болезнование почившему во мне писателю. По  их  словам,
"те, ранишние "книги обречены на забвение.  Новый  читатель,  покупающий
только "свою серию" про секс или про убийства, уже сформировался,  а  на
него, массового, только и следует рассчитывать, если  не  хочешь  прого-
реть.
   Все–таки я продолжаю рассчитывать, что увижу напечатанным  свой  пос-
ледний роман, лучший, как мне кажется, из всех моих опусов.  И  в  изда-
тельстве, пожалуй, меня удерживает только эта трепетная надежда: все–та-
ки рядом с кухней! Карпович очень расплывчато, но все ж таки обещал -  к
концу года, мол, так и быть, рискнет. Ни он, ни "полупахан" роман не чи-
тали, как я им его ни навязывал. Оба выразили полную уверенность в высо-
ких достоинствах моего заслуженного пера, но рукопись так и лежит у меня
в столе. Сколько ей там еще томиться? И чего они,  олухи,  боятся?  Ведь
роман о любви, а любовь - тема вечная, инфляции  неподвластная.  Хотя...
Кто знает? Глядишь, пройдет еще несколько лет, и наглотавшиеся  секс–ро-
манов читатели будут, зевая, на десятой странице  захлопывать  книжку  о
непонятных переживаниях двуногих бронтозавров.
 
 
   10
 
 
   - Феликс Михайлович, с телевидения снова звонили, - сообщила мне, ед-
ва я переступил порог редакции, Люся, наимладшая наша редакторша, приня-
тая месяц назад на полставки. - Спрашивали, вы точно у  них  будете  или
как? Просили перезвонить обя–за–тель–но!
   Субтильное созданье в доверчиво открытой маечке опять склонилось  над
компьютером, а я набрал номер и подтвердил: да–да, как и договаривались,
в половине одиннадцатого и  ни  минутой  позже.  Как  возвышает  тебя  в
собственных глазах эта независимость в отсутствие начальства!.. Разложив
листы корректуры "Зеленого доктора в каждой семье" и придав таким  обра-
зом столу вполне рабочий вид, я прикинул, что в моем  распоряжении  есть
еще четверть часа - как раз на чашку кофе в забегаловке рядом со  студи-
ей. Сегодня–то можно ведь и с коньячком–с! А коли светит такая  перспек-
тива, время терять - грех.
 
