ника газеты "И-ши",
автора информации о похищении Пу-и. Виновных в убийстве обнаружить не
удалось".
  В дополнение к приложенным газетным вырезкам Каваи информировал Зорге
о встречах корреспондента Такеучи с полковником Итагаки. Начальник штаба
был раздражен тем, что вся эта история просочилась в печать, однако
результатами операции в Тяньцзине остался доволен. Доихара до смерти
запугал робкого экс-императора. Тот стал сговорчивее после психической
обработки, проведенной Доихара. Полковнику Итагаки не стоило большого
труда уговорить Пу-и покинуть Тяньцзин и найти убежище на японском
пароходе "Имадзи Мару". Потом он оказался в Маньчжурии...
  Прошло еще некоторое время, и в Шанхае стало известно, что японский
правительственный кабинет обсуждал в Токио вопрос о создании государства
Маньчжоу-Го. Докладывал военный министр Араки. Кабинет согласился с
предложением штаба Квантунской армии поставить во главе правительства
Маньчжоу-Го прибывшего из Тяньцзина императора Пу-и.
  Информация к Зорге шла из штаба Квантунской армии. По данным,
поступившим из других источников, стало известно также и отношение
американских правительственных кругов к маньчжурским событиям. Японский
посол в Вашингтоне информировал своего министра иностранных дел о том, что
американцы не имеют ни малейшего намерения протестовать против создания
нового государства, тем более они не станут требовать созыва конференции
девяти держав. Американская реакция поощряла японскую агрессию на границах
Советского Союза. Каким образом? Это тоже должны были узнать в Москве.
  На политическом горизонте на Дальнем Востоке все больше сгущались
тучи. Они шли из-за моря, со стороны Японии, и именно там, под грозовыми
разрядами возможной войны, должен был находиться Зорге. Он поехал туда
через два года после "мукденекого инцидента".

  5. РАСКРЫТЫЙ ЗАГОВОР

  Он лежал на колючей проволоке, на шипах, которые вонзались в тело, и
не было сил, чтобы сползти, упасть с этих проклятых качелей... Страха тоже
не было, он иссякал по мере того, как человек терял последние силы. Теперь
оставалась только боль, от которой мутилось сознание. Рихард часто впадал
в беспамятство, и тогда он куда-то проваливался, его обволакивал вязкий
мрак, он уже ничего не чувствовал, не сознавал.
  Затем сознание ненадолго возвращалось, а вместе с сознанием опять
приходила жестокая боль. Рихард уже не мог поднять сникшую голову и, когда
открывал глаза, видел под проволокой собственную ногу с неестественно
вывернутой ступней и руку с раскрытой ладонью. На скрюченных, неподвижных
пальцах застыла кровь. Сначала она была красной, затем порыжела, стала
коричневой. Его тело больше не принадлежало ему, было чужим, как этот кол
проволочного заграждения, покосившийся под его тяжестью. Лишь чуть
теплилось затухающее сознание, мерцали мысли, изорванные, как и его тело.
  Иногда его сухие губы шептали: "Боже мой! Боже мой!.." Но ему только
казалось, что он шепчет. Это был стон. Он глухо стонал, так же как сосед,
лежавший рядом в воронке. Тот затих на вторые сутки, а Рихард все лежал на
колючей проволоке, и шипы впивались в него, как иглы терновника в венке
Страдальца... Христос шел на Голгофу... Почему на Голгофу? Эта высота
называется "304", а может быть, Мортом, которая прикрывает Верден, и
солдаты цепью идут на свою Голгофу. Бросаются в атаку и отступают, снова
идут, гибнут; только немногие возвращаются в траншеи. Так из недели в
неделю, из месяца в месяц. Проклятый Верден!
  Иногда солдаты купаются в Маасе на самом переднем крае и тогда не
стреляют друг в друга - таков уговор без слов. Потом уходят, и все
начинается снова... Солдата убивают лишь в униформе...
  Вероятно, тысячи полегли здесь, у высоты "304", где крестьяне сеяли
хлеб, а теперь убирают мертвых. А всего под Верденом убито миллион
людей... Рихард не видит той высоты, к которой рвались немецкие цепи,
высота где-то справа. Голова Рихарда висит недвижимо, и он может видеть
только кованую подошву своего ботинка. Но Рихард знает: высота дымится
днем и ночью, как незатухающий вулкан, и начнет извергать пламя, как
только германские солдаты пойдут в атаку. Но почему он здесь - Рихард
Зорге, капрал 91-го стрелкового полка? Почему он лежит на проволочном
заграждении, на ничейной земле, которую простреливают с обеих сторон, где
рвутся шальные германские и французские снаряды? Отец хотел сделать
Рихарда коммерсантом, а из него сделали солдата. Ему двадцать лет, а он
уже третий год на войне.
