поражает, лично меня. Я хочу сказать - что, по-вашему, подумают  враги
демократии  во  всем  мире,  когда  увидят  президента  Соединенных  Штатов,
скрючившимся на такой манер да еще и голым? А я вам скажу, что они  подумают
- они одуреют от радости. Именно к такой пропаганде они и  любят  прибегать,
чтобы промывать людям мозги и делать из них коммунистов.
   - Так вы считаете, что  убийца  был  не  только  безумцем,  но  и  врагом
демократии?
   - Считаю. И, как я уже  сказал,  любителем  розыгрышей.  По  счастью,  мы
располагаем  полным  списком  сумасшедших,  которые  являются   одновременно
врагами демократии и питают склонность к розыгрышам -  все  они  у  нас  под
колпаком. Так что не думаю, чтобы возникли трудности с поисками нужного  нам
человека. Ну, а если мы его не найдем, так у нас имеются в запасе бостонские
бойскауты, которые уже во всем признались, так что я бы сказал, сейчас мы  в
лучшем положении, чем в прошлый раз, и в общем-то только и ждем, когда Белый
дом даст нам "добро", чтобы...

   - Мы имеем честь принимать у себя в студии  одного  из  самых  выдающихся
членов  Палаты  представителей,  ведущего  государственного  деятеля  партии
Республиканцев, бывшего другом  и  доверенным  лицом  покойного  Президента.
Конгрессмен Пройда, сегодня печальный день в истории нашего народа.
   - О, нынешний день войдет в историю как день нашего  бесславия,  на  этот
счет я не питаю никаких иллюзий. На самом деле, я намерен внести в  Конгресс
законопроект,  который  позволит  объявить  этот  день  днем   бесславия   и
праздновать его, как таковой, во все последующие годы. То, с чем мы  с  вами
столкнулись, это, как уже сказал  директор  ФБР  Грубер,  полное  отсутствие
уважения  к  высокому  посту  президента.  Мы   столкнулись   с   совершенно
непочтительным убийцей да к  тому  же,  я  склонен  согласиться  с  этим,  и
душевнобольным в придачу.
   - Имеются ли у  вас  какие-либо  соображения,  конгрессмен,  относительно
того, почему  Белый  дом  все  еще  отказывается  подтвердить  информацию  о
покушении на Президента.
   - Я думаю, можно и не говорить о том, что это тема весьма скользкая,  так
что Белому дому приходится проявлять большую осторожность. Полагаю, они  там
хотят, прежде всего, оценить общественную реакцию у нас в стране, на а кроме
того, им приходится, разумеется, учитывать и реакцию во всем мире.  С  одной
стороны, мы имеем дело с нашими союзниками, которые  во  многом  зависят  от
нашей поддержки, а с другой стороны у нас имеются враги,  которые  постоянно
выискивают какую-нибудь брешь в нашей броне, и если вы  будете  держать  все
это в уме, вы, я думаю, согласитесь, что,  в  конечном  счете,  в  интересах
нашей целостности и доверия к нам лучше всего было бы спустить все  дело  на
тормозах. Видимо, такого рода соображения и одержали верх за кулисами Белого
дома.
   - А Первую леди уже обо всем известили?
   - О, разумеется.
   - И какова была ее реакция?
   - Ну, в первый момент она была  совершенно  ошеломлена,  что  и  понятно.
Однако, как вы знаете, она  всегда,  даже  в  минуты  душевного  потрясения,
стремится прежде всего к соблюдению приличий. Поэтому первая ее реакция была
такова: она отметила, что сам способ покушения указывает на то,  что  убийца
обладает чрезвычайно дурным вкусом. Не говоря уж о мешке, она полагает,  что
самое малое, на что Президент имел право, так это на  то,  чтобы  его  убили
одетым в рубашку с пиджаком и  при  галстуке,  как  Джона  Ф.  Харизму.  Она
говорит, что в госпитальном платяном шкафу висит совсем  недавно  полученный
из сухой чистки костюм, и что неспособность убийцы  понять  насколько  важно
именно для Президента во всех случаях жизни выглядеть  опрятным  и  прилично
одетым, указывает  лишь  на  значительные  недостатки  его  воспитания.  Она
сказала еще, что может только гадать какого рода воспитание получил человек,
способный забыть об этом. Она не хочет винить в чем  бы  то  ни  было  семью
убийцы - пока ей не станут известными все факты, - но  определенно  считает,
что семье, в которой  вырос  убийца,  вероятно,  следовало  уделять  чуточку
больше внимания чистоте и опрятности.