 
   11
 
 
   * * * ...Примерно час спустя в уютной редакции развлекательных  пере-
дач местного телевидения можно было увидеть небольшого человека в дымча-
тых очках, со светлорусой бородкой и плешинкой, чуть проклюнувшейся пос-
реди мягких седеющих кудрей. Человек в очках, одетый несколько  молодеж-
ней своих сорока с хвостиком лет - американская футболочка с  загадочным
числом 88, очень потертые светлые джинсы, не первой  белизны  спортивные
туфли, - любезно общался с двумя довольно еще молодыми, но  не  так  уж,
сотрудницами - редактором и режиссером ежемесячной телепрограммы  "Между
нами, женщинами". Русобородый посетитель рассказывал им что–то  смешное,
раздвигая в улыбке безвольный, припрятанный за волнистой растительностью
рот, крутил головой, поддакивал, мягко возражал, угощал собеседниц сига-
ретами и курил сам.
   Это был очень светский человек.
   Он все время что–нибудь делал. Вставал с кресла и  подходил  к  окну,
касаясь пальцами восковых листьев чахнущей на подоконнике  герани.  Живо
откликался на просьбу костлявенькой рыжеволосой редакторши и говорил ей,
который час, а потом, деланно хмурясь, скорбно качал головой: вот,  мол,
попусту уходит время... Режиссер, тоже рыженькая, но полная, кинула  ему
реплику - он поймал ее, ответил, почти не  думая,  но  довольно  удачно,
улыбкой обозначил шутку, подыграл интонацией. Когда рядом с ним на столе
запищал телефон, он снял трубку и заговорил в нее  совсем  не  так,  как
только что: он, видно, настраивался на тональность того, который звонил.
   - У аппарата? - веско переспросил он. - Ходоров,  писатель...  А  вот
Каретникова нет, ждем.
   Ходоров. Феликс Михайлович Ходоров. Это я. Вернее, так зовут  челове-
ка, который вовсю пользуется моим именем, этого суетливого бородача. Хо-
тя, скорее всего, он–то и есть истинный Ходоров. А я? Вряд ли кто  дога-
дывается, что я существую.
   Изредка, когда я отслаиваюсь от Феликса Ходорова, он предстает  предо
мною весь, нагишом, даже бурые печенки просвечивают сквозь кожу. Я  наб-
людаю за ним без какой–либо родственной симпатии, с жалостливой брезгли-
востью. Я не принимаю его таким, каков он есть, я мечтаю, чтобы он изме-
нился хоть чуть. Но я знаю, что помочь ему невозможно.  Для  этого  надо
каждодневно, а не раз в полгода, в квартал или в месяц, выходить из  его
оболочки.Только тогда очеловечивается этот несложный  разговорный  авто-
мат, запрограммированный на типовые житейские ситуации. Если  бы  я  мог
выныривать из небытия почаще!.. И не на горсточку секунд, не  на  жалкую
минуту прозрения! Что эта минута, если все  остальное  время  говорящее,
передвигающееся, обнимающее, "думающее" и  "творящее"  нечто,  известное
людям под именем писателя Феликса Ходорова, действует так, как велят ему
дырочки на трансцендентной перфокарте, пробитой невесть кем.
   Вот и сейчас, как всегда внезапно, я с  перископическим  приближением
увидел себя. Нет - его. Этого. Ходорова. Я разглядывал его  отстраненно,
будто из тьмы кинозала.
   - Черт знает что, - сердито пробормотал Ходоров и забарабанил ногтями
по нечистому от следов клея столу. - Еще полчаса, и я - уж простите, ра-
ди Бога! - пошлю куда подале и нашего с вами Каретникова, и саму переда-
чу, как она ни мила.
   Вот паяц! Ведь будет ждать, сколько нужно!
   - Теперь уже скоро, - сочувственно причмокнув, вздохнула редакторша и
поправила высветленную прядку в прическе. - Председатель задержал...  От
него не уйдешь просто так, вы уж потерпите, Феликс Михайлович.
   Она–то не знает, что его угрозы - липа.
   - Вот именно - "терпите", - с сарказмом повторил  Ходоров.  Он  снова
закурил и движения его были при этом подчеркнуто нервны. - Терпи, покор-
ный россиянин...
   - Некрасов? Или импровизация? - вскинула выщипанные  брови  режиссер.
Щеки ее колыхнулись: молчаливость ей шла куда больше.
   - Лидочка, не все ли равно? - Ходоров рубанул рукой воздух. - В  нас,
русских, азиатчина неистребима, застряла с времен Батыя, вот и терпим  -
надо и не надо.
   Что нам время - особенно чужое. Сегодня в России, знаете ли...
   ...Бог мой, скорей бы пришло затмение! Он невыносим! И ведь не  оста-
новишь.
   ...Зря я гневался  на  Каретникова:  оказалось,  шеф  развлекательных
программ задержался у председателя телерадиокомитета как раз в моих  ин-
тересах.
   Кандидатура гостя передачи "Между нами, женщинами", то есть моя, сог-
ласована была с начальством раньше, а сейчас Петр Иванович выдирал у не-
го "добро" на возможность более или менее подробного разговора перед ка-
мерой о моей новой книге. По мнению председателя, это пахло скрытой рек-
ламой, которую издательство и автор хотят протащить на халяву. По словам
Каретникова, ему пришлось побожиться, что роман Ходорова "Не отводи гла-
за!" не включен в издательские планы "Парфенона", так  что  коммерческие
интересы здесь исключены.
   Но поскольку роман о любви - вернее, и о любви, - то затоптать  столь
выигрышную для женского ток–шоу почву было  бы  неразумно.  Телезрители,
особенно телезрительницы, устали от политики. Страсти–мордасти, пусть  и
выдуманные, восполняют им дефицит собственных эмоций. Разве бешеная  по-
пулярность "мыльных опер" не наглядное тому доказательство?
   Короче, он–таки убедил начальство. Передача состоится через две неде-
ли, ее включают в программу, а сегодня нужно в общих  чертах  обговорить
ее содержание и композицию. Но это уже не его, Каретникова, забота - Ре-
ната Петровна и Лидия Викторовна приглашены сюда, в его кабинет, не слу-
чайно. И если они до сих пор ни словом не обмолвились о моем  участии  в
ток–шоу, так это сделано по его указанию - до разговора с  председателем
все было писано вилами на воде.
   Похлопав меня по плечу и придав розовощекастой своей физиономии наип-
риветливейшее выражение, Каретников ушел,  и  медноволосые  дамы  тотчас
принялись за дело. Режиссер налила в кофеварку воды и сунула штепсель  в
розетку, а редактор раскрыла большущий, в полгазеты, блокнот, крупно на-
писала на чистой странице "ХОДОРОВ, писатель" и поинтересовалась, предс-
тавляю ли я себе свою роль в женском ток–шоу?
   Я представлял, поскольку однажды случайно углядел эту передачу.  Нес-
колько довольно симпатичных и острых на язык дам полчаса измывались  над
косноязычным подполковником, начальником городской милиции нравов. Пред-
мет разговора был достаточно щекотливым -  порнопродукция,  проститутки,
"салоны отдыха", то бишь почти легальные бордели, которых в городе  раз-
велось видимо–невидимо. Но если бы речь шла только о его обыденной служ-
бе!.. Дамы - среди них я узнал двух знакомых по Дому печати  журналисток
- лупили милиционера вопросами, что называется, ниже пояса.  Интересова-
лись его сугубо личным отношением к интимным  встречам  с  женщинами  на
стороне, расспрашивали о его мужских вкусах, выпытывали, силен ли  он  в
теории секса, изучал ли он "Кама Сутру", предлагали ему выбрать из  при-
сутствующих ту, с которой он охотнее всего изменил бы жене...  В  общем,
как говорит нынче молодежь, оттягивались вовсю. Бедный страж  нравствен-
ности, багровея и то и дело утирая со лба пот, неуклюже  пытался  увили-
вать от прямых ответов, злился и - уж это я подметил безошибочно -  едва
удерживал готовые сорваться с губ матерки. Тогда я посмеялся над ним,  а
теперь вот в его роли мне предстояло выступить самому.  Я  сразу  решил,
что отказываться не буду. Попасть на телеэкран и к тому же рассказать  о
новом романе сейчас для меня кое–что значило. Былая популярность писате-
ля Ходорова имела шанс если не выплеснуться снова, так напомнить о себе,
а общественный интерес к новой книге в какой–то  мере  мог  подхлестнуть
парфеноновцев - чего ж это мы такую книгу не издаем?.. И все–таки предс-
тоящий стриптиз перед резвящимися дамочками меня не на шутку смущал.
 