  "Боже мой!.. Боже мой!.." - С губ срывается стон, но раненого никто
не слышит. Уж третьи сутки Зорге висит на колючей проволоке. "Проклятая
война!" - шепчут его недвижимые губы. - "Проклятый Христос, который
позволил создать этот ад на земле..."
В глазах темнеет, он слышит запах гари разорвавшегося снаряда. Нет,
это не снаряд - пахнет горелым человеческим мясом.
  Рихард вскакивает и не понимает, что с ним, что происходит.
  Он в своей комнате на улице Нагасаки. Уже рассвело. На полках вдоль
стен книги, древние манускрипты и восточные статуэтки. Все как обычно. Но
откуда этот приторный запах гари? Комнату затянуло дымом. Так вот в чем
дело! На тахте спит князь Урах - вчера засиделись почти до рассвета, и он
остался ночевать у Зорге. Заснул с непогашенной сигаретой, сухая морская
трава затлела, как трут. Зорге бросился к спящему, столкнул его на пол,
раздвинул "седзие" - бумажные рамы и вышвырнул дымящуюся тахту наружу.
Альбрехт Урах сидел на полу и непонимающе мигал глазами, на его красивом
лице застыла растерянность. Рихард закричал в ярости:
  - Ду, менш, "Ты, человек (нем.)." ты когда-нибудь слышал запах
горелого человечьего мяса? Я получил это удовольствие на войне, черт
побери! Там нас жгли из огнеметов... С меня довольно. Я не хочу нюхать
твой паленый зад! Убирайся!..
  Рихард метался по комнате, охваченный страшными воспоминаниями. С
каким упорством повторяются кошмары прошлого вот уже много лет!
  Там, на колючей проволоке, он стал противником войны, а еще через
некоторое время сделался коммунистом. Здесь, на переднем крае невидимого
фронта, он тоже борется против войны, защищает социалистическое Отечество.
Но он член нацистской партии - партии Гитлера, у него есть значок на
булавке, которая колет грудь. Теперь он "партейгеноссе" - товарищ по
партии всей этой сволочи... У него есть партийный билет нациста и номер -
два миллиона семьсот пятьдесят одна тысяча... Вот сколько людей уже
оболванил Гитлер...
  Зорге все еще находился под впечатлением тяжелого сна. Да еще эта
горелая морская трава. Идиот Урах... Рихард не подбирал слов, когда
злился, он ни к кому не подлаживался, и это лучший способ маскировки.
Сейчас он обрушил свой гнев на князя фон Ураха, руководителя нацистской
организации Токио - Иокогама, корреспондента "Фелькишер беобахтер" -
газеты, которая принадлежит Гитлеру.
  Зорге присел на свою тахту, по телу разлилась противная слабость.
Страшно болела голова. Последние дни Зорге старался побороть грипп, но
болезнь, видно, не отпускала. Словно умываясь, он потер ладонями лицо.
  - Что с тобой? - озабоченно спросил Урах. - Ты болен?
  Рихард прилег и опять будто провалился в горячий мрак.
  ...Болезнь оказалась тяжелой, после гриппа снова поднялась
температура, началось воспаление легких. Это встревожило его друзей.
Приезжал врач из посольства, назначил лечение, но Рихарду не стало лучше.
Появился Мияги, но, увидев, как плохо Рихарду, хотел уйти. Зорге остановил
его, просил остаться и рассказать о встречах, наблюдениях, разговорах.
Между прочим, Мияги сказал:
  - На этих днях один штабной офицер из военно-воздушных сил сказал
мне, что скоро ему придется принимать гостей из Германии, приезжает
военная делегация...
  Сообщение было крайне важным. В Токио уже давно появились неясные
слухи, будто между Японией и Германией идут какие-то переговоры. Фраза,
оброненная японским майором, была еще одним подтверждением этого.
  - Я должен поехать в посольство, - возбужденно заговорил Зорге,
силясь подняться с постели. - Это же очень важно! Надо предупредить Одзаки.
