т  моих
шагов слабо звякнули колокольчики на его костюме. Здесь, в  темной  ротонде,
эхо приобретало какую-то мертвенную тяжесть; здесь еще  резче  пахло  пылью,
платьем и волосами, а восковые фигуры стали еще более жуткими. Гордо выпятил
грудь д'Артаньян, положив руку на шпагу. В  глубине  вырисовывался  какой-то
гигант в черных доспехах, с занесенным над головой топором. Затем я  заметил
еще один проход под аркой, тускло  освещенный  зеленым  фонарем,  а  за  ним
лестничный пролет, спускающийся между каменными стенами  в  Галерею  ужасов.
Одной только этой надписи над проходом было достаточно, чтобы я  остановился
в нерешительности. Надпись недвусмысленно извещала о том, что вас  ждет,  и,
подобно всем другим  однозначно  определенным  вещам,  не  вызывала  во  мне
неистребимого желания проверить ее  истинность.  Эта  лестница  сжимала  вас
своими стенами, толкая все дальше вниз, не  давая  убежать...  Здесь,  перед
входом на лестницу, вспомнил я,  старый  Августин  видел  спускавшуюся  вниз
Одетту Дюшен, и ему показалось, что за ней движется тот страшный фантом  без
лица - женщина в меховой горжетке и маленькой коричневой шляпке. Я шагнул на
лестницу. С каждой ступенькой становилось все холоднее, каждый шаг отзывался
раскатистым эхом, которое, казалось, бежало впереди,  создавая  впечатление,
будто кто-то указывает тебе дорогу. Внезапно меня  охватило  острое  чувство
одиночества. Мне захотелось вернуться.
   Лестница резко повернула, и на фоне  грубой,  освещенной  зеленым  светом
стены  я  увидел  притаившуюся  тень.  Сердце  у  меня  застучало.  У  стены
склонилась костлявая фигура - мужчина с сутулыми плечами и  лицом,  закрытым
средневековым капюшоном, из-под которого виднелась длинная челюсть с бледной
тенью улыбки. В его руках,  полуприкрытая  плащом,  лежала  фигура  женщины.
Передо мной был самый обыкновенный человек - с той лишь разницей, что вместо
выставленной вперед ступни у него было раздвоенное  копыто.  Сатир!  Обычный
человек - только мастер гениально изобразил  его  нечестивую  сущность,  эти
торчащие ребра и угрюмую улыбку. Хорошо еще, что глаза его были в тени...
   Постаравшись поскорее проскочить мимо этой источающей  яд  композиции,  я
прошел по коридору до места, где он соединялся с еще  одной  ротондой,  ниже
уровнем. Здесь фигуры  были  расставлены  в  определенном  антураже,  каждой
отводилась часть зала, каждая была шедевром дьявольского искусства.  Прошлое
затаило здесь дыхание. На фигурах лежала печать смерти, как будто вы  видели
их через вуаль столетий, каждую в обстановке того времени,  к  которому  она
принадлежала. Марат лежит откинувшись на спинку жестяной  ванны,  челюсть  у
него отвисла, сквозь посиневшую кожу  проглядывают  ребра,  скрюченная  рука
вцепилась в торчащий из окровавленной груди нож.  Вы  видите  это  воочию  -
видите, как служанка хватает  безразличную  ко  всему  Шарлотту  Корде,  как
солдаты в красных колпаках с разинутыми в немом крике  ртами  вламываются  в
запертую дверь, слышите беззвучный вопль страсти и ужаса... А за окнами этой
коричневой комнаты струится желтый сентябрьский свет, карабкается  по  стене
виноградная лоза... Вновь оживший старый Париж.
   Тут я услышал, как что-то капает...
   Меня охватил  ужас.  Я  смотрел  на  окружающие  меня  фигуры,  скованные
смертельным оцепенением, - инквизиторов, орудующих огнем и клещами,  короля,
кладущего голову на гильотину под яростную дробь беззвучных барабанов,  -  и
мне чудилось, что их неподвижность противна самой  природе.  Они  были  куда
более отвратительны, эти тени людей, выряженные в цветастые одежды, в  своем
молчании, чем если бы вдруг заговорили.
   Нет,  это  мне  не  почудилось.   Что-то   падало,   капля   за   каплей,
медленно-медленно...
   Подгоняемый многократным эхом, я кинулся вверх по лестнице. Мне нужен был
свет, нужно было видеть живых людей посреди  всего  этого  гнетущего  застоя
воска и париков. Добежав до последнего поворота лестницы, я попытался  взять
себя в руки, - я не дам свести себя с ума сборищу  каких-то  чучел!  Это  же
смешно. Мы с Бенколином весело посмеемся над  моими  страхами,  с  бренди  и
сигаретой в руках, когда выберемся из этого зловещего места.
