величественных
позах. В моих пещерах - подлинные сцены прошлого. Марат, заколотый  в  своей
ванне. Людовик Шестнадцатый, кладущий голову на гильотину. Бледный  как  мел
Бонапарт - он умирает в постели в маленькой коричневой  комнатке  на  Святой
Елене, за окном завывает  шторм,  в  кресле  дремлет  слуга...  -  Казалось,
маленький человечек говорил сам  с  собой,  но  при  этом  он  цепко  держал
Бенколина за рукав. - И понимаете ли, это безмолвие, это  недвижное  скопище
героев далекого прошлого - это мой мир. Я думаю, что  мой  музей  напоминает
кладбище, потому что состоит из фигур, навсегда застывших в позах,  в  каких
находились в момент смерти. Но это единственная  фантазия,  которую  я  себе
позволяю. Я не воображаю, будто они живы. Сколько раз по  ночам  проходил  я
меж своих фигур, перешагивал через ограждение, стоял совсем близко от них! Я
наблюдал за мертвым лицом Бонапарта, представляя себе, будто и в самом  деле
присутствую при его агонии, и мне казалось, что я вижу трепет  свечи,  слышу
шум ветра и бульканье у него в горле...
   - Что за дьявольская чушь! - взорвался Шомон.
   - Нет... Дайте договорить! - умоляющим тоном проговорил Августин, и голос
его был далеким, как будто потусторонним. - Господа, после таких фантазий  я
чувствовал себя опустошенным, я дрожал и обливался слезами... Но, понимаете,
я никогда не верил, что мои фигуры в самом деле живые. Если бы одна  из  них
шевельнулась, - голос его пронзительно зазвенел,  -  если  бы  одна  из  них
когда-нибудь шевельнулась у меня на глазах, я бы, наверное, сошел с ума.
   Вот чего он боялся. Шомон снова сделал  нетерпеливый  жест,  но  Бенколин
остановил его. Ухватившись рукой  за  подбородок,  детектив  с  возрастающим
интересом наблюдал из-под набухших век за Августином.
   - Вы никогда не усмехались, глядя на посетителей музеев восковых фигур? -
заторопился старик. - Иные заговаривают с восковыми фигурами, принимая их за
живых людей... - Он взглянул на Бенколина,  который  согласно  кивнул.  -  А
другие, наоборот, принимают стоящих неподвижно  таких  же  посетителей,  как
они, за экспонаты и вздрагивают, стоит тем пошевелиться...  Ну  так  вот,  в
моей Галерее ужасов есть фигура мадам Люшар,  -  вы  ведь  слышали  об  этой
убийце?
   - Я сам отправил ее на гильотину, - коротко отозвался Бенколин.
   - Ага! Вы понимаете, мсье, - взволнованно продолжал Августин, - некоторые
из фигур - мои старые друзья. Я с ними разговариваю.  Я  их  люблю.  Но  эта
мадам Люшар... Я ничего не мог поделать, даже когда лепил ее. Я  видел,  как
зло под моими пальцами обретает форму в воске. Это был шедевр, но  он  пугал
меня. - Его передернуло.  -  Она  стоит  у  меня  в  Галерее  ужасов,  такая
хорошенькая, скромно сложив ручки - ну прямо невеста, - в меховой горжеточке
и маленькой коричневой шляпке... И вот однажды ночью, несколько месяцев тому
назад, закрывая музей.., клянусь вам - я видел,  как  мадам  Люшар  в  своей
меховой  горжетке  и  коричневой  шляпке  идет  по  залитой  зеленым  светом
галерее!..
   Шомон стукнул по столу кулаком.
   - Пойдемте. Он сумасшедший! - воскликнул он в отчаянии.
