выжидательное  птичье  выражение,  как  это
бывает, когда женщина упоминает о другой женщине, которая ей не по душе.
     - Вам удалось отделаться от него?
     - От чокнутого? Я пыталась втолковать  ему,  что  доктора  нет,  но  он
уперся. Тогда мне пришлось вызвать д-ра Грантленда, уж он-то  умеет  с  ними
обращаться. У д-ра Грантленда начисто отсутствуют нервы. - Птичье  выражение
мгновенно сменилось обожанием, которое очень молодые секретарши  приберегают
для своих врачей-начальников. - "Привет, старина, что привело вас  сюда?"  -
сказал доктор, словно они с давних пор  были  накоротке.  Он  обнял  его  за
плечо, как ни в чем не бывало, и они  ушли  в  заднюю  комнату.  Думаю,  что
доктор спровадил его через заднюю дверь, поскольку больше я его  не  видела.
По крайней мере, надеюсь, что не увижу. Ну а потом доктор  сказал,  чтобы  я
не волновалась из-за этого инцидента,  будто  подобные  визиты  случаются  в
приемной каждого врача.
     - Вы давно здесь работаете?
     - Всего три месяца. Это моя первая настоящая работа. Раньше я  временно
замещала секретарш во время их отпуска, но работу  здесь  я  считаю  началом
своей карьеры. С д-ром Грантлендом превосходно работается.  Большинство  его
пациентов - прекраснейшие люди, такие не часто встречаются.
     Из внутренней двери, словно иллюстрируя эту рекламу, появилась  толстая
женщина в маленькой приплюснутой шляпке и норковой горжетке. Следом  за  ней
вышел  Грантленд  в  белом  врачебном  халате.   У   женщины   были   слегка
перепуганные  глаза  ипохондрика,  и  в  пухлой  руке  она  сжимала  рецепт.
Грантленд проводил ее до выхода, отворил дверь и с поклоном  выпроводил.  На
пороге она обернулась.
     - Большое вам спасибо, доктор. Теперь я знаю, что смогу уснуть  сегодня
ночью.


                                 Глава XIX

     Грантленд закрыл дверь и увидел меня. Улыбка с  его  лица  сползла,  не
оставив и следа. Подстегиваемый гневом, он направился через комнату ко  мне.
Кулаки его сжались.
     Я поднялся ему навстречу. - Здравствуйте, доктор.
     - Что вы здесь делаете?
     - Пришел к вам на прием.
     - Ну уж нет.  -  Он  разрывался  между  злобой  и  необходимостью  быть
обходительным  с  секретаршей.  -  Вы  записали  на  прием  этого...   этого
джентльмена?
     - А почему бы и нет? - сказал я, так  как  она  потеряла  дар  речи.  -
Разве вы прекратили врачебную практику?
     - Только не вздумайте говорить мне, что вы здесь в качестве пациента.
     - Вы - единственный врач в городе, которого я знаю.
     - Мне вы не сказали, что знакомы  с  д-ром  Грантлендом,  -  с  упреком
сказала секретарша.
     - Значит, забыл сказать.
     - Оно и понятно, - сказал  Грантленд.  -  Можете  быть  свободны,  мисс
Каллен, если только вы не назначили подобный прием и другим пациентам.
     - Он сказал, что нужна срочная помощь.
     - Повторяю, вы свободны.
     Она вышла, оглянувшись на пороге. Лицо  Грантленда  примеряло  на  себя
различные  выражения:  оскорбление,  высокомерное  удивление,  недоумевающее
простодушие.
     - Чего вы от меня добиваетесь?
     - Ничего. Послушайте, если вы  не  хотите  помочь  мне,  я  могу  найти
другого врача.
     Он взвесил все за и против и решил в  мою  пользу.  -  Вообще-то  я  не
хирург, но думаю, что смогу вас подлатать. А что с вами  случилось  -  снова
столкнулись с Холлманом? - Очевидно, Зинни неплохо его проинформировала.
     - Нет. А вы?
     Он оставил мой вопрос без ответа. Мы  пересекли  кабинет,  обставленный
мебелью из красного  дерева  с  синей  кожаной  обивкой.  На  стенах  висели
эстампы на морскую тематику, а над столом - медицинский диплом  из  колледжа
Среднего Запада. Грантленд включил свет в следующей комнате и попросил  меня
снять пиджак. Умывая руки под краном в углу, он сказал через плечо:
     - Если хотите, можете взобраться на  стол  для  осмотра.  Сожалею,  что
медсестра ушла домой. Я не знал, что она может еще понадобиться.
