Ее легкая хрипотца проявилась так отчетливо, так  памятно,  что  меня
полоснул дикий испуг: еще миг - и все будет потеряно...
   - Это я!.. Ходоров... Вы помните меня?.. Вчера...
   Я опять умолк, но теперь это было уже не страшно. Она не бросит труб-
ку, нет...
   - Феликс!
   Я готов был положить голову на плаху, что в ее голосе прозвучала  ра-
дость.
   Или... Или мне просто хочется это расслышать?
   - Я думала о вас... И вы позвонили, будто подслушали. Спасибо...
   - Марьяна, мне нужно увидеть вас. Сейчас... Когда скажете... Но лучше
бы сейчас, Марьяна, как можно скорее...
   Ффу! Вот и все. Сказал.
   - Сейчас?.. - В голосе ее прозвучала озабоченность. -  Не  получится,
Феликс...
   В два я должна быть в больнице, а в три у меня урок...  Может,  завт-
ра?... Нет, послезавтра, да, послезавтра!.. Мне будет удобно,  если  ут-
ром. Вы можете послезавтра?..
   Мне почудилось, что Марьяна чуть не плачет, говоря об отсрочке.  Неу-
жели только почудилось?
   - Хорошо, - сказал я. - Послезавтра... До свиданья.
   - До свиданья, Феликс... Не обижайтесь, прошу вас!..
   Опустив трубку на рычаг, я взглянул на часы. Без четверти  час.  Если
выйти в половине второго, у больницы Пирогова я буду как раз к двум.
   - Ну, как у нас с чаем? - бодро спросил я у Люси.
   - Заваривается, Феликс Михайлович. Пусть еще чуть, вы  ведь  покрепче
любите, я знаю.
   Чудная девушка!.. Какой у нее всегда замечательный чай!..  И  что  за
великолепная нынче погода, не то, что вчерашнее пекло!
   Я закурил и, подойдя к открытому  настежь  окну,  рассеянно  взглянул
вниз. Как всегда, у подъезда Дома печати было многомашинно - легковушки,
микроавтобусы, большой автобус... Парни тащат на плечах запечатанные бе-
лые коробки с книгами, а может и не книгами, а какими–нибудь  отпечатан-
ными здесь бланками, грузят их  в  багажник  серого  "мерседеса"...  Вот
подъехал еще один "мерс", только черный и поновее. Из него выходят и не-
торопливо идут к подъезду двое мускулистых парней в цветастых рубашонках
и сандалиях на босу ногу... Я прищуриваюсь и убеждаюсь:
   это они!.. Толян и Максимка, "торпеды" ласкового уголовника  Джиги!..
Они идут, безусловно, чтобы увидеть меня, но я не намерен встречаться  с
ними - ни выяснять, ни уточнять, ни обещать сейчас я не в  состоянии.  Я
знаю, что разборка с ними неизбежна, что оттягивать ее значило  бы  гне-
вить эту уголовную  свору,  усугубляя  ситуацию.  Но  сейчас  мне  нужна
Марьяна, и только она. Я должен вырваться из тухлого болота, которое все
сильнее затягивает меня. Хоть до вечера...
   - Люсенька, сейчас сюда придут... Будут спрашивать меня... Задержи их
хотя бы на две минуты, объясни поподробнее, по каким делам ушел и  скоро
ли вернусь...
   Скажи, что через час... Меня сегодня уже не будет, спасибо тебе,  ми-
лая, до завтра! После объясню все!
   Я выпалил это на одном дыхании, торопливо заталкивая в кейс  рукопись
мерзопакостной "Из бездны - вдвоем" и другую, еще более увесистую - сво-
его романа, который никто здесь так и не удосужился прочитать. Времени у
меня было считанные секунду, но я знал, что успею. Им–то подниматься  на
третий этаж, а дверь мужского туалета с нашей соседняя...