   - Конгрессмен Пройда, ходят разговоры о том, что убийство Президента было
актом мести за вчерашнее разрушение Копенгагена.  Каково  ваше  отношение  к
ним?
   - Ерунда.
   - Не могли бы вы развить свою точку зрения?
   - Ну, в этих разговорах просто  нет  никакого  смысла.  В  конце  концов,
Президент лично явился на телевидение, чтобы разъяснить американскому народу
положение в Дании и причины, по которым нам, возможно,  придется  уничтожить
Копенгаген. Он, знаете ли, вовсе не обязан был это делать, - однако  сделал,
потому что хотел познакомить людей с фактами, каковы они есть. Так что я  не
вижу, в чем его можно тут  обвинить.  И  должен  сказать,  в  похвалу  нашей
великой стране, что за вычетом нескольких стариков в Висконсине -  датского,
как выяснилось, происхождения, так что ждать от них какой-либо объективности
в этом вопросе не приходится - так вот, за исключением этих безответственных
стариков, которые устроили демонстрацию  и  выкрикивали  по-датски  какие-то
непристойности, подавляющее большинство населения  нашей  страны  восприняло
разрушение Копенгагена с восхитительной невозмутимостью и единодушием, каких
мы уже и привыкли ожидать от него применительно к такого рода материям. Нет,
я просто не вижу причин, по которым кто-либо, включая  и  сумасшедшего,  мог
совершить покушение на  Президента  лишь  за  то,  что  он  принял  разумное
политическое решение подобного толка. Именно для  таких  случаев  он  и  был
облечен доверием всего народа, в том числе и сумасшедших.
   - И также доверием Конгресса?
   - Ну, вы, конечно, знаете, что, к несчастью,  существует  изрядное  число
сенаторов и конгрессменов, - я бы назвал их  охотниками  за  заголовками,  -
всегда  готовых  поднять  политическую  шумиху  даже  вокруг   бомбардировки
какой-нибудь Богом забытой  деревушки,  находящейся  у  черта  на  куличках,
какого-нибудь перекрестка, о котором никто никогда и слыхом не  слыхивал,  а
уж после бомбардировки не услышит и вовсе, - так что вообразите сами, во что
способны подобные политиканы  раздуть  ядерную  бомбардировку  города  вроде
Копенгагена. Впрочем, позвольте мне сказать в их защиту,  что  даже  они  не
столь безрассудны,  чтобы  устроить  покушение  на  Президента  из-за  такой
малости,  как   расхождение   во   мнениях   относительно   выбора   объекта
бомбометания. Я имею в виду, что никто ведь не совершенен. Да, выбор  данной
цели был сделан исключительно Президентом, однако политическая система нашей
страны, по счастью, способна справляться с  разногласиями  такого  рода,  не
прибегая к убийствам. В общем и целом, я думаю,  мы  можем  сказать,  что  в
конечном итоге, ошибочные суждения и тому подобное не идут в счет,  так  что
мы, в основном, разрушаем те  города,  которые  того  заслуживают.  Если  же
говорить  о  разрушении  Копенгагена,  то,  как  мне,  в  общем   и   целом,
представляется, даже самые завзятые критики Президента  в  Сенате  понимают,
что решение подобного масштаба просто не может быть принято с бухты-барахты,
по чьему-то там произволу. Думаю,  большинство  по-настоящему  ответственных
членов Сената разделяют мою точку зрения относительно того, что после  столь
решительной демонстрации силы, как та, которую мы предприняли в Скандинавии,
мы не завязнем на этом полуострове так, как завязли в Юго-восточной Азии.
   - Стало быть, вы считаете, что  связь  между  речью  "Подгнило  что-то  в
Датском государстве" и покушением отсутствует?
   - Абсолютно. Честно говоря, я  не  верю,  что  убийство  Президента  хоть
как-то связано с чем бы то ни было из сказанного либо сделанного им, включая
и его отважные заявления в защиту прав нерожденных и  святости  человеческой
жизни. Нет, мы имеем дело с одним из буйных,  безумных  деяний,  как  его  и
описывает ФБР - делом рук безумца и, по предположению Первой леди, безумца с
весьма дурными манерами. Мне представляется, что пытаться  найти  какие-либо
политические мотивы в столь причудливом и хамском поступке  как  запихивание
голого президента Соединенных Штатов в заполненный  водою  мешок  да  еще  и
придание ему позы эмбриона, значит попусту тратить силы. Это акт  насилия  и
непочтительности, в котором нет ни складу ни ладу,  акт,  способный  вызвать
лишь правое негодование у всякого здравомыслящего человека.