     Я растянулся на покрытии из искусственной кожи на металлическом  столе.
Лежачее положение на спине было неплохой позицией для  самозащиты,  если  уж
на то пошло.
     Грантленд пересек комнату энергичной походкой и  склонился  надо  мной,
включив  хирургическую  лампу,  которая  выдвигалась  от  стены  на   нужное
расстояние. - Вас ударили рукояткой пистолета?
     - Слегка. Не всякому доктору под силу распознать следы.
     - Я был интерном в голливудской больнице скорой помощи. А в полицию  вы
заявили?
     - Не было необходимости. Это дело рук Остервельта.
     - Вы не в бегах, ради Бога?
     - Нет, ради Бога.
     - Оказывали сопротивление при аресте?
     - Просто шериф потерял самообладание. Он вспыльчивый старый мальчишка.
     Грантленд воздержался от комментариев. Он принялся за дело, очищая  мои
раны смоченным в спирте тампоном. Было больно.
     - Видимо, придется наложить несколько швов  на  это  ухо.  Другая  рана
должна затянуться сама. Я просто наклею на нее лейкопластырь.
     Грантленд занимался моим ухом и вел разговор: - Обычный  хирург  сделал
бы это лучше, особенно пластический хирург. Вот почему я  немного  удивился,
когда вы пришли. Боюсь, что у вас  останется  маленький  шрам.  По  мне  так
сойдет, а вы как считаете?
     Он засунул несколько тампонов в поврежденное ухо.
     - Ну вот и все.  Через  день-другой  покажитесь  врачу.  Вы  долго  еще
собираетесь пробыть в городе?
     - Не знаю. - Я слез на  пол  и  посмотрел  ему  в  лицо.  -  Это  может
зависеть от вас.
     - Любой доктор справится с вашей болячкой, - сказал он нетерпеливо.
     - Вы - единственный, кто может помочь мне.
     Грантленд уловил подтекст и взглянул на свои часы. - У  меня  вызов  на
дом, уже опаздываю...
     - Постараюсь  как  можно  короче.  Сегодня  вы   видели   револьвер   с
перламутровой рукояткой. Вы не упомянули, что видели его раньше.
     Он очень быстро выучил свою роль. Без малейшего колебания он сказал:  -
Я предпочитаю сначала удостовериться в фактах,  которыми  располагаю,  а  уж
потом трезвонить по свету. В конце концов, я врач.
     - И какие это факты?
     - Спросите своего друга - шерифа. Они ему известны.
     - Возможно. Но я спрашиваю вас. Могли  бы  и  рассказать  начистоту.  Я
связался с Гленном Скоттом.
     - С Гленном... как его фамилия? - Однако он  вспомнил.  Глаза  забегали
по сторонам.
     - С  детективом,  которого  нанял  сенатор  Холлман  для  расследования
убийства жены.
     - Вы сказали убийства?
     - Случайно выскочило.
     - Ошибаетесь. Это было самоубийство. Если вы беседовали со Скоттом,  то
должны знать, что у нее была мания самоубийства.
     - Люди с манией самоубийства могут быть убиты.
     - Несомненно, но что это доказывает?  -  Он  по-женски  капризно  надул
губы, и его деланное спокойствие прорвало.
     - Мне осточертело, что  меня  постоянно  дергают  из-за  этого  дела  и
только потому, что она была моей пациенткой. Но ведь  я  спас  ей  жизнь  за
неделю до того, как она утонула. Скотт, надеюсь, не забыл рассказать вам  об
этом.
     - Он рассказал мне с ваших слов. Что она попыталась покончить  с  собой
в этом кабинете.
     - Не в этом, а в старом. Сюда я перебрался в прошлом году.
     - Значит, вы не сможете показать мне пулевое отверстие в потолке.
     - Боже правый, вы сомневаетесь в этом? Да я отобрал  у  нее  револьвер,
рискуя собственной жизнью.
     - Не сомневаюсь. Мне хотелось услышать  это  из  ваших  уст,  только  и
всего.
     - Ну вот и услышали. Надеюсь, вы  удовлетворены.  -  Он  снял  халат  и
повернулся ко мне спиной, вешая его на место.
     - Почему она попыталась покончить с собой в вашем кабинете?
     На секунду он застыл, и рука его, протянувшаяся  к  крючку,  замерла  в
неподвижности. Серая рубашка потемнела от пота между лопаток и в  подмышках.
