человек на свете - Римский Папа.
     - Папа Римский? Почему?
     - Потому, что  он  каждый  день  видит  своего  начальника
распятым на кресте...
     Почему  меня так не любят? Я здесь с самого начала, в этом
сердце "уранового проекта". Лучшие годы я отдал  этому  городу.
По   заданию  Партии  я  был  глазами,  ушами,  руками  и  всем
остальным, конкретнее - личным  представителем  Берии  на  этом
объекте.  Курчатов  официально  заявил,  что  без Берии атомной
бомбы в России не было бы. Значит, и я  прожил  не  даром  свою
жизнь.  Я  отдал  этому городу все, я сроднился с ним. Только я
знаю, что мы породили  здесь,  в  уральской  глухомани.  Какого
неуправляемого джинна выпустили из бутылки.
     Не  знаю,  не  могу дать отчета: зачем я решил писать этот
дневник. Однако верю, что эти записи пригодятся тем, кто придет
после  нас.  Тем,  кто  попытается  разобраться  в  истории.  В
действительно происходившем на этом комбинате и в этом странном
городе..."
     Сан   Саныч   задумался.  В  рассуждения  хозяина  тетради
вкралась какая-то логическая ошибка. Тот, кто шел по головам  и
трупам  в  начале карьеры, вдруг задумался о тех, кто придет на
эту землю после него. Что же могло настолько изменить человека?
Какое потрясение? Что случилось с генералом КГБ в этом странном
городе, стоящем на бочке  пороха?  И  о  каком  это  джинне  он
упоминает? Ответа не было, и Сан Саныч стал читать дальше.
     "Итак,   май   1945   года,  конец  войне,  Великой
Отечественной.  Всеобщее  ликование.   Моя   победная   эйфория
довольно быстро кончилась. Я получил новое назначение.
     - Учитывая  ваши  заслуги  перед  Партией,  ваше  активное
участие в подавлении литовской  контрреволюции,  вашу  решающую
роль  в  вывозе  в  казахские  степи крымских татар, чеченцев и
ингушей, мы  решили  подключить  вас  к  работе  над  "урановым
проектом."  Общая картина атомного ГУЛАГа уже ясна. По плану на
объектах атомного проекта будет занято 15 лагерей.  А  это  100
тысяч  заключенных. Большая часть - на урановых рудниках. Война
кончилась. Мы должны все силы  бросить  на  это.  Бесперебойный
поток  людей  в  лагеря  мы  обеспечим.  Вы же направляетесь на
строительство  объекта  по  производству  атомной   бомбы.   На
строительство  отводится  всего  два  года.  Будете  там  нашим
представителем  со  всеми  полномочиями...  С   неограниченными
правами  на  использование  как  материальных,  так  и  людских
ресурсов... Ваш объект будет  расположен  вот  здесь.  Севернее
этой точки город Свердловск, южнее - Челябинск."
     Сан  Саныч  живо  представил,  как чубук дымящейся трубки,
обсосанной  долгими  бессонными  ночами,  втыкается   в   карту
характерным,    отработанным   за   затяжную   войну,   жестом,
впоследствии многократно воспроизведенным  в  кинофильмах.  Или
это  был  пухленький  палец с криво-обгрызенным ногтем главного
приспешника Отца Народов?
     "Лето  1945  года.  Железная  дорога   дотягивалась
только  до  Кыштыма, дальше нас подбросили на танке. Чтоб враги
советской власти тряслись в этой грохочущей  посудине  тридцать
километров.  Танк  заваливался  на  валунах  и  увяз по брюхо в
болотине.  Это  не  представить  и  не  передать.  Я  набил   с
непривычки   десяток   шишек,   пока,  наконец,  вылез  и  этой
консервной банки. В голове звенело. Словно мне  надели  большую
кастрюлю на голову, и озорной мальчишка побарабанил по ней пару
часов...  Тем  разительней показалась тишина. Абсолютная тишина
вокруг.
     Началась  геологическая   разведка.   Созрела   земляника.
Рабочие  ходили  по  перезревшим  ягодам.  Их  кирзовые  сапоги
становились красными от подавленных ягод. Так же было в  Литве,
но  от  пролитой  крови.  Нам  кричали:  "У  вас  руки в крови,
христопродавцы..."  А  мы  же  выполняли  задание  Партии...  У
некоторых святых тоже руки в крови. Мы, как и они, действуем во
благо страны, во благо будущего... Может, нас тоже надо сделать
святыми?