   - ... хамы и хламы, халатные  халдеи,  если  вы  понимаете,  что  я  хочу
сказать, холуи серпа и молота, хранители порнухи, хабарщики, ханыги, хиляки,
хлюсты, хнытики, хухрики, которым Бог не поможет,  коли  сами  они  себе  не
помогут, хиханьки-хаханьки, хиппи, хомо сапиенсы, хулиганы всех рас,  ханжи,
хананеи, халявщики...

   - Да, отдание дани уже началось, дани человеку, которого они любили, сами
того не  ведая.  Они  прибывают  сюда  поездами,  автобусами,  автомобилями,
самолетами, инвалидными колясками, пешком. Некоторые приходят  на  костылях,
некоторые на протезах. Но они идут, не сломленные неудачами,  как  пилигримы
былых времен, чтобы почтить того, кого  они  любили,  сами  того  не  ведая.
Пожатый Старухой с  косой,  прежде  чем  жатва  его  созрела,  он,  наконец,
объединил нас, как обещал сделать когда-то. И он это сделал.  Ибо  они  идут
сюда, люди из народа, его народа, булочники и белошвейки, брокеры и банкиры,
табунщики и таксидермисты, молчаливое большинство, пахари нашей земли. Я  бы
назвал это демонстрацией, которой ему, пожатому Старухой с косой,  увы,  уже
не придется увидеть. Увы, за недолгое время его пребывания на наше  планете,
за три года, проведенных им в Белом доме, они выходили  на  демонстрации  не
для того, чтобы почтить, но  для  того,  чтобы  предать  его  поношению,  не
засвидетельствовать  ему  свое   уважение,   но   унизить   его,   оскорбить
непристойностями, засвидетельствовать свое неуважение. Однако  теперь  никто
не выкрикивает непристойностей, не свидетельствует неуважения, ничего  этого
нет в толпе, собравшейся этим вечером на берегах Потомака, - берегах,  столь
же древних, как сама Республика, - под цветущими  вишнями,  которые  он  так
любил, среди задумчивого величия города, объемлющего все, за что он, пожатый
Старухой с косой, добровольно отдал бы всю свою жизнь, не  будь  она  взамен
жестоко похищена у него в ночи  дурно  воспитанным  безумцем  с  пластиковым
мешком. И все же, безумцы случались здесь и прежде и еще будут случаться,  а
нация все-таки уцелела. И, осмелюсь сказать, уцелеет  и  впредь,  сколько  б
безумцев не толклось в коридорах власти,  в  судейских  залах,  в  дортуарах
добродетели, в чуланах чести и погребах идеализма, в  конце  концов,  сделав
нас, если не сильнее, то мудрее, а если не мудрее, то сильнее, а если,  увы,
ни то, ни другое, то и то, и другое сразу. Стояк Дуболобый с  проникновенным
анализом новостей, поступающих из национальной столицы

   - С вами Лью Лжепафос. Я нахожусь сейчас на улицах Вашингтона, где передо
мной открывается трогательное, душераздирающее зрелище. С той минуты, как на
страну обрушилась весть о том, что в госпитале Уолтера Рида обнаружен  мешок
с мертвым Президентом, народ нашей великой страны, его  народ,  стекается  в
столицу со всех концов нации. Тысячи и тысячи людей просто стоят на  улицах,
примыкающих  к  Белому  дому,  стоят  со  склоненными  головами,   явственно
потрясенные  и  растроганные.  Многие,   не   таясь,   плачут,   среди   них
насчитываются и взрослые мужчины. Вот мужчина, сидящий на  бордюрном  камне,
он обхватил руками голову и тихо рыдает. Я собираюсь спросить его, откуда он
прибыл
   - Да отсюда и прибыл, из Вашингтона.
   - Вы сидите на бордюрном камне, обхватив руками голову, и  тихо  рыдаете.
Не могли бы вы назвать нам причину? Вы способны облечь ее в слова?
   - Я виноват.
   - Вы хотите сказать, что испытываете чувство личной вины?
   - Да.
   - Почему?
   - Потому что это сделал я.
   - Вы? Вы убили Президента?
   - Да.
   - Но, послушайте, это же так важно - вы уже сообщили полиции?
