мнить. Сбитая тетка вроде
бы стонала, ее сразу увезли. А лейтенант записал себе в блокнот  все  не
только про машину, но и приметы мужиков, которые из нее выскочили.  Хотя
запомнила она их тоже плохо - крутые, коротко стриженые, таких на улицах
пруд пруди, каждый третий из молодых.
   Мне было не по себе хотя бы уже и потому, что она не  прерывала  свое
повествование и тогда, когда к ней подходили покупатели. Поймав–таки мой
грозный взгляд, она поперхнулась на полуслове.
   - И обо мне, конечно, рассказала?  -  спросил  я,  дождавшись,  когда
отойдет нарочито не спешившая рассчитываться за пломбир любопытная деви-
ца.
   - А как ты, дядечка, думал?! - мороженщица рассмеялась, и  мне  стало
совсем уж очевидно, что ее переживаниям грош цена, она наслаждалась неж-
данным приключением. - Я, правда, сказала, что  старичок  бородатый  под
машину сунулся.
   А лейтенант заглянул в проходную, поговорил там, потом в  здание  за-
шел. Был там минут так двадцать, потом сразу уехал.
   - А зачем ему на телестудию понадобилось заходить?
   - Так я же сказала ему, что вы, видать,  там  работаете!  -  искренне
удивилась моему вопросу мороженщица. - А что, нет?  Вы  ж  из  проходной
вышли.
   - Не все ли равно... - пробормотал я, лихорадочно обдумывая неожидан-
ный поворот ситуации. Наверняка милиция уже знает, кто таков этот рассе-
янный старичок, которого увезли на иномарке. Надо опередить их,  явиться
самому. А то ведь объявят розыск, хай подымется... А Джига предупреждал.
И все–таки сначала я должен узнать, что с пострадавшей. Я  должен  оста-
вить на столбе уведомление - никуда  от  этого  не  денешься,  рисковать
нельзя.
   В издательство не поеду, это решено. В больницу. Только вот в какую?
   - Так как они вас отпустили–то? Вот уж не думала...
   Мне уже было не до нее. Сокрушенно махнув рукой, я не ответил и быст-
ро пошел назад - телефонную будку я заметил на подходе к телестудии, ря-
дом с магазином "Продукты".
   По 03 я дозвонился не сразу - занято, занято... Похоже, полгорода вы-
зывало в эти минуты "скорую". Неужели сказалась жара? Наконец бесстраст-
ный женский голос ответил: ""Скорая помощь". Говорите...".
   - Машина сбила на Советской Армии женщину... Мне сообщили... Куда  ее
могли доставить? Это было часа два назад... - заговорил я, ничуть не си-
мулируя волнение. Но договорить не успел.
   - Сегодня дежурит приемный покой Пироговки, - перебил меня  без  тени
раздражения и сочувствия голос. И тотчас в трубке послышались гудки.
   Пироговка? Слава Богу, совсем недалеко. Я подошел к обочине  тротуара
и поднял руку. Тотчас взвизгнули тормоза. "В Пироговку!" - бросил я пот-
ному толстячку, усаживаясь с ним рядом. Через четверть часа я уже входил
в большое грязноватое помещение, вдоль стен которого стояли соединенные,
как в кинотеатре, по четыре ряды старых стульев. Только у входа в темный
колодец коридора сидели люди - полная женщина с девочкой дошкольницей на
руках - у девочки была замотана цветной тряпкой  нога  ниже  коленки,  и
постанывающий, зело нетрезвый парень с расквашенной физиономией, которую
он прикрывал ладонями. Почти до локтя руки его  были  красно–коричневыми
от подтеков запекшейся крови.
   Они безразлично взглянули на меня, когда я направился к окошечку  де-
журной.
 
 
   17
 
 
   Глава 2. Марьяна Автоматизмом своего поведения и  поступков,  которые
только кажутся нам осмысленными, мы мало  чем  отличаемся  от  животных.
Братья наши меньшие от рождения до последнего часа живут  по  программе,
заложенной генетической памятью, воспринятой от  родителей  или  стаи  и
закрепленной условными рефлексами. В применении к людям это зовется  жи-
тейским опытом. Натолкнувшись  однажды  на  обнаженную  электропроводку,
крыса отныне станет обходить провода.
   Добравшись, став на ящик, до подвешенной мандаринки, обезьяна в  сле-
дующий раз подвинет его снова. Отяжелевшая от молока корова идет с паст-
бища не куда–либо, а к своему стойлу, где ее подоят.  Это  не  инстинкт,
это программа выживания, оптимального приспособления. И состоит  она  из
тысяч и тысяч усвоенных и взаимосвязанных микропрограмм.
