ыл мужчиной? Я начинаю думать, что  он  просто
глуп, этот ваш Бенколин!.. Ключ взяла женщина. Женщина,  которая,  наверное,
хотя бы немного походила на мадемуазель Мартель, если сумела войти в клуб.
   Мари Августин откинулась назад, вытянув руки над головой.
   - Ну хорошо, - улыбнулся я. - Тогда, может быть, вы назовете причину,  по
которой убийца хотел проникнуть в клуб?..
   - Боюсь, вы слишком многого от меня хотите.
   - А нельзя ли выяснить, проходила ли вчера вечером женщина,  предъявившая
ключ мадемуазель Мартель, через охрану?
   Она язвительно заметила:
   - Не думаю, чтобы вам хотелось выйти и самому спросить у них, не так ли?
   - Но вы могли бы...
   - Послушайте, мой дорогой мальчик... - Она с силой выдохнула дым.  -  Мне
нет дела до того, кто убил Клодин Мартель. Я  не  сделаю  не  единого  шага,
чтобы помочь вам это выяснить, потому что,  насколько  я  поняла  из  вашего
рассказа, убийцей наверняка не мог быть Галан. А  я  хочу  только  одного  -
уничтожить его, вы это понимаете?
   - Эти вещи связаны. Она прищурила глаза:
   - Как это?
   - Ведь он не сообщил о факте преступления, так ведь? Ни он, ни эта Прево,
его подружка. Они оба виновны  в  укрывательстве.  А  она  готова  выступить
свидетелем обвинения.
   Некоторое время она молча курила, потом кивнула:
   - Хорошо. Идет. Ну, так какой у нас план кампании?
   - Первым делом - можете ли вы вывести меня отсюда?
   Она пожала плечами:
   - Так или иначе надо что-то делать. Очень скоро они закончат  осматривать
другие помещения, и тогда... - Проведя пальцем по горлу,  она  взглянула  на
меня. - Я могла бы, конечно, позвать моих слуг, собрать вокруг гостей  и  на
виду у всех вывести вас из клуба. Пусть Галан только попробует помешать. Ему
же будет хуже...
   Она, снова прищурившись, задумчиво уставилась на меня. Я покачал головой:
   - Не пойдет. Это будет предупреждение Галану. Он может не принять бой,  а
просто-напросто удрать, не дожидаясь приезда полиции.
   - Милый мальчик! - шепнула она. - Вы нравитесь мне все больше  и  больше.
Тогда хватит ли у  вас  выдержки  попробовать  выйти  через  парадную  дверь
переодетым? Я пойду с вами. Сделаем вид, что вы мой.., любовник.
   - С удовольствием, - сказал я, - хотя бы сделаю вид.
   Она проигнорировала мою реплику, только поджала губы.
   - Это будет опасно. Если вас поймают... Мною снова овладело  безрассудное
желание по-жонглировать динамитными шашками.
   - Поверьте мне, мадемуазель, - сказал я искренне,  -  сегодня  я  получил
такое удовольствие, какого не  испытывал  уже  лет  пять  или  шесть.  Такое
приключение должно иметь достойный финал... У вас есть что-нибудь выпить?
   - Вы хорошо подумали?.. Ну что ж! Вам  придется  бросить  свои  пальто  и
шляпу здесь, я достану вам другие. Вы должны снять бинты и натянуть шляпу на
пластырь; я думаю, рана кровоточить не будет. У вас не рубашка, а  настоящие
лохмотья, прикройте ее хорошенько... Маска у вас есть?
   - Потерял где-то. Наверное, во дворе.
   - Я принесу вам другую, она прикроет все ваше лицо. И вот еще  что.  Они,
конечно, поставили у  дверей  усиленную  охрану  и  наверняка  спрашивают  у
каждого выходящего ключ. Я достану вам другой. Придется немного подождать. А
пока - коньяк в шкафчике у туалетного столика.
