тить... Расплачиваться... Не играйте словами, Феликс.  Какая  же
она тогда порядочность, если уходит от расплаты  за  чужое  горе?  Тогда
снимите с себя это бремя, подлецом жить легче.
   Я не нашелся с ответом. Вернее, и не пытался продолжать разговор, ме-
ня сбила с мысли сама нелепость ситуации: немолодой бородатый  писатель,
душезнатец и для читателей как бы мудрый наперсник,  покорно  бредет  за
маленькой норовистой дамочкой, которая моложе его лет  на  пятнадцать  и
которая назидательно втолковывает ему нравственные азы,  учит  уму–разу-
му... И настороженно ждет, что вот–вот сейчас он, того и гляди, даст  от
нее деру.
   - Давайте–ка ухватим машину, - предложил я, так и оставив без  ответа
ее сентенции. - Полчаса по такой жаре - это вовсе не кайф, даже в  вашем
обществе, Марьяна.
   Я поднял руку и открыл дверцу тотчас тормознувшего возле  нас  "жигу-
ленка".
   Минут через семь–восемь мы уже были на месте. Расплачиваясь, я  вынул
из кармана влажный комок купюр и не мог не заметить, как иронически пок-
ривились по–детски припухлые губки. "Да–да, - зло подумал я,  -  миллио-
нер, типичный "новый русский". Такие вот и давят несчастных старушек".
   Мы прошли дворами и вышли к кирпичному пятиэтажному  строению,  возле
которого стояли две темно–синие милицейские легковушки с погашенными ми-
галками и фургон с зарешеченным окошком. Входя в подъезд,  я  вдруг  по-
чувствовал холодок меж лопаток: а вдруг да и не скоро отсюда выберусь?
   Дежурный следователь оказался совсем  молоденьким  парнем  с  редкими
черными усиками над вывернутыми, как у негра, губами. И загорелый он был
до чертиков - мулат и мулат. Он невнимательно выслушал Марьяну - разгля-
дывал ее саму куда с большим тщанием, порылся в стопке протоколов и  об-
радованно чмокнул, найдя нужную бумажку.
   - Так, есть... Уже возбуждено по факту наезда... - Он  не  произносил
"ж", и его "узе возбуздено" заставило меня непроизвольно улыбнуться:  ну
ведь дитя, такого и бояться неловко. - Так вы, говорите, соседка постра-
давшей гразданки? - Он покивал Марьяне. - А этот гразданин,  подозревае-
те, виновник дорозного происшествия, так?
   Да, именно такую версию представила ему моя милая дамочка, увы.
   - Я не настаиваю. - Ее хрипотца сейчас не казалась  мне  милой.  -  Я
сказала вам, что, возможно, он. Потому что его появление в больнице...
   - Ага, ага... Вы узе говорили. А что скажете вы, гразданин? Давайте–-
ка, кстати, сразу ваши фамилии запишем... И адреса. Как? Азарина Мариан-
на Вадимовна...Та–а–к... Магнитогорская... Так... Дом... Квартира... Та-
–а–к... А вы, значит, Хо–до–ров...Феликс Михайлович... Э! Подождите! Хо-
доров, говорите?
   Следователь нырнул носом в какой–то протокол или дело, кто его знает,
и тотчас поднял на меня ликующий взор.
   - А мы вас ищем, Ходоров! Часа два узе названиваем - и все впустую. А
тут вы сами - красота!
   Они меня ищут?!
   - Вот так–то! - со злорадством и - мне почудилось, что ли? - с непод-
дельной грустью сказала Марьяна. - Вы отметьте, пожалуйста, что  он  как
бы сам с повинной... Даже не пытался убежать.
   - Ой, да чего зе вы говорите такое! - улыбаясь во весь губастый  свой
рот, воскликнул следователь. - Мы узе хотели дело открывать о  похищении
писателя Ходорова! Это зе вас насильно увезли с места происшествия,  так
зе? - веселясь, обратился он ко мне. - Вот и рассказите  теперь  подроб-
ненько.
   Марьяна в изумлении переводила взгляд с него на меня. Следователь за-
метил это и тотчас пояснил:
   - Господин Ходоров был в районе тринадцати часов  на  телестудии,  мы
там узнали... На его глазах машина сбила зенщину. Нарушители зе насильно
затолкали его в машину и увезли. Это видела морозенщица и еще  гразданка
одна... Понятно, Азарина? Так  я  слушаю  вас,  Феликс  Михайлович,  как
дальше было–то?
