видеть прежнюю Сашеньку, ту,
которая жила в его памяти все эти годы.
   -- Вот сейчас ты стала неотразимо красивой, -- сказал  Исаев.  --  Такой,
какой жила во мне все время нашей разлуки.
   -- Максимушка, -- голос ее  прервался,  дрогнул;  она  резко  откинулась,
распрямила плечи, ему сразу же  передалась  ее  струнная  напряженность.  --
Любовь, -- она улыбнулась через силу, -- вы верите мне?
   -- Как себе...
   -- Вы верите, что я любила, люблю и буду  вас  любить,  и  умру  с  вашим
именем в сердце?
   -- Эта фраза -- бумеранг, -- Исаев тоже улыбнулся через силу.
   -- Мы никогда не будем жить вместе, Максимушка... Я сделалась старухой...
Вы же сохранили силу и молодость... Вы еще очень молодой, а я  больше  всего
ненавижу принудительность -- в чем бы то ни было... Если господь поможет, мы
всегда будем друзьями... Я буду благодарно и  счастливо  любить  вас...  Это
будет грязно, если я посмею разрешить вам быть подле меня...  Вы  проклянете
жизнь, Максимушка... Она сделается невыносимой для вас... Равенство  обязано
быть первоосновой отношений... А еще я ненавижу, когда  меня  жалеют...  Так
вот, когда мне сказали, что вы  погибли,  а  Санечка  пропал  без  вести,  я
рухнула... Я запила,  Максимушка...  Я  сделалась  алкоголичкой...  Да,  да,
настоящей алкоголичкой... И меня положили в клинику... И  меня  спас  доктор
Гелиович... А когда меня выписали, он переехал ко мне, на Фрунзенскую...  Он
был прописан у своей тетушки, а забрали его  у  меня  на  квартире...  Через
неделю ко мне пришли с обыском -- при аресте обыска  не  делали,  он  же  не
прописан, и ордера не было... Меня попросили отдать все его записи и  книги.
Я ответила, что вещи его у тетушки, мне отдавать  нечего...  Меня  попросили
расписаться на каких-то бумагах, я расписалась, начался обыск, и в  матраце,
в Санечкиной комнате, нашли  записные  книжки,  доллары,  брошюры  Троцкого,
книгу Джона Рида, "Азбуку коммунизма" Бухарина... И меня  арестовали...  Как
пособницу врага народа... Изменника родины... А  вчера  следователь  сказал,
что, если я попрошу вас выполнить то, чего от вас  ждет  командование,  меня
вышлют... И я смогу спокойно работать... А несчастного,  очень  доброго,  но
совершенно нелюбимого мною Гелиовича не расстреляют, а отправят в лагерь...
   106
   --  Бедненькая  ты  моя,  --  прошептал  Исаев,  --   любовь,   Сашенька,
нежность...
   -- И все твои ордена при обыске забрали... Мне же  вручили  их  --  орден
Ленина и два Красных Знамени...
   -- Ты что-нибудь подписала на допросах, Сашенька?
   Дверь  камеры  резко  отворилась,  вбежали  два  надзирателя,  подхватили
Сашеньку легко, как пушинку, и вынесли из камеры.
   -- Ничего не подписывай! --  крикнул  Исаев.  --  Слышишь?!  Будет  хуже!
Терпи! Я помогу тебе!  Держись!  Сергей  Сергеевич,  стоявший  возле  двери,
заметил:
   -- Она в обмороке... Не кричите зазря, все равно не  услышит...  Ну  что,
пошли? А то без пшенки останетесь, время баланды...
   Возле камеры, однако, стоял тот вальяжный, внутренне неподвижный мужчина,
что сидел за столом-бюро в приемной Аркадия Аркадьевича.
   --  Добрый  день,  Всеволод  Владимирович...   Генерал   приглашает   вас
пообедать. -- Следователю, вытянувшемуся по стойке "смирно", сухо бросил: --
Вы свободны.
   Когда поднимались в лифте, мужчина поинтересовался:
   --  Как  себя  вел  следователь'  сегодня?  Никаких  бестактностей?   Был
корректен?
   -- Вполне... Пережить такое горе...