   Она быстро вышла, но на этот раз не заперла за собой дверь. Я встал. Боль
родилась в затылке и одуряющими волнами нахлынула на глаза; в ногах все  еще
не было  твердости.  Но  возбуждение  всей  этой  ночи  поддержало  меня.  Я
прислонился к краю шезлонга и стоял так, пока пол не  перестал  ходить  подо
мной ходуном и комната не  остановила  своего  бешеного  вращения.  Тогда  я
неуверенным шагом дошел до шкафчика, который она показала.
   Это оказался коньяк "Наполеон" 1811 года в корзинке серебряной филиграни.
Вспомнив, как  накануне  ночью  мы  пили  бренди  под  недовольным  взглядом
хозяйки, я подумал, что вся эта игра безумно смешна. Хватанув хорошую порцию
коньяка, я почувствовал, как тепло разливается по жилам. Уже лучше. Я  налил
себе еще - и вдруг увидел свое отражение в зеркале над туалетным столиком...
Боже! Настоящий призрак! Будто после недельного загула, бледный как  смерть,
на голове повязка,  рубашка  разорвана  и  вся  в  кровавых  пятнах...  Этот
мерзавец располосовал мне ножом рукав пиджака от плеча до локтя. Еще бы пару
дюймов в сторону... Я чокнулся со своим отражением и залпом выпил  все,  что
было в стакане. Ого!  Отражение  в  зеркале  несколько  смазалось.  В  таком
состоянии коньяк действует непредсказуемо.
   Совершенно непроизвольно я сделал какое-то неуклюжее  танцевальное  па  и
неожиданно для себя расхохотался.  Золоченые  аисты  и  павлины  на  стенных
панелях стали поглядывать на меня уже дружелюбнее.  Я  заметил,  как  вьется
дымок  благовоний  над  бронзовыми  сосудами,  и  почувствовал,  что  духота
становится невыносимой.
   Вскоре  вернулась  Мари  Августин.  Она  принесла  мягкую  черную   шляпу
огромного размера, которую,  наверное,  стащила  у  какого-нибудь  гостя,  и
длинный плащ. Когда  все  приготовления  были  закончены,  мы  встали  перед
зеркалом; оставалось только надеть маски. Она  выключила  весь  свет,  кроме
нарядной серебряной лампы в виде пагоды, стоявшей на туалетном столике...
   В полутьме сразу стала заметна тишина этой комнаты. Я с трудом  улавливал
чуть слышное наигрывание оркестра где-то за стенами. Она  повернула  ко  мне
лицо, при свете серебряной лампы оно было цвета старой слоновой кости. Брови
ее поднялись высокими тонкими  дугами,  губы  были  накрашены  темно-красной
помадой...
   - А когда мы минуем входную дверь, - спросила она, - куда потом?
   - Вниз, в музей. Я должен посмотреть на нож, - ответил я. Я никак не  мог
себе простить, что не подумал о кинжале.  -  Потом  к  телефону...  Дайте-ка
лучше ваш револьвер мне.
   Она отдала мне  оружие,  едва  уловимо  притронувшись  ко  мне  кончиками
пальцев; но я, как мне ни хотелось, не имел права даже посмотреть на нее.  Я
вспомнил душную гостиную с набитой конским волосом мебелью, потом из  тумана
выплыл фантастический блеск "Тысяча и одной ночи"... Мари медленно протянула
руку к цепочке выключателя лампы.
   - Я ношу черную, - проговорила она, прилаживая маску. - Это потому, что у
меня никогда не было любовника.
   На мгновение в прорезях маски блеснули непроницаемые  глаза.  Потом  свет
погас...