   Я четко выполнил наказ Джиги. Сбил старушку "опель", не из нашей  об-
ласти, цифры, там где rus, кажется, то ли 54, то ли 94... В машине  были
трое, один моложавый, с виду армянин, два других русские, им явно за со-
рок... Одеты они...
   Врал я не слишком уверенно, но молоденькому следователю,  разумеется,
и в голову не могло прийти, что  солидный  писатель  пудрит  ему  мозги.
Правда, его несколько удивило, что нарушители так легко отпустили  меня,
просто–напросто вышвырнув из машины "где–то в районе дороги  на  Красную
Глинку". Он пожалел, что я точно не запомнил  номера  -  названные  мною
цифры 8 и, "кажется, 5 или 6" немногим помогут в  розыске  преступников.
На Марьяну он внимания уже не обращал: кое–что уточнил насчет пострадав-
шей, дал расписаться и целиком отдал время моей персоне.  Порасспрашивав
еще о деталях и записав адрес, служебный и домашний телефоны,  он  сооб-
щил, что, если преступники будут задержаны, я непременно понадоблюсь при
опознании и меня вызовут.
   Когда мы выходили через дворы на проспект  Ленина,  Марьяна  нарушила
молчание, которое меня уже тяготило. Но заговаривать первым не хотелось.
   - Феликс Михайлович... Вы должны... Если можете... Простите меня, по-
жалуйста... - Чувствовалось, как трудно дается ей каждое слово. - Я пло-
хо разбираюсь в людях... Ошибаюсь в них... Вот и вам  не  поверила...  А
другим...
 
 
   20
 
 
   - Неужто я подозрительно выгляжу? Мне, признаться, странно...
   Ах ты старая бородатая кокетка! - полоснуло в мозгу. - Ждешь  компли-
мента? А сам нагло врешь?
   - Если бы вы только знали, Феликс Михайлович, как хочется верить, что
люди...
   Пусть не все, а те, с кем столкнешься, -  все  они  честные,  добрые,
бескорыстные... Веришь, а потом...  А  потом  убеждаешься,  что  все–все
ложь, что остались на свете одни прагматики, которые заняты только  ула-
живанием своих делишек за счет других. Так радостно бывает, когда  вдруг
встречаешь человека с искренними чувствами... Пусть  самые  простые  эти
чувства - доброта...
   сочувствие... искреннее внимание к чужим бедам...  Так  это  редко...
Слишком редко, к несчастью...
   Она замолчала и до трамвайной остановки не произнесла больше ни  сло-
ва. О чем–то сосредоточенно думала, хмурилась, отчего надлом бровей стал
еще резче, острей,  почти  треугольничком.  Когда  подошла  "двадцатка",
Марьяна сделала было шаг к трамваю, но остановилась и с детской робостью
взглянула на меня.
   - Давайте пройдем хотя бы до следующей. Вы не очень спешите?
   Разумеется, тратить время попусту мне не следовало бы: я  не  оставил
намерения показаться на службе. Да и собачье объявление для  Джиги  надо
было прилепить, а до того - умудриться  где–то  его  написать  и  добыть
клей. Где–то - то есть в издательстве либо на почте.  Но,  если  честно,
расставаться с Марьяной не хотелось, и это слишком мягко сказано. Я дав-
но уже не испытывал столь щемящего чувства. Мне хотелось взять ее на ру-
ки, как мерзнущего у закрытого подъезда котенка,  погладить,  прижать  к
груди, отнести в теплую квартиру, накормить. И, радуясь  чужой  радости,
умильно наблюдать, как жадно плещется розовый язычок в блюдечке с  моло-
ком. Для меня сделать все это -  пустяк,  для  бедняжки  -  полная  мера
счастья.
   - Вам никто не говорил, Феликс Михайлович, что вы похожи  на  Николая
Второго? - спросила Марьяна без тени улыбки, скорей даже печально.
   - Неужели? Может, наши бороды похожи?
   - Не только, и не это главное. Наш последний государь был очень  доб-
рым человеком. У него такие чистые глаза на  портретах.  Будто  говорят:
знаю, страдаете, хочу помочь вам, да не могу, не  могу...  Мягкий,  доб-
рый...
   - После девятого января его, помнится, наградили титулом "кровавый".
   - Несправедливо это, - твердо возразила она. - Любая власть  защищает
себя от тех, которые потом дают ей подобные клички. И которые  сами  еще
более жестоки... Примерно в сто раз. Люди  хуже  зверей,  когда  доходит
до...
   - Вы еще совсем молоды, а послушать вас, кровь в жилах стынет. Неужто
так сильно жизнь била?