   - Да уж всем сообщил. Всем сообщил. И полиции. И ФБР.  Я  даже  до  Пасти
Диксон дозвониться пытался, хотел ей обо всем рассказать. А они все говорят,
как это мило с вашей стороны вспомнить о нас в такую минуту,  и  что  миссис
Диксон высоко оценит мое сочувствие и сочтет его проявлением очень  хорошего
вкуса, а после вешают трубку. Между тем, меня следует арестовать! Про меня в
газетах надо писать - портрет мой напечатать, с большим  заголовком  "УБИЙЦА
ДИКСОНА". Но никто мне не верит. Вот, видите,  мой  дневник,  я  все  в  нем
спланировал еще неделю назад. Вот магнитофонные  записи  моих  разговоров  с
друзьями. А вот еще, посмотрите: подписанное признание! Я его, между прочим,
без всякого давления  написал.  Лежал  себе  в  гамаке  и  писал.  Полностью
сознавая мои конституционные права. И вообще со мной тогда был мой  адвокат.
Мы с ним выпивали. Вот, прочитайте, я тут все изложил, мотивы и все такое.
   - Сэр, как нам ни интересен ваш рассказ, но мы должны  двигаться  дальше.
Мы  должны  двигаться  через  эту  бесчисленную  толпу...  Я  вижу  молодую,
привлекательную женщину со спящим младенцем на руках. Она  просто  стоит  на
тротуаре, не отрывая пустого взгляда от Белого дома.  Небеса  только  знают,
сколько  горя  таит  этот  взгляд.  Мадам,  не  расскажете   ли   вы   нашей
телевизионной аудитории, о чем вы думаете, глядя на Белый дом?
   - Он умер.
   - Мне кажется, вы потрясены.
   - Еще бы. Я ведь не думала, что мне удастся справиться с этим.
   - С чем именно?
   - Убить его. Укокошить. Он как раз начал говорить: "Позвольте мне со всей
возможной определенностью подчеркнуть одно...", а  "обстоятельство"  сказать
не успел - я запихала его в мешок. Посмотрели бы вы на  его  лицо,  когда  я
поворачивала затвор.
   - Выражение лица Президента, когда вы..?
   - Да. В жизни не видела такой ярости. Но потом он понял, что я смотрю  на
него  сквозь  оболочку  мешка,  и  вдруг  стал  точь-в-точь  таким,  как   в
телевизоре, сама серьезность,  ответственность.  Он  открыл  рот,  наверное,
чтобы сказать "обстоятельство", и все кончилось. Он, видимо, решил, что  нас
снимает телевидение.
   - А... э... ваше дитя, оно было с вами, когда вы... предположительно..?
   -  О  да,  да.  Конечно,  она  еще  слишком  маленькая,  чтобы  запомнить
случившееся. Но мне хочется, чтобы она, когда вырастет, смогла  сказать:  "Я
была там, когда мама убила Диксона". Вы только  представьте  -  моя  девочка
вырастет в мире, в котором  ей  никогда  не  придется  услышать  как  кто-то
говорит, что  хочет  со  всей  возможной  определенностью  подчеркнуть  одно
обстоятельство! Иди "и пусть никто не питает иллюзий на этот счет".  Или  "я
квакер и именно потому ненавижу войну с такой..." Никогда, никогда, никогда,
никогда! И это сделала я. Действительно сделала. Знаете,  я  сама  никак  не
могу в это поверить. Я его утопила. В холодной воде. Я!
   - А вы, молодой  человек,  вы  позволите  обратиться  к  вам?  Вы  просто
прохаживаетесь взад и вперед мимо Белого дома с таким выражением, словно  вы
что-то потеряли. У вас смущенный, растерянный вид. Не могли  бы  вы  коротко
рассказать нам, что вы ищете?
   - Легавого. Полисмена.
   - Зачем.
   - Сдаться хочу. Правосудию.
   - Лью Лжепафос вел этот репортаж с улиц Вашингтона, на которые  скорбящие
стекаются, чтобы молиться, плакать, стенать и надеяться. Мы  возвращаемся  к
Стояку Дуболобому.

   - Говорит Стояк, мы с шефом  Вашингтонской  полиции  находимся  на  самом
верху Мемориала Джорджа Вашингтона. Мистер Кандалист, как по-вашему, сколько
людей собралось сегодня там, внизу?
   - Ну, вокруг одного только мемориала мы насчитали  от  двадцати  пяти  до
тридцати тысяч, а у Белого дома их, я бы сказал, раза в два  больше.  И  они
еще прибывают с каждым часом.