   - Да нет, конечно, мне просто показалось... Она стояла на  своем  обычном
месте. Но вы, мсье, - Августин пристально взглянул на  Шомона,  -  вы  лучше
послушайте, потому что это  имеет  к  вам  отношение.  Мадемуазель,  которая
пропала, вы говорите, была вашей невестой? Ну что ж! Вы  спрашиваете,  помню
ли я вашу невесту. Я вам отвечу. Она пришла вчера, примерно  за  полчаса  до
закрытия. В главном зале находилось всего два-три человека, и я  обратил  на
нее внимание. Я стоял у двери, которая ведет вниз,  в  Галерею  ужасов;  она
поначалу  подумала,  что  я  сделан  из  воска,  и   с   любопытством   меня
разглядывала. Красивая девушка, ничего не скажешь... Потом, разобравшись что
к чему, она спросила у меня, где сатир.
   - Какой еще сатир? - выдохнул Шомон. - Что она имела в виду?
   - Одну из фигур в галерее. Но послушайте! - Августин  наклонился  вперед.
Его  седые  усы  и  бакенбарды,  обтянутое  сухой  кожей  костлявое  лицо  с
бледно-голубыми глазами - все  дрожало  от  искреннего  возбуждения.  -  Она
поблагодарила  меня  и  направилась  вниз,  а  я  решил  пойти  ко  входу  -
посмотреть, сколько еще до закрытия. Уходя, я бросил взгляд назад... По  обе
стороны лестницы тусклый зеленоватый свет отражался от грубых каменных стен.
Мадемуазель была почти у самого поворота, я слышал ее шаги и видел, как  она
осторожно идет по ступенькам. И потом, я мог бы в этом поклясться, я  увидел
на лестнице еще одну фигуру, которая молча шла за ней... Это  была  восковая
фигура мадам Люшар, убийцы с топором из моей галереи, в ее меховой  горжетке
и маленькой коричневой шляпке.

Глава 2

   Сухой, надрывный, звенящий голос оборвался. Шомон скрестил руки на груди.
   - Вы либо отъявленный мерзавец, - сказал он резко, - либо и в самом  деле
сумасшедший.
   - Спокойно! - вмешался Бенколин. - Скорее всего,  господин  Августин,  вы
видели живую женщину. Вы не проверяли?
   - Я испугался, - с несчастным видом ответил старик; казалось, он  вот-вот
разрыдается. - Но я знал, что никого похожего за весь день в музее не  было.
Я так испугался, что не смог заставить себя догнать и взглянуть ей в лицо: я
боялся увидеть восковые черты и стеклянные глаза. Я отправился  ко  входу  и
спросил дочь, которая дежурила у дверей, не продавала ли она билета женщине,
похожей на мадам Люшар. Она была уверена, что не продавала.
   - Как же вы тогда поступили?
   - Пошел к себе и выпил бренди. Меня преследуют простуды. Я не выходил  из
комнаты до закрытия...
   - Значит, вы в тот день не проверяли билеты?
   -  Было  так  мало  посетителей,  мсье...  -  Старик  шмыгнул   :юсом   и
потускневшим голосом продолжил:
   - Я вам первым рассказываю об  этом.  А  вы  говорите,  я  сошел  с  ума.
Возможно. Не знаю. - Он опустил голову на руки.
   Немного  подождав,  Бенколин  поднялся,  надел   мягкую   темную   шляпу,
скрывавшую его узкие непроницаемые глаза; от крыльев носа к уголкам его  рта
пролегли глубокие морщины. Он сказал:
   - Поедем в музей.
   Мы вывели Августина, который, казалось, не видел ничего вокруг, обратно в
шумное кафе, где мелодия танго все еще звучала  с  убийственной  силой.  Мои
мысли вернулись к тому первому человеку, которого мне показал Бенколин, -  с
кривым носом и странными глазами. Он сидел в том  же  углу,  между  пальцами
дымилась сигарета, и, судя по неестественной позе и помутневшему  взору,  он
был пьян. Девушки оставили его. Он взирал на высокую стопку блюдец на  столе
перед собой и криво улыбался.