   -- Какое горе? -- мужчина нахмурился.
   -- У него отец перенес тяжелый инфаркт... Сейчас стало лучше,  вот  он  и
перестал быть таким раздражительно-забывчивым...
   -- Да, да, --  рассеянно  согласился  мужчина.  --  Как  хорошо,  что  вы
отнеслись к нему снисходительно, отец есть отец...
   А у немцев такого прокола не могло произойти, подумал Исаев. Видимо, этот
хлыщ не посвящен в подробности  игры,  иначе  он  бы  посочувствовал  Сергею
Сергеевичу -- смерть отца, горе... Интересно,  напишет  он  рапорт  о  нашем
разговоре или нет? Если напишет, его уволят, это точно... Любопытно, как  он
себя поведет, если я скажу ему  о  проколе?  Ты  думаешь  использовать  его,
спросил .себя Исаев. Напрасно, не выйдет. Он убежден, что служит Идее и  что
я действительно враг. Сергей Сергеевич во время первого допроса заметил, что
сейчас времена другие, зря никого не сажают, ежовщина выкорчевана  товарищем
Берия по указанию Вождя; без улик  и  бесспорных  доказательств  прокуратура
ныне не даст санкции  на  арест...  Какие  на  меня  могут  быть  улики  или
доказательства? Да и посадили меня, как выясняется, только для  того,  чтобы
включить в комбинацию по Валленбергу... В теплоход сунули от  растерянности,
я ж постоянно твердил: "Скорее  берите  Мюллера,  бога  ради,  товарищи!"  В
"Лондоне" мотали на излом, на даче начали настоящую игру...  И  ни  слова  о
Мюллере... Почему? Если бы меня сразу отвезли домой, я  бы  пошел  на  любое
задание; мы умнеем в камерах, на воле живем  иллюзиями...  "Отвезли  домой",
зло повторил он; квартира опечатана, Сашеньку мучают в Бу-тырках,  принуждая
учить то, что она должна мне сказать... Бедненькая моя, нежность...  А  если
бы ты приехал раньше? И тебя бы не бросили в камеру? И ты бы узнал ее  адрес
и пришел к ней? И увидел в ее квартире этого самого доктора Гелиовича?
   Мой Саня здесь, Исаев оборвал себя; сейчас надо сделать  все,  чтобы  мне
его показали. Я должен увидеть его... И  потребовать  его  дело...  Иначе  я
пойду под пулю, но не шевельну пальцем, чтобы помочь им выйти  из  "сложного
положения" со Швецией...
   ...Иванов на этот раз поднялся из-за стола, вышел  ему  навстречу,  молча
пожал руку, кивнул на длинный стол совещаний, где был накрыт  скромный  обед
(бульон с яйцом, котлета с  долькой  соленого  огурца  и  пюре),  снял  свой
потертый пиджак и сказал:
   -- Как вы понимаете, я слушал весь ваш разговор с Гаврилиной...  Я  лишен
сантиментов, но сердце у меня прижало,  признаюсь...  Вы  же  настаивали  на
свидании, не я...
   -- Надеюсь, вы позволите нам увидеться еще раз?
   -- Позже.
   -- Это зависит от тех условий, которые вы намерены мне поставить?
   -- Нет. Давайте кушайте, а то остынет...
   Ел Аркадий Аркадьевич сосредоточенно, очень быстро, зато кофе пил смакуя,
маленькими глоточками, чуть отставив мизинец;  закончив,  нажал  кнопку  под
столом; вошел вальяжный мужчина, унес поднос, как-то артистически  придержав
дверь локтем левой руки так, что она не хлопнула, а мягко притворилась.
   Аркадий Аркадьевич поднялся  из-за  стола,  походил  по  кабинету,  потом
остановился напротив Исаева и сурово спросил:
   -- Теперь, видимо, вы захотите узнать все о сыне?
   -- Да.
   -- 'Вы не верите, что он пропал без вести?
   -- Не верю.
   -- Правильно делаете... СМЕРШ схватил  его  в  Пльзене,  .когда  там  еще
стояли американцы... Он утверждал, что  бросился  искать  вас...  Ему  якобы
сказал полковник военной  разведки  Берг,  что  вас  арестовали  в  середине
апреля,  а  потом,  как  и  всех  заключенных,  транспортировали   в   район
"Альпийского редута"... Откуда Берг из военной разведки мог узнать  про  ваш
арест? Вы верите в это?