   Оттуда, через оставленную в дверях щелку я наблюдал, как  через  пару
минут в коридоре появились мои недобрые знакомцы,  как  они  направились
прямо к нашему кабинету, как вежливо постучали и вошли.
   Двух минут, которые мне пообещала Люся, было  более  чем  достаточно,
чтобы спуститься по лестнице в вестибюль и, выйдя из  здания,  завернуть
за угол.
   Теперь - сто шагов до трамвая, а машины сюда уже с неделю не  завора-
чивают - очередной ремонт дороги... Так–то, мой Джига!
 
 
   4
 
 
   Глава 5. Павлиний хвост В два часа Марьяна у больницы не появилась...
Я был у въезда на территорию Пироговки уже в двадцать семь минут второго
и не отходил от распахнутой решетки ни на шаг, чтоб ненароком не  прозе-
вать ее. В сравнении со вчерашним сегодня было вполне терпимо,  даже  на
солнцепеке. Тротуар, зажатый с обеих сторон киосками и  прилавками–раск-
ладушками, кишел пестрым людом,  что–то  покупающим,  приценивающимся  и
просто разглядывающим заморские фрукты, ранние помидоры, сосиски, зацел-
лофаненные ломти грудинок, соки, шампуни, массажные щетки и прочую  дре-
бедень. От покупки каких–нибудь апельсинов старушке сам я решил пока что
воздержаться: успеется, неизвестно, придет ли еще Марьяна.
   В два десять я прошел в больничный двор и сел на лавочке наискосок от
входа в корпус с табличкой "Приемный покой", рассудив, что Веру Семенов-
ну - вроде бы так ее называла Марьяна? - навряд ли  перевели  отсюда.  О
какой–либо операции речи не было, с ушибами больные просто лежат.  Млею-
щий на солнышке старикан в жеваной полосатенькой пижаме подсел  ко  мне,
пытался заговорить и отстал.
   Марьяна не появилась. Я взглянул на часы: два  двадцать...  Тоскливое
раздражение - то ли на нее, то ли на себя, не поймешь -  подбиралось  из
глубины груди к горлу, словно позыв тошноты...
   Белоснежный, по–лягушачьи приплюснутый "сааб" медленно  проплыл  мимо
моей лавки и притормозил прямо напротив входа. Плечистый молодой человек
в затемненных очках и черной трикотажной рубашке вышел из машины, быстро
обошел ее и открыл заднюю дверцу. Я равнодушно следил, как он  принимает
от кого–то сидящего в салоне цветной пластмассовый пакет с  ручкой,  как
помогает выйти из машины изящной женщине в мини–юбке. Когда она,  выйдя,
распрямилась и подняла голову, мое безразличие испарилось вмиг: это была
Марьяна!..
   Я судорожно вцепился пальцами в сидение, но не вскочил,  не  окликнул
ее. В темноте салона смутно белела рубашка еще кого–то, кому она кивнула
и прощально махнула рукой. Взяв из рук водителя тяжелый пакет, она  нап-
равилась к ступенькам, ведущим в приемный покой. Сверкающий, как Эльбрус
на солнце, "сааб" чуть проехал вперед, развернулся и бесшумно покатил  к
воротам.
   Я не пошел следом за Марьяной в больницу. Я  был  слишком  ошеломлен.
Лимузин суперкласса - и это, казалось бы, обиженное жизнью существо, ко-
торое я, кретин, уже успел столько раз мысленно пожалеть... Никак они не
вязались друг с другом. Вряд ли это был случайный "левак", которым  она,
опаздывая, воспользовалась. Галантность парня в черной рубашке совсем не
походила на оплаченный сервис. Тот, невидимка, что остался в салоне,  не
иначе хозяин машины. А может, и ее, Марьяны?.. "Жизнь наша гроша ломано-
го не стоит", - вспомнилось вдруг мне. Неужели и она, моя Марьяна, чем–-
то повязана с обладателями грязных капиталов,  с  какой–то  криминальной
средой?
