к  этому  делу.  Моя
фамилия Арчер. Разрешите войти и побеседовать с вами?
     - Входите, если угодно. Не знаю,  что  я-то  могу  рассказать.  Милдред
обещала прийти после двенадцати.
     Она двинулась вдоль темного коридора, немолодая  опустившаяся  женщина,
но в ее осанке, в походке еще ощущалось некоторое величие - былая красота  и
грация держали в узде ее тело.  Она  остановилась  возле  арочного  дверного
проема, завешанного шторами, из-за которых доносились приглушенные голоса.
     - Пожалуйста, проходите и садитесь. Я как раз собиралась переодеться  к
ленчу. Пойду накину на себя что-нибудь.
     Она стала подниматься по лестнице, начинавшейся  в  конце  коридора.  Я
раздвинул  шторы  и  вошел  в  полутемную  гостиную,  где   светился   экран
телевизора. Поначалу люди на  экране  воспринимались  как  нереальные  тени.
После нескольких минут сидения перед телевизором они стали более  реальными,
чем сама комната. Экран превратился в  окно,  за  которым  при  ярком  свете
жизнь шла своим чередом, и прекрасная актриса никак не могла решить, что  ей
выбрать - сделать карьеру или родить ребенка, и она, наконец, выбрала и  то,
и другое. Окна гостиной, где я находился, были наглухо задернуты.
     В мерцающем свете экрана я заметил пустой бокал, стоявший  на  кофейном
столике рядом со мной.  Бокал  попахивал  джином.  Чтобы  занять  чем-нибудь
руку, я пошарил в поисках бутылки. Она оказалась спрятанной за  подушкой  на
моем стуле, - наполовину опустошенная бутылка джина "Гордонз",  прозрачного,
словно слеза. Ощутив некоторую  неловкость,  я  вернул  бутылку  на  прежнее
место. Женщина на экране произвела на свет ребенка и протянула  мужу,  чтобы
тот полюбовался своим отпрыском.
     Открылась входная дверь и тут же захлопнулась. По  коридору  простучали
быстрые каблучки, остановившиеся возле арочного проема. Я  стал  подниматься
со стула. Женский голос спросил:
     - Кто это - Карл? Это ты, Карл?
     Она обладала высоким голосом и при  свете  телевизора  выглядела  очень
бледной, словно спроецированной с экрана. Она  пошарила  рукой  за  шторами,
нащупывая выключатель. Над моей головой вспыхнуло тусклое освещение.
     - О! Простите. Я подумала, что это кто-то другой.
     Она была молода,  небольшого  роста,  с  красиво  посаженной  маленькой
головкой, изящные линии которой подчеркивала короткая мальчишеская  стрижка.
Темный деловой костюм обтягивал ее тело, как виноградная  кожица  обтягивает
мякоть. Она держала перед собой, словно щит, блестящий  пластикатовый  пакет
черного цвета.
     - Миссис Холлман?
     - Да. - Ее взгляд спрашивал: а кто вы, и что вы здесь делаете?
     Я представился. - Ваша мама попросила меня присесть на минутку.
     - Где мама? - Она старалась говорить спокойным  тоном,  но  глядела  на
меня с подозрением, словно я спрятал тело ее матери в шкаф.
     - Она наверху.
     - Вы полицейский?
     - Нет.
     - Я просто так спросила. Она позвонила мне на работу  полчаса  назад  и
сказала, что  собирается  обратиться  в  полицию  за  охраной.  Я  не  могла
вырваться со службы раньше.
     Она вдруг замолчала и оглядела комнату. Обстановка могла  бы  сойти  за
антикварную, если бы отличалась  оригинальностью.  Ковер  был  потерт,  обои
поблекли и покрылись коричневыми пятнами.  Мохеровая  обивка  дивана,  такая
же, как и на  моем  стуле,  местами  порвалась  и  из  нее  лезла  труха.  С
кофейного столика, на  котором  стоял  пустой  бокал,  отслаивался  шпон  из
красного дерева. Не приходилось удивляться тому, что миссис  Глей  утреннему
свету предпочитала полумрак, джин и телевизор.
     Миссис Холлман промелькнула мимо  меня  с  быстротой  птички,  схватила
бокал и принюхалась. - Так я и думала.
     За ее спиной  на  экране  мужчина-ведущий,  впрочем,  не  совсем  уж  и
мужчина, советовал женщинам, как избавиться от запаха пота и стать  любимой.
Миссис Холлман с бокалом в руке  повернулась  к  телевизору.  На  секунду  я
подумал, что она запустит бокалом в экран.  Вместо  этого  она  нагнулась  и
выключила телевизор. Свет на экране медленно померк, словно сон.