   Когда мы поднялись по лестнице  на  улицу,  крикливые  огни  площади  уже
несколько поблекли. Огромная каменная арка Сен-Мартен черной глыбой высилась
на фоне небес, ветер рвал  потрепанные  рыжие  одежды  деревьев  и  гнал  по
мостовой мертвые листья, отчего казалось, будто по улице  шаркают  маленькие
торопливые ножки. В окнах редких кафе официанты переворачивали стулья.  Двое
нахохлившихся полицейских, о чем-то беседовавших на углу,  отдали  Бенколину
честь. Мы перешли бульвар Сен-Дени и повернули направо, на  Севастопольский.
Мы никого не встретили, но меня не оставляло чувство, что из-за всех  дверей
за нами наблюдают, что при нашем  приближении  вжимаются  в  стены  какие-то
мрачные фигуры и что, когда мы проходим мимо опущенных жалюзи, там,  в  этих
крошечных островках света, на мгновение прекращается какая-то тайная, не для
посторонних глаз, деятельность.
   Улица Сен-Апполин - коротенькая и узкая, и ставни на домах  там  замкнуты
так тщательно, словно за ними происходит что-то запретное. На углу находится
шумный бар с танцевальным залом, и за его грязноватыми шторами еще  мелькали
тени; больше на всей улице не было ни одного проблеска света, за исключением
освещенного номерного знака на доме 25. Прямо напротив него мы  остановились
перед высоким порталом  с  витыми  каменными  колоннами  и  обитыми  железом
дверями. Давно  не  чищенная  вывеска  с  золотыми,  почти  неразличимыми  в
полутьме буквами гласила: "Музей  Августина.  Коллекция  чудес.  Основан  Ж.
Августином в 1862 году. Открыт с 11 до 17 и с 20 до 24".
   В ответ на звонок  Августина  громыхнул  засов  и  дверь  отворилась.  Мы
очутились в маленьком вестибюле, по-видимому открытом днем для  публики.  Он
освещался несколькими пыльными электрическими лампочками, расположенными  на
потолке в форме буквы А. Позолоченные  надписи  на  стенах  повествовали  об
ужасах высшего качества, поджидающих нас внутри, и о познавательном значении
наглядного ознакомления с  пытками  испанской  инквизиции,  с  мученичеством
первых христиан, растерзанных львами, и с рядом знаменитых людей  в  момент,
когда их закалывали, пристреливали или душили. Наивность этих объявлений  не
умаляла их заманчивости. Человек, не способный  возбудить  в  себе  здоровое
любопытство ко всему ужасному, должен умереть и получить право на  похороны.
Из всей нашей компании, как я заметил,  на  все  эти  надписи  с  наибольшим
интересом посматривал, казалось бы, самый трезвый  и  прозаичный  из  нас  -
Шомон. Когда он считал, что на  него  никто  не  смотрит,  его  карие  глаза
впитывали каждое слово.
   Что до меня, то я смотрел на девушку, которая впустила нас. Очевидно, это
и была дочь Августина, хотя она совсем не  походила  на  отца.  У  нее  были
темные волосы, стянутые на затылке в  пучок,  густые  брови,  прямой  нос  и
черные  глаза,  отличавшиеся  такой  всепроникающей  наблюдательностью,  что
казалось, будто они глядят вам прямо в  душу.  Она  смотрела  на  отца  так,
словно удивлялась, что он не попал на улице под машину  или  не  свалился  в
Сену.
   - Ах, папа, - живо заговорила  она,  -  это  полицейские,  да?  Так  вот,
господа, из-за вас нам пришлось закрыться раньше и мы  потеряли  выручку.  -
Она недовольно нахмурилась. - Надеюсь, теперь-то вы скажете, что вам угодно?
Вы ведь не стали слушать папин бред?..
