рется доказать это в
любое время. Однако Жак Вотье не исполнил своего намерения.
   - Что вы хотите этим сказать, мэтр Дельо? - спросил
председатель суда.
   - Всего лишь то, господин председатель, что Жак Вотье не
совершал преступления, в котором его обвиняют!
   В зале на мгновение воцарилась тишина, настолько все были
поражены услышанным, затем послышался ропот.
   - В самом деле? - воскликнул мэтр Вуарен. - А что же вы
намерены делать с отпечатками пальцев, с признаниями
подсудимого, дорогой коллега?
   - Боже мой, да никто и не спорит, что отпечатки
принадлежат Жаку Вотье, но, мне представляется, уголовное
расследование не велось со всей тщательностью, какую требует
столь необычное преступление. Мы беремся доказать и это в
любое угодное суду время... Что же касается признаний, сама
готовность Жака Вотье с самого начала признать свое
злодеяние заставляет нас хорошенько призадуматься. И мы,
несмотря ни на что, не оставляем надежды вынудить
подзащитного здесь же, в этом зале, во всеуслышание
отказаться от своих слов. Но это может произойти лишь в том
случае, если мы представим Жаку Вотье неопровержимые
доказательства его невиновности. Ведь мой подзащитный лгал
офицерам "Де Грасса", полицейским инспекторам, медикам,
следователю, собственной жене и мне самому, на которого
возложена задача спасти его. Жак Вотье лгал всем!
   - Но с каким же намерением? - спросил прокурор.
   - Ах, господин прокурор, здесь-то и кроется ключ к тайне!
- ответил Виктор Дельо. - Когда мы узнаем точную причину,
по которой мой подзащитный возводит на себя напраслину,
чтобы спасти кого-то другого, мы разоблачим настоящего
убийцу!
   - Обвинение имеет все основания опасаться, что так
называемый "настоящий" убийца никогда не предстанет перед
правосудием по причине того, что его просто-напросто не
существует! - съязвил прокурор Бертье. - Есть только один
убийца, господа присяжные, не из царства теней, а вполне
реальный, из плоти и крови, - и этот человек перед вами:
Жак Вотье!
   - Защита не позволит обвинению применять к подсудимому
этот оскорбительный термин, пока не будет произнесен
вердикт! - вскричал Виктор Дельо.
   - Ни обвинение, ни господа присяжные, - так же запальчиво
ответил прокурор Бертье, - не поддадутся словесной
эквилибристике защиты, за которой нет ничего, кроме пустоты!
Кое-кому не мешало бы напомнить, что судят лишь по фактам!
Если защита будет по-прежнему настаивать на своей версии, мы
попросим ее представить нам этого пресловутого загадочного
преступника, о котором она не устает твердить, и тогда
первыми потребуем безоговорочного оправдания Жака Вотье...
Мы жаждем правосудия не меньше, чем защита, но, увы, отлично
знаем, что в этой прискорбной истории есть только
единственно возможный преступник.
   - Инцидент исчерпан, - отрезал председатель и задал
вопрос доктору Дерво, по- прежнему стоявшему у решетки: - У
вас есть что сказать суду?
   - Да, господин председатель... Боюсь, как бы суд не
понял меня превратно... Я лишь высказал предположение,
которое в принципе могло бы объяснить убийство, однако такое
объяснение не удовлетворяет меня самого, поскольку за те
двенадцать лет, что Жак провел в Санаке, я лучше, чем
кто-либо другой, изучил его склад ума. Несмотря на все
обстоятельства, говорящие как будто против него, Жак Вотье
не мог совершить убийства, потому что Ивон Роделек вложил в
его мозг и сердце такой запас нравственности, с которым
просто невозможно совершить насилие над другим человеком!
   - Суд благодарит вас, доктор. Вы можете идти...
   Услышанное заставило Даниеллу задуматься над деликатной
проблемой интимных отношений между слепоглухонемым и той,
что согласилась стать его женой. Вначале Даниелла
содрогнулась при мысли, что женщина, молодая, красивая, судя
по признанию многих свидетелей, какой была Соланж, могла
отдаться ласкам чудовища... Однако уже не вызывало
сомнений, что слепоглухонемой питал к Соланж огромную
любовь. По сути дела, этой Соланж Дюваль в общем-то
повезло: она любима! Многие ли женщины могут похвалиться
тем, что приручили подобного гиганта?