  Истоку все же убедил Зорге остаться дома. Он пообещал достать ему
какое-нибудь новое лекарство у своего доктора. Мияги давно был болен
туберкулезом, и за ним наблюдал опытный врач.
  Доктор Ясуда был пожилой человек, имевший широкую практику среди
высокопоставленных пациентов. Его кабинет посещали государственные
чиновники, советники, их жены, представители военных кругов, семьи
промышленников, актеры, художники. Среди пациентов Ясуда оказался и Иотоку
Мияги. Он исправно являлся на прием, подружился с общительным доктором,
знал его взгляды, и однажды, когда Ясуда, закончив осмотр больного,
выписывал ему рецепт, художник сказал:
  - Ясуда-сан, мне говорили друзья, что с вами можно советоваться не
только по поводу болезней...
  Ясуда поднял очки и вопросительно посмотрел на Мияги.
  - Что вы хотите сказать?
  - Меня интересует, как вы смотрите на обстановку в Германии, на
укрепление фашизма.
  - Германия далеко от нас, - уклончиво ответил Ясуда. - Говорят, что
Европа только полуостров азиатского материка, значит, Германия - глухая
провинция. Меня привлекают куда более близкие вещи...
  Однажды художник Мияги оказался последним на приеме у доктора. Они
проговорили до позднего вечера о фашизме в Европе, о том, что в Японии
военщина тоже рвется к власти, о маньчжурских событиях, об угрозе войны с
Советской Россией. Доктор Ясуда разделял взгляды Мияги. Под конец художник
прямо спросил:
  - Ясуда-сан, скажите откровенно, вы могли бы помочь нам добиться
того, чтобы Япония и Россия жили в мире?
  - Кому это вам?
  - Тем, кто против войны и фашизма, Вскоре доктор Ясуда стал одним из
главных информаторов Мияги - высокопоставленные лица охотно вели
доверительные беседы с лечащим их врачом.
  На этот раз доктор Ясуда сам заговорил о том, что его волновало. Он
тоже слышал кое-что по поводу переговоров, которые идут; или должны идти,
между японскими и немецкими дипломатами. От своего пациента из
министерства иностранных дел Ясуда слышал, что три страны хотят
договориться "о борьбе с мировым коммунизмом". Больше ничего Ясуда сказать
не мог, его пациент тоже знал об этом слишком мало.
  Речь шла о подготовке сговора против Советской России под видом
антикоминтерновского пакта. Но это стало известно годом позже, а пока
просачивались только слухи. Заговор готовили в строжайшей тайне, и эту
тайну надо было раскрыть.
  Но у художника Мияги было еще одно дело к Ясуде. Он сказал:
  - Доктор, заболел один человек, которому никак нельзя болеть.
Помогите, у него воспаление легких. Как обычно, Ясуда сначала ответил
общей фразой.
  - Люди вообще не должны болеть. - Потом спросил:
  - Где же этот человек?
  - К сожалению, вы не можете его увидеть. Ясуда нахмурился.
  - Понимаю... В таком случае дело сложнее. Не могу же я лечить на
расстоянии! Как вы думаете?.. Не могу! Впрочем, вот что, - решил доктор, -
попробую дать ему сульфапиридин. Это новейшее средство, которого наши
врачи еще не знают. Надеюсь, ваш знакомый скоро будет здоров.
  Лекарство, которое Ясуда дал художнику, Мияги переправил Зорге через
медицинскую сестру Исии Ханако. Исии одна ухаживала за больным. Мияги не
хотел лишний раз появляться на улице Нагасаки.
  Через несколько дней Рихард Зорге действительно был на ногах.
  В знак благодарности художник принес Ясуде свою картину - "Лиловые
ирисы". Доктор принял ее. Он радовался, как ребенок, когда, откинув шторы,
с восхищением разглядывал лиловые цветы на берегу пруда. Это был
единственный случай, когда доктор Ясуда, щепетильный в таких делах, принял
"материальное вознаграждение". В организации Рихарда Зорге люди не
получали никаких денег за свою опасную работу. Все подчинялось лишь
чувству долга. Людей влекла убежденность - надо сделать все, чтобы
сохранить мир. Так думали все: не только самоотверженный Рихард Зорге -
Рамзай, руководитель группы, но и японский ученый Одзаки, и капрал
воинской части Яваси Токиго, которого привлек к работе художник Мияги, и
молодая женщина Исии Ханако, медицинская сестра, приехавшая в Токио искать
работу... Впрочем, Исии Ханако не входила в группу "Рамзай".