Это являлось единственным свидетельством того, что он нервничал. Он сказал:
     - Она потребовала того, чего я не вправе  был  ей  дать.  Крупную  дозу
таблеток снотворного. Когда же я  отказался,  она  достала  из  сумочки  тот
маленький револьвер. Ситуация  приняла  критический  оборот  -  она  решала,
выстрелить ли в меня или застрелиться самой. Затем она поднесла револьвер  к
своей голове. К счастью, я успел подскочить к ней и отобрать оружие.
     - Испытывала ли она зависимость от снотворного?
     - Можете называть это так. Я делал все, что мог, чтобы она не  выходила
за рамки.
     - Почему вы не поместили ее в надежное место?
     - Я совершил оплошность, признаюсь. Ведь я  не  психиатр.  Тогда  я  не
осознавал всей серьезности ее состояния. Мы, врачи, совершаем ошибки, как  и
все, знаете ли.
     Он наблюдал за мной, словно шахматист.  Однако  разыгранный  им  гамбит
доверительности был дешевым трюком. Если бы он не пытался  навести  меня  на
ложный след, то давно вышвырнул бы меня из кабинета.
     - И что стало с револьвером? - спросил я.
     - Я оставил его у себя. Собирался выбросить, но как-то руки не дошли.
     - Как тогда получилось, что он оказался у Карла Холлмана?
     - Стащил  из  ящика  моего  письменного   стола.   -   Он   добавил   с
обезоруживающей прямотой: - Я оказался круглым дураком, храня его там.
     Я ни словом не обмолвился о  том,  что  знал  о  визите  к  нему  Карла
Холлмана.  Получив  от  Грантленда  подтверждение   этому   факту,   я   был
разочарован. Грантленд слегка улыбнулся сардонической улыбкой и произнес:
     - Разве шериф не говорил вам, что  Карл  был  здесь  сегодня  утром?  Я
немедленно проинформировал его по телефону. А также связался с клиникой.
     - Зачем он приходил?
     Грантленд поднял руки ладонями вверх. - Кто  его  знает?  Очевидно,  на
него накатило. Он высказал все, что думает о той роли, которую я сыграл  при
помещении его в больницу, однако пуще всего нападал на  брата.  Естественно,
я пытался переубедить его.
     - Естественно. Почему вы его не задержали?
     - Не думайте, что я не пытался. На минуту я отлучился в  аптеку,  чтобы
принести ему торазин. Думал, лекарство успокоит его. Когда же я  вернулся  в
кабинет, Карла уже не было. Наверное, убежал через  этот  ход.  -  Грантленд
указал на заднюю дверь комнаты  для  осмотра.  -  Я  услышал  шум  заводимой
машины, но не успел добежать до автомобиля, - он уже уехал.
     Я подошел к наполовину зашторенному окну  и  выглянул  наружу.  "Ягуар"
Грантленда  стоял  припаркованный  на  асфальтированной  стоянке.  За   нею,
параллельно улице, проходила грязная тропинка. Я обернулся к  Грантленду:  -
Значит, говорите, он взял ваш револьвер?
     - Да, но в тот момент я этого не знал. И потом это  был  вовсе  не  мой
револьвер. Я практически позабыл о его существовании. Ни разу  не  вспоминал
о нем, пока не нашел в оранжерее рядом с телом бедного Джерри. А  найдя,  не
был уверен, что это - тот самый. Я не специалист по  части  оружия.  Поэтому
ждал, когда смогу вернуться к себе в  кабинет  и  проверить  его  наличие  в
ящике. Обнаружив, что он исчез, я сразу же связался с департаментом  шерифа,
хотя мне это и претило.
     - Почему претило?
     - Потому что Карла я люблю. Он в свое время был моим  пациентом.  И  вы
не дождетесь, что я начну сладострастно доказывать, будто он - убийца.
     - Но вы это доказали, не так ли?
     - Вы  считаетесь  детективом.  У  вас  разве  только  одна-единственная
гипотеза?
     Не одна, но об этом я докладывать не стал. Грантленд сказал:
     - Мне понятно, каково приходится вашему самолюбию.  Остервельт  сказал,
что вы защищаете интересы бедного Карла,  однако  не  стоит  расстраиваться,
старина. Они учтут его душевное состояние. Я лично позабочусь, чтобы учли.
     На самом деле  я  не  грустил,  хотя  и  выглядел  грустным.  Но  и  не
радовался повороту событий.  Куда  бы  я  ни  ступил,  на  каждом  шагу  мне
попадалось очередное звено в цепочке улик против моего клиента.  И  так  как
происходило это с точностью часового механизма,  я  уже  привык  и  перестал
принимать в расчет. Помимо  всего  прочего,  меня  вдохновляла  крепнущая  с
каждой минутой уверенность в нечестности д-ра Грантленда.