   Новый свидетель, появившийся у решетки, был облачен, как
и Ивон Роделек, в черную сутану с голубыми брыжами. Однако
он был настолько же дороден и коротконог, насколько тот -
худ и высок. С его приветливого лица, похоже, никогда не
сходила жизнерадостная улыбка.
   - Господин Тирмон, что вы можете рассказать суду о Жаке
Вотье?
   - Об этом чудесном ребенке? - воскликнул брат Доминик.
- Только самое хорошее, как, впрочем, и обо всех наших
воспитанниках... Они так милы!
   - Вы занимались с Жаком Вотье?
   - Эту обязанность в основном возложил на себя наш
директор, однако и я частенько беседовал с этим милым
мальчуганом с помощью дактилоазбуки. И каждый раз меня, как
и всех преподавателей института, приводила в изумление его
необыкновенная сметливость. Особенно он привязался ко мне
после того, как я сделал новое платьице для его куклы
Фланельки. Я очень хорошо помню наш разговор. Я немножко
поддразнил его: "Платьице Фланельки уже вышло из моды, как
и ее волосы, - они слишком длинны!" "А какого цвета должно
быть ее новое платье?" - тотчас спросил Жак. Меня так
удивил этот вопрос - поймите, слепой ребенок говорил о
цвете! - что я ответил не сразу: "Красного!.. Но скажи,
каким ты представляешь себе красный цвет?" "Теплым", -
ответил он. "Ты прав, мой мальчик. Господин Роделек уже
рассказывал тебе о цветах солнечного спектра?" - "Да. Он
даже объяснил мне, как выглядит радуга". Мальчик составил
себе представление о красках по аналогии с разнообразием
запахов и вкусовых ощущений. Ни один предмет он не
представлял себе без того, чтобы подсознательно не наделить
его теми или иными цветами радуги.
   - Может ли свидетель сказать нам, насколько соответствует
действительности представление о цветах, укоренившееся в
сознании Жака Вотье? - спросил Виктор Дельо.
   - Знаете, я почти сразу обнаружил несовпадение, которое
нам, увы, в дальнейшем так и не удалось устранить. Он
спросил, какого цвета у Фланельки глаза. Я ответил, что
голубые, а волосы - черные. Ребенок выказал явное
разочарование: "Мне так не нравится! Фланелька будет
красивее с желтыми глазами и голубыми волосами!" В тот
момент я не стал ему возражать, вспомнив, что на портретах
некоторых модернистов доводилось видывать кое-что и похлеще!
Быть может, Жак создал в воображении собственную цветовую
палитру, в которой зеленый является олицетворением свежести,
красный - силы и буйства, белый - искренности и чистоты?
Даже если воображаемая гамма не совпадает с действительной,
это имеет лишь весьма относительное значение, поскольку в
восприятии цветов нет абсолютного мерила. Сколько зрячих,
среди которых немало дальтоников, не может прийти к согласию
по поводу истинной природы того или иного цвета? Да и
вообще, кому не известна поговорка: на вкус и цвет товарища
нет!
   - Все эти рассуждения свидетеля по поводу цветоощущения у
подсудимого, вероятно, представляют большой интерес, -
заявил прокурор Бертье, - но, по нашему мнению, выходят за
рамки настоящего разбирательства.
   - Это не так, господин прокурор! - возразил Виктор
Дельо. - Именно цвет, как бы неправдоподобно это ни
звучало, сыграл решающую роль в развитии событий.
   - Воистину с мэтром Дельо не соскучишься! - воскликнул
прокурор. - Если б я не боялся оскорбить достоинство места,
где вершится правосудие, то сказал бы, что загадочные намеки
защиты заводят нас в дебри детективного сюжета!
   - А кто с этим спорит? - парировал старый адвокат. - В
любом детективном романе налицо преступление, виновник
которого раскрывается на самых последних страницах... Я
повторяю: настоящий преступник "Де Грасса" будет изобличен,
видимо, на последних минутах разбирательства...
   - Почему бы защите не открыть его имя прямо сейчас? -
спросил прокурор.
   - Защита никогда не заявляла, что знает убийцу! -
спокойно возразил Виктор Дельо. - Она лишь утверждала и
продолжает утверждать, что подзащитный не является
преступником и в настоящее время он один знает убийцу.