   Мы, люди, живем почти так же, разум - великое наше достижение и отли-
чие - в повседневной обыденности включается редко. Нам не надо думать  о
том, что прежде чем войти в помещение, следует открыть дверь. Мы не раз-
мышляем, уступая путь мчащемуся на нас автомобилю, не пытаемся  осознать
правильность своих поступков, когда выполняем целый ряд  движений,  свя-
занный, к примеру, с утренним туалетом. Интонации нашего обращения к на-
чальству совсем иные, нежели тональность замечания озорнику...  Миллионы
миллисекундных "увязок", происходящих в  нейронах  мозга,  автоматически
руководят повседневностью человека, а вовсе не его сознание,  не  разум.
Осознание сделанного, тем более -  совершаемого  приходит  редко.  И  не
всегда.
   Сунувшись в окошко дежурной приемного покоя и объяснив ей, кого ищу в
больнице, я действовал автоматически, выполняя очередной  элемент  зало-
женной в меня команды–программы Джиги: найти сбитую "ауди" женщину и уз-
нать, жива ли она. Мой разговор с мороженщицей, названивание по  "03"  -
все это были тоже звенья цепочки, перебирая которые, я, подобно  роботу,
пробирался к заданному мне пункту назначения. И когда  дежурная  сестра,
полистав амбарную книгу, сообщила мне, "соседу пострадавшей", номер  па-
латы, куда поместили "находящуюся в  бессознательном  состоянии  женщину
без документов, сбитую автомашиной на ул.
   Сов. Арм., около 13 часов", я без каких–либо раздумий двинулся к отк-
рытой двери, через которую внутрь здания только что внесли  на  носилках
старикашку с иссиня–красной физиономией бомжа. Я  уже  сделал  несколько
шагов по полутемному, черт знает  чем  воняющему  коридору,  когда  меня
вдруг укололо осознание шпионской цели своего посещения больницы. По мо-
ей вине с человеком, пусть и незнакомым, произошло несчастье, и еще  не-
известно, какими страданиями заплатит эта женщина  за  мою  беспечность.
Может, увечьем, а то, не дай Бог, и жизнью.
   Почему же меня,  писателя,  считающего  себя,  безусловно,  личностью
нравственной, мучат тревоги не о чьей–то искалеченной  по  моей  милости
судьбе, а лишь о собственной шкуре, угроза которой еще лишь гипотетичес-
кая? Неужели благородные чувства - сострадания, угрызения  совести,  ис-
купления - все это перелилось из меня через шарик авторучки на бумагу, в
придуманных героев, оставив донышко души сухим? Какой там писатель,  ка-
кой там интеллигент!.. Трусливый филер загадочного уголовника кавказской
национальности пробирается в больничную палату, чтобы сунуть туда на се-
кунду нос и тотчас удрать, торопясь сообщить о масти пропавшей  болонки.
А потом, облегченно переведя дух, отправиться расслабляться за пивком  с
приятелями и больше уже не вспоминать о той, неизвестной, на  свою  беду
оказавшейся поблизости от инженера человеческих душ...
   И настолько выпукло предстала предо мной фигура торопящегося по кори-
дору бородатого человечка, такого целеустремленного, такого  взволнован-
ного собственным благополучием, что я не выдержал, застонал от полоснув-
шей в затылке боли... Чуть не сбив шарахнувшегося от меня к стене  моло-
денького санитара, я повернул назад и почти бегом бросился  к  выходу...
Послеполуденный, все еще жестокий зной обдал меня сухим  саунным  жаром.
На меня оглядывались, но мне было абсолютно все  равно,  как  он  сейчас
смотрится, этот задыхающийся, что–то злобно  бормочущий  на  бегу  чело-
век... Он маячил перед глазами у меня и тогда, когда, не  выбирая  и  не
торгуясь, покупал яблоки, бананы и какое–то печенье в блестящей  обертке
и когда он запихивал все это в расписанный полуголыми девками полиэтиле-
новый пакет, и когда он, обтирая о штаны залитые  потом  очки,  быстро–-
быстро шагал через приемный покой, по коридору, по ступенькам от площад-
ки к площадке. И только недовольный голос пожилой толстухи в белом хала-
те, встретившей его в дверях четвертого этажа, оборвал  эту  мучительную
документальную ленту.
   - Знаю, знаю... Сюда! - пробурчала санитарка. - Да не сюда, а  туда!!