   Когда мы подошли к двери, она, жестом остановив меня, первой выглянула  в
контору. Потом  кивнула,  и  я  прошел  за  ней  через  полутемную  комнату,
увешанную сказочными коврами, к стеклянной двери в коридор. В  руке  у  меня
был серебряный ключ, принадлежавший, как  объяснила  Мари  Августин,  одному
члену клуба, который недавно уехал в  Америку.  Звуки  оркестра  становились
громче и возвращали нас в хрупкую иллюзорность мира, населенного  призраками
в разноцветных масках. Наступила ночь, и веселье было в самом разгаре...
   Теперь весь этот шум хлынул нам навстречу, чтобы поглотить нас.  В  конце
прохода виднелась огромная арка - вход в зал. Смех перемешивался  с  говором
людей, шумным дыханием и звоном бокалов. Шум был приглушенным, но это только
усиливало его неистовое возбуждение. Вдруг прорывался чей-нибудь  голос,  но
тут же покрывался общим гомоном. С другого конца зала оркестр катил тяжелые,
сладковато-тошнотворные волны музыки... Мы уже вошли в зал и теперь шли  под
высокими арками черного мрамора, между зеркалами,  хитроумно  расположенными
так, чтобы аркада казалась бесконечной. У меня снова появилась та же иллюзия
подводных сумерек, что и в музее восковых фигур; но  только  теперь  в  этих
сумерках плавали призраки.  Черные  маски,  зеленые  маски,  красные  маски,
фантастически дробящиеся  в  зеркалах.  Двигающиеся  рука  об  руку  фигуры,
шелковистые сукна,  шелест  платьев,  другие  фигуры,  сидящие  по  углам  и
многократно умноженные зеркалами, тускло тлеют кончики сигарет...
   Я взглянул на Мари Августин; она взяла меня под руку.  И  она  тоже  была
призрачной. В  ближайшем  ко  мне  зеркале  появилась  рука  без  тела.  Она
наклоняла обернутую салфеткой бутылку, и кто-то смеялся. Там были альковы  с
низкими стеклянными столиками, освещенными снизу, и свет переливался мягкими
красками вина в бокалах с искрящимися пузырьками, и снизу  освещались  лица,
веселые или сосредоточенные лица неподвижно сидевших там людей...
   У одной из колонн стояла белая маска, держа руку  во  внутреннем  кармане
пиджака. Еще одна белая маска  беззвучно  скользила  в  коридоре.  Благодаря
зеркалам создавалось впечатление, что она проходит многие мили  под  сводами
арок. Оркестр ревел и бренчал теперь почти над нашими головами... Мелькавшие
за пальмами и похожие на духов оркестранты все были в белых масках...
   Я почувствовал, как Мари Августин крепко сжала мою руку.  Ее  нервозность
заставляла меня держаться, пока мы не спеша пересекали зал, но мне казалось,
что белые маски смотрят мне в спину. Интересно, как это - получить  в  спину
пулю из пистолета с глушителем? При таком шуме никто не услышит даже слабого
хлопка. Стоит только  выстрелить,  и  тебя  унесут  тихо  и  незаметно,  как
пьяного, когда ты мешком свалишься на пол...
   Я старался  двигаться  неторопливо.  Бешено  стучало  сердце,  и  выпитый
коньяк, казалось, теперь только дурманил голову. Войдет ли пуля в спину  без
боли или воткнется раскаленным железом? Будет ли...
   Шум стихал. Я чувствовал теперь  запах  цветов,  перекрывавший  духоту  и
косметику, им тянуло из прохода в другом конце зала. Мы вышли в гостиную.  Я
смотрел прямо в лицо двум апашам в  белых  масках,  по-прежнему  сидевшим  в
алькове и не спускавшим глаз с  дверей.  Освещенные  красно-черным  мигающим
светом, исходящим от бронзовых сатиров, белые маски встали...
   Я сжал револьвер в кармане.
   Они вразвалку двинулись  навстречу.  Пристально  оглядели  нас  и  прошли
мимо...