     На  стройку  пригнали десять батальонов Советской Армии по
тысяче человек каждый. Дрова и стройматериалы возили на танках.
Танки  тонули  в  болотах.  Пришлось  заменить   их   лошадьми.
Доставили  тысячу  голов.  Я распорядился, что за гибель лошади
виновник платит ее стоимость в троекратном  размере  или  несет
уголовную ответственность. Порядок прежде всего.
     Зима  1945-1946  года была снежная и студеная. Хлеб
привозили из Кыштыма. В дороге буханки промерзали,  приходилось
их  рубить  топором.  Лес  заготовляли  в  Тюбуке, подвозили по
железной дороге. До станции бревна тащили по снежному  коридору
и стены достигали четырехметровой высоты. Солдаты валили сосны,
обрубали  сучья.  Если  кто  со  ствола  срывался  в  снег,  то
проваливался  в  него  с  головой.  То   и   дело   приходилось
вытаскивать.
     Техники  практически не было, все работы на стройке велись
вручную. Даже распиловку бревен  на  доски  делали  при  помощи
дедовских приспособлений и инструментов. Работа кипела. Строили
ветку железной дороги, бараки, лежневки и линии электропередач.
     Страна  только  начала выкарабкиваться из разрухи, и к нам
шли и шли эшелоны с различными грузами со всех  ее  концов.  Из
Челябинска  и Свердловска, Ленинграда и Москвы, из Хабаровска и
Иркутска, из Баку, Башкирии, Новосибирска, Горького,  Ташкента,
Куйбышева,      Николаева,     Харькова,     Гусь-Хрустального,
Ставрополя... В стройку века, не зная об этом,  включилась  вся
страна.
     В  августе  1946  года  начали  копать котлован под
первый промышленный атомный реактор -  объект  "А".  Его  потом
окрестили  "Аннушкой".  Первые  метры копали вручную, лопатами.
Грунт вывозили на тележках - грабарках. Копали в две смены  три
тысячи  человек.  Старые  экскаваторы  не справлялись с тяжелым
грунтом. Распорядились применять  направленные  взрывы  большой
мощности.    Землю    вывозили   десять   машин:   американских
"студебеккеров"   и   советских   "ЗИСов".   Машины   постоянно
ломались."
     Сан  Санычу подумалось, что по иронии судьбы машины бывших
союзников, американские "студебеккеры", работали  на  советской
стройке.  Стройке,  которая  самим возникновением своим обязана
абсурдному противостоянию Союза и Штатов.
     "Мы делали все  возможное  для  выполнения  предначертания
Партии  и  лично  товарища  Сталина,  который  сказал:  "Победа
Советского  Союза  над  фашизмом,  завоеванная   в   тяжелейших
условиях,   наглядно   показала   всему  миру  всю  мощь  СССР.
Фактически Советский Союз превратился  в  сверхдержаву.  Теперь
США  вынуждены считаться с позицией СССР по всем принципиальным
вопросам международной жизни. Однако, опасаясь наших притязаний
на  мировое  господство,  Америка,  купив  европейских  ученых,
разработала  атомное  оружие. Гарри Трумэн считает, что атомная
бомба может напугать нас. Поэтому мы должны в кратчайшие  сроки
ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ создать атомный щит страны. Мы должны поставить США
на место, и мы поставим."
     До  конкретных  исполнителей этой задачи была доведена вся
важность их работы. Строители жили в ужасных условиях, в наспех
построенных щитовых бараках. Стены их жилья ночами  покрывались
льдом.  С  крыш  текло.  За ночь не удавалось просушить одежду.
Работали в условиях нескончаемых авралов по десять часов в день
без  праздников  и  выходных.  Питались  скудно.  Однако   люди
понимали,  что  только  своим самоотверженным трудом они смогут
остановить   возможную   агрессию   капиталистического    мира.
Понимали,  что  в  их  руках  не только безопасность, но и само
существование страны.