                                  Глава XX

     На улице сгущались сумерки. Белые  стены  домов,  отражавшие  последние
лучи  меркнувшего  света,  придавали  зданиям  волшебную   красоту   некоего
африканского города или  какого-нибудь  другого  места,  где  я  никогда  не
бывал. Дождавшись небольшой паузы в транспорте, я выехал на полосу  движения
и на следующем же перекрестке свернул вправо, где  остановился,  не  доезжая
ста футов до входа на дорожку, что  шла  за  домом,  где  находился  кабинет
Грантленда. Не прошло и пяти минут, как на  дорожке  появился  его  "ягуар",
покачивающийся на рессорах. Автомобиль вывернул на улицу, визжа колесами.
     Грантленд не знал мою  машину.  Я  последовал  за  ним  почти  впритык,
проехав два  квартала  в  сторону  юга,  затем,  повернув  на  запад,  вдоль
бульвара, что сворачивал к морю. Я чуть не потерял его,  когда  он  повернул
влево на шоссе на замигавший зеленый свет. Я двинулся за ним на желтый,  тут
же сменившийся на красный.
     Теперь "ягуар" легко было держать в поле зрения. Он двигался  по  шоссе
на  юг,  минуя  окраины,  где  на  обочинах  дороги  пристроились  продавцы,
предлагавшие порции жареной курицы, леденцы на  соленой  воде,  мексиканские
плетеные изделия и сувениры из красного дерева.  Позади  остались  последние
дома окраины с многочисленными неоновыми вывесками. Шоссе  зазмеилось  вверх
и вдоль коричневых утесов, отвесно вздымавшихся над берегом. У их  основания
лежало море, отражая в себе небо, однако более темное,  с  красной  полоской
заходящего солнца на горизонте.
     Когда мы отъехали от города на две мили, на что ушло столько же  минут,
на "ягуаре"  вспыхнули  тормозные  огни.  Машина  затормозила,  повернула  и
въехала на черную верхнюю площадку, с которой открывался  вид  на  море.  На
выезде с  площадки  стояла  еще  одна  машина,  "кадиллак"  красного  цвета,
упершийся капотом в ограду. Перед очередным поворотом, который  заслонил  бы
от меня "кадиллак", я успел заметить,  что  машина  Грантленда  остановилась
рядом с ним.
     За мной следовало еще несколько машин.  Через  четверть  мили  я  нашел
другой въезд. К тому  моменту,  как  я  развернул  машину  и  возвратился  к
первому въезду, "ягуар" уже уехал, а "кадиллак" трогался с места.
     Я успел разглядеть лицо водителя, когда машина выворачивала  на  шоссе.
Оно поразило  меня  так,  как  может  поразить  вид  призрака,  которого  ты
когда-то знал человеком. Лет десять назад я  был  знаком  с  ним,  когда  он
учился в средней  школе  и  занимался  спортом  -  крупный  парень  приятной
наружности, переполненный бурлящей энергией. За рулем "кадиллака"  я  увидел
другое  лицо:  желтая  кожа,  натянутая  на  череп,  туманный  взор   черных
блуждающих глаз, словно это был не он, а его дедушка. Тем не менее  я  узнал
его. Том Рика.
     Я снова развернулся и последовал за ним в южном направлении. Машину  он
вел неуверенно,  притормаживая  на  прямых  участках  дороги  и  ускоряя  на
поворотах, занимая две полосы из четырех. В какой-то  миг,  разогнавшись  до
семидесяти с лишним миль в час, он полностью съехал с дороги  и  врезался  в
поребрик. "Кадиллак" занесло на гравии, лучи  передних  фар  пронзили  серую
тьму. Бампер чиркнул по стальной ограде, и "кадиллак"  бешено  развернуло  в
другую сторону. Он вырулил на дорогу  и  поехал  дальше  как  ни  в  чем  не
бывало.
     Я держался на близком  расстоянии,  пытаясь  управлять  сознанием  Тома
Рики, успокоить  внушением  его  расстроенные  нервы  и  вести  вместо  него
машину. В свое время я принял участие в его судьбе.  Когда  ему  исполнилось
восемнадцать лет, а он все не взрослел и начал буянить, я  пытался  сдержать
его и даже несколько раз заступался. Когда я сам был мальчишкой, то со  мной
так же возился один старый полицейский. Но Тома я не сумел вытянуть.