     - Это мама наливала?
     - При мне - нет.
     - Кто-нибудь еще приходил?
     - Насколько я знаю, нет. Но ваша мать неплохо придумала. Я имею в  виду
полицейскую охрану.
     С минуту она молча глядела на меня. Глаза ее были такого же цвета,  как
и у матери, и излучали такую же энергию, которую я ощущал  почти  физически.
Ее взгляд соскользнул на бокал, который она держала в  руке.  Ставя  его  на
столик, миссис Холлман обернулась вполоборота ко мне, и я не видел ее  лица,
когда она спросила: - Вы знаете о Карле? Мама говорила вам?
     - Утром я имел беседу с д-ром Брокли в клинике. До этого между  мной  и
вашим мужем произошла стычка. Фактически он взял мою машину. -  Я  рассказал
ей, как все произошло.
     Она слушала с опущенной головой, покусывая палец,  словно  загрустивший
ребенок. Но во  взгляде,  который  она  бросала  на  меня,  не  было  ничего
детского. У меня  возникло  ощущение,  будто  именно  ей  пришлось  пережить
больше всех в семейной драме. В ее позе и в интонации сквозило смирение.
     - Мне очень жаль. Он никогда не делал ничего подобного.
     - Мне тоже жаль.
     - Почему вы пришли сюда?
     У  меня  было  припасено  несколько  объяснений,  среди  них  и  весьма
туманные. Я выбрал самое простое. - Я хочу получить назад свою машину.  Если
заняться этим самому и не заявлять в полицию о краже...
     - Но вы же сказали, что нам следует вызвать полицию.
     - Ну да, для охраны. Ваша мать напугана.
     - Маму напугать очень легко. Но не меня. В любом случае для страха  нет
никаких оснований. Карл никогда никого не обижал, не говоря  уже  о  маме  и
обо мне. Иногда он слишком много говорит, но этим дело и  ограничивается.  Я
его не боюсь. - Она  посмотрела  на  меня  проницательным  и  очень  женским
взглядом. - А вы?
     В данных обстоятельствах  я  счел  необходимым  сказать,  что  тоже  не
боюсь. Хотя не был в этом уверен. Возможно,  тут  и  крылась  причина  моего
прихода сюда - запрятанная в глубинах  подсознания,  но  перевешивающая  все
другие мотивы.
     - Я всегда умела обращаться с Карлом, - заявила она. - И никогда бы  не
позволила им запихнуть его в клинику, если бы могла  устроить  его  здесь  и
присматривать за ним. Но ведь кто-то должен работать. - Она  нахмурилась.  -
Что-то мама не идет. Извините, я отлучусь на минутку.
     Она вышла из комнаты  и  стала  подниматься  по  лестнице.  Зазвонивший
телефон заставил ее вернуться в коридор. Откуда-то сверху  послышался  голос
матери:
     - Это ты, Милдред? Телефон звонит.
     - Слышу. Я возьму трубку. - Я услышал, как она подняла  трубку.  -  Это
Милдред. Зинни? Что тебе?.. Ты уверена?.. Нет, не  могу.  В  самом  деле  не
могу... Я не верю этому... - Затем, повысив голос: - Ну ладно. Я приду.
     Трубка опустилась на рычаг. Я подошел к двери  и  выглянул  в  коридор.
Милдред прислонилась к стене рядом с телефонным столиком. Лицо ее  посерело,
глаза блестели от переживания. Взгляд Милдред переместился  в  мою  сторону,
но был настолько обращен внутрь, что думаю, она меня просто не заметила.
     - Плохие новости?
     Она молча кивнула и прерывисто вздохнула:
     - Карл сейчас на ранчо. Его видел один из работников. Джерри нет  дома,
и Зинни перепугана.
     - Где же Джерри?
     - Не знаю. В городе, наверное.  Он  следит  за  уровнем  цен  на  бирже
ежедневно до двух часов. По крайней мере, раньше он так делал.
     - Чем же она напутана?
     - У Карла револьвер. - Говорила она тихим, несчастным голосом.
     - Вы уверены?
     - Так сказал человек, который видел его.
     - Как вы считаете, он может воспользоваться оружием?
     - Не думаю. Я волнуюсь не из-за него, а из-за  других  -  что  будет  с
Карлом, если начнется стрельба.
     - Другие - это кто?
     - Джерри, шериф  и  его  помощники.  Они  всегда  подчинялись  приказам
Холлманов. Я должна пойти, разыскать Карла и поговорить с ним до  того,  как
Джерри вернется на ранчо.