   Вон они, Бенколин, Августин, Шомон; они  только  еще  входили  в  верхнюю
ротонду. Я взял себя в руки и позвал их.  Но,  видно,  что-то  в  моем  лице
осталось, потому что они это заметили даже при тамошнем тусклом освещении.
   - Черт побери, что с вами, Джефф? - спросил детектив.
   - Ничего, - промолвил я, но мой голос выдал, что я говорю  не  правду.  -
Я..,  разглядывал  фигуры..,  там,  внизу.  Группу  Марата.   Мне   хотелось
посмотреть на сатира. Он чертовски хорош, великолепно передана  сущность,  и
эта женщина в его руках...
   Августин дернул головой.
   - Что? - выдавил он. - Что вы сказали?
   - Я сказал, что сатир чертовски хорош, а женщина в...
   Августин проговорил словно загипнотизированный:
   - Вы, наверное, сошли с ума. В руках у сатира нет никакой женщины.

Глава 3

   - Теперь она есть, - сказал Бенколин. - Настоящая женщина. И она мертва.
   Он освещал скульптурную группу лучом большого  фонаря,  а  мы  сгрудились
вокруг.
   Восковая фигура сатира была слегка прислонена к стене в  том  месте,  где
лестница делала очередной поворот. Его руки были изогнуты  и  сложены  таким
образом,  что  тело  маленькой  женщины,  пристроенное  там,   не   нарушало
равновесия всей фигуры. (Как я узнал  позже,  восковые  фигуры  делаются  на
стальном каркасе и могут выдержать и значительно большую нагрузку,  чем  вес
миниатюрной девушки.) Основная тяжесть тела приходилась  на  правую  руку  и
грудь сатира, голову девушки частично прикрывала другая рука, и грубая ткань
плаща была наброшена на верхнюю часть ее тела... Бенколин направил луч света
вниз. Нога сатира, поросшая жесткими волосами, его раздвоенное копыто были в
крови. У основания фигуры расширялась на глазах темная лужица.
   - Выньте-ка ее оттуда,  -  коротко  бросил  Бенколин.  -  Осторожней,  не
сломайте чего-нибудь. Ну же!
   Мы высвободили почти невесомое тело и положили его на  каменную  площадку
лестницы. Тело было еще теплым. Бенколин перевел луч света на лицо  женщины.
Ее карие глаза были широко раскрыты, в них застыли боль, ужас и  потрясение;
обескровленные губы приоткрылись, синяя, плотно сидевшая на  голове  беретка
сбилась набок. Луч фонаря медленно пробежал по всему ее телу...
   У моего локтя слышалось тяжелое  дыхание.  С  трудом  сохраняя  видимость
спокойствия, Шомон произнес:
   - Я знаю, кто это.
   - Ну? - поинтересовался Бенколин, не поднимаясь с колен и не  поворачивая
головы.
   - Клодин Мартель. Лучшая подруга Одетты. Это та  девушка,  с  которой  мы
должны были пить чай в тот день, когда Одетта отменила свидание и... О Боже!
- крикнул Шомон и ударил кулаком по стене. - Еще одна!
   -  Еще  одна  дочь  бывшего  министра  кабинета,  -  задумчиво  промолвил
Бенколин. - Графа де Мартеля. Правильно?
   Он посмотрел на Шомона на первый взгляд бесстрастно, но на скуле  у  него
запульсировал нерв, и лицо Бенколина сделалось  таким  же  зловещим,  как  у
сатира.
   - Точно, - кивнул Шомон. - Как.., как она умерла?
   - Нож в спину. - Бенколин перевернул тело на бок, чтобы нам  стало  видно
пятно на левой стороне ее голубого жакета. - Должно  быть,  попали  прямо  в
сердце. Пуля не вызвала бы такого обильного кровотечения...  Ну,  дьявол  за
это поплатится! Посмотрим-ка...  Никаких  следов  сопротивления.  Платье  не
смято. Абсолютно ничего, только вот это.
   Он указал на тоненькую золотую цепочку на шее у девушки. По-видимому, она
носила на ней какой-то предмет, пряча его на груди под  платьем,  но  сейчас
концы цепочки были расстегнуты, и предмет, чем бы он  там  ни  был,  пропал.
Замок цепочки зацепился за воротник жакетки, потому она и не упала.