 
   12
 
 
   - Вы напрасно волнуетесь! - успокоила меня худосочная Рената  Петров-
на, быстро–быстро делая какие–то пометки в блокноте–альбоме.  -  Естест-
венно, что с полицией нравов можно и нужно было беседовать исключительно
о сексе. А о чем еще? Но вы, Феликс Михайлович, вы–то совсем другое  де-
ло! Неужели вы думаете, что женщину интересует в любви только постельные
страсти? Мужики судят, к сожалению, по себе. Я уверена, что ваше ток–шоу
будет украшением месяца. Вы же писатель, знаток человеческих сердец...
   - Агроном человеческих душ, - подхватил я иронически. - Но писатель -
существо не бесполое, и слезть с мужской колокольни трудно и ему.
   - Но ведь говорил же Флобер, что "мадам Бовари - это я"! -  возразила
Лидия Викторовна, разливая кипяток по чашечкам. - Вам одну,  две  ложки?
Это крепкий, предупреждаю, настоящий "голд". С сахаром?
   - Надо подумать, как ненавязчиво перейти к вашим песням,  Феликс  Ми-
хайлович, - редактор наморщила тоненький носик и, как ей, наверно, каза-
лось, игриво заглянула мне в глаза. - Да–да, мы рассчитываем на них,  вы
же конспиративный бард, не отпирайтесь! Гитара у нас  неплохая,  но  вы,
конечно, предпочитаете свою?
   Я ничего не предпочитал, мне было все равно. Те несколько аккордов, с
которыми я с грехом пополам управлялся, подгонялись под любую мелодию  и
любую гитару, будь в ней хоть семь, хоть шесть струн, и даже пять. Одна-
ко перспектива спеть несколько собственных романсов была весьма  соблаз-
нительной. Втайне я немножко страдал от несправедливой,  как  мне  каза-
лось, узости аудитории своих слушателей. Мои друзья–знакомые  знали  мои
творения почти наизусть, и иногда мне чудилось, что слушают их только из
вежливости. А тут такая возможность...
   - Давайте выберем, что спеть, - предложил я. - Где ваш инструмент?
   ...Я проторчал на телевидении еще не меньше часа.  Гитарные  переборы
имели призывный эффект пастушеской свирели -  двери  не  закрывались,  и
скоро комната была набита битком. И поскольку среди  сбежавшихся  овечек
были о–очень даже завлекательные экземпляры, не распустить хвост я прос-
то не мог. Тем более, что в моем репертуаре было несколько песенок,  ко-
торые не могли не растрогать женские сердца. Многозначительно поглядывая
на длинноволосую юную блондинку в сокрушительном мини–платьице, я с  вы-
ражением пел:
 
   Мне, красавица, с тобою очень трудно будет жить:
   В сторожа к тебе податься? То ль в темницу посадить?
   У тебя ума палата, а глаза полны огня...
   Это, братцы, многовато, скажем прямо, для меня.
   Для меня твоя повадка, словно для корыта шторм, Не по Сеньке эта шап-
ка. Не в коня, ей Богу, корм!..
 