     Но  она  не  двигалась  с  места.  Она  словно  одеревенела  -  стояла,
прислонившись к стене, сцепив пальцы опущенных рук и от напряжения не  могла
сделать ни шагу. Когда я прикоснулся к ее локтю, она отпрянула:
     - Да?
     - Меня ждет такси. Я подвезу вас.
     - Нет. Такси стоит денег. Мы поедем  на  моей  машине.  -  Она  подняла
сумку и зажала ее под мышкой.
     - Куда  поедешь?  -  прокричала  миссис   Глей   с   верхних   ступенек
лестницы. - Ты куда собралась? Ты не оставишь меня одну.
     Миссис Глей вихрем спустилась вниз. На ней было нечто  вроде  утреннего
туалета, взметнувшегося складками за спиной, наподобие  хвоста  растрепанной
кометы. Она покачнулась и тяжело привалилась  к  колонне.  -  Ты  не  можешь
оставить меня одну, - повторила она.
     - Извини, мама. Я должна поехать на  ранчо.  Карл  там,  так  что  тебе
нечего волноваться.
     - Нечего волноваться, хорошенькое дельце.  Я  волнуюсь  за  собственную
жизнь, всего-навсего. И в такую  минуту  твое  место  должно  быть  рядом  с
матерью.
     - Ты говоришь ерунду.
     - Разве? И это когда я прошу всего лишь капельку  любви  и  сострадания
от родной дочери?
     - Ты получила все, что у меня есть.
     Молодая женщина отвернулась и направилась к двери. Мать последовала  за
ней,  неповоротливый  призрак,  оставляющий  за  собой  складки  пожелтевшей
материи  и  могучий  запах  сен-сена.  То  ли  ранние  возлияния  начали   с
запозданием оказывать свое воздействие, то ли она хранила наверху  еще  одну
бутылку. Она пустила в ход свою последнюю мольбу или угрозу:
     - Я пью, Милдред.
     - Я знаю, мама.
     Милдред открыла дверь и вышла на улицу.
     - И тебе все равно? - выкрикнула ей вслед мать.
     Миссис Глей, стоя в дверном проеме, повернулась  ко  мне,  и  я  прошел
мимо. Свет, падавший из окна над дверью, делал ее лицо по-молодому  розовым.
Выглядела она, словно шаловливая девочка,  которая  пыталась  решить,  стоит
забиться в истерике или  нет.  Я  не  стал  дожидаться,  какое  решение  она
примет.


                                 Глава VIII

     Автомобиль Милдред Холлман оказался старым черным "бьюиком" с  откидным
верхом. Он стоял припаркованный за  моим  такси  на  большом  расстоянии  от
обочины. Я расплатился с шофером и забрался  в  машину.  Милдред  сидела  на
правом переднем сидении.
     - Поведете  сами,  хорошо?  -  Я  завел  мотор,  и  она  сказала:  -  Я
разрываюсь между Карлом и мамой и совершенно измотана. Оба они  нуждаются  в
сиделке и в конце концов этой сиделкой оказываюсь я. Нет,  не  думайте,  что
мне себя жаль, это не так. Хорошо, когда ты нужна.
     Она говорила с какой-то  понурой  отвагой.  Я  посмотрел  на  нее.  Она
откинула голову на потрескавшееся кожаное сидение и закрыла  глаза.  Без  их
света  и  глубины  лицо  ее  походило  на  лицо  тринадцатилетней   девочки.
Неожиданно для себя я почувствовал, как во  мне  шевельнулось  знакомое,  но
забытое чувство. Оно начиналось в виде отеческой  заботы,  но  затем  быстро
шло на убыль, если ослабить контроль над собой. А потом у Милдред был муж.
     - Вы любите своего мужа, - сказал я.
     Она сонно ответила: - Я от него без ума. Я по уши влюбилась  в  него  в
школе,  первое  и  единственное  сильное  чувство,  которое   я   когда-либо
испытывала. В те дни Карл был важной персоной. Он совсем  не  замечал  моего
существования. А я все время надеялась. - Она помолчала и добавила  тихо:  -
Я и сейчас надеюсь.
     Я остановился на  красный  свет,  затем  повернул  направо,  на  шоссе,
идущее параллельно порту. Выхлопные  газы  смешивались  с  запахами  рыбы  и
подводных нефтяных вышек. Слева от меня, за вереницей мотелей  и  ресторанов
с морскими дарами лежало море, гладкое и  плотное,  словно  голубой  кафель,
чисто подметенный и отполированный. На нем виднелись несколько белых  прямых
треугольников парусов.