   Впрочем, с какой стати - "моя"? И почему - непременно  с  криминалом?
Такой вот "сааб" может себе купить вполне благонамеренный банкир. И раз-
ве не мог подвезти ее попутно сосед по подъезду? Живет  как–никак  не  в
"хрущебе", в доме относительно престижном...
   Как ни убедительны были эти аргументы, с каждой минутой на душе  ста-
новилось все пакостней. Я с трудом уговорил себя подождать.  Нет  ничего
мучительнее неопределенности, пусть уж будет даже  наихудшая  из  правд.
Иначе никогда не выбраться тебе из паутины иллюзий,  которой  ты  всякий
раз оплетаешь себя, как полоумный паук.
   Марьяна появилась из подъезда примерно через четверть часа и сразу же
увидела меня. Ожидая, я пытался предугадать ее реакцию - изумится, испу-
гается, гневно нахмурится, пройдет мимо, сделав вид, что не  заметила...
Все, что угодно, но только не это: неподдельная радость. Ее матовые щеки
вспыхнули, стали розовыми. А главное -  какой  по–детски  искренней  ра-
достью засветились эти темно–карие, чуть  скошенные  к  вискам  глазища!
Давно уже не смотрели на меня так молодые красивые женщины, давненько...
И ведь это была не просто молодая и красивая, это была она, Марьяна...
   Мы одновременно двинулись навстречу друг другу и, наверное,  обнялись
бы, если б не визг тормозов подкатившего к подъезду фургончика "скорой".
Автомобиль с красным крестом всего на несколько секунд  заслонил  ее  от
меня, но их нам хватило, чтобы прийти в себя. К выходу из двора Пирогов-
ки мы шли уже почти спокойно, о чем–то - разве вспомнишь, о чем? - пере-
говариваясь. Наверняка это была полная бессмыслица,  междометия,  ничего
не значащая чушь. Дар связной речи я обрел, лишь когда  мы  окунулись  в
гомонящую, торгующуюся толпу.
   - Вы не опаздываете? Уже без двадцати три, так что, может, машину?..
   До чего же хотелось мне, чтобы Марьяна сказала "нет"!.. Но  она  и  в
самом деле опаздывала: до проезда Масленникова - ах, вот о чем она успе-
ла сказать мне в больничном дворе! - на автобусе уже не успеть.
   Мы спустились по Полевой до проспекта, куда заворачивал поток автома-
шин, я поднял руку и почти сразу же остановил импортную тачку, белую, но
далеко не такую шикарную, как подвезший ее к Пироговке "сааб".  Вспомнив
о нем, я почувствовал, как в сердце опять неприятно  кольнуло...  Ладно,
все выяснения отложим на потом.
   В машине мы не разговаривали. А когда вышли у Дома культуры подшипни-
кового завода, времени на это уже не оставалось совсем.
   - Я подожду вас в вестибюле. Или подойду...  Примерно  через  сколько
закончите?
   Дубина, я даже не удосужился спросить, что это за урок у нее такой.
   - Зачем? Пойдемте вместе, - просто сказала она. - Может, никто  и  не
пришел. В такую жару молодежь выбирает пляж, а не репетиции.
   Репетиции? Тем любопытнее.
   К сожалению, на репетицию - чего? - эта самая молодежь все–таки  яви-
лась. В прохладном вестибюле Марьяну уже поджидали трое -  две  белобры-
сенькие девицы лет пятнадцати–шестнадцати, обе загорелые и коротконогие,
инкубаторски похожие даже выражением  круглых  мордашек,  и  уже  вполне
взрослая, безусловно за двадцать, длинноносая шатенка  в  широких  серых
шортах, никак уж не гармонирующих с торчащими из них до голубизны  блед-
ными худыми ногами. Мы поднялись по лестнице  на  второй  этаж,  пожилая
уборщица, что–то бурча себе под нос, открыла ключом зал. Марьяна включи-
ла над сценой свет, я устроился в полутьме на последнем ряду.