   -- Верю. Берг был не прямо, но косвенно  связан  с  участниками  заговора
против фюрера... Я ж сообщал... Его могли  сломать  на  этом,  завербовав  в
гестапо... А Мюллер активно работал со мной до двадцать  восьмого  апреля...
Он мог вычислить Саню, мальчик был ему выгоден, они  умеют...  умели  ломать
отцов и матерей, приставляя пистолет к виску ребенка...
   -- Вы бы согласились работать на Мюллера, случись такое?
   -- Не знаю, -- ответил  Исаев,  подумав,  что  он  плохо  ответил,  снова
открылся, прокол. -- Скорее всего -- нет...  Я  бы  просто  сошел  с  ума...
Думаю, если у вас есть дети, с вами случилось бы подобное же...
   -- Я покажу вам дело сына...
   -- Этого мало. Я хочу получить с ним свидание.
   -- Я же сказал: получите. После окончания работы.
   -- Я начну работать .только после  того,  как  вы  освободите  мою  же...
Александру Гаврилину и сына...
   -- Вы с Лозовским встречались?
   -- Кто это? Знакомая фамилия...
   -- Соломон Лозовский, председатель Профинтерна...
   -- В семнадцатом встречался... И в двадцать первом тоже, на конгрессе...
   -- Как  думаете,  генсек  Профинтерна  Лозовский  --  он  сейчас  депутат
Верховного Совета, заместитель товарища Вячеслава  Михайловича  Молотова  --
помнит вас?
   -- Вряд ли...
   -- А вашего отца?
   -- Наверняка должен помнить...
   Аркадий Аркадьевич снова принялся ходить по  своему  огромному  кабинету,
потом взял со стола  стопку  бумаги,  самописку  (очень  дорогая,  сразу  же
отметил  Исаев,  "монблан"  с  золотым  пером  и  тремя  золотыми  ободками,
миллионерский уровень) и положил перед Исаевым.
   -- Пишите, -- сказал он. -- Депутату Верховного Совета СССР Лозовскому С.
А.
   -- Я не умею писать под диктовку... Каков смысл письма?
   -- Вы обращаетесь к представителю высшего органа власти страны с просьбой
о помиловании Гаврилиной и вашего сына...
   -- В качестве кого я обращаюсь к Лозовскому?
   --  Подписываетесь  Штирлицем...  Этот  псевдоним,  думаю,  был  известен
высшему руководству наркомата, тьфу, министерства иностранных дел...
   -- "Заключенный Штирлиц"? -- спросил  Исаев.  --  Или  "штандартенфюрер"?
Иванов рассмеялся:
   -- Я сам поеду с этим заявлением к Соломону Абрамовичу...  И  покажу  вам
его визу --  какой  бы  она  ни  была...  Второе  письмо  напишите  товарищу
Кузнецову Алексею Александровичу, секретарю ЦК ВКП(б),  он  теперь  курирует
органы, попросите его о переводе вас на дачу в связи с началом  операции  по
шведу...
   -- Второе письмо я напишу после  того,  как  вы  покажете  мне  резолюцию
Лозовского.
   --  Хорошо,  не  пишите  про  шведа,  --  досадливо  поморщился   Аркадий
Аркадьевич. -- Посетуйте на несправедливость в отношении  вас  и  попросите,
указав на работу против Карла  Вольфа  в  Швейцарии,  перевести  на  дачу...
Напишите, что идет завершающий этап  проверки,  вы  убеждены  в  предстоящей
реабилитации, сдают нервы, одиночка -- не курорт... С  этим  письмом  поедет
заместитель  товарища  Абакумова.  Возможно,  все   дальнейшие   встречи   с
Александрой Гаврилиной и свидание с сыном мы проведем на даче... Я ничего не
обещаю, я говорю предположительно, не обольщайтесь...
   Эти его слова и позволили Исаеву взять перо и лист бумаги...
   ...Спрятав заявления, Аркадий Аркадьевич  бтошел  к  своему  столу,  снял
трубку телефона и коротко бросил:
   -- Введите.