   - Нет.., определенно никакой борьбы, - негромко произнес детектив. - Руки
расслаблены, пальцы распрямлены;  удар  был  мгновенным,  очевидно  прямо  в
сердце. Так, а где ее сумочка? Проклятье! У нее должна  была  быть  сумочка!
Куда же она делась?!
   В нетерпении  шаря  вокруг  лучом  фонарика,  он  случайно  осветил  лицо
Августина.  Скрючившийся  самым  невероятным  образом  старик  цеплялся   за
саржевое одеяние сатира и, когда свет ударил ему в глаза, зарыдал.
   - Теперь вы меня арестуете! - дискантом завопил он. -  Но  я  не  имею  к
этому никакого отношения! Я...
   - Замолчите! - оборвал его Бенколин. - Нет, постойте. Встаньте  вон  там.
Эта девушка, мой друг, умерла менее двух  часов  назад.  Вы  в  какое  время
закрылись?
   - Вскоре после половины двенадцатого, мсье. Как только мне  сказали,  что
вы меня ждете.
   - А перед тем, как закрыться, спускались сюда?
   - Я всегда это делаю, мсье. Некоторые лампы не связаны с главным  пультом
наверху, приходится их обходить, чтобы выключить.
   - Значит, здесь никого не было?
   - Нет! Ни души! Бенколин посмотрел на часы - Без четверти час. С тех  пор
как вы здесь были, прошло чуть больше часа - Я полагаю, эта девушка не могла
проникнуть сюда через главный вход?
   - Невозможно, мсье! Моя дочь  никому,  кроме  меня,  не  откроет.  У  нас
специальный звонок, как условный сигнал. Но вы можете сами спросить у нее...
   Луч фонарика пробежал по полу лестничной площадки, затем  поднялся  вверх
по стене. Фигура сатира стояла спиной к стене лестничной площадки,  так  что
посетители, спускающиеся по лестнице, видели ее в профиль.  В  дальнем  углу
лестницы Бенколин задержал луч. Там была лишь тусклая зеленая лампа, которая
служила для подсветки снизу капюшона сатира  и  давала  недостаточно  света,
чтобы  разглядеть  кирпичную  кладку;  однако  яркий  свет  фонаря  позволил
увидеть, что часть стены была деревянной и только выкрашена под камень.
   - Понятно, - пробормотал детектив. - А это, я так понимаю, еще один  вход
в музей?
   - Да, мсье! Там узкий проход, который ведет вниз, в  Галерею  ужасов;  по
нему я добираюсь до спрятанных лампочек.  Потом,  за  этой,  есть  еще  одна
дверь...
   Бенколин резко повернулся:
   - Куда она ведет?
   - Она.., там начинается коридорчик, выходящий на Севастопольский бульвар.
Но я никогда не открываю эту дверь! Она всегда на замке!
   Круг света медленно переместился с порога деревянной  двери  к  основанию
статуи. Между ними тянулась извилистая дорожка  кровавых  брызг.  Осторожно,
чтобы не наступить на них, Бенколин подошел к  двери  и  толкнул  ее.  Часть
нарисованной каменной стены подалась внутрь. Стоя  за  спиной  детектива,  я
увидел душный закуток со ступеньками,  спускавшимися  к  Галерее  ужасов,  а
также - параллельно ложной деревянной стенке - еще одну массивную  дверь.  Я
чувствовал на  своем  рукаве  трясущиеся  пальцы  Августина,  пока  Бенколин
осматривал при свете фонарика замок внешней двери.
   - Замок типа "йель", - заключил он, - и язычок не заблокирован. Во всяком
случае, сегодня ночью этой дверью пользовались.
   - Вы хотите сказать, что она открыта?! - вскричал Августин.
   - Отойдите! - с раздражением бросил Бенколин. - В этой  пыли  могут  быть
следы ног.
   Он вытащил из кармана платок, обернул его вокруг пальцев и повернул ручку
внешней двери.
   Мы оказались в невысоком  каменном  проходе,  параллельном  задней  стене
музея. Очевидно, это был своего рода коридор между этим домом и соседним,  -
какой-то давно забытый строитель перекрыл его сверху  жестью  и  деревянными
стропилами, так что в высоту он едва достигал семи-восьми футов. В полумраке
можно было различить только голую кирпичную стену соседнего  дома  и,  много
дальше, тяжелую дверь без ручки. Коридор утыкался в кирпичную  стену,  но  в
конце его, справа, просматривался слабый свет, который проникал с улицы; был
слышен даже шелест шин и приглушенные гудки автомобилей.