   В такой аудитории я, как правило, теряю не только чувство меры, но  и
чувство ответственности. Мне пора было в издательство -  ненароком  вер-
нется "главарь" чуть раньше, и тогда жди неприятностей:  отсиживание  от
сих до сих он считал наиважнейшим долгом подчиненных. Я отчетливо созна-
вал, что кадрить никого из этих милых длинноногих ягнят  не  буду  -  не
время, не место да и башка забита совсем другим. К тому  же  моим  рыжым
дамам пора было обедать - обе они к двум часам должны быть  где–то  еще.
Но себя не переделаешь, тем паче на ходу, тем более в запале. Я  прекра-
тил свое "а вот еще одна о любви", лишь заметив краем глаза, как, перег-
лянувшись с кем–то, выскользнуло за дверь  то  самое  златоволосое  соз-
данье, которому я непроизвольно адресовал свои канцонетты.
   Разочарование чуть кольнуло сердце, настроение петь пропало и...
   И опять, правда, всего лишь на  считанные  мгновенья,  предо  мной  с
пронзительной отчетливостью появилась заставившая внутренне содрогнуться
картинка:
   молодящийся хмырь с гитарой,  с  ироническим  интересом  слушающие  и
разглядывающие его девицы, ровесницы его дочери, тоскливое нетерпение  в
глазах двух рыжих дамочек, в душе проклинающих этого бестактного писате-
ля Ходорова, который не хочет понять, что у них есть еще и другие дела и
заботы...
   - Почему вы не выступаете со своими концертами?  -  наивно  таращась,
чирикнула маленькая брюнетка, похожая на симпатичную обезьянку в очках.
   - Знаете, когда–то я  отказался  вступать  в  Союз  кинематографистов
только потому, что быть членом сразу трех творческих союзов  просто  по-
дозрительно, - пояснил я. - Есть основное дело твоей жизни, твоя профес-
сия и призвание, остальное же - хобби, увлечение, слабость - как ни  на-
зови. Правда, сейчас все кому не лень стали писать книги - даже  пискля-
вые певички делятся своей мудростью. Не хочу уподобляться им,  только  и
всего.
   - И зря! У вас просто чу–у–дные песенки! Вам бы аккомпаниатора...
   - Зачем? - возразила Рената Петровна вставая.  -  А  Высоцкий?  Всего
пять аккордов - и сотни песен.
   - Да, но у Высоцкого был такой голос, что...
   "Так, все правильно, - подумал я. - На гитаре играть не можешь, голо-
са нет, а песенки чу–у–дные. Спасибо и на этом".
   Но обиды в глубине души, как ни странно, не было.  Наверное,  я  нас-
только изголодался по успеху у публики, уж какой бы она ни была, что да-
же фальшивые комплименты готов глотать не морщась. И все же, и все же...
Готов руку отсечь
   - девицы западали искренне, особенно когда пел это: "Но как мне  быть
с тобой счастливым? Тебе ж всего двадцатый год...". Романс  бронебойный,
проверено.
   Спускаясь по лестнице в вестибюль в сопровождении торопившейся в сто-
ловую редакторши, я договорился с ней о встрече через три–четыре дня, на
записи передачи. Из здания студии я вышел в состоянии легкой, словно об-
лачко, медленно рассеивающейся эйфории. Из головы не  шла  длинноволосая
блондинка: она не могла не заметить моего к ней внимания. И вроде бы  ей
это нравилось. Но вот ушла она с улыбочкой несколько двусмысленной.  Что
она должна означать? Ох уж эти наши средневолжские джоконды...
   За два часа, которые я провел в студии, июльское солнце поработало на
славу.
   Такой свирепой жары, какая стоит уже неделю, я не припомню. Ярко  бе-
лесое небо, размытые очертания слепящего  диска,  густо  парящий  мокрый
проспект... Поливалка еще не скрылась из глаз, а на асфальте уже просту-
пали и на глазах расширялись бледные проплешины. Прохожих на раскаленных
тротуарах мало - в большинстве магазинов перерыв, до автобусной останов-
ки два квартала, а прогуливаться сегодня в полдень  отважился  бы  разве
что безумный. Даже автомобильный поток, обычно почти непрерывный на этом
спускающемся к Волге проспекте, был сейчас какой–то вялый, словно машины
побаивались надорвать свои бензиновые сердца.
   Рассеянно посмотрев налево, я без какой–либо опаски вступил на проез-
жую часть и, воспользовавшись паузой в движении по моей  стороне  улицы,
быстро, почти бегом попытался проскочить к разделительной полосе. Я  ни-
как не мог ожидать, что из–за большого телевизионного автобуса -  кажет-
ся, их называют лихтвагенами, - который стоял у тротуара метрах  в  пяти
от меня, вдруг вынырнет несущаяся на большой скорости машина. Но  именно
так и случилось: запыленная красная "ауди" с тонированными стеклами мча-
лась прямо на меня. По инерции я сделал еще два–три шага вперед, пересек
полосу и тут же, чуть было не оказавшись под колесами "волги" из встреч-
ного потока,  рванулся  назад.  Завизжав  тормозами,  шикарная  иномарка
вильнула к обочине, крутанулась вокруг оси и с  размаху  ударила  задним
крылом о фонарный столб, возле которого то ли пережидала движение, то ли
читала объявление немолодая женщина с зонтиком и  хозяйственной  сумкой.
Сшибла ее машина или только задела, я не разглядел - увидел уже лежавшее
боком на бордюре тело с неестественно, "блошкой" подогнутыми ногами, вы-
сыпавшиеся из сумки пестрые пакетики печенья и кочанчик капусты. Раскры-
тый выцветший зонтик отлетел в сторону метра на четыре и еще  покачивал-
ся, словно большая выдыхающаяся юла. Почему–то именно эту деталь отмети-
ло в тот злополучный миг мое сознание, видимо, изо всех сил противившее-
ся воспринимать жуткую реальность того, что только что произошло.
 