   По гостиной, в сторону фойе, мы шли очень медленно. Не может быть,  чтобы
все это происходило наяву! У меня вспотели ладони, а моя спутница  один  раз
споткнулась на ровном месте. Если они обнаружат,  что  она  помогает  мне...
Тук-тук - это наши шаги по ступеням, или это стучит мое  сердце?  Или  то  и
другое...
   - Ваш ключ, мсье? - спросил голос сбоку. - Мсье уходит?
   Я был к этому готов, и все же зловещее "Мсье уходит?" прозвучало для меня
изощренным издевательством. "Мсье никуда не уходит, - вот что  я  услышал  в
этой фразе, - он останется здесь навсегда". Я подал белой маске ключ.
   - А, - сказала она, - мсье Дарзак! Благодарю вас, мсье.
   Потом белая маска подалась назад, как только Мари Августин  показала  ему
свой ключ, - слуга узнал ее и побежал открывать дверь. Последний  взгляд  на
мраморные колонны в фойе, на тяжелые  голубые  драпировки,  на  ухмыляющиеся
белые маски, потом звуки музыки затихли - мы были за стенами клуба...
   На мгновение мной овладела слабость. Я прислонился  головой  к  кирпичной
стене, чувствуя, как из коридора веет живительной прохладой.
   - Милое дитя, - прошептала Мари Августин.  Я  не  мог  рассмотреть  ее  в
темноте, но  почувствовал,  как  она  прижалась  ко  мне  плечом.  По  жилам
пробежало поющее и пляшущее чувство торжества. Мы победили  Галана!  Мы  его
победили!
   - Куда теперь? - услышал я ее шепот.
   - В музей. Надо взглянуть на нож. Потом я позвоню Бенколину. Он  ждет  во
Дворце Правосудия... Мы, наверное, должны обойти кругом, чтобы войти в музей
через главный вход?
   - Нет. У меня есть ключ  к  двери  в  проход.  Но  он  единственный,  все
остальные должны выходить другим путем.
   Она повела меня к задней двери в музей. Я чувствовал, как по телу стекают
струйки пота; снова заныла рана и, кажется, пошла кровь. Но радость спасения
придавала всему этому оттенок  торжества.  Шрамы  украшают  победителя...  Я
сказал:
   - Подождите, я зажгу спичку. Вспыхнул огонек  -  и  вдруг  Мари  Августин
впилась ногтями в мою руку...
   - О Боже! - прошептала она. - Что это?
   - Где?
   Она показывала на дверь, ведущую в музей. Дверь была приоткрыта.
   Мы стояли и смотрели на нее, пока не погасло пламя спички, а потом вошли.
Видно было, как поблескивает  язычок  замка;  в  лицо  нам  пахнуло  спертым
воздухом.  Шестое  чувство  подсказывало,  что  мы  пережили  еще   не   все
приключения этой ночи... Дверь  чуть  качалась  и  поскрипывала,  наводя  на
размышления. Прошлой ночью здесь стоял  убийца,  выжидая  удобного  момента,
чтобы наброситься на Клодин Мартель... Я подумал: а вдруг  сейчас  в  проеме
неожиданно загорится зеленый свет и мы увидим силуэт, голову, плечи?..
   - Вы думаете, - прошептала она, - там кто-то есть?
   - Увидим. - Я обнял ее одной рукой, вытащил револьвер и  ногой  распахнул
дверь. Затем шагнул в темноту.
   - Нужно зажечь свет, - предложила она требовательно. - Идите за  мной.  Я
могу пройти здесь с закрытыми глазами. В главный грот... Теперь осторожно.
   Она даже не нащупывала дорогу, когда мы прошли  через  нишу  и  вышли  на
лестничную площадку.
   В полной темноте я почувствовал, что задел запястьем  одеяние  сатира,  и
вздрогнул от этого прикосновения, как будто дотронулся до жабы.  Под  нашими
ногами скрипел песок, влажный с плесенью  воздух  был  невыносимо  душен.  Я
споткнулся на ступенях. Если там кто-нибудь был, он наверняка нас слышал.