- раздраженно прикрикнула она и, по–утиному переваливаясь, прошаркала  к
двери палаты с крупно выписанной коричневой краской цифрой 8. Приоткрыла
ее, заглянула.
   - Женщина... Которая соседка! - окликнула она кого–то. -  Не  муж  ли
твой пожаловал? Тоже, говорит, сосед...
   Она обернулась ко мне и кивком показала: заходи!..
   Шлеп, шлеп... Санитарка ушла. "Какая еще соседка?!"  -  пронеслось  у
меня в голове. Но раздумывать не приходилось, и я вошел.
   Палата показалась мне непривычно маленькой для наших  больниц,  всего
на четыре койки, заняты были только две. У дальней от входа стены  спала
пожилая женщина с грубо смуглым лицом и тугими смоляными  косичками.  То
ли цыганка, то ли таджикская беженка. У окна, справа, койка  была  свеже
заправлена, рядом с ней пустовало пружинное ложе со свернутым  матрацем.
У изголовья четвертой кровати сидела на табурете молодая шатенка в беже-
вых брюках и в белой батистовой блузке навыпуск. Темные, цвета  кофейных
зерен, чуть продолговатые глаза уставились на меня с нескрываемым  удив-
лением, что, впрочем, было вполне объяснимо:  мою  бородатую  физиономию
они видели, безусловно, впервые.
   Что–то необыкновенно притягательное и в то же время шокирующее было в
ее взгляде - эдакая странноватая смесь доброжелательного интереса и поч-
ти звериной настороженности. Казалось, в считанные мгновения  она  пыта-
лась решить для себя, чего можно ждать от  этого  незнакомого  человека,
никакого, конечно, не "соседа", но отчего–то назвавшегося таковым.  Под-
ходя к кровати, на которой лежала с закрытыми  глазами  тотчас  узнанная
мною старушка, прикрытая по  самый  подбородок  до  серости  застиранной
простынкой, я вдруг ощутил себя не в своей тарелке.  Этот  внимательный,
опасливый взгляд, словно лучом невидимого прожектора ощупавший мое лицо,
не мог не смутить. Тем более, что молодая сиделка была  хороша  собой  -
по–славянски чуть широковатый овал  лица,  какая–то  удивительно  свежая
бледность кожи, подчеркивающая естественную яркость не тронутых  помадой
по–детски пухлых губ, ровный, как  говорится,  точеный  нос,  прямо–таки
трагический надлом узких и в то же время очень густых бровей... Это была
женщина в моем вкусе, и глаза ее были, безусловно, самым большим украше-
нием пусть не классически красивого, но, бесспорно, привлекательного ли-
ца, и только вот выражали они совсем не то, что мне хотелось  бы  в  них
увидеть.
   - Прошу меня извинить... Насчет соседа... - я прочистил горло, и  это
вышло прямо–таки по–актерски, когда изображают смущение. - Надо же  было
как–то объяснить ей...
 
   18
 
 
   Я огляделся. Куда–то следовало пристроить мои продукты.  На  тумбочке
места не было: там уже лежало нечто в промасленной бумаге, а рядом еще и
кружка с недопитым соком. Может, положить вон на ту  незастеленную  кро-
вать?.. Только удобно ли?
   Однако женщина не спешила прийти мне на  помощь.  В  глазах  ее  про-
мелькнула еле уловимая насмешка.
   - Вы... не перепутали? - произнесла она  приятным,  чуть  хрипловатым
голоском. - Если вы к Вере Семеновне, то...
   - Марьяночка, - тихо прошелестела старушка,  открывая  глаза.  -  Кто
это, из милиции?
   - Нет, я не перепутал. И не из милиции, - я  протянул  пакет  молодой
женщине, и она в некоторой растерянности приняла его. - Просто я  видел,
как вас сбила машина... Ну и... В общем, обеспокоился... И решил вот...
   Кляня себя за косноязычие, я замолчал. Можно, пожалуй, и уходить. Ос-
тается спросить о здоровье, то бишь о степени серьезности повреждений  -
и все.
   Большего Джиге не надо.
   - Как странно... - Марьяна смотрела на меня  в  упор,  теперь  уже  с
нескрываемым подозрением.
   - Что странно? - Я хмыкнул. - Странно, когда кому–то просто  по–чело-
вечески сопереживают? По–моему, нет. Хотя в наше время...
   - Послушайте, - бесцеремонно перебила она меня. - А это не вы?
   - Простите, что - я?