   - Начнем с повторения! - произнесла с милой своей хрипотцой  Марьяна.
- Девочки, кто самая храбрая?
   Самой храброй оказалась длинноносая шатенка.  Через  пять  минут  мне
стало ясно, что долго я здесь не высижу. От кружковых занятий "по  худо-
жественному чтению", к которым в детстве меня принуждали  родители,  ви-
девшие во мне будущего дипломата, я на всю жизнь получил стойкое  отвра-
щение к декламации и сколько–нибудь выразительной сценической речи.  По-
тому, наверное, я и не написал ни одной пьесы. Читать их я могу  спокой-
но, но само театральное действо неизбежно рождает во мне ощущение нелов-
кости и даже стыда за актеров. Сейчас же на меня так сразу и  так  остро
пахнуло бабушкиным нафталином, что стало тоскливо и обидно  за  Марьяну,
вынужденную заниматься с тремя дурами черт знает чем. Впрочем, уже выхо-
дя с незажженной сигаретой из зала, я понял из ее  реплики,  что  девицы
готовятся к какому–то конкурсу. Видимо, радио или  теледикторов,  а  мо-
жет... Не все ли равно?
   Минут сорок я гулял по чадному проспекту Масленникова,  заглядывал  в
магазины, потом курил, сидя на скамейке возле Дома культуры,  рассматри-
вал проходящих мимо девиц. Мыслей в голове не было, так, какие–то  хвос-
тики, свои утренние тревоги я загнал глубоко внутрь и не позволял им вы-
сунуться даже на мгновенье.
   Я просто ждал Марьяну, и минуты плыли мимо, словно и не задевая меня.
Потом я наконец вспомнил, что в кейсе у меня подстрочник переводной  бо-
дяги. Самое подходящее время, чтоб его полистать. Противно, конечно,  но
в ожидании электрички читаешь на вокзале любую муру. А эту - надо.
   Она освободилась только через полтора часа.
   - Знаете, я полагаю, что нам с вами необходимо поговорить,  -  сказал
я, вставая, когда Марьяна приблизилась ко мне. - И лучше всего, если  мы
это сделаем не на ходу, а где–нибудь в кафе. Как у вас со временем?
   - У меня есть еще свободный час, - без обиняков ответила она и  улыб-
нулась, по–моему, с искренней признательностью. - Ванечку я беру  обычно
в половине шестого, полчаса на дорогу. Пойдемте. А куда?
   - Тут неподалеку есть уютное заведеньице. С завлекательным  названием
"Золотой теленок".
   - Знаю, бывала... - Марьяна засмеялась.  -  Будете  завлекать?  А  не
слишком ли накладно? Что ж, попробуйте,  Остап  Ибрагимович  Бендер–бей,
желаю успеха.
   - Он будет, - пообещал я. - Меня, как известно, любила даже одна жен-
щина - зубной техник. Какие уж тут могут быть сомнения?
   Идти было около трех кварталов. В ресторане  было  пустовато,  однако
столик возле дальнего от входа окна, который я как–то  присмотрел,  ока-
зался занят совсем еще юной парочкой,  допивавшей  бутылку  шампанского.
Пришлось устроиться в другом конце зала, где по соседству не было  нико-
го. На мой вопрос насчет вина Марьяна ответила просто: "Лучше коньяк.  -
И, бросив на меня испытующий взгляд, быстро добавила: - Но совсем немно-
жечко. И к нему чего–нибудь такого... Цитрусового...".
   Открыв карточку, я похолодел... Я слышал, что это заведение - одно из
самых дорогих в Самаре, был я в нем лишь однажды, да и то у барной стой-
ки, и платил за выпивку, кажись, не я. Цены здесь  были  просто–напросто
бессовестные, дикие, оскорбительные... Но,  черт  побери,  не  отступать
же!.. Шальной перевод, откуда бы он ни свалился, позволял мне сегодня...