   Не представляю себе, как она находила дорогу в темноте. После того как мы
поднялись по лестнице и направились  к  главному  гроту,  я  потерял  всякое
чувство направления.  Остро  ощущалось  присутствие  всех  этих  необъяснимо
страшных восковых фигур, пахло их  одеждой  и  волосами.  Я  вспомнил  слова
старого Августина - они прозвучали в моих ушах, будто кто-то пробормотал  их
только что: "Если какая-нибудь из них пошевелится, я сойду с ума..."
   Мари Августин отпустила мою руку. Звякнул  металл,  щелкнул  выключатель.
Зеленый свет осветил главный  грот,  где  мы  теперь  стояли.  Девушка  была
бледна, но улыбалась мне.
   - Пошли, - тихо проговорила она, - вы хотели спуститься в Галерею  ужасов
и взглянуть на нож...
   Мы снова пересекли грот. Он выглядел так же, как вчера, когда я обнаружил
тело в объятиях сатира. Наши шаги скрипели по  полу  и  отдавались  эхом  на
лестнице. Как бы вы осторожно ни подходили,  фигура  сатира  все  равно  как
будто выпрыгивала на вас. Она была на своем месте, за ней в  углу  светилась
зеленая лампа. Я вздрогнул, вспомнив,  как  плащ  сатира  прошелся  по  моей
руке...
   Галерея ужасов. Я видел разноцветные наряды, уставившиеся на нас восковые
глаза, и этот полумрак был куда более полон страхами,  чем  просто  темнота.
Сейчас мы стояли недалеко от группы Марата, но  мне  почему-то  не  хотелось
смотреть на него. Я боялся оторвать глаза от пола. Мне казалось, что я слышу
шепот, как будто маленькие молоточки вбивали мне в уши тихие слова, я боялся
увидеть нечто ужасное... Я медленно  поднял  глаза.  Нет.  Все  по-прежнему.
Группа  окружена  железным  заборчиком.  Вот  Марат,  обнаженный  по   пояс,
откинулся назад и смотрит на  меня  снизу  вверх  стеклянными  глазами.  Вот
прислуга в красном чепчике что-то кричит солдатам у дверей,  держа  за  руку
бледную Шарлотту - убийцу.  Я  видел  тусклый,  бледный  сентябрьский  свет,
падающий из окна... Нет! Что-то не так. Чего-то не хватает...
   В нависшей неестественной тишине тяжело упали слова Мари Августин.
   - Нож пропал, - сказала она.
   Да. Хватающаяся за залитую  кровью  грудь  синеватая  рука  на  месте,  а
торчащего из груди кинжала нет. Моя спутница тяжело дышала. Мы не думали, мы
знали, что находимся где-то совсем рядом с убийством, которое сделано совсем
не из воска. Причудливый желтоватый свет, казалось, еще больше  потускнел...
Я подлез под железное ограждение и направился к фигурам, Мари последовала за
мной...
   Дощатый пол этой комнаты-муляжа скрипел под  ногами.  Казалось,  стоявшие
там фигуры чуть вздрогнули; я заметил, что со ступни служанки  почти  совсем
снялась матерчатая тапка.  Преодолев  ограждение,  вы  наяву  оказывались  в
прошлом. Музея больше не существовало. Мы находились  в  грязной  комнате  с
коричневыми стенами  в  старом  Париже  времен  Революции.  На  стене  висит
покосившаяся карта. В окно за кирпичной стеной с повисшими  мертвыми  лозами
винограда, почудилось мне, видны крыши бульвара Сен-Мартен. Мы  замерли  так
же, как и эти фигуры, пораженные злодейством совершенного здесь убийства.  Я
обернулся и увидел, что служанка  искоса  посматривает  на  меня,  а  солдат
уставился на Мари Августин.