   - Пожалуйста, моя дорогая, прошу тебя,  -  ласково  прервал  ее  отец.  -
Пожалуйста, пойди и включи все лампочки в музее...
   - Ну нет, папа, - резко возразила  она.  -  Сделай  это  сам,  а  я  хочу
поговорить с ними. - Она  сложила  руки  на  груди  и  в  упор  смотрела  на
Августина, пока он не кивнул и  с  жалкой  улыбкой  не  отправился  отпирать
стеклянную дверь в глубине вестибюля. Тогда она заговорила вновь:
   - Будьте добры, господа, пройдите сюда. Папа вас позовет.
   Через дверь справа от билетной кассы она провела нас в  жилые  помещения.
Мы оказались в гостиной - плохо освещенной комнате, полной  кружев,  кистей,
мишуры и пропахшей вареной картошкой. Девушка села за  стол,  продолжая  при
этом держать руки сложенными на груди.
   - Он совсем как ребенок, -  пояснила  она,  кивнув  в  сторону  музея.  -
Говорите со мной.
   Бенколин коротко изложил факты, опустив то,  что  поведал  нам  Августин.
Говорил он самым непринужденным тоном, создавая впечатление, что ни девушка,
ни ее отец не имеют ни малейшего  отношения  к  убийству.  Но,  наблюдая  за
мадемуазель  Августин,  я  понял,  что  именно   этот   тон   показался   ей
подозрительным. Она неподвижно смотрела на Бенколина, который тем временем с
самым  беспечным  видом  разглядывал  комнату  из-под   тяжелых   век.   Мне
показалось, что у нее немного сбилось дыхание.
   - А мой отец сказал что-нибудь по этому поводу?  -  спросила  она,  когда
детектив закончил.
   - Только одно, - ответил Бенколин. - Он не видел, как она уходила.
   - Это правильно. - Ногти сложенных на груди девушки рук  вонзились  в  ее
плечи. - Зато я видела.
   - Вы видели, как она уходила?
   - Да.
   Я снова увидел, как у Шомона на скулах заходили желваки.
   - Мадемуазель, я не люблю противоречить женщинам, - сказал он,  -  но  вы
ошибаетесь. Я все время стоял у выхода.
   Девушка посмотрела на Шомона так, словно увидела  его  только  сейчас,  и
медленно смерила его взглядом с ног до головы. Офицер не моргнул глазом.
   - Вот как? И сколько же времени вы, сударь, оставались там?
   - Еще минут пятнадцать после закрытия.
   - Вот как?  -  повторила  девушка.  -  Тогда  все  понятно.  Выходя,  она
остановилась поговорить со мной. Я выпустила ее, когда двери уже давно  были
закрыты.
   Шомон потряс кулаками, словно перед  ним  была  стеклянная  стена,  из-за
которой, недосягаемая, на него смотрела эта женщина.
   - Ну, тогда все наши проблемы решены, - пробормотал Бенколин, улыбаясь. -
Вы проболтали с ней с четверть часа, мадемуазель?
   - Да.
   - Конечно. Только по одному пункту у нас есть еще кое-какие  неясности...
- Бенколин нахмурился. - Мы предполагаем,  что  у  нее  пропало  кое-что  из
одежды. Как она была одета, когда вы с ней разговаривали?
   - Я не заметила, - поколебавшись, тихо ответила мадемуазель Августин.
   - Ну что ж, - вскричал Шомон, выпрямляясь, - тогда скажите нам  хотя  бы,
как она выглядела! Можете?
   - Обыкновенно. Как многие.
   -  Блондинка  или  брюнетка?  Она  снова  заколебалась,  затем   поспешно
проговорила:
   - Брюнетка. Карие глаза. Большой рот. Невысокая.
   - Мадемуазель Дюшен действительно была темноволосой, но она была довольно
высокого роста, и у нее были голубые глаза. Боже мой!  -  воскликнул  Шомон,
снова сжимая кулаки. - Зачем вы лжете?!