   Шаря по мокрым каменным плитам, луч фонаря Бенколина вдруг высветил белую
женскую сумочку из моющейся замши  с  разбросанным  вокруг  содержимым.  Как
сейчас вижу контрастный черный орнамент на ее  белой  поверхности,  мерцание
серебряного замочка... У кирпичной  стены  напротив  валялась  черная  маска
домино с оторванной с одной стороны резинкой.  Каменные  плиты  у  основания
стены были забрызганы кровью.
   Бенколин глубоко вздохнул и повернулся к Августину:
   - А что вам известно об этом?..
   - Ничего, мсье! Я прожил в этом доме сорок лет, но  не  пользовался  этой
дверью и десяти раз. Ключ.., я даже не представляю, где он может быть!
   Детектив криво улыбнулся:
   - А ведь замок сравнительно новый. И дверные петли смазаны. Ну, ничего!
   Я пошел за ним к выходу на улицу. В конце вымощенного  каменными  плитами
коридора оказалась-таки  дверь.  Она  была  распахнута  настежь...  Бенколин
тихонечко присвистнул.
   - Вот, Джефф, - тихо сказал он  мне,  -  настоящий  замок.  Пружинный,  с
секретом  против  воров,  называется  "бульдог".  Совершенно  не   поддается
вскрытию. И все-таки дверь открыта! Черт побери! Интересно...  -  Глаза  его
шарили по сторонам. - Когда эта  дверь  затворена,  коридор  должен  быть  в
полной темноте. Интересно, есть ли здесь свет? А, вот он.
   И он нажал маленькую, почти неразличимую кнопку  на  стене,  футов  около
шести от  пола.  Спрятанные  между  деревянными  перекрытиями  лампы  залили
грязный проход мягким светом. Бенколин тут же выключил освещение.
   - В чем дело? - поинтересовался я. - Зачем вы погасили свет? Вам же нужно
осмотреть все эти вещи...
   - Молчите! - быстро, возбужденно проговорил он. - Джефф, впервые в  своей
практике мне придется нарушить раз и навсегда заведенную  у  нас  процедуру.
Наши бы все тут засняли и перекопали, они возились бы здесь до  рассвета.  Я
же должен думать о последствиях, я не могу себе  этого  позволить...  Теперь
быстрее! Закроем эту дверь. - Он осторожно притворил ее. -  Теперь  возьмите
носовой платок и соберите все это в сумочку. Мне  нужно  поскорее  осмотреть
все остальное.
   С того момента как Бенколин переступил  порог  коридора,  он  перемещался
только на цыпочках. Я последовал его примеру, а он присел у стены, там,  где
пол был  забрызган  кровью.  Бормоча  что-то  про  себя,  Бенколин  принялся
соскребать с пола и сметать в конверт сверкавшие в лучике  фонаря  частички.
Стараясь ничего не пропустить, я собирал содержимое сумки. Небольшая золотая
пудреница,  губная  помада,  носовой  платок,  письмо,  ключ  от  зажигания,
записная книжка  с  адресами,  несколько  денежных  купюр  и  мелочь.  Потом
Бенколин  знаком  позвал  меня  за  собой,  и  мы  вернулись  через  дверцу,
замаскированную под стену, назад к площадке сатира.
   Но  на  пороге  детектив  задержался,  подозрительно  глядя  на   зеленую
подсветку в углу. Озадаченно насупившись, он оглянулся на две двери  позади,
и мне показалось, что он на глаз прикидывает расстояние.
   - Да, - пробурчал он себе под нос, - да. Если бы эта... - он постучал  по
раскрашенной двери, - была бы закрыта, а дверь в проход  открыта,  то  через
щель  был  бы  виден  зеленый  свет...  -  Обернувшись   к   Августину,   он
требовательно спросил:
   - Подумайте хорошенько, мой друг! Вы  говорили,  что,  когда  уходили  из
музея в половине двенадцатого или около того, выключили все лампочки, так?
   - Конечно, мсье!
   - Все до единой? Вы и теперь в этом уверены?
   - Разумеется.
   Бенколин постучал себя костяшками пальцев по лбу.
   - Тут что-то не так. Я уверен... Лампы - эта  во  всяком  случае  -  были
включены. Капитан Шомон, который сейчас час?
   Вопрос был настолько  неожиданным,  что  Шомон,  сидевший  на  ступеньках
подперев подбородок ладонью, посмотрел на него непонимающе:
   - Простите?
   - Я спросил, который час. Смутившись, Шомон вытащил большие золотые часы.
   -  Почти  час  ночи,  -  хмуро  ответил  он.   -   Что   это   вы   вдруг
заинтересовались?