   - Не так уж и молода. - Марьяна  покривила  губы,  улыбка  получилась
горьковатой.
   - Мне скоро тридцать два, а сыну только четыре.
   - Почему "только"? Четыре и четыре.
   - Потому, что слишком долго еще он будет беззащитным.  Молюсь,  чтобы
рос скорее. Не знаю, будут ли через пять лет суворовские училища, отдала
бы не задумываясь. Тогда бы и успокоилась.
   Надо полагать, мужа у нее нет. А может, и не было.
   - Сейчас офицерская карьера не из популярных. А вырастет,  опять  му-
читься будете. В принципе ведь профессия военного - убивать,  значит,  и
самому идти на смерть. С мамой рядышком все–таки расти лучше. И  возмож-
ность выбора будет впоследствии. А вы мечтаете о том, чтобы  пожизненную
лямку накинуть на безответное существо. Да к тому же в нежном возрасте.
   - Это безопасней, чем с мамой рядышком, - непроизвольно  вырвалось  у
нее, и я заметил, что Марьяна тотчас пожалела о сказанном.
   - Ваша работа связана с риском? Вы пожарник? Испытываете самолеты?
   Марьяна никак не была расположена отвечать на шутку шуткой.
   - Жизнь наша сегодня гроша ломаного не стоит, это вы и сами знаете, -
сказала она и вздохнула, совсем не деланно, не рисуясь. - Вы уж простите
меня, в подробности о себе я вдаваться не буду, вам они ни к чему. Прос-
то поверьте, что есть у меня основания думать так, как думаю.
   - Тогда я непременно провожу вас домой! - с пафосом  воскликнул  я  и
осторожно, но крепко взял ее за локоть. - Тем более  это  совсем  рядом,
как заверил нас гаишник.
   - Ни в коем случае! - Она рывком выдернула локоть из моих пальцев.  В
продолговатых, разом расширившихся глазах метнулся неподдельный испуг. -
Садитесь, пожалуйста, в трамвай... Все равно я в  детсад...  Пора  брать
Ванечку и... И давайте попрощаемся, Феликс Михайлович, прошу, прошу вас!
   Странно, что Марьяну напугала моя вполне невинная фраза!.. Я ведь да-
же не предложил ей пригласить меня в гости. Хотя и в этом не было бы ни-
чего подозрительного, тем более, если уже знаешь, что не бандит, а писа-
тель. Другим одиночкам было бы лестно. А не хочешь, откажи и все.
   - Хорошо! - я не стал прятать прорезавшуюся в голосе  обиду.  -  Могу
вам только сообщить, Марьяна, что мне зверски неохота вот так  просто  с
вами расставаться.
   У вас есть дома телефон?
   - Да... То есть нет... Не имеет значения, - она умоляюще смотрела  на
меня. - Мне тоже было с вами... Вы... Я читала ваши  книги...  Для  меня
встреча с вами... Нет, не встреча... А вот какой вы, увидела... И  услы-
шала вас, и знаю теперь, что не ошиблась. Вы в  Доме  печати...  Я  сама
позвоню, Феликс!..
   Садитесь же, ваш трамвай!.. До встречи... Я найду вас, найду!..
   Я успел поцеловать ее в лоб. Вышло слишком уж  по–отечески,  да  чего
там... В глазах ее - прекрасных, теперь я разглядел  их  как  следует  -
блестели слезы.
   Проехав три остановки, я пересел на автобус, который шел по  Московс-
кому проспекту мимо Дома печати. Объявление о пропавшей белой болонке  я
прилеплю на  столб  непременно  сегодня  -  на  кой  ляд  мне  играть  с
судьбой...
 
 
   21
 
 
   Глава 3. Дело спасения утопающих На работе, где я появился за час  до
отбоя, никого из начальства застать не удалось. Хотя я  к  этому,  приз-
наться, и не стремился, скорей напротив.  Однако  помаячить  надо  было.
Впрочем, Люся, которая, казалось, так и  не  отрывалась  с  тех  пор  от
компьютера, сообщила, что ни "главарь", ни "полупахан" -  прилежная  де-
вочка, разумеется, называла их почтительнее, по  имени–отчеству  -  моей
особой за день так ни разу и не поинтересовались. По ее словам, в  "Пар-
феноне" вот–вот грядет какая–то принципиальная  пертурбация.  В  голоске
Люси явственно прозвучала тревога: со школьной скамьи все мы знаем,  что
никакая революция не обходится без жертв. С утра руководство "Парфенона"
в мыле - то заседает, то куда–то срочно выезжает. И сейчас  его  нет  на
месте, так что мои опасения были напрасными.