     Мы миновали шлюпочную гавань, ярко-белое на  голубом,  и  длинный  мол,
усыпанный рыбаками. Все выглядело так же красиво, как на почтовой  открытке.
Твоя беда, сказал я себе, в том, что ты всегда  переворачиваешь  открытки  и
читаешь текст на обратной стороне. Написанный невидимыми чернилами,  кровью,
слезами, с черной каемкой вокруг, со знаками почтовой  оплаты,  без  подписи
или с отпечатком большого пальца вместо подписи.
     Повернув опять направо в  начале  главной  улицы,  мы  двинулись  через
район третьеразрядных  гостиниц,  баров,  крытых  бассейнов.  На  полуденных
тротуарах разгуливали, словно зомби, оглушенные солнцем и шерри  безработные
сезонные  рабочие  и  праздношатающиеся.  Здание  мексиканского   кинотеатра
обозначало  границу  захудалого  района.   Дальше   шли   магазины,   банки,
учреждения,  тротуары,  пестревшие  туристами  или  местными,  одетыми,  как
туристы.
     Со  времени  моего  последнего  приезда  в   Пуриссиму   жилой   массив
увеличился и продолжал  расти.  Новые  улицы  и  ряды  домов  взобрались  на
прибрежную возвышенность и  устремились  вверх  по  каньону.  Главную  улицу
заасфальтировали, единственную здесь, и она двинулась спиралью вверх,  через
гряду. К улице примыкала широкая долина, покрытая густой орошаемой  зеленью.
Миль  через  двенадцать  зелень  вклинивалась  между  основаниями  холмов  и
подступала к подножью гор.
     Девушка рядом со мной зашевелилась. - Отсюда виден наш дом. Направо  от
дороги, посреди долины.
     Я разглядел  вытянутое  низкое  здание  с  черепичной  крышей,  которое
словно плыло, как тяжелый плот, в зеленой траве. Мы съехали в низину, и  дом
исчез из вида.
     - В этом доме я жила, - сказала Милдред. - И дала  себе  слово  никогда
туда не возвращаться.  Знаете,  здание  может  впитывать  чувства,  и  через
некоторое время оно обладает теми же эмоциями, что и  живущие  в  нем  люди.
Все это сохраняется в трещинах на стенах, в  пятнах  от  табачного  дыма  на
потолке, в кухонных запахах.
     Мне показалось, что она несколько рисуется  -  так  или  иначе,  в  ней
проступило нечто от ее матери,  но  я  помалкивал,  надеясь  на  продолжение
разговора.
     - Жадность, ненависть, высокомерие, - сказала она. - Всякий, кто жил  в
этом доме, становится жадным, ненавидящим, высокомерным. Но только не  Карл.
Неудивительно, что он не смог приспособиться.  Он  совершенно  не  похож  на
остальных. - Она обернулась ко мне, и кожаная обивка под ней  заскрипела.  -
Я знаю, о чем вы думаете - что Карл сумасшедший или  был  им,  а  я  искажаю
факты, как мне выгодно. И все же это не так. Карл хороший. Но именно  лучшие
зачастую не выдерживают.  А  когда  он  сорвался,  то  произошло  это  из-за
напряженных отношений в семье.
     - Я так и понял из его слов.
     - Он рассказывал вам о Джерри? Тот  постоянно  насмехался  над  Карлом,
пытаясь вывести из себя, а потом бежал  к  отцу  и  обвинял  брата  во  всех
смертных грехах.
     - Зачем?
     - Из-за жадности, - ответила она. - Знаменитая холлмановская  жадность.
Джерри хотел единолично  владеть  ранчо.  Карлу  по  наследству  причиталась
половина. Джерри делал все, чтобы  испортить  отношения  Карла  с  отцом,  и
Зинни тоже. На самом деле это на их совести -  та  последняя  крупная  ссора
накануне смерти сенатора. Карл рассказывал вам о ней?
     - Вкратце.
     - В общем, ее начали Джерри и Зинни. Они нарочно  спровоцировали  Карла
на разговор о японцах, и он заявил, что семья в  большом  долгу  перед  ними
из-за их земли... Я признаю, что Карл помешался на этой теме, но Джерри  все
подзуживал и подзуживал его, пока тот не взбесился. Когда Карл  потерял  над
собой контроль, Джерри отправился к сенатору  и  попросил  урезонить  Карла.
Можете себе представить, что тут началось. Их  крики  раздавались  по  всему
дому.