   - Не знаю, - пожал плечами Бенколин. Мне показалось, что он несколько  не
в себе, и поэтому я заключил, что мой друг на пути к решению. - Так  вот,  -
продолжил он, - мы оставим  тело  мадемуазель  Мартель  на  некоторое  время
здесь. Только еще раз поглядим...
   Он снова встал на колени около тела. Оно уже больше не пугало; ничего  не
выражающие глаза, сдвинутая набок беретка, скованная поза - от  всего  этого
труп казался еще менее реальным, чем восковые фигуры.  Сняв  с  шеи  девушки
тоненькую золотую цепочку, Бенколин осмотрел ее.
   - Рывок был очень сильным, - сказал он,  демонстрируя,  как  натягивается
цепочка. - Звенья мелкие, но прочные и соединены намертво.
   Когда он поднялся и направился по лестнице наверх,  Шомон  остановил  его
вопросом:
   - Вы собираетесь оставить ее здесь одну?
   - А почему нет?
   Молодой человек слегка провел рукой по глазам.
   - Не знаю, - сказал он. - Наверное, ей от этого хуже не станет. Но вокруг
нее всегда было столько людей.., когда она была жива. И  место  здесь  такое
гадкое! Меня тошнит от одного его вида. Такое гадкое... Может, я останусь..,
побуду здесь с ней?
   Он стоял в нерешительности, а Бенколин смотрел на него с любопытством.
   - Видите ли, - продолжал  Шомон  с  окаменевшим  лицом,  -  я  все  время
вспоминаю Одетту... Боже мой! - И голос его сорвался. - Я не могу...
   - Успокойтесь! - прикрикнул на него Бенколин. - Подниметесь наверх вместе
с нами. Вам нужно выпить.
   Мы  прошли  через  грот,  миновали  вестибюль  и  вернулись  в  неуютную,
безвкусно  обставленную  квартиру   Августина.   Решительное   поскрипывание
кресла-качалки  замедлилось,  и  мадемуазель  Августин  посмотрела  на  нас,
откусывая кончик нитки.
   По-видимому, по выражению наших лиц она догадалась, что мы нашли  больше,
чем ожидали, к тому же белая сумочка сразу бросилась в глаза. Не  говоря  ни
слова, Бенколин отправился к телефону, а Августин, покопавшись  в  одном  из
шкафов,  вытащил  оттуда  небольшую  пузатую  бутылку  бренди.  Глаз  дочери
замерил, сколько он налил Шомону, и  она  поджала  губы.  Но  тут  же  снова
принялась качаться.
   Мне было не по себе. Тикали часы, мерно поскрипывало кресло. Я знал,  что
эта комната навсегда теперь будет для меня ассоциироваться с запахом вареной
картошки. Мадемуазель Августин не задавала никаких вопросов;  она  держалась
напряженно, руки двигались механически. Над рубашкой в красную полоску  явно
сгущались грозовые тучи... Мы с Шомоном пили бренди, и я видел, что он  тоже
не сводит с девушки глаз. Несколько раз ее отец пытался заговорить,  но  все
мы продолжали хранить неловкое молчание.
   В комнату вернулся Бенколин.
   - Мадемуазель, - сказал он, - я хочу задать вам...
   - Мари! - воскликнул ее отец измученным голосом. - Я не мог  тебе  раньше
сказать... Это убийство! Это...
   - Пожалуйста, успокойтесь, - попросил его Бенколин. -  Я  хочу  спросить,
мадемуазель, когда вы включили сегодня вечером лампочки в музее.
   Она не стала увиливать,  выспрашивать,  почему  он  задает  этот  вопрос.
Твердой рукой девушка положила шитье и ответила:
   - Сразу после того, как папа отправился на встречу с вами.
   - Какие лампочки вы включили?
   - Я повернула выключатель, зажигающий лампочки в центре главного грота  и
на лестнице, ведущей в подвал.
   - Зачем вы это сделали?
   Она посмотрела на него безмятежным взором:
   - Я поступила абсолютно естественно. Мне показалось, что по музею  кто-то
ходит.
   - Я полагаю, вы девушка не слишком мнительная?
   - Нет. - Ни улыбки, ни движения губ; было ясно, что  она  презирает  саму
мысль о мнительности.
   - Вы пошли посмотреть?
   - Пошла... - Так как детектив, подняв брови, продолжал смотреть  на  нее,
она продолжала:
   - Я осмотрела большой грот, где, как мне показалось, я  слышала  шум,  но
там никого не было. Я ошиблась.
   - Вы не спускались по лестнице?
   - Нет.
   - Когда вы погасили свет?
   - Не могу сказать точно. Минут через пять, а может быть, больше. А теперь
будьте любезны объяснить мне, - заговорила она вызывающе