   Внезапно Мари дико вскрикнула... Раздался треск, и одна из половинок окна
распахнулась. Из него показалась жуткая физиономия и глянула на нас!
   В обрамлении оконной рамы на нас  смотрели  вылезшие  из  орбит  огромные
белые глазные яблоки.  Рот  был  широко  раскрыт,  словно  в  отвратительной
ухмылке; затем его заполнила хлынувшая из  горла  кровь.  Что-то  булькнуло,
голова дернулась в сторону, и я увидел торчащий из шеи нож. Это была  голова
Этьена Галана.
   Он издал что-то вроде жалобного стона и,  схватившись  за  нож  в  горле,
перевалился через подоконник в комнату.

Глава 17

   Здесь мне придется остановиться. Даже описывая эту  сцену  на  бумаге,  я
вижу ее настолько живо, что снова испытываю нервное потрясение и упадок сил,
какие почувствовал тогда. Эта картина - апогей той страшной ночи, - полагаю,
подействовала бы губительно на нервы и покрепче моих.  С  момента,  когда  я
вошел в клуб  в  половине  двенадцатого,  события  сменяли  друг  друга  все
быстрее, так что любой бы на моем месте дошел до точки. Неделями после  того
лицо Галана снилось мне в ночных кошмарах, и я видел его  таким,  каким  оно
было за секунду перед тем, как он грохнулся через окно к нашим ногам.  Ветка
дерева,  задевшая  оконное  стекло  в  глухую  ночную  пору,  или  внезапное
поскрипывание оконной рамы  вызывали  это  видение  с  такой  силой,  что  я
требовал немедленно зажечь свет...
   Так что, надеюсь, меня не упрекнут в  слабости,  если  я  скажу,  что  не
слишком отчетливо помню то, что происходило в течение  следующего  получаса.
Потом Мари Августин рассказала мне, что все было именно так,  как  и  должно
было быть. Она сказала, что закричала, бросилась бежать,  но  споткнулась  о
железное ограждение и упала, я поднял ее и спокойно отнес наверх, а потом мы
пошли звонить Бенколину. Мы разговаривали, с самым серьезным видом обсуждая,
как можно  поранить  голову,  споткнувшись  об  ограждение  и  ударившись  о
каменный пол...
   Но я всего этого не помню. Следующим, что я осознал более или менее ясно,
была неопрятная комната с набитой конским волосом мебелью и лампа с абажуром
на столе. Я сидел в  кресле-качалке,  что-то  пил,  а  напротив  меня  сидел
Бенколин. В другом кресле, закрыв глаза руками, сидела  Мари.  Я,  очевидно,
все рассказал Бенколину, причем довольно  четко,  потому  что  помню  все  с
момента, как я описывал Галана. Мне показалось, что в комнате  полно  людей.
Там были инспектор Дюран, и с полдюжины жандармов, и еще старый  Августин  в
ночной рубашке.
   Инспектор Дюран выглядел немного бледным. Когда  я  закончил,  все  долго
молчали.
   - Убийца.., он разделался с Галаном, - медленно произнес он.
   Снова помню, что я говорил связно и даже вполне спокойно.
   - Да. Это же все  упрощает,  так  ведь?  Но  как  Галан  попал  туда,  не
представляю. Последний раз я видел его в его комнате, когда он  натравил  на
меня убийц. Может быть, у него была назначена встреча...
   Дюран раздумывал, закусив нижнюю губу. Потом шагнул ко мне, протянул руку
и сиплым голосом произнес:
   - Молодой человек.., позвольте пожать вашу руку! - Да, - кивнул Бенколин.
- Неплохо, Джефф. Этот нож... Господа, все мы  были  дураками.  Нам  следует
поблагодарить мадемуазель Августин за подсказку.
   Опираясь на трость, он посмотрел на нее. Девушка подняла  голову,  у  нее
было усталое лицо, но она