авим пули на экспертизу в полицейскую лабораторию в Лос-Анджелесе или  в
Сакраменто. Однако это не тот случай, когда медицинское свидетельство  много
значит. Нам хорошо известно, кто это сделал. И когда его поймают,  будет  не
трудно заставить  его  заговорить.  Остервельт,  может,  вообще  не  захочет
суетиться  из-за  пуль.  Он  весьма  беспечный  малый.  Не  мудрено,   когда
проработаешь в этой должности двадцать пять или тридцать лет.
     - Давно вы с ним работаете?
     - Четыре-пять лет.  Пять.  -  Он  добавил,  словно  оправдываясь:  -  В
Пуриссиме живется хорошо. Жена ни за что не уедет отсюда. Кто  может  винить
ее?
     - Только не я. Я и сам готов поселиться здесь.
     - Поговорите с Остервельтом,  почему  бы  и  нет.  У  него  не  хватает
людей - всегда ищет. Вы имеете опыт работы в полиции?
     - Имел, до недавнего времени. Устал  жить  на  жалование  полицейского.
Помимо прочих вещей.
     - Объяснения всегда найдутся.
     Не зная, с каким умыслом он мне это сказал, я посмотрел  ему  в  глаза.
Он также посмотрел на меня испытующе. Я ответил:
     - Это была одна из причин, от которых я устал. Но вряд ли у  вас  здесь
дело обстоит лучше.
     - Лучше, чем вам кажется, брат,  лучше,  чем  вам  кажется.  Однако  не
будем об этом. - Он откусил кончик  сигары  и  выплюнул  его  на  гравий.  -
Значит, говорите, что работаете на семью Холлманов?
     Я кивнул.
     - Когда-нибудь раньше бывали в Пуриссиме?
     - Да, правда, давно.
     Он посмотрел на меня с любопытством. - Вы  не  из  тех  ли  детективов,
которых сенатор пригласил, когда утонула его жена?
     - Нет.
     - Я спросил просто так. С одним из них мне довелось провести  несколько
часов - расторопный старый бульдог по фамилии Скотт. Вы случаем  не  знакомы
с ним? Он из Лос-Анджелеса. Гленн Скотт?
     - Скотта я знаю. Он один из лучших  мастеров  своего  дела.  Во  всяком
случае, был им, пока не вышел на пенсию.
     - И я точно так же считаю. Он знал о патологии  больше,  чем  некоторые
студенты  медицинского  отделения.  У  нас  с  ним   произошел   чрезвычайно
интересный разговор.
     - О чем?
     - Об утопленниках и причинах их смерти, в  частности,  асфиксии  и  так
далее, - ответил он, воодушевляясь.  -  К  счастью,  я  произвел  тщательное
вскрытие. Я смог установить, что она утонула; в бронхах обнаружился песок  и
частички водорослей, а в легких - характерная соленая жидкость.
     - Никаких сомнений не возникало, так?
     - После  завершения  вскрытия  -  уже   нет.   Скотт   был   совершенно
удовлетворен. Конечно, я не мог полностью  исключить  вероятность  убийства,
но положительных показаний не было. Ушибы же почти наверняка  были  нанесены
после смерти.
     - Ушибы? - переспросил я  вкрадчиво,  надеясь  получить  дополнительную
информацию.
     - Да, ушибы на спине и на голове. Они, как правило, образуются на  теле
во время прибоя. Берег-то скалистый. Мне доводилось  видеть  трупы,  которые
были  абсолютно  истерзаны,  бедняги.  Во  всяком  случае,  миссис   Холлман
обнаружили до того, как  это  с  ней  произошло.  Но  и  она  выглядела  уже
скверно. В газетах следовало бы напечатать парочку моих  фотоснимков.  Тогда
число самоубийц, выбравших этот способ распрощаться  с  жизнью,  поубавилось
бы.  По  крайней  мере,  часть  женщин,  возможно,  подумала  бы,   а   ведь
большинство из них - женщины.
     - И миссис Холлман решилась именно на это - войти в воду?
     - Вероятно.  Либо  же  она  бросилась  с  пирса.   Разумеется,   нельзя
исключать того обстоятельства, что она могла упасть,  отсюда  и  ушибы.  Суд
присяжных объявил это несчастным случаем, но  главным  образом  из-за  того,
чтобы пощадить чувства семьи. Пожилые женщины обычно ведь не ходят по  ночам
к океану и случайно не падают в воду.
     - Но они же обычно и не кончают жизнь самоубийством.