   13
 
   Дальнейшее развитие событий запечатлелось в моей памяти кадрами немо-
го синематографа - какими–то рваными, нервно  дергающимися  фрагментами.
Широко раскрытый  рот  перепуганной  мороженщицы  -  крика  не  слышу...
Мальчишка, оглядываясь на бегу, машет рукой, кого–то зовет... Вот и я...
Ватными ногами я шагаю к этой  несчастной...  Вот  распахивается  дверца
заднего салона "ауди"... Я наклоняюсь... Чьи–то могучие руки обхватывают
меня сзади за поясницу... Я инстинктивно вырываюсь, от сильного удара по
шее темнеет в глазах, сознание на какое–то мгновенье  отключается...  Но
только на мгновенье: когда меня грубо запихивают в машину, я уже в  сос-
тоянии как–то контролировать себя и потому не предпринимаю никаких попы-
ток к сопротивлению...Автомобиль, словно на старте ралли, с рыком срыва-
ется с места, я болезненно ударяюсь затылком о что–то металлическое, ус-
тановленное у заднего окна, и, слабенько охнув, окончательно  прихожу  в
себя. Вернее, обретаю способность реально оценить ситуацию и,  выражаясь
языком редактируемых мною наукообразных брошюр, назвать ее  составляющие
адекватными их сущности именами.
   Я ощущаю, как лихорадочно пульсирует мой мозг. Да, да, я  -  виновник
дорожного ЧП, которое, похоже, стало трагедией для незнакомой мне женщи-
ны с зонтиком.
   Сейчас я убегаю с места происшествия, хоть и не по своей  воле,  меня
насильно увозят они. Кто - они? Их трое - двое впереди, третий рядом  со
мной. Я вдвое старше любого из них, этих загорелых мордоворотов с одина-
ково подбритыми затылками, однотипно одетых. Мой мускулистый сосед в уз-
кой черной майке и пестрых "бермудах", на его корешах - расстегнутые  до
пупа расписные рубашонки.
   Желтая цепь на бычьей, мокрой от пота шее водителя мутно отсвечивает,
нахально лезет в глаза. В машине невыносимо  душно,  но  стекла  опущены
только на два пальца - люди, подхватившие меня словно худого  котенка  с
тротуара, предпочитают быть невидимками для  водителей  и  пешеходов.  Я
слышу, как время от  вре