Трудность состоит в том, чтобы найти способ вынудить Жака
Вотье рассказать нам все, что ему известно. Дополнительно к
этому защита пока может утверждать лишь следующее: вескую
причину уничтожить Джона Белла могли иметь по меньшей мере
три человека... В их число, без сомнения, входит и
подсудимый, но убил не он - это мы докажем. Есть другое
лицо, в чьем поведении много неясного, однако у него
удовлетворительное алиби. Остается третий - он-то, по всей
видимости, и является виновником преступления... К
несчастью, защита пока не располагает именем этого человека,
иначе процесс был бы уже завершен!
   - Как вы полагаете, господин Тирмон, - спросил
председатель суда, чтобы положить конец спору между защитой
и обвинением, - способен ли Жак Вотье совершить
преступление, в котором он обвиняется?
   - Жак?! - вскричал брат Доминик. - Да ведь он самый
мягкосердечный из питомцев нашего института за всю его
историю! У него врожденное отвращение к злу и жестокости.
Наш старый садовник Валантен сказал так: "Жак Вотье -
убийца? Что вы, ведь он так любит цветы!"
   - Небезызвестный Ландрю (3), - заметил прокурор, - обожал
свои розы, за которыми с любовью ухаживал в перерывах между
убийствами!
   - Кстати, о Валантене, - вмешался председатель суда. -
Он, кажется, пользовался для хранения садового инвентаря
сарайчиком в глубине парка?
   Брат Доминик никак не ожидал подобного вопроса.
   - Да, верно... А что, вы бывали у нас в Санаке, господин
председатель?
   - Нет, - ответил председатель Легри. - Хотя теперь
надеюсь там побывать... Этот сарайчик до сих пор там?
   - Да. Правда, его выстроили заново после пожара.
   - Какого пожара?
   - О, незначительное происшествие, при котором, к счастью,
никто не пострадал... Забавно, но сейчас я припоминаю, что
в нем была замешана Соланж Дюваль - будущая госпожа Вотье.
   - Можете ли вы описать это происшествие? - спросил
председатель суда.
   - Если мне не изменяет память, как-то весною, поздно
вечером мы с братом Гарриком прогуливались в парке и вдруг
увидели, что сарай горит. Мы бросились туда и обнаружили у
догоравших обломков Соланж Дюваль и одного из воспитанников,
Жана Донн, - их одежда и лица были перепачканы сажей.
   - Не повстречался ли вам поблизости Жак Вотье?
   - Нет, господин председатель... Однако ваш вопрос
напомнил мне любопытное признание Жана Дони. Он пришел ко
мне на следующий день и сказал: "Соланж солгала, заявив,
что пожар произошел по ее оплошности. Лампу опрокинула
вовсе не она: ее сбросил на землю Жак Вотье - нарочно,
чтобы сарай загорелся, а потом запер нас с Соланж на ключ, а
сам удрал". "Что за чушь вы городите! - ответил я Жану
Дони. - Понимаете ли вы, что это очень тяжкое обвинение?
Зачем клевещете на товарища? К тому же Жака там и не было!"
"Нет, он был там, брат Доминик, но успел убежать, пока я
пытался выбраться. Если бы дверь не поддалась в самую
последнюю минуту, вы нашли бы лишь два обугленных трупа -
Соланж и мой". "Да вы что, с ума сошли, Жан? С какой бы
стати ему совершать столь дикий поступок?" "Потому что он
ревнует, - ответил. Жан Дони. - Воображает, будто Соланж
любит меня, а не его!"
   Несколько дней я пребывал в нерешительности: стоит ли
посвящать в наш странный разговор директора, и предпринял
собственное маленькое расследование. Когда ко мне в
очередной раз зашел Жак Вотье, я сказал ему: "Бедный мой
Жак, вы, должно быть, так огорчились при известии о том, что
Соланж и ваш лучший друг Жан едва не сгорели заживо в сарае
Валантена?" Жак ответил: "Не понимаю, как все это могло
произойти... Во всяком случае, одно я знаю точно: Жан мне
больше не друг..." Больше я от него ничего не добился. Я
попытался вновь вызвать на разговор Жана Дони, но тот,
жалея, очевидно, о вырвавшихся у него необдуманных словах,
всячески избегал встречи со мной. Тогда я решил предать
сказанное Жаном Дони забвению. И дальнейшие события
подтвердили правильность такого решения: позже я с радостью
встретил Жана, специально приехавшего из Альби в Санак,
чтобы вести партию органа на бракосочетании Соланж и Жака.