     - Тоже верно, только миссис  Холлман  вряд  ли  можно  назвать  обычным
случаем.  Скотт  переговорил  с  ее  лечащим  врачом  после  того,  как  это
произошло, и он сказал, что у нее были эмоциональные нарушения. Нынче  не  в
моде  говорить  о  наследственном  помешательстве,  но  нельзя  не  заметить
определенных семейных совпадений. Как, например, в семье Холлманов. Ведь  не
случайно    женщина,    подверженная     депрессии,     имеет     сына     с
маниакально-депрессивным психозом.
     - У матери были синие гены, а?
     - Угу.
     - И кто был ее лечащим врачом?
     - Городской врач по фамилии Грантленд.
     - Я слегка знаком с ним, - сказал я. - Сегодня  он  приезжал  сюда.  Он
производит впечатление порядочного человека.
     - Ага. - В свете врачебного  кодекса,  который  не  позволяет  докторам
критиковать коллег, односложный ответ прозвучал весьма красноречиво.
     - Вы так не считаете?
     - Черт, не мне строить догадки о другом враче. Я не из тех  медицинских
светил,  которые  имеют  большой  доход  и  обладают  манерами  сиделок.   Я
всего-навсего лабораторная крыса. Правда, признаюсь, тогда я думал, что  ему
следовало бы направить миссис Холлман к психиатру. Это могло  бы  спасти  ей
жизнь. Кому как не ему было знать, что у нее склонность к самоубийству.
     - А вам откуда это известно?
     - Он сам рассказал Скотту. До тех пор Скотт  считал,  что  могло  иметь
место убийство, несмотря на медицинское заключение -  ну,  в  общем,  случай
укладывался в типичные рамки.
     - А когда она попыталась застрелиться?
     - Кажется, за неделю или две до того, как утопилась. -  Лоусон  заметно
напрягся,  словно  сознавая,  что  говорил  очень  вольно.  -  Поймите  меня
правильно, я не обвиняю Грантленда в халатности  или  в  чем-либо  подобном.
Врач должен полагаться на  собственные  суждения.  Лично  я  растерялся  бы,
доведись мне иметь дело с одним из этих...
     Он заметил, что я не слушаю, и впился в  мое  лицо  с  профессиональной
участливостью. - В чем дело, приятель? У вас спазмы?
     - Да нет, все в порядке. - Во всяком случае, мне не  хотелось  облекать
в слова то, что меня тревожило и что отнюдь не было в порядке.  А  тревожила
меня   семья   Холлманов:   отец   и   мать   умерли   при    подозрительных
обстоятельствах,  один  сын  застрелен,  другой  в  розыске.  И   в   каждой
кульминационной точке всплывало имя Грантленда. Я сказал:
     - Вам известно, что стало с пистолетом?
     - Каким пистолетом?
     - Из которого она пыталась застрелиться.
     - Боюсь, что не знаю. Может, Грантленд знает.
     - Может быть.
     Лоусон стряхнул пальцем наросший пепел с сигары, упавший  беззвучно  на
гравий между нами. Он раскурил сигару,  зажженный  конец  которой  по  цвету
походил на розовую лососину, и выпустил в воздух  облако  дыма.  Дым  лениво
поднялся вверх, почти вертикально в неподвижном воздухе, и поплыл  над  моей
головой в сторону дома.
     - Или Остервельт, - сказал он. - Интересно,  почему  он  задерживается.
Полагаю, он старается произвести впечатление на Славкина.
     - Славкина?
     - Репортера полицейской хроники из газеты в Пуриссиме. Он  разговаривал
с Остервельтом в оранжерее. Остервельт любит поболтать.
     И не один  Остервельт,  подумалось  мне.  За  пятнадцать  или  двадцать
минут, выкурив треть сигары, Лоусон выдал мне больше информации, чем  я  мог
переварить.
     - Говоря о причинах смерти, - сказал я, -  вскрытие  сенатора  Холлмана
производили вы?
     - Никакого вскрытия не было, - ответил он.
     - Вы хотите сказать, что распоряжение о вскрытии не отдавали?
     - Верно, вопроса о  причине  смерти  и  не  вставало.  У  старика  было
больное сердце. Он находился под наблюдением врача практически каждый день.
     - Опять Грантленд?
     - Да. Это было его мнение, что сенатор умер от сердечного  приступа,  и
я не видел причины для сомнения. И Остервельт тоже.
     - Значит, признаков того, что он утонул, не было?
     - Утонул? - Он испытующе взглянул на меня. - Вы  думаете  о  его  жене,
ведь так?
     Удивление доктора выглядело неподдельным, и у меня  не  было  оснований
сомневаться в его честности. Он был одет в заношенный  до  блеска  костюм  и
потрепанную рубашку, как человек, который живет на одну зарплату.