   - Сбили своей машиной Веру Семеновну... И теперь на разведку отправи-
лись.
   Откупиться. Не так?
   - Не так. У меня нет машины и не было. И теперь уж никогда не  будет.
Я свидетель происшествия, только и всего.
   Я как будто оправдывался. Чего ради?
   - Согласитесь, есть чему удивиться. - Она прищурилась.  Две  глубокие
морщинки пролегли от уголков глаз вверх, к вискам, и я подумал, что  эта
Марьяна, пожалуй, куда старше, чем выглядит. - Совершенно незнакомая вам
женщина...
   Приходите ее навестить, да еще с гостинцами. Так... не бывает.
   - Значит, все–таки бывает. - Я неискренне рассмеялся, и она не  могла
не почувствовать фальши.
   - Я не имею права отпустить вас просто так. - Марьяна встала, положи-
ла мой пакет на табурет и наклонилась к старушке. - Вера Семеновна, сей-
час мы с этим человеком пойдем в милицию...
   - Да, Марьяночка, конечно... - вздохнула та и скорбно прикрыла веки.
   - Вы это серьезно?
   - Более чем... В конце концов, если вы ни  при  чем,  это  выяснится,
только и всего.
   Круто! Кажется, она и в самом деле намерена меня конвоировать!
   - Надо верить людям, - сказал я как можно мягче, но и не без иронии.
   - Спасибо за совет. Я тоже так думала. До тех пор, пока...
   Не договорила. Вынула из пакета банан, зачистила  верхушку,  положила
на тумбочку.
   - Имейте в виду: если вы попытаетесь от меня удрать, я подниму крик и
вас все равно задержат. Скандал вам ни к чему, верно? Вера Семеновна,  -
она опять наклонилась к старушке, поправила край простыни. - Я к вам се-
годня еще зайду.
   Покушайте хотя бы чуть–чуть.
   Перекинув ремешок сумочки через плечо, она холодно взглянула на  меня
и направилась к дверям.
   - Выздоравливайте, Вера  Семеновна,  -  пробормотал  я  и  следом  за
Марьяной вышел из палаты. Что ж, похоже, что мне придется  перевыполнить
задание Джиги.
   ...Ни я, ни моя симпатичная конвоирша толком  не  знали  расположения
ближайшего отделения милиции. Пришлось расспрашивать лоточников,  причем
забавнее всего, что этим занимался я. Сведения от них мы получили  самые
противоречивые, поскольку каждый, к кому я обращался, либо пожимал  пле-
чами, либо указывал приблизительное местонахождение  того  отделения,  с
которым ему хоть раз приходилось иметь дело. Один же  усач,  млевший  на
солнцепеке возле разложенных на раскладушке шампуней, направил нас в об-
ластное управление и даже охотно объяснил,  каким  автобусом  туда  доб-
раться. Все это время Марьяна цепко держала меня под руку, время от вре-
мени настороженно заглядывая мне в глаза.
   - Подождите! - вдруг воскликнула она, когда мы отошли  от  очередного
информатора. - Нам же нужно ГАИ, а не все эти управления!  Я  знаю,  где
ГАИ, это напротив моего дома! Да–да!.. Отсюда всего три остановки!
   ГАИ, так ГАИ... Несмотря на двусмысленность ситуации, я ловил себя на
мысли, что она мне не так уж и не нравится. Вернее, так:  мне  очень  не
хотелось расставаться с этой странной  женщиной  и  чувствовать  ее  ма-
ленькие тонкие пальчики под своим, увы, вяловатым бицепсом было чертовс-
ки приятно. Было что–то по–детски трогательное и смешное в  той  серьез-
ности, с какой Марьяна следила за каждым моим движением - словно мы  иг-
рали с ней в какую–то игру на внимательность, где главное было - не зев-
нуть.
   Когда мы стояли на остановке в ожидании нужного трамвая, она  впервые
разговорилась. До сих пор мы  обменивались  куцыми  репликами:  "сюда?",
"это где?", "теперь давайте вон у того...".
   - Поймите, это моя соседка, - сказала  она,  и  ее  легкая  хрипотца,
сдобренная извиняющейся, почти жалобной интонацией, показалась мне  осо-
бенно милой. - Две квартиры в одном... ну  как  это?...  "кармане",  да?
Одинокая, детей не было...
   Бывшая учительница, а приходится торговать  сигаретами  у  метро.  На
пенсию, сами понимаете, не выжить. Сколько ей придется  лежать  с  этими
жуткими ушибами?.. И если вы виноваты, то будете платить! По суду ли, по
совести ли, но я добьюсь - будете! Она же просто погибнет,  я  не  допу-
щу!..