Из этого я заключил, что былая неприязнь исчезла.
   - Как вы полагаете, новобрачные были счастливы на своей
свадьбе?
   - Вы спрашиваете, были ли они счастливы, господин
председатель? Да их лица прямо-таки лучились счастьем,
когда они рука об руку вышли из часовни, навек соединив свои
судьбы!.. В тот день все были счастливы! Ах, что это было
за торжество! Немало празднеств я перевидал и надеюсь еще
увидеть в Санаке, но вряд ли хоть одно из них весельем и
радостью сравнится с этой свадьбой - первой свадьбой в
часовне Института святого Иосифа! Мы все ощущали себя в
какой-то мере творцами этого счастья...
   - Суд благодарит вас. Вы можете идти... Пригласите
следующего свидетеля...

   Хрупкая фигурка вошедшей являла собой разительный
контраст с атлетической фигурой Вотье. Взгляды
присутствующих обращались попеременно то на изящное
белокурое создание с порозовевшим точеным личиком, явно
смущенное тем, что находится в подобном месте, то на
колосса, чье гладко выбритое лицо оставалось по-прежнему
бесстрастным. Соланж Дюваль подошла к решетке, ни разу не
повернув головы в сторону скамьи подсудимых, и замерла перед
председателем суда.
   "Так вот она какая!" - подумала Даниелла Жени. В словах
даже самых благожелательных свидетелей не было
преувеличения: Соланж была на редкость хороша собой.
Будущий адвокат ощутила легкий укол зависти, к которой
примешивалось нечто похожее на ревность. Пусть это глупо,
но она ничего не могла с собой поделать.
   - Госпожа Вотье, - мягко сказал председатель Легри, - суд
уже знает, что вы познакомились с Жаком Вотье задолго до
того, как вышли за него замуж.
   Молодая женщина довольно подробно описала свои
переживания того времени: как она жалела несчастного
мальчика, как возмущалась его бессердечными родителями.
Рассказала о том, как огорчил ее отъезд Жака в Санак, как
надеялась вновь обрести его, как училась у сестер-наставниц.
   - На протяжении тех семи лет разлуки, что предшествовали
вашему приезду в Институт святого Иосифа, вы регулярно
переписывались с Жаком Вотье?
   - Я писала ему каждую неделю, но первые два года мне
отвечал за него господин Роделек. Потом Жак стал писать мне
сам - по методу Брайля, который я к тому времени уже
изучила. Отвечала я ему тем же способом.
   - Помните ли вы старшего товарища Жака Вотье, который
также обучался в Санаке, - Жана Дони?
   - Да, - коротко ответила Соланж.
   - Мадам, вы должны разъяснить суду один немаловажный
момент. Жан Дони заявил суду, что в свое время вы кое в чем
ему признались.
   - В чем же? - с живостью спросила Соланж.
   - Секретарь, - сказал председатель, - будьте любезны
зачитать госпоже Вотье показания свидетеля Жана Дони.
   Соланж выслушала их в полном молчании. После этого
председатель спросил:
   - Согласны ли вы, мадам, с данными утверждениями?
   - Жан Дони позволил себе изобразить это прискорбное
происшествие абсолютно лживо, представив свою неблаговидную
роль в совершенно ином, выгодном для себя свете! Чтобы Жак
завлек меня в этот сарай и попытался овладеть мной! Да это
же просто смешно! Жак слишком уважал меня, чего никак
нельзя сказать о Жане Дони, чьи манеры мне никогда не
нравились. Напротив, это он имел в тот день дурные
намерения и оказался истинным виновником происшедшего...
   - Что вы хотите сказать этим, мадам?
   - Не сомневаюсь, господин председатель, что суд хорошо
меня понял, так что задерживаться долее на столь давнем
инциденте, который в конечном счете не представляет особого
интереса, нет никакой нужды... Замечу лишь, что я никогда
не делала Жану Дони ни малейших признаний!
   - Суд принимает это к сведению, - заявил председатель. -
Теперь, мадам, суд желал бы узнать, насколько активно вы
сотрудничали с Жаком Вотье в написании его романа.