     - У меня шарики за ролики заехали, - сказал я.
     - Не мудрено. Он действительно умер в ванне. Но не утонул.
     - Вы осматривали тело?
     - В этом не было необходимости.
     - Кто сказал, что не было необходимости?
     - Семья, семейный врач, шериф Остервельт, - все,  имевшие  отношение  к
происшедшему. Я говорю об этом сейчас, - добавил он с некоторым подъемом.
     - А что стало с телом?
     - Семья  распорядилась,  чтобы  его  кремировали.  -  Он   на   секунду
задумался над сказанным - глаза за очками приобрели отрешенное выражение.  -
Послушайте, если вы полагаете, что здесь нечестная  игра,  то  вы  абсолютно
неправы. Он  умер  в  результате  сердечного  приступа  в  запертой  ванной.
Пришлось  потрудиться,  чтобы  попасть  внутрь.  -  Затем,  возможно,  чтобы
рассеять  собственные  подозрения,  произнес:  -  Я  покажу  вам,  где   это
случилось, если желаете.
     - Желаю.
     Лоусон потушил сигару о подошву ботинка  и  положил  вонючий  окурок  в
боковой  карман.  После  чего  повел  меня  через  дом  в  большую  спальню,
находившуюся в задней части строения. Комната  с  ее  закрытыми  ставнями  и
чехлами на кровати и прочей мебели  имела  такой  вид,  словно  ее  населяли
призраки.
     Мы вошли в примыкающую ванную. В ней находилась ванна  длиной  в  шесть
футов, стоявшая на чугунных ногах. Лоусон включил верхнее освещение.
     - Бедный старик лежал в ней, - сказал он.  -  Пришлось  взломать  окно,
чтобы к нему добраться. - Он  показал  на  единственное  окно,  находившееся
высоко над ванной.
     - И кто взломал окно?
     - Семья. Полагаю, что оба его сына. Тело  пролежало  в  ванной  большую
часть ночи.
     Я обследовал дверь. Она была толстой и сделана из  дуба.  Замок  в  ней
оказался старомодным, закрывающимся  на  ключ.  Ключ  находился  в  замочной
скважине.
     Я повернул его вперед и назад несколько раз, затем  вынул  и  осмотрел.
Тяжелый  тусклый  ключ  ничего  особенного  мне  не  поведал.  Либо  Лоусона
неправильно информировали, либо  сенатор  умер  в  одиночестве.  Либо  же  я
оказался перед тайной запертой комнаты, в духе других загадок дома.
     Я попробовал  открыть  дверь  отмычкой,  и  после  короткой  возни  она
сработала. Я повернулся к Лоусону. - Ключ  был  в  замке,  когда  обнаружили
тело?
     - Не могу сказать точно. Меня здесь не было. Может,  Остервельт  сумеет
вам ответить.


                                 Глава XVI

     Мы наскочили  на  Остервельта  в  прихожей,  что  находилась  у  входа,
наскочили на него почти в буквальном  смысле  слова,  когда  он  выходил  из
гостиной. Он вклинился между нами, выпятив живот, словно под одеждой у  него
был  спрятан  футбольный  мяч.  Его  толстые  щеки  и   двойной   подбородок
конвульсивно затряслись.
     - Что происходит?
     - М-р Арчер хотел взглянуть на сенаторскую ванную, - пояснил Лоусон.  -
Вы помните то утро, когда его нашли, шеф? Скажите, ключ был в замке?
     - В каком замке, ради Христа?
     - В замке, что в двери ванной комнаты.
     - Не знаю. - Остервельт заговорил отрывисто, словно забивал  гвозди,  и
голова его задергалась в такт: - Я скажу вам то, что я  действительно  знаю,
Лоусон. Нечего болтать о служебных делах с  посторонними.  Сколько  раз  вам
повторять?
     Лоусон снял очки и протер их внутренней стороной  галстука.  Без  очков
лицо его выглядело  расплывчатым  и  беззащитным.  Однако  он  не  оробел  и
возразил с некоторым профессиональным достоинством:
     - М-р Арчер не совсем посторонний. Он нанят семьей Холлманов.
     - Для чего? Чтобы поживиться вашими мозгами,  если  они  у  вас  вообще
имеются?
     - Вы не имеете права разговаривать со мной в подобном тоне.
     - Ну и что вы теперь предпримете? Подадите в отставку?
     Лоусон с оскорбленным видом отвернулся и вышел. Остервельт крикнул  ему
вслед:
     - Валяйте, увольняйтесь. Я принимаю вашу отставку.