     Воспоминание о своем  провале  оказалось  горьким  и  тусклым,  к  нему
примешивалось пепельно-белокурое  воспоминание  о  женщине,  некогда  бывшей
моей женой. Я отогнал от себя оба воспоминания.
     Ход  машины  Тома  сделался  ровнее.   Перед   ним   оказался   большой
автомобиль, занявший полосу и не съезжавший с нее почти  все  время.  Дорога
выпрямилась и пошла на подъем. На самой вершине подъема,  футах  в  ста  или
более того от уровня невидимого глазу моря, появились огни красной  неоновой
вывески,  прикрепленной  у   входа   в   частную   автостоянку:   "Гостиница
Буэнависта".
     "Кадиллак" свернул под вывеску. Я остановился, не доезжая  до  стоянки,
и оставил машину  на  обочине.  Гостиница  располагалась  внизу,  в  долине.
Выдержанная в испанском  стиле,  она  состояла  из  дюжины  или  более  того
оштукатуренных коттеджей, живописно разбросанных на разных уровнях  тенистых
террас. В окнах многих из них за жалюзи  горел  свет.  Над  дверью  главного
здания рядом со стоянкой  виднелась  красная  неоновая  вывеска,  гласившая:
"Контора".
     Том припарковался рядом  с  другими  машинами  и  вышел,  оставив  фары
включенными. Я подъехал к машинам с другой стороны, где  и  притормозил.  Не
думаю, что Том меня заметил, однако он припустил бегом  к  главному  зданию.
Он  двигался  резкими  толчками,  шаркая  ногами,  словно  старик,   который
пытается нагнать отъезжающий автобус.
     Дверь под красной вывеской  открылась  раньше,  чем  он  успел  до  нее
добежать. В падавший с порога круг света  из  дома  вышла  крупная  женщина.
Волосы  золотистого  оттенка,  кожа  -  того  же  цвета,  только   потемнее,
золотистое парчовое платье  с  низким  вырезом  -  все  это  даже  на  таком
расстоянии создавало впечатление некой бронзовой статуи, словно  она  велела
отлить свое тело в металле, чтобы защитить его от возраста. Голос ее  звучал
повелительно, с металлическими нотками:
     - Томми! Где ты пропадал?
     Если он и ответил, услышать его я не мог. Он остановился перед ней  как
вкопанный, сделал ложный выпад влево  и  попытался  проскользнуть  мимо  нее
справа.  У  него  получилась  грустная  пародия  на  бег   по   пересеченной
местности, в котором он некогда был весьма силен.  Женщина  загородила  вход
своим сверкающим телом  и  обняла  его  за  шею  круглой  рукой  золотистого
оттенка.  Он  слабо  сопротивлялся.  Она  поцеловала  Тома  в  губы,   затем
выглянула через его плечо на стоянку.
     - Ты брал мою машину, проказник. А теперь вот фары не выключил.  Иди-ка
в дом, пока тебя никто не увидел.
     Она наградила Тома полушутливым шлепком и опустила руку.  Он  торопливо
шмыгнул в освещенное фойе. Женщина направилась к стоянке -  неправдоподобная
в  своем  облике:  высокий  безмятежный  лоб,  глубокие   глаза,   неприятно
искривленный голодный рот, слегка  одутловатый  подбородок.  Она  шествовала
так, словно владела миром, или когда-то владела им,  а  потом  потеряла,  но
вспомнила прежнее ощущение.
     Выключив фары, она вынула ключ  зажигания  и,  подняв  подол,  спрятала
ключ за край чулка. Я увидел ее ноги, - полные, красивой формы,  с  изящными
лодыжками. Она захлопнула дверь "кадиллака" и  громким  голосом,  в  котором
слышались одновременно  гнев  и  снисходительность,  произнесла:  -  Дурачок
глупенький.
     Она завздыхала и на середине  вздоха  заметила  меня.  Не  меняя  ритма
дыхания, она улыбнулась и спросила: - Привет. Что вам угодно?
     - Глядя на вас, многое.
     - Шутник. - Но улыбка ее стала шире, обнажив блестящие золотые  коронки
в глубине рта.
     - Никто  больше  не  интересуется  Мод.  Только  сама  Мод.   Я   очень
интересуюсь Мод.
     - Потому что Мод - это вы.
     - Какой догадливый. А вы кто?
     Я вылез из машины, представился и добавил: - Я разыскиваю друга.
     - Нового друга?
     - Нет, старого.
     - Кого-нибудь из моих девочек?
     - Возможно.
     - Если желаете, пройде