   - Я сказала правду... Может быть, я ошиблась. Вы должны  понять,  что  за
день тут проходит множество людей и у меня не было особых  причин  запомнить
именно эту девушку. Должно быть,  перепутала.  Но  это  не  меняет  дела:  я
выпустила ее отсюда через пятнадцать минут после закрытия и с тех пор больше
не видела.
   В этот  момент  вернулся  Августин.  Увидев  застывшее  лицо  дочери,  он
поспешно заговорил:
   - Господа, я зажег свет. Если вы желаете провести тщательный осмотр, надо
захватить фонари, там не очень светло. Пожалуйте, мне нечего скрывать.
   Прежде чем повернуться к двери, Бенколин задержался в нерешительности.  В
этот момент Августин локтем задел абажур, и лампа бросила яркий желтый  свет
на  лицо  детектива.  Обозначились  высокие  скулы,  задумчивые   глаза   со
сдвинутыми бровями, беспокойно оглядывающие комнату...
   - Такое соседство! - бормотал он. - Такое соседство!.. У вас  есть  здесь
телефон, господин Августин?
   - В моей берлоге, мсье, в кабинете. Я провожу вас туда.
   - Да, да. Мне он нужен немедленно. И еще одно... Мне кажется, вы сказали,
мой друг, что когда мадемуазель  Дюшен  вошла  вчера  в  музей,  она  задала
странный вопрос: "Где сатир?" Что она имела в виду?
   Августин выглядел немного обиженным.
   - Мсье никогда не слышал, - спросил он, - о Сатире Сены?
   - Никогда.
   - Это одна из моих самых удачных  работ.  Не  реальный  человек,  а  плод
фантазии, понимаете? - быстро объяснил старик. - Речь идет об одной из самых
популярных парижских легенд - о чудовище в образе человека, которое живет  в
Сене и затаскивает туда молодых женщин, чтобы утопить. Я думаю, эта  легенда
имеет под собой какую-то реальную основу - У нас здесь есть документы,  если
хотите, можете взглянуть.
   - Понятно. А где эта фигура?
   - При входе в Галерею ужасов, у основания лестницы.  Меня  за  нее  очень
хвалили...
   - Проводите меня к телефону. Если у вас есть желание осмотреть  музей,  -
повернулся он к нам, -  идите,  я  скоро  к  вам  присоединюсь.  Прошу  вас,
господин Августин.
   Тем временем девушка уселась в старое кресло-качалку у лампы и  взяла  со
стола рабочую корзинку.  Сосредоточенно  глядя  своими  черными  глазами  на
иголку, в которую она продевала нитку, она холодно проговорила:
   - Господа, дорога вам известна. Я не буду вам мешать.
   Она принялась раскачиваться в кресле, энергично орудуя иглой по рубашке в
красную полоску и придав лицу выражение оскорбленной хранительницы домашнего
очага. Но наблюдать за нами продолжала.
   Мы с Шомоном вышли в  вестибюль.  Он  вынул  портсигар  и  предложил  мне
сигарету; закуривая, мы взглянули  друг  на  друга.  Это  место  было  впору
Шомону, как сделанный по мерке гроб. Он натянул шляпу до самых бровей, глаза
его блуждали, будто выискивая врага.
   Вдруг он поинтересовался:
   - Вы женаты?
   - Нет.
   - Обручены?
   - Да.
   - А! Тогда вы в состоянии понять, что это  значит.  Я  сам  не  свой.  Вы
должны простить мне некоторую рассеянность и неловкость. С того момента, как
я увидел тело... Давайте войдем.