     Чувствуя некоторое угрызение совести,  поскольку  я  поживился  мозгами
Лоусона, я сказал Остервельту:
     - Отвяжитесь от него. Что вы на него взъелись?
     - Да, взъелся,  и  все  из-за  вас.  Миссис  Холлман  сказала,  что  вы
требовали у нее денег, приставали к ней.
     - А она не разорвала на груди платье? Обычно они рвут платье на груди.
     - Это не шутка. Я мог бы засадить вас за решетку.
     - Так чего же вы ждете? Иск за ложный арест сделает меня богатым.
     - Нечего зарываться. - И хотя он был взбешен, я увидел, что  мои  слова
произвели на него  сильное  впечатление.  Его  маленькие  глазки  беспокойно
забегали  от  испуга.  Он  даже  вынул  револьвер,  чтобы   прибавить   себе
уверенности.
     - Уберите, - сказал я. - Одного "кольта" мало, чтобы превратить копа  в
офицера.
     Остервельт замахнулся "кольтом" и нанес мне сильнейший  удар  сбоку  по
голове. Потолок накренился, затем унесся ввысь, а я упал. Когда я  поднялся,
на пороге стоял худощавый молодой человек в коричневом вельветовом  пиджаке.
Остервельт начал заносить револьвер  для  нового  удара.  Худощавый  мужчина
схватил его за руку и едва не поднялся в воздух вместе с ней.
     Остервельт закричал: - Я разорву его на куски. Прочь от меня, Славкин.
     Славкин не отпускал его руки. Меня  же  не  отпускало  желание  ударить
Остервельта. Славкин сказал:
     - Погодите минутку, шериф. Что это вообще за человек?
     - Частный сыщик из Голливуда, темная лошадка.
     - Собираетесь арестовать его?
     - Ваша правда, черт возьми, собираюсь.
     - Из-за чего? Он связан с расследованием?
     Остервельт стряхнул его со своей руки. - А это уже наше с ним дело.  Не
ввязывайтесь, Славкин.
     - Не могу, раз мне поручено. Я лишь выполняю свои  обязанности,  как  и
вы, шериф. -  На  смышленом  молодом  лице  Славкина  иронически  заблестели
черные глаза. -  Не  могу  же  я  делать  свою  работу,  если  вы  не  даете
информации. В своем рапорте мне придется изложить то, что я вижу. А вижу  я,
как  официальное  лицо  избивает  человека   револьвером.   Естественно,   я
заинтересован.
     - Нечего меня шантажировать, молод еще хамить.
     Славкин  невозмутимо  заулыбался.  -  Хотите,  чтобы  я   передал   это
сообщение м-ру Сполдингу? М-р Сполдинг всегда ищет хорошую местную тему  для
передовой статьи. Возможно, он как раз за нее и уцепится обеими руками.
     - Наклал я на  Сполдинга.  А  тот  селедочный  листок,  на  который  вы
работаете, сгодится сами знаете для чего.
     - Прекрасный язык для главного  стража  порядка  и  блюстителя  законов
округа. К тому же,  выборного  должностного  лица.  Полагаю,  вы  не  будете
возражать, если я вас процитирую.  -  Славкин  достал  из  бокового  кармана
блокнот.
     Лицо  Остервельта   отразило   целую   гамму   различных   оттенков   и
остановилось на пятнисто-багровом. Он убрал оружие. -  О'кей,  Славкин.  Что
еще вы хотите узнать?
     - Этот человек подозреваемый? Я думал, Карл Холлман единственный.
     - Так оно и есть, и мы задержим его в ближайшие двадцать  четыре  часа.
Живого или мертвого. Здесь можете меня процитировать.
     Я сказал Славкину: - Вы газетчик?
     - Пытаюсь им стать. - Он посмотрел  на  меня  испытующе,  словно  хотел
определить, кем пытаюсь стать я.
     - Я бы хотел поговорить с  вами  об  этом  убийстве.  Шериф  уже  вынес
приговор Холлману, однако имеются некоторые противоречия...
     - Никаких противоречий, черт побери! - сказал Остервельт.
     Славкин выхватил карандаш и открыл  блокнот.  -  Вводите  меня  в  курс
дела.
     - Не сейчас. Мне потребуется некоторое время, чтобы говорить  с  полной
уверенностью.
     - Он блефует, - сказал Остервельт.  -  Он  просто  старается  выставить
меня в невыгодном свете. Он из тех парней, которые хотят выглядеть героями.
     Не обращая на него внимания, я сказал Славкину: - Где я могу  связаться
с вами, скажем, завтра?