     Работала политика кнута  и  пряника.  Всячески  поощрялись
успехи  в  труде.  Было  организовано стахановское движение. За
выполнение нормы на 125% полагалось одно дополнительное блюдо к
гарантированному пайку.  Если  150-175%  -  два  дополнительных
блюда  и  двести граммов хлеба, более 200% - три дополнительных
блюда и двести граммов хлеба. В качестве поощрения были  ордера
на  покупку  сукна,  сапог,  часов, шапок, галош. Всего этого в
свободной продаже не было. У меня сохранились записи: на  одном
участке на 400 военных строителей за месяц потратили 150 литров
спирта,  200  килограммов  табака  и  500  килограммов мясных и
рыбных консервов. При  карточной  системе  послевоенных  лет  в
жестких  условиях  тотального  дефицита мы находили ресурсы для
поощрения людей, для поддержания  в  них  боевого  и  трудового
настроя. Это с одной стороны, а с другой нагнетался страх перед
суровым  наказанием за любую провинность, не говоря уже о срыве
сроков работы. Люди помнили процессы о краже трех колосков  для
голодных детей, когда матери на годы попадали за решетку. Знали
о  лагерных  последствиях  опозданий  на  работу  и самовольных
отлучек с нее. В местах заключения даже за  недоносительство  о
готовящемся  побеге  добавлялось  по  десять  лет  к имеющемуся
сроку. Порядок должен быть. Вопрос  "кто  виноват?"  срабатывал
безоговорочно.  Люди  выкладывались  максимально  и  жертвовали
собой в экстремальных ситуациях. Было множество примеров этому.
Вот лишь некоторые из них.
     1) В морозы отказал один из насосов. Грунтовые воды  стали
заполнять  котлован.  Пришлось прекратить работы и эвакуировать
людей. Еще даже не было произнесено пресловутое "кто виноват?",
как механик объекта разделся догола и нырнул  в  ледяную  воду.
Под  водой он исправил запавший клапан и насос опять заработал.
Я не помню, поощрили механика как-то или нет, но думаю, что  не
наказали за простой.
     2)  Строили  заводскую  трубу.  Был мороз и сильный ветер.
Строители поспешили с подъемом опалубки. Бетон еще  не  застыл.
Трубу  накренило.  В  результате  несколько человек сорвалось с
высоты более 100 метров и разбилось  насмерть.  Один  повис  на
руке.   Руку  защемило  металлоконструкциями.  К  нему  подняли
хирурга.  Хирург,  рискуя   жизнью,   отпилил   руку   и   спас
пострадавшего.  Устранять  аварии никто не хотел. Вольнонаемные
отказывались.  Тогда  мы  пообещали  заключенным  свободу   вне
зависимости  от срока наказания. Только такой ценой авария была
ликвидирована.
     3) Строили бассейны насосной станции. В  них  образовались
раковины,  через  которые  вода  из озера заливалась в машинный
зал. Положение критическое. Я дал сутки, после  которых  обещал
принять  меры  к  виновным.  Тогда  строители  решили заполнить
раковины смесью песка, быстро схватывающегося цемента и жидкого
стекла.  Этой  раскаленной  смесью  на   расплавленном   стекле
заделывали  раковины  вручную.  Сгорала  до мяса, отрывалась от
ладоней сожженная кожа, висела лохмотьями. А  люди  были  рады,
что  смогли  быстро  и  без  тяжелых  последствий ликвидировать
невольную оплошность..."

     Сан Саныч  больше  не  мог  читать.  Великое  послевоенное
противостояние  двух  сверхдержав  казалось  таким  никчемным и
нелепым с высоты конца века.  Мировое  господство,  власть  над
планетой,  мировой  диктат... Стервятники, бьющиеся из-за куска
падали... А следствие? Сороковка - насильственная изоляция  для
безвинных.   Зализывающая   нанесенные   войной   раны  страна,
вкладывающая бешеные средства в производство атомного оружия. И
люди,  люди,  люди,  люди.  И  боль,  боль,  боль  за  них.  "В
кратчайшие сроки ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ создать атомный щит страны..." Что
может  быть  чудовищней?  Было  пушечное  мясо,  стало  атомное
мясо... Такие мысли бродили  в  голове  Сан  Саныча.  Вернулась
боль, опять железными тисками сдавила сердце. Казалось, что это
единственное   свойственное   ему  теперь  состояние.  Но  боль
одиночества начала  растекаться,  вбирать  в  себя  чужую  боль
близких без вины наказанных людей.
     Сан  Саныч  думал,  а в соседней комнате родители о чем-то
говорили, и до него долетел раздраженный мамин шепот:
     - Конечно, ты ничего уже не помнишь,  а  я  сама  была  на
похоронах Валентины Семеновны.