   Что ж, мне оставалось констатировать, что полоса везения в этот  день
пока что не прервалась. Конечно, трудно назвать большой жизненной удачей
то, что произошло со мной у ворот телевидения. Последовавшее затем  зна-
комство с Джигой тоже вряд ли меня осчастливило. Но, во–первых, я мог бы
и сам угодить под колеса. А во–вторых, не метнись  от  меня  "ауди",  не
сбей старушку - и я бы наверняка никогда бы не  встретился  с  Марьяной.
Почему–то - скорей всего по природному своему легкомыслию - знакомство с
этой женщиной представлялось мне куда более важным, чем  неизбежные  жи-
тейские сложности, связанные с предстоящим ремонтом  "ауди".  Неприятные
мысли о том, где взять столь дикие деньжищи, я  по–страусиному  гнал  от
себя. Что будет, то будет. Потом. Я давно дал себе слово не  поддаваться
"синдрому автоинспектора". Выезжая из гаража, не стоит думать о том, что
где–то за десять кварталов тебя непременно  ущучит  "крючок"  с  гаишной
бляхой, твой давний недруг. Вспомнить о нем стоит за квартал до встречи,
никак не раньше. Машины у меня нет, но это правило для всех.
   Неизбежное все равно случится, так что загодя терзаться бессмысленно.
   Дело, конечно, было не в принципах. В голове у меня была  Марьяна,  и
только она. Я просто не мог сейчас думать ни о чем другом. Я  влюбчив  с
раннего детства и мог бы припомнить не один эпизод, когда  вот  так  же,
как сейчас, на крылышках летел домой после знакомства с милой  девочкой,
девушкой, женщиной - в зависимости от соответствующего этапа жизни.  Но,
как правило, уже наутро, вспоминая о вчерашних восторгах, искренне удив-
лялся себе. Но сейчас со мной что–то было не то, совсем не то... Пронзи-
тельно щемящее чувство жалости, даже нет, не жалости, а  ноющей  тревоги
не отпускало меня и тогда, когда я наспех писал в редакции объявление  о
пропавшей собаке и искал в ящиках рулончик скотча, и когда я добирался в
переполненном троллейбусе до телестудии, и когда, прилепив бумажку, брел
назад к остановке. Хотелось, поскуливая, плакать, хотя за мной такого не
водится давным–давно, со школьных лет, пожалуй...  Марьяна  поселила  во
мне неутихающее ни на миг беспокойство, и, только входя в подъезд  своей
девятиэтажки, я заставил себя изо всей силы зажмуриться, встряхнуть  го-
ловой и мысленно прикрикнуть: довольно, опомнись, уже  через  минуту  ты
окажешься в ином мире... В нем нет места сантиментам, в нем "вся–то наша
жизнь есть борьба, борьба!..".
   Вставляя ключ в замочную скважину, я уже был другим человеком  -  по-
добранным, словно сжалась внутри какая–то пружина, готовым нарочито бод-
ро выскочить на ринг, приветственно поднять над головой  руки  в  пухлых
перчатках и одарить болельщиков уверенной улыбкой  будущего  победителя.
Знали бы они, как на самом деле трепещет в эти секунды душа боксера!.. В
университете я боксировал всего лишь год, но забыть этот мандраж, маски-
руемый фальшивой бравадой, не смогу, наверное, до конца своих дней.
   Ночные страсти моих домашних, вызванные таинственным телефонным звон-
ком, да и отложенное объяснение с женой насчет моего очень  уж  позднего
возвращения домой накануне не сулили мне спокойного  вечера.  Скандалить
же сегодня не хотелось, как никогда. Марьяна, трогательная в своей  неж-
ной беззащитности, с повлажневшими глазами, которые смотрели на  меня  в
миг прощания с такой печальной надеждой, все еще  была  осязаемо  рядом,
хотя я и уверял себя, что уже подлез  под  канаты  и  принял  бойцовскую
стойку. Поэтому, услышав донесшийся из гостиной веселый возглас  Нины  -
"а вот и сам хозяин пожаловал!" - я от неожиданности опешил.  Но  уже  в
следующую секунду сообразил: у нас гости... И не привычные - не ее двою-
родная сестра Катерина, не соседка по лестничной площадке,  при  которых
жена нимало не деликатничала в выборе эпитетов для моей  характеристики.
Сейчас у нас в гостиной находится некто, для кого специально  разыгрыва-
ется давно  разученная  домашняя  пьеска  под  названием  "Благополучная
семья".