  Исии выросла на юго-западе, вблизи Хиросимы - в Куросика,
прекраснейшем из прекрасных городков Японии. Так она считала, и, вероятно,
так оно и было. Туда приезжали туристы, чтобы насладиться чудесными
видами, стариной, послушать древние легенды. В Куросика было очень
красиво, но там не хватало для всех работы. Для Исии Ханако ее тоже не
нашлось. Она училась в медицинском училище, недолго работала в
университетской больнице, но вскоре осталась без дела. Музыка, которой она
занималась с детства, тоже ничего не могла дать для жизни. Исии жила с
матерью и старшим братом - художником Дацичиро; у него была своя семья.
Что оставалось ей делать? Она поехала искать счастья в Токио, где жила ее
подруга, служившая в большом ресторане.
  Сначала помогала подруге - мыла посуду, вытирала столы, стелила
скатерти. Ей ничего не платили, она просто работала, чтобы не сидеть без
дела, к тому же иногда за это кормили. Так продолжалось несколько месяцев.
Наконец к Исии пришла удача - у папаши Кетеля, хозяина ресторанчика
"Рейн-гольд", освободилось место официантки. Это было осенью 1935 года.
  Исии с трепетом прошла сквозь бутафорскую винную бочку в дверь с
сосновой ветвью на притолоке - знак того, что здесь подают спиртные
напитки и можно выпить горячего сакэ. Когда Исии предстала перед папашей
Кетелем, тот оценивающе осмотрел девушку и, видимо, остался доволен. Она
была красива, Исии Ханако, в свои двадцать семь дет - изящная, тонкая, в
светлом кимоно и элегантных дзори на маленьких ножках.
  - Пожалуй, ты мне подойдешь, - сказал он, посасывая погасшую трубку.
- Как же мы тебя назовем?.. Берта есть, Катрин есть... Агнесс! Будешь
Агнесс. Я немец, и у меня все должно быть немецкое - пиво, сосиски, имена
официанток... Приходи через три дня и заучи вот эти слова...
  Папаша Кетель заставил Исии записать несколько немецких фраз: "Гутен
таг", "Данке шен", "Вас вюншен зи?"
- Работать будешь в немецком платье, как у них, - кивнул Кетель на
девушек в сарафанах и цветных фартуках.
  Почти сразу же, как Исии Ханако начала работать в "Реингольде", она
обратила внимание на посетителя ресторанчика - слегка прихрамывающего
человека с волевым лицом и широкими раскосыми бровями вразлет, как у
воителя, охраняющего Будду. Чаще всего он приходил один, садился у
крайнего столика ближе к окну, со многими здоровался, иногда, не допив
пиво, куда-то исчезал, а через полчаса-час снова возвращался к своему
столику.
  Однажды Кетель подозвал к себе Исии и сказал ей:
  - Послушай, Агнесс, обслужи-ка вон того господина, что сидит один у
окна. Это доктор Зорге. Сегодня у него день рождения, а он почему-то один.
Развлеки его...
  В обязанность девушек из ресторана входило развлекать посетителей. Их
называли "хозяйками". Гостеприимные, общительные, они сервировали стол,
приносили блюда и, усаживаясь рядом, поддерживали разговор.
  Исии подошла к столику и спросила по-немецки, как учил ее папаша
Кетель:
  - Вас вюншен зи? "Что вы желаете? (Нем.)".
  Зорге взглянул на нее - маленькую, стройную, с большими, как вишни,
темными глазами... А брови - черные тонкие радуги. Нежные очертания губ
придавали лицу выражение застенчивой мягкости.
  Зорге спросил:
  - Откуда вы знаете немецкий язык?.. Я хочу, чтобы вы посидели со мной.
  Исии не поняла. Зорге повторил это по-японски.
  - Как вас зовут? - спросил он.
  - Агнесс.
  - Агнесс? - рассмеялся Зорге, рассмеялся в первый раз за весь вечер.
- Немецкая девушка, которая не говорит по-немецки... Знаю я эти штучки
папаши Кетеля!..
  Рихарду Зорге в тот день исполнилось сорок лет - четвертого октября
тридцать пятого года. И он чувствовал себя очень одиноким. С настоящими
друзьями встретиться было нельзя, с "друзьями" в кавычках - очень уж не
хотелось. Рихард пошел в "Рейнгольд", просто чтобы побыть на людях. Папаша
Кетель заметил, что его знакомый доктор почему-то не в духе. Учтиво
осведомился об этом.