ну, не то, чтоб шикануть, но все–таки.
   Я заказал триста граммов коньяка, лимон, апельсины. От мороженого она
отказалась, и, по–моему, зря. Впрочем, может, у нее что–то с горлом?
   Со стороны бара доносилась негромкая музыка, нечто  итальянское,  ле-
денцовое...
   У меня к Марьяне было много вопросов, связанных и с загадочным  "фор-
дом", и с ее неснижающимся внутренним напряжением, которое я ощутил  еще
вчера. Чего же она все–таки опасается? Что нас увидят вместе?  Кто  уви-
дит? Что не муж, это ясно. Любовник? Тот, что подвез ее к больнице?  Или
еще кто–то, от кого эта женщина зависит и кого боится? Но  спрашивать  о
чем–либо таком было, разумеется, рано. Для этого надо иметь хоть какой–-
то задел доверия.
   - Спасибо вам, Феликс, что выбили меня из моей колеи. - Марьяна улыб-
нулась мне глазами, тоненькие морщинки в уголках век проступили и исчез-
ли. - Не в том смысле, - спохватилась она, - что нарушили покой, нет,  я
имею в виду другое совсем... Ну, в том смысле, что моя жизнь на  маятник
похожа своим однообразием. И вдруг вы, ресторан...
   - Вот и первый тост. За сбой ритма!
   Мы выпили, я - по–пролетарски, одним махом, Марьяна пригубила, зажму-
рилась, но допила рюмку довольно уверенным длинным глотком. И не  помор-
щилась, надо же...
   - Наверное, не надо уточнять, почему я так приклеился к вам, - сказал
я, принимаясь счищать свернутой салфеткой сахар  с  дольки  лимона.  Она
иронически покосилась на мои руки, и я тотчас оставил цитрус в покое.  -
Потому что это естественно, вы привлекательная женщина,  равнодушным  не
будешь... Но, пожалуй, главное все же другое - сейчас мне это  необходи-
мо...
   - Что - это? - Брови Марьяны вопросительно изогнулись, их надлом стал
еще резче. Прямо–таки крылья буревестника.
   - Это - значит влюбиться... Увлечься, так сказать, воспарить над  со-
бой.
   Единственный выход... Вернее, хоть и банально звучит, увидеть просвет
в конце туннеля. Оттого я так навязчив, хотя ловеласом, уж  вы  мне  по-
верьте, никогда не был.
   - Ну, предположим, это я вас зацепила. - Марьяна покачала  головой  и
взглянула на меня с такой грустной лаской, что мне стало не по себе. - Я
отконвоировала вас, Феликс, в милицию, а не вы меня. Попробовали  бы  вы
от меня убежать!..
   Мы рассмеялись. Действительно, и не придумаешь пикантней  повода  для
начала романа. И - сразу спала напряженность, словно по чьей–то  команде
"вольно!".
   - Забавно, конечно... - Марьяна разрезала  апельсин  и  вопросительно
взглянула на меня, я покачал головой. - Выходит, я оказалась той  первой
смазливой, которая в нужный момент попалась вам под руку? Не скажу, что-
бы это мне льстило. Но, что ж, как видите, я не против. Только бы вы по-
том не пожалели.
   На рынке нельзя покупать что–то сразу, что с краю, лишь бы скорей.
   - Не упрощайте, Марьяна. Я не знаю, но  я  чувствую,  чем  вы  можете
стать для меня. Я писатель, у нашей породы особое чутье.
   - А если я дрянь? Разочаруетесь, только и всего, правда?  А  ведь  во
мне, Феликс, столько гадостного... Порой себя ненавижу, убила бы. А себя
не переделаешь, поздно...