   Способность моей супруги мгновенно переключать тональность  голоса  в
зависимости от того, с кем она говорит, - по телефону ли,  при  встречах
со знакомыми на улице или, скажем, с потеснившим ее в трамвае пассажиром
- меня поражала только в первые годы нашей совместной  жизни.  Сейчас  я
понимаю, что этот ее симфонизм -  не  двуличие,  не  перманентное  прит-
ворство, а сама сущность человека, который мгновенно и точно  определяет
для себя житейскую ценность всего окружающего.  Не  столь  важно,  соот-
ветствуют ли люди на самом деле ее раз и навсегда утвердившемуся  прейс-
куранту. Их истинная значимость для Нины не имеет никакого веса, и приди
к нам, к примеру, гениальный, но непризнанный художник  или  живущий  на
пенсию мудрейший философ, они были бы выброшены за дверь одной лишь  ин-
тонацией, в которой металла хватило бы на дюжину полководцев. Но сколько
переливчатой женской певучести слышится в нем, когда она говорит с теми,
кто ей действительно нужен! Пусть даже и по мелочам,  но  -  нужен,  ну-
жен!..
   Кто же это у нас сегодня?
   - Мой руки - и за стол! - шутливая строгость Нины была прямо–таки об-
ворожительна. - Ждать тебя мы, извини, не стали, побоялись с голоду  по-
мереть. В темпе, в темпе!
   - Значит, выживете! - подхватил я, направляясь в  ванную  и  на  ходу
заглядывая в комнату, где сверкал хрусталем  и  разноцветными  бутылками
стол, накрытый белоснежной скатертью.
   Ах, вот он кто, наш дражайший гость!.. По блестящей загорелой  лысине
и мощной шее цвета мореного дуба, исчерченной  ромбиками  морщин,  я  со
спины узнал нашего соседа по дачному  участку  -  отставного  полковника
внутренних войск Николая Петровича. Фамилию его я не знал.  Да  и  зачем
было знать, если за четыре года фазендного соседства я перекинулся с ним
от силы десятком незначащих фраз?
   Жена - другое дело, для нее он - кладезь не только  огородных,  но  и
житейских премудростей. Но если судить по тем банальностям, которые  она
цитирует мне в пику, по–моему, этот пятидесятилетний вдовец просто  зау-
рядный пошляк.
 
 
   22
 
 
   - А мы без вас, Феликс Михайлович, уже того, причастились слегка,  но
только единожды, по махонькой... - бывший  конвойный  начальник,  широко
улыбаясь, покивал мне и протянул руку к початой бутылке "Самарской". - Я
вот говорю Нине Сергеевне, - он ловко наполнил рюмки, сначала себе,  за-
тем моей жене и потом уже мне, - что под такой  закусон  не  захмелеешь,
сколько ни прими. А она, понимаешь, боится, на трезвую голову,  говорит,
надо такие проблемы решать.
   Не–е–т! Мозги надо сначала сорокоградусной чуть  почистить,  тогда  и
шестеренки работают быстрее. Но в меру, понятно. Все хорошо только в ме-
ру.
   Я сел на диван рядом с дочерью и оглядел стол. Нина постаралась: шам-
пиньоны, селедочка под луком, мой любимый салат "София", два, даже нет -
три сорта копченостей... И еще паштет какой–то... "Букет Молдавии", гре-
ческий коньяк, паршивый, конечно, и не коньяк,  а  все  же...  Вчера  за
завтраком - каша овсяная, колбаса вареная и дешевый, ничем  не  пахнущий
чай - жена исходила сарказмом, проклиная наше безденежье и,  разумеется,
меня, безынициативного рохлю, бездельника, которого  время  выдавило  из
себя, как дерьмо. Сколько же она потратила сегодня в честь этого  подер-
жанного вохровца? Откуда деньги? Выгорело дельце у  Светланы?  Рановато,
всего три дня прошло, как падчерица вернулась из челночного вояжа в Тур-
цию... А впрочем, не один ли мне черт?
   - За успех нашего общего дела! - почти торжественно провозгласил  Ни-
колай Петрович и почему–то со значением взглянул на меня.
   Выпили, закусили. "Что за дело такое, что и для меня "общее"", -  по-
думал я, приглядываясь к Светлане, запудренной, как мим, и все же не су-
мевшей спрятать синеву под глазами. Чутье подсказывало мне, что какая–то
беда у нее случилась, и нешуточная. Ее и без того тонкие  губы  казались
сейчас красными ниточками, приклеенными между щек. Она  совсем  не  была
похожа на свою крепенькую скуластую мать, которую ничуть не  портила