     В ту ночь у сенатора случился сердечный приступ. Ужасно говорить  такое
о человеке, но в смерти отца виноват Джерри. Возможно, он  даже  спланировал
ее подобным образом: он ведь знал,  что  отцу  нельзя  волноваться.  Я  сама
слышала, не раз и не два, как д-р Грантленд предупреждал семью об этом.
     - А как насчет д-ра Грантленда?
     - В каком смысле?
     - Карл считает, что его подкупили. - Я заколебался,  затем  решил,  что
ей можно  сказать:  -  В  целом,  обвинения  Карла  носят  весьма  серьезный
характер.
     - Думаю, что я все их слышала. Но продолжайте.
     - Одно из обвинений - заговор.  Карл  полагал,  что  Грантленд  и  брат
сговорились упечь его в клинику. Но врач  в  больнице  сказал,  что  это  не
совсем так.
     - Он прав, - ответила она. - Карл нуждался в  стационарном  лечении.  Я
подписала необходимые  бумаги.  Тут  все  честно.  Но  Джерри  заставил  нас
одновременно подписать и другие бумаги, по которым  он  становился  законным
опекуном Карла. Я не знала, в чем тут смысл. Я думала,  это  необходимо  для
помещения Карла в больницу. Но опекунство означает, что  до  тех  пор,  пока
Карл болен, Джерри единолично распоряжается всем имуществом.
     Ее голос зазвенел. Она спохватилась и сказала  тише:  -  О  себе  я  не
думаю. В любом случае я туда никогда не вернусь. Но деньги нужны  Карлу.  Он
мог бы получить самое квалифицированное лечение у лучших психиатров  страны.
Однако это меньше всего устраивает Джерри - увидеть своего  брата  здоровым.
Тогда опекунству пришел бы конец, понимаете?
     - Карл знал об этом?
     - Нет, по крайней мере, я ему ничего не говорила. Он и без того зол  на
Джерри.
     - Ваш свояк прелестно выглядит в этой истории.
     - Да уж, - сказала она упавшим голосом. -  Если  бы  мне  сказали,  что
нужно спасти Джерри, я бы  и  пальцем  не  пошевелила.  Ей-богу.  Но  вы  же
понимаете, что случится с Карлом, если он ввяжется в  какую-нибудь  историю.
На его душе и так уже непомерный груз вины.  Больше  ему  не  под  силу.  Он
может оказаться отброшенным назад на годы, или же  вообще  потерять  надежду
на излечение... Нет! Не хочу и думать об этом. Ничего не случится, ничего.
     Она заерзала на сидении, отодвигаясь от меня, словно я олицетворял  все
то, чего она боялась. Дорога  превратилась  в  зеленую  борозду,  проходящую
через огромную апельсиновую рощу. Ряды  деревьев,  расходящиеся  диагоналями
от дороги, проносились в темпе стаккато. Милдред всматривалась  в  свободное
пространство между рядами, ища глазами человека с соломенными волосами.
     Впереди  на  обочине  возник  большой  деревянный   щит   с   надписью:
"Цитрусовое ранчо Холлманов". Я притормозил перед поворотом,  от  чего  шины
жалобно взвыли, свернул и едва не наехал  на  крупного  пожилого  мужчину  в
форме шерифа. Он проворно отскочил, затем тяжелой поступью подошел  к  двери
машины. Под белой шляпой с широкими полями виднелось разгоряченное лицо.  На
носу, словно ярко-красные черви, извивались  прожилки.  Его  глаза  выражали
самоуверенную безучастность, которая приходит к людям, облеченным властью.
     - Поосторожнее, дружище. Здесь проезда нет. Как  ты  думаешь,  зачем  я
здесь? Загораю?
     Милдред перегнулась через меня, касаясь теплой грудью моей руки.
     - Шериф! Вы не видели Карла?
     Мужчина заглянул в машину. Не  тронутые  загаром  морщины  обозначились
резче, рот расползся в улыбке, но глаза оставались  столь  же  безучастными,
как и прежде. - Ах это вы, миссис Холлман, здравствуйте, я вас  поначалу  не
заметил. Наверное, слепну от старости.
     - Вы видели Карла? - повторила она.
     Он устроил из ответа целую церемонию, прошествовав к ее стороне  машины
и неся перед собой живот, словно подарок.
     - Нет, сам я не видел. Но нам известно, что он находится на ранчо.  Сэм
Йоган видел его и даже поговорил с ним примерно час тому назад.
     - Он был в себе?
     - Сэм не говорил. А потом, что может знать об этом япошка-садовник?
     - Кто-то упомянул про револьвер, - сказал я.
     У шерифа опустились уголки рта. - Да, револьвер есть. Не  п