     - Завтра вас здесь не будет, - вмешался Остервельт. - Чтобы  через  час
вашего духу в округе не было, иначе пеняйте на себя.
     Славкин сказал кротко: - Я думал, вы собираетесь арестовать его.
     Остервельт взбеленился. Он перешел  на  крик:  -  Не  зарывайтесь,  м-р
Славкин. Люди, поважнее вас,  думали,  что  смогут  потягаться  со  мной,  и
потеряли работу.
     - Да ладно вам, шериф.  Часто  бываете  в  кино?  -  Славкин  развернул
жевательную  резинку  и  заработал  челюстями.  Он  сказал  мне:  -   Можете
связаться со мной в любое время через газету "Рекорд" в Пуриссиме.
     - Это вы так считаете, - сказал Остервельт. - С завтрашнего дня вы  там
уже не будете работать.
     - Позвоните по номеру 6328, -  сказал  Славкин.  -  Если  меня  там  не
будет, поговорите со Сполдингом. Он - редактор.
     - Я могу выйти на инстанции повыше, чем Сполдинг, если понадобится.
     - Обратитесь в Верховный Суд, шериф. - Жующее  лицо  Славкина  выражало
усталое  превосходство,  что  делало  его   похожим   на   интеллектуального
верблюда. - Мне бы, конечно, хотелось получить от вас сведения, которыми  вы
располагаете. Сполдинг отвел место на первой полосе для этой истории.
     - Я не прочь передать их вам, но они не выкристаллизовались.
     - Вот видите? - сказал Остервельт. - У него ничего нет. Он  всего  лишь
хочет нагадить. Вы ненормальный, если верите ему,  а  не  мне.  О  Боже,  он
может даже быть  сообщником  этого  шизика.  Он  предоставил  Холлману  свою
машину, не забывайте.
     - Здесь становится довольно шумно, - сказал я  Славкину  и  двинулся  к
двери.
     Он последовал за мной, проводив меня до машины. - Когда вы говорили  об
уликах, вы не шутили?
     - Нисколько. Думаю,  Холлман  основательно  влип  и  ему  будет  трудно
выпутаться.
     - Пожалуй,  вы  правы.  Этот  парень  мне   симпатичен,   вернее,   был
симпатичен до того, как заболел.
     - Так вы знакомы с Карлом?
     - Еще со средней школы. Остервельта я тоже знаю  достаточно  давно.  Но
сейчас не время о нем говорить. - Он прислонился  к  окну  автомобиля  и  от
него пахнуло жевательной резинкой фирмы  "Дентайн".  -  Вы  кого-нибудь  еще
подозреваете?
     - Да, и не одного.
     - Ах значит так?
     - Значит так. Спасибо за помощь.
     - Не за что. - Его черные глаза скользнули  по  моей  голове.  -  А  вы
знаете, что у вас порвано ухо? Вам следует обратиться к врачу.
     - Так я и сделаю.


                                 Глава XVII

     Я приехал в Пуриссиму и остановился в мотеле  с  названием  "Гасьенда",
что в районе порта. Не располагая  банковским  счетом  и  имея  в  бумажнике
долларов сорок  с  небольшим,  которые  надлежало  растянуть  до  пенсии  по
старости, я выбрал  самый  дешевый  номер  из  тех,  где  стоял  телефон.  В
комнате, за которую я уплатил вперед восемь  долларов,  находились  кровать,
стул, комод, обклеенный шпоном под дуб, а также телефон.  Окно  выходило  на
автомобильную стоянку.
     Неожиданно при виде комнаты у меня защемило сердце от ощущения  боли  и
утраты. Боли не по Карлу Холлману, хотя образ беглеца постоянно  всплывал  в
сознании. Вероятно,  то  была  боль  по  самому  себе;  а  утрата  -  утрата
несбывшихся планов.
     Выглядывая из-за пыльных жалюзи, я чувствовал себя,  будто  преступник,
скрывающийся от закона. Ощущение мне не понравилось, и я стряхнул его.  Все,
что  мне  требовалось,  был  чемодан,  набитый   украденными   деньгами,   и
пепельно-белокурая подружка, хнычущая по норковому манто и  бриллиантам.  Из
всех  моих  знакомых  на  роль  пепельно-белокурой  подружки  больше   всего
подходила Зинни, а Зинни, как оказалось, уже была подружкой другого.
     В каком-то смысле я был рад, что  Зинни  -  не  моя  подружка.  Комната
оказалась маленькой, и напечатанное объявление под стеклом на крышке  комода
гласило,  что  на  двоих  она