   - Вас, вероятно, ввели в заблуждение: Жак написал
"Одного в целом свете" совершенно самостоятельно. Моя роль
сводилась лишь к тому, чтобы собрать все необходимые
документы, список которых он составил сам. Что же касается
господина Роделека, он только взял на себя труд переложить
роман на обычный язык.
   - И все же, мадам, не вы ли явились вдохновительницей
этого произведения и, в частности, тех его страниц, где речь
идет о семье героя? - вкрадчиво спросил прокурор Бертье.
   - Ваши намеки, месье, - вспыхнула молодая женщина, - по
меньшей мере неучтивы! Если я правильно уловила смысл ваших
слов, вы пытаетесь возложить на меня ответственность за те
весьма нелестные суждения, что Жак вынес о своих близких.
Так вот, знайте: ни до, ни во время замужества я никогда не
пыталась на него повлиять.
   - Расскажите нам, пожалуйста, мадам, как вы стали
супругой Жака Вотье, - попросил председатель суда.
   - Приехав к Жаку в Санак, я быстро поняла, какие чувства
он питает ко мне, обрадовалась этому, но и несколько
встревожилась. Я уже тогда любила его, но не истинной
любовью; в моих чувствах было чересчур много сострадания.
Так прошло пять лет - к счастью, они были до предела
заполнены вначале интенсивной учебой, затем работой над
романом "Один в целом свете".
   Наконец роман был издан, и Жак получил известность.
Вскоре после этого господин Роделек постучался в дверь моей
комнаты. "Не сердитесь на меня за столь поздний визит: у
меня к вам серьезный разговор... Вы давно поняли, что Жак
влюблен в вас. Но он очень робок и не осмеливается открыть
вам свое чувство. Поэтому я, как его названый отец, пришел
просить для своего сына руки очаровательной девушки...
Только, ради всего святого, не подумайте, что я хочу
повлиять на вас! Поразмыслите хорошенько! Времени у вас
Жаком сколько угодно..."
   Я медлила с ответом, и господин Роделек внимательно
смотрел на меня. "Не могу поверить, - сказал он, - чтобы вы
не любили Жака. Союз ваш должен быть прочным. Жак, без
сомнения, стоит на пороге карьеры мыслителя и писателя. Его
уже приглашают в Соединенные Штаты... Кому сопровождать его
туда, как не его супруге? Кто, кроме вас, сумеет окружить
его постоянной заботой, участием и любовью, в которых он так
нуждается? Подумайте обо всем этом, Соланж. - Как вы
чувствуете, сможете ли жить без него? Вот единственный
вопрос, который вы должны задать своему сердцу... Спокойной
ночи, милая моя Соланж..."
   На протяжении долгих часов я вновь и вновь возвращалась к
тому, что сказал господин Роделек, и спустя три дня
ответила: "Я согласна стать женой Жака..."
   - Очень трогательная история, мадам, - признал
председатель суда. - Ответьте нам, если можете: вы были
счастливы?
   - Я была счастлива, господин председатель, - ответила
Соланж после едва заметного колебания.
   - И долго вы оставались счастливой? - брякнул прокурор
Бертье.
   Вместо ответа молодая женщина залилась слезами, но потом,
справившись с собой, сказала:
   - Даже если бы Жак и совершил преступление, в котором он,
я уверена, не виновен, я все равно была бы счастлива, зная,
что он меня по-прежнему любит... Но со дня той ужасной
трагедии я терзаюсь неведением... Я не услышала от него
ничего, кроме ложного самообвинения. Он не захотел видеться
со мной, пока находился в заключении, несмотря на все
попытки добиться свидания через защитников, сменявших один
другого. Он даже сказал одному из них, мэтру де Сильве, что
отныне я для него не существую... Он сердится на меня, но
не знаю, за что! Главное, он мне больше не доверяет, а
потеря доверия - это потеря любви! Со дня убийства я
потеряла безоглядную любовь, которую дарил мне Жак с детских
лет... Вот единственная причина моего несчастья!
   - Суд понимает ваше горе, мадам, - сказал председатель.
   И все же не могли бы вы сообщить нам еще кое-какие
сведения относительно вашей супружеской жизни? Господин
Роделек вскользь заметил, что по возвращении из свадебного
путешествия вы по