  - Да вот праздную сорокалетие, - иронически усмехнулся Зорге...
  Потом подошла эта маленькая японка с глазами-вишнями, и они просидели
вдвоем весь вечер. Рихард сказал:
  - Мне иногда нравится делать все наоборот - какой бы я мог сделать
вам подарок? Сегодня день моего рождения, - пояснил он, - но мне будет
приятно сделать подарок вам.
  - Мне ничего не надо.
  - А все-таки.
  - Ну тогда, может быть, какую-нибудь пластинку, - неуверенно сказала
она. - Я люблю музыку.
  Из "Рейнгольд а" Рихард уехал на своем мотоцикле. У него был
прекрасный "Харлей". Как принято, Исии провожала его на улице.
  На другой день Исии была свободна, и они встретились днем на Гинзе.
Теперь она была в светлом кимоно с цветным поясом, и волосы ее были
искусно уложены в высокую прическу. В руках Исии держала пачку нот,
завязанных в фуросики - розовый шелковый платок.
  - Что это? - спросил Рихард.
  - Ноты... Утром у меня был урок музыки, и мне не захотелось
возвращаться из-за них домой.
  Зорге взял ноты, попытался прочитать надпись. Он еще слабо разбирался
в сложных японских иероглифах. "Митико", - прочитал он.
  - Нет, нет, - рассмеялась Исии, - это моя фамилия - Мияки, фамилия
приемной матери.
  - Но все равно, мне нравится - Митико. Я буду называть вас Митико.
  Они зашли в музыкальный магазин, и Зорге выбрал несколько пластинок
Моцарта: отрывки из "Волшебной флейты", скрипичные концерты, что-то еще.
  - Моцарт мой самый любимый композитор, - сказал Рихард. - Уверен, что
вам понравится. Мне кажется, в истории музыки не было такого мощного и
разностороннего гения. Вот "Волшебная флейта". Сколько в ней мудрости!..
Когда ее слушаешь, будто утоляешь жажду.
  Рихард задумался:
  - Вот несправедливость судьбы! Гений, которому надо ставить памятник
выше небес, похоронен в общей могиле для бездомных нищих...
  Через много лет Исии, содрогаясь, вспоминала эти его слова...
  Они шли к парку Хибия, и Зорге предложил зайти пообедать к Ломайеру.
Шли, рассуждая о музыке, о чем-то споря, но чаще соглашаясь друг с другом.
В ресторане Ломайера на Гинзе Рихарда многие знали, и он то и дело
раскланивался со знакомыми дипломатами, журналистами, офицерами, которые
тоже пришли с дамами. Ресторан Ломайера слыл аристократическим и уступал,
может быть, только "Империалу". Здесь Зорге иногда назначал явки Вукеличу
и Одзаки.
  Они стали часто встречаться с Исии, и, чем лучше Рихард Зорге узнавал
ее, тем больше он убеждался, что ее следует привлечь к работе. Она станет
его секретарем в офисе, он сможет появляться с ней в обществе. Так будет
удобнее. И потом ему просто нравилась эта японская девушка с наивными
глазами, круглыми бровями и маленькой челкой на лбу.
  Через некоторое время Зорге предложил Исии Ханако перейти к нему на
работу - она сможет получать столько же, сколько и в ресторане, но
свободного времени будет значительно больше.
  Папаша Кетель немного поворчал, что Рихард переманил его кельнершу,
но вскоре смирился, и они остались друзьями.
  Вполне естественно, что, когда Зорге заболел воспалением легких, у
Исии к обязанности секретаря прибавились заботы о больном. Она приезжала с
утра и ухаживала за Рихардом до самого вечера. У Зорге была еще служанка,
пожилая женщина, которая готовила, убирала квартиру, а между делом
докладывала в полицию обо всем, что происходило в доме Зорге. Рихард знал
об этом, но менять ее не хотел, пусть думают, что для него это не имеет
значения. Что же касается Исии Ханако, то Зорге пока не посвящал ее в свои
дела...
  Полгода назад, летом 1935 года, Рихарду Зорге представилась
возможность побывать дома, в Советском Союзе, - единственная возможность
за все годы его работы в Японии. Рамзая вызвали в Москву для личной
встречи с руководителями Центра, чтобы уточнить и обсудить новые проблемы,
возникавшие в связи с обострением международной обстано