   -  Что  вы  могли  бы  сказать  об  этих  людях?  Это  ведь  не   обычные
демонстранты, с которыми вам приходится иметь дело здесь, в Вашингтоне?
   - О нет, нет. Эти ничего не нарушают. Я бы даже сказал, что они  из  кожи
вон лезут, чтобы помочь властям. Пока, во всяком случае.
   - Что означает "пока"?
   - Видите ли, мы покамест никаких арестов не  производили.  У  нас  приказ
Белого дома - никого и ни под каким видом не арестовывать.  Сами  понимаете,
это серьезное испытание для моих подчиненных, тем более, что едва ли не  все
эти люди, похоже, пришли  сюда  лишь  затем,  чтобы  их  арестовали.  Должен
сказать, я никогда ничего подобного не видел. Многие опускаются на колени  и
умоляют, чтобы их забрали, и чуть не каждый Том,  Дик  и  Гарри  размахивает
документами, фотографиями и отпечатками  пальцев,  которые  доказывают,  что
именно он убил Президента. Конечно, все эти их признания не стоят и  бумаги,
на которой они  написаны.  Некоторые  вообще  курам  на  смех,  если  правду
сказать, -непрофессиональные фальшивки, явно сляпанные в  последнюю  минуту.
Но в общем и целом, надо отдать должное силе их духа. Они вцепляются в  моих
офицеров так будто у них на руках Бог весть какой компромат. Некоторые  даже
приковывают себя  к  полицейским  собственными  наручниками,  надеясь  таким
способом  протыриться  в  тюрьму.  Стоит  остановить  где-нибудь  патрульную
машину, как дюжина их уже набивается на заднее сиденье  и  вопит:  "Жми  что
есть мочи, вези меня к Дж. Эдгару Груберу!" Вы  же  понимаете,  арестовывать
человека без соблюдения положенной процедуры нельзя, но попробуй объясни это
такой ораве. Ну, мы вроде как вышучиваем их, делаем что можем, а которые  не
сдаются, тем говорим, чтобы стояли на месте и ждали,  мы  их,  мол,  попозже
прихватим. Что бы нам не помешало, так это  хорошая  ночная  гроза,  она  бы
вроде как разрядила здесь  обстановку.  Может,  если  б  они  простояли  под
дождичком подольше, до них доперло бы, что какие бы  доказательства  они  ни
предъявили, их все равно никто арестовывать не собирается, ну и разошлись бы
себе подобру-поздорову.
   - Однако, мистер Кандалист, что если дождь не пойдет - что если утром они
так и  будут  толпиться  на  улицах?  Как  же  сотрудники  правительственных
учреждений попадут на работу?
   - Ну, боюсь, им придется смириться с некоторыми неудобствами. Потому  как
я не намерен подвергать моих людей обвинениям в неправомерных арестах, чтобы
эта публика могла поспеть в свои учреждения как раз к обеденному перерыву. И
потом, у меня же приказ Белого дома.
   - То есть вы предполагаете, что все эти люди ни в чем не виноваты, все до
единого?
   - Вот именно. Были б они виноваты, так сопротивлялись бы аресту.  Удирали
бы во всю прыть и так далее. А  не  орали  бы  насчет  своих  прав  и  своих
адвокатов. Я хочу сказать,  это  же  первый  признак,  по  которому  узнаешь
виноватого. А эти только и талдычат: "Это все  я,  я,  заберите  меня!".  Да
никакой страж порядка к такому типу и близко не подойдет, а уж об  аресте  и
говорить нечего.

   - С вами Лью Лжепафос. На Пенсильвания-авеню, прямо перед воротами Белого
дома, у  которого  уже  собралось  более  тридцати  тысяч  скорбящих,  чтобы
проститься со своим павшим лидером, только что произошла вспышка насилия.  В
то время как шеф полиции Кандалист обращался к толпе с просьбой  подчиниться
властям и проявить уважение к закону, около  пятнадцати  человек  в  деловых
костюмах устроили здесь кучу-малу. Несмотря  на  то,  что  полиции  пришлось
вмешаться, аресты произведены не были.  Рядом  со  мной  находится  один  из
участников потасовки, судя по всему, крайне расстроенный. Сэр,  с  чего  все
началось?
   - Да я просто стоял там, никому не мешал, пытался  признаться  офицеру  в
убийстве Президента, а тут вдруг подъезжает в  лимузине  этот  расфуфыренный
хмырь с цветком в петлице, оттирает меня от полицейского и заявляет, что это
де его работа. А за ним из лимузина вылезает шофер, пихает меня в  спину,  и
гов