   - Я же вам сказал, что...
   Договаривать не стал, не было смысла. Я искоса рассматривал ее уже не
матовое, а порозовевшее и оттого еще более нежное  лицо  и  ощущал,  как
что–то остро и приятно щемит у меня внутри, то ли в области  сердца,  то
ли под горлом. Бог мой, как же давно со мной  не  было  такого...  Вдруг
вспомнились сегодняшние теледевицы, такие юные и ногастые, но в  сравне-
нии с этой женщиной с морщинками у глаз такие же пресные, как маца,  ко-
торую однажды мне пришлось попробовать у друзей. Сейчас мы сядем в трам-
вай, и уже через десять минут я буду знать, где живет Марьяна.
   Ворвавшаяся в вагон толпа прижала нас лицом друг к другу. Сделав было
джентльменскую попытку хоть чуть отслониться, я понял,  что  противиться
судьбе бесполезно - на следующей остановке между  нашими  телами  нельзя
было бы протиснуть и лезвие. Марьяна никак не реагировала на  это  -  не
пыталась стать ко мне хотя бы немного боком, бисеринки пота выступили на
ее невысоком чистом лбу, и я сквозь рубашку и брюки чувствовал  разгоря-
ченную женскую плоть. Не мной, увы, не мной, каким ни есть, но мужчиной,
разгоряченную, а всего лишь жестоким июльским солнцем и душной  трамвай-
ной теснотой. Лицо ее словно застыло, глаза выражали  готовность  вытер-
петь все. Точь–в–точь такие непроницаемые маски были не столь  уж  давно
привычными для наших женщин, простаивавших в многочасовых обувных очере-
дях ГУМа или колбасных - "Елисея". И все–таки - черт побери! - каким  бы
пустым ни казался сейчас взгляд, тело Марьяны жило нашей близостью. Я не
чувствовал в нем отвращения к себе, напротив, я был  почти  уверен,  что
слышу, как все учащеннее бьется ее сердце, как на какие–то  микроны  еще
теснее приникают ее бедра к моим. Видно, сама матушка–природа, плюнув на
наши умственные разногласия, властно распорядилась:
   кончайте с притворством, раз уж суждено вам тянуться  друг  к  другу.
Нет, не скажу, чтоб голова у меня закружилась, но мыслей в ней  не  было
никаких.
 
 
   19
 
 
   Отделение ГАИ, куда мы зашли, оказалось принадлежащим к Железнодорож-
ному райотделу МВД, а дорожное ЧП произошло на территории соседнего  ра-
йона.
   Дежурный при нас связался по телефону с коллегами и, уточнив  у  них,
что данное происшествие на Советской Армии таки было, рекомендовал  нам,
свидетелям ЧП, обратиться строго по адресу, а именно - к дежурному  сле-
дователю Октябрьского райотдела милиции. Это совсем недалеко - на  прос-
пекте Ленина. Прямого транспорта туда нет, проще всего пешком.
   Мы вышли из ГАИ, и мимолетный взгляд, который Марьяна бросила на кир-
пичную десятиэтажку, подсказал мне, что это, видимо, дом, где она живет.
Тем более, других домов напротив и не было - лишь унылые ряды гаражей.
   - Недавно здесь поселились? - спросил я, чтобы только не молчать.
   Она промолчала. Мы шли рядом, однако Марьяна уже не держала меня  под
руку.
   Видимо, какое–то доверие я успел заслужить.
   - Вам не кажется забавным, - сказал я, легонько беря ее под локоть  и
чуть умеривая шаги, - что мы с вами незаметно для  себя  превратились  в
союзников?
   Дружно идем к единой цели... На привод задержанного как–то  не  очень
похоже, верно?
   - Прошу вас...
   - Меня зовут Феликс.
   - Хорошо, пусть будет Феликс... Так вот, Феликс, забавного,  конечно,
во всем этом мало. - Она высвободила локоть и перевесила сумку на правое
плечо, словно бы устанавливая барьер между нами. - Вы, как мне  кажется,
человек порядочный.
   А если так, то...
   - То что?
   - Вы тоже попали в беду, я все понимаю, - быстро заговорила она, и на
сей раз в голосе у нее куда меньше холода, чем раньше. - Но в  жизни  за
все приходится платить. Надо платить...
   - Расплачиваться за порядочность?
   Она остановилась и взглянула мне в лицо. В глазах ее была боль.
   - Пла