   - Это с какой меркой подходить. Хоть к себе, хоть к другим. -  Я  на-
полнил рюмки коньяком, взял свою. - Постарайтесь жить в мире хороших лю-
дей. Но сначала вы его должны создать, этот мир.
   - Создать? - Марьяна машинально поднесла рюмку ко рту, но лишь макну-
ла губы, поставила. - Не совсем вас поняла.
   - Считается, что у каждого явления есть, как у рубашки, изнанка и ли-
цо. Но все относительно. Прямодушного человека можно  называть  бесцере-
монным, неделикатным, примитивом. Подружку, которая искренне  переживает
за вас и поэтому интересуется вашими отношениями с людьми, вашей  личной
жизнью, легко обозвать настырной сплетницей или любительницей копаться в
чужом белье. Все зависит от вас самой: что вы хотите видеть  в  них,  по
какой шкале оценок судить. Я стараюсь выбирать ту,  по  которой  человек
хорош.
   - Понятно. - Марьяна опустила глаза,  уголки  полных  губ  иронически
дрогнули. - Действительно, очень удобно... Кривоногая? Зато  как  удобно
тебе ездить в седле!.. Набитая дура? С ней так приятно: никогда не запо-
дозрит, что ты не Сократ. Так ведь?
   - Мир хороших людей, милая Марьяна, это всего лишь иллюзия, я сам все
прекрасно осознаю. Но жить в нем все–таки можно, даже когда  разочаровы-
ваешься то и дело. А вот в изнаночном мире "плохих людей"... Не дай Бог!
Сразу вешаться надо.
   - "Тьмы горьких истин нам дороже нас возвышающий  обман..."  Все  это
было, было, Феликс Михайлович. Помните: "Я сам обманываться рад..."? Ес-
ли огрубить вашу теорию, то она звучит так: постоянно себе  вру,  вру  и
вру. Видимо, и другим тоже? А, Феликс Михайлович? Для  пущей  приятности
отношений?
   Марьяна достала из сумочки пачку сигарет и протянула  мне.  По–моему,
это самые дорогие из тех, что видишь в киосках, купить для пробы  я  так
ни разу и не рискнул. Я выудил одну, чиркнул зажигалкой, поднес  Марьяне
огоньку, прикурил сам. Мне показалось,  что  она  занервничала.  Неужели
что–то в моих речах задело ее за живое?
   - Видите ли, - сказал я примирительно, - придумывать лишнее, конечно,
приходится. Я имею в виду чьи–то достоинства, главным образом той женщи-
ны, которая нравится. Так и должно быть: мужчина должен приподымать  об-
раз любимой, смотреть на нее снизу вверх... А поскольку я  по  профессии
своей выдумщик да плюс к тому - натура самовозгорающаяся, то, как прави-
ло, получается перебор...
   - Например? Если можно...
   - Например, когда писал последнюю свою книгу - ту, которая  сейчас  у
меня в этом вот кейсе, - взял прообразом героини  очень  милую  женщину,
познакомились на какой–то тусовке.  Ничего  такого  особенного,  в  меру
привлекательна, в меру умна... Мой герой, однако, влюбился в нее  -  ну,
по сюжету надо мне было - и, естественно, видел в придуманной мной Алисе
качества  необыкновенные,  переживал,  мучился,  потому  что  по  началу
чувство было безответным... В финале, как полагается в романах, она–таки
оценила его... И что–то вроде хэппи–энда, хотя и не  в  классически  су-
сальном варианте... Но до того... - Я рассмеялся  и  отхлебнул  коньяку.
Марьяна слушала, не поднимая глаз от стола,  длинный  столбик  пепла  на
кончике сигареты изогнулся, вот–вот упадет на скатерть, но она не  заме-
чала. - А до того я сам извелся, истерзался... Почему она, то  есть  ре-
альная, прототип, не звонит, хотя и обещала? Почему я не видел ее в Доме
актера, куда она обещал