     Комната  закружилась  в  странном  танце,  поплыли  белыми
пятнами лица, а над ними скорбные глаза, то ли  матери,  то  ли
богородицы.  В  комнату  лился  отраженный от стоящего напротив
дома желтый солнечный свет и липы шелестели на ветру...
     Однако хватит предаваться воспоминаниям о визите в  родные
пенаты, вернемся к нашему герою, оставленному в Америке по пути
на конференцию.

     Глава 2

     "Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still,
         if bird or devil!-
     Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee
          here ashore,
     Desolate  yet all undaunted, on this desert land enchanted -
     On this home by Horror haunted - tell me truly, I  implore -
     Is there - is there balm in Gilead? - tell me - tell me, I
           implore!"
     Quoth the Raven "Nevermore." *
                       (Эдгар Аллан По)

     _____________
     *"  Пророк!  -  сказал  я,  - злосчастная тварь, птица или
дьявол, но все-таки пророк! Будь ты послан  самим  искусителем,
будь  ты  выкинут,  извергнут  бурею, но ты неустрашим: есть ли
здесь, на этой пустынной, полной грез  земле,  в  этой  обители
скорбей,  есть  ли  здесь, - поведай мне правду, умоляю тебя, -
есть ли здесь бальзам забвения? Скажи, не скрой, умоляю!" Ворон
каркнул: "Больше никогда!"

     Боинг, подрагивая крыльями на  вираже,  понес  Сан  Саныча
прочь  от благодатного побережья Калифорнии. Разворачиваясь над
заливом, самолет взял курс на восток -  в  глубь  Американского
континента.  Боинг помахал крыльями погружающемуся в сон городу
и людям, живущим в нем, с ревом пронесся над  идущими  в  океан
нарядными  белоснежными  лайнерами,  сверкнув серебром обшивки,
послал привет дальним холмам. Возможно, именно там, на  холмах,
в  маленьком  двухэтажном  домике  над  оврагом живет Карина, и
сейчас оттуда с любовью и слезами следят за самолетом печальные
глаза,  провожая  его,  Драгомирова,  как  нескладный   осколок
России, когда-то родной России.
     Солнце  скатилось к горизонту и раскаленным шаром качалось
между океаном и огненной кромкой облаков.  Сан  Саныч  думал  о
том, что в своей предыдущей жизни, если она, конечно, была, он,
должно   быть,   был   солнцепоклонником  или  жрецом  в  храме
бога-Солнца. Иначе чем объяснить его странный  душевный  трепет
перед  магическим  зрелищем восходящего или заходящего светила.
Как-то раз Сан Саныч видел солнцепоклонника.  Белый  как  лунь,
худощавый и невесомый, длиннобородый старец с крючковатым носом
каждый  день  перед  заходом  Солнца  выбирался  на обшарпанный
балкон такого же древнего,  как  и  он  сам,  дома,  садился  в
дряхлое  угрожающе-потрескивающее  плетеное  кресло  и ждал. Не
отвлекаясь  ни  на  секунду,  в  трепетном  благоговении   этот
странный  жрец  несуществующего  храма  с  безмолвной  молитвой
провожал уставшее за день светило на покой. Говорили, что  этот
загадочный  ритуал  повторяется год за годом, месяц за месяцем,
день за днем уже в течение полувека. Полвека,  вне  зависимости
от  погоды,  власти  и  всего  остального,  щелочки  глаз, едва
видимые под седыми мохнатыми бровями, следят  за  торжественным
погружением сверкающей божественной колесницы за горизонт.
     - Бабушка, как он видит солнышко, ведь тучи кругом?
     - Он  не  видит,  внучек, - он слепой... Солнце лишило его
зрения... Он знает, где оно.
     - Он знает... что не видно? Как?
     - Ты  спрашиваешь,   разве   можно   знать   невидимое?...
Наверное, можно...

     Вдруг над ухом Сан Саныча прозвучал мягко-картавящий голос
на столь неуместном здесь русском языке:
      - Если Вы не против, вернемся к нашим баранам...
     Сан   Саныч   этого   даже  и  не  услышал.  Он  припал  к
иллюминатору, словно к  святому  распятию,  пытаясь  слиться  с
кроваво-красным   закатом   -   прощальным  приветом  солнечной
Калифорнии... Каждой клеточкой тела он жаждал ощутить  единство
с  огненным величием своего Бога, и непонятная пьянящая радость
возрождения  переполняла  его.  Сан  Санычу  вспомнилось,   что
когда-то  давно,  полжизни  назад,  юные  и  счас