   Я  испытывал  странное  чувство  близости  с  этим  подавленным,  пышущим
здоровьем, лишенным воображения молодым человеком,  внезапно  оказавшимся  в
столь непривычных для себя обстоятельствах.  Когда  мы  миновали  стеклянные
двери музея, он двинулся вперед  осторожными  плавными  шагами;  сразу  было
видно, что ему приходилось воевать под безжалостным  солнцем.  Но  теперь  я
видел на его лице выражение, граничащее с благоговением...
   От одной только царившей в музее тишины меня бросило в дрожь. Здесь пахло
сыростью и еще - если только можно это описать такими словами  -  платьем  и
волосами. Мы находились в огромном гроте, протянувшемся почти на восемьдесят
футов; свод его подпирали каменные колонны причудливой формы. Грот был залит
зеленоватым светом, источник  которого  я  не  смог  определить,  -  подобно
зеленоватой воде, этот свет  искажал  очертания,  делал  их  призрачными,  и
поэтому арки и столбы, казалось, непрерывно колебались,  меняя  свою  форму,
как игрушечные гроты в аквариуме для рыбок. Мне померещилось даже,  что  они
покрыты переливчатыми наростами и шевелят бледно-зелеными щупальцами.
   Но ужаснее всего было собранное здесь неподвижное общество. Рядом со мной
застыл полицейский; можно было бы поклясться, что он настоящий,  только  что
не разговаривает. С обеих сторон вдоль стен из-за ограждения на нас  взирали
молчаливые фигуры. Они смотрели прямо перед собой, как будто -  фантазировал
я, - знали о нашем присутствии  и  намеренно  прятали  от  нас  глаза.  Чуть
заметная желтая подсветка выделяла  их  на  фоне  зеленого  сумрака.  Думерг
<Гастон Думерг (1863 - 1937)  -  президент  Франции  в  1924  -  1931  гг.>,
Муссолини <Бенито Муссолини (1883 - 1945) -  фашистский  диктатор  Италии  в
1922-1943 гг.>,  принц  Уэльский  <Принц  Уэльский  -  титул,  присваиваемый
наследнику английского престола. Вероятно, имеется в виду старший сын Георга
V (1865-1936) Эдвард VIII (1894-1972).>, король Альфонс  <Король  Альфонс  -
Альфонс XIII (1886-1941), король Испании в 1902  -  1931  гг.,  из  династии
Бурбонов.>, Гувер <Герберт Кларк Гувер (1874 - 1964) -  31-й  президент  США
(1929-1933).>, идолы спорта, сцены и экрана, все знакомые  и  выполненные  с
недюжинным мастерством. Но они, как нетрудно было почувствовать, были только
своего рода делегацией по приему, уступкой респектабельности и  сегодняшнему
дню, которая имела целью подготовить вас к  тому,  что  лежало  за  ними.  Я
невольно испугался, увидев на скамейке, ближе  к  середине  грота,  женщину,
которая сидела не двигаясь, а рядом с ней  приткнувшегося  в  углу  мужчину,
похоже пьяного в доску. Я вздрогнул, сердце екнуло, но я тут  же  сообразил,
что это всего лишь муляж.
   Я неуверенно шел все дальше по подземелью, и шаги мои эхом отдавались  от
стен. Я прошел в футе от этой застывшей на скамейке фигуры  со  сползшей  на
глаза соломенной шляпой и почувствовал почти непреодолимое желание потрогать
фигуру, чтобы убедиться, что она не заговорит. Когда в  спину  тебе  смотрят
стеклянные глаза, это так же неприятно,  как  когда  тебя  сверлит  взглядом
живой человек. Я слышал сзади шаги Шомона; остановившись возле скамейки,  он
с подозрением разглядывал пьянчужку...
   Грот заканчивался ротондой, которая была  почти  полностью  погружена  во
мрак, и только вокруг фигур светились слабые ореолы  подсветки.  С  арочного
прохода на меня с ухмылкой смотрела  отвратительная  морда.  Шут  перегнулся
вниз, подмигивая и словно пытаясь дотянуться до меня  погремушкой.  О