   ...Привели штурмбаннфюрера Риббе. Глаза его были  по-прежнему  совершенно
пусты, лицо пепельное,  прозрачное  с  очень  большими  ушами;  Исаеву  даже
показалось, что отечные мочки трясутся при каждом шаге.
   Рат, сопровождавший Риббе, улыбнулся Исаеву, как доброму знакомому.
   -- Спросите его, -- сказал Рату  Аркадий  Аркадьевич,  --  что  он  может
показать о деятельности Валленберга в Будапеште...
   -- В конце ноября сорок четвертого года, -- начал рапортовать  Риббе,  --
Эйхман  поручил  мне  провести  встречу  с  Валленбергом  на  конспиративной
квартире и обговорить формы связи в Стокгольме, если произойдет  трагедия  и
рейх рухнет. Сначала я возражал Эйхману,  говорил,  что  нельзя  произносить
такие  слова,  однако  Эйхман  заверил  меня,  что   фраза   согласована   с
группенфюрером Мюллером, некая форма проверки агента...  Нам  надо,  пояснил
Эйхман, проверить реакцию Валленберга, и  это  я  поручаю  вам...  Во  время
конспиративной встречи Валленберг сказал, что  он  гарантирует  безопасность
нашим  людям...  Переправит  их  в  Латинскую  Америку,  если  мы   выполним
его-просьбу и освободим тех евреев, список которых  он  передал  ранее  "его
другу" Эйхману... Вот в общих чертах та единственная встреча, которую я имел
с Валленбергом...
   -- Вы видели его вербовочное обязательство работать на РСХА?  --  спросил
Аркадий Аркадьевич.
   Рат перевел, Исаев отметил, что он допустил ошибку,  ерундовую,  конечно,
но тем не менее двоякотолкуемую: вместо "обязательство" сказал "обещание"; в
разведке не "обещают", а "работают".
   -- Нет, -- ответил Риббе, -- все эти  документы  Эйхман  хранил  в  своем
сейфе...
   -- Каким образом Эйхман исчез? -- спросил Аркадий Аркадьевич.
   -- Говорили, что он пробрался во Фленсбург, а оттуда*-- в Данию...
   -- Вы хотите сказать, что он стремился попасть в Швецию?
   -- Бесспорно. Все остальные партийные товари...  коллеги,  --  быстро,  с
испугом поправился Риббе, -- стремились на юг, к швейцарской границе,  чтобы
уходить по линии ОДЕССА* в Италию, а оттуда -- в Испанию...
   ( ОДЕССА -- секретная организация нацистов  по  переправке  ответственных
сотрудников партии и СС в Испанию и Латинскую Америку после краха рейха.)
   Аркадий Аркадьевич неожиданно обернулся к  Исаеву  и  быстро  спросил  на
ужасном немецком:
   -- Штирлиц, это правда?
   -- Да, -- ответил Максим Максимович и сразу же пожалел об этом, надо было
просто кивнуть; его уже, хоть в самой малости, в едином слове "да",  втянули
в комбинацию...
   -- Вас вывозили через Италию, Штирлиц? -- продолжая  коверкать  немецкий,
уточнил Аркадий Аркадьевич.
   Исаев колебался лишь одно мгновение, потом ответил по-русски:
   -- Да, товарищ генерал...
   Риббе  никак  не  прореагировал  на  то,  что  он  загоцорил   по-русски,
отсутствовал; Иванов и Рат многозначительно переглянулись, и, хотя это  было
лишь одно мгновение, Исаев точно  засек  выражение  их  острых,  напряженных
глаз.
   -- Спасибо, Риббе, -- мягко сказал Аркадий Аркадьевич. -- Можете  сегодня
отдыхать, завтра вам увеличат прогулку до часа...
   Рат чуть тронул Риббе, тот, словно автомат, повернулся и зашагал к двери,
вытянув руки по швам, словно шел на параде...
   -- Ну как? -- спросил Иванов. -- Вы ему поверили? Или врет?
   -- Видимо, вы даете ему  какие-то  препараты,  Аркадий  Аркадьевич...  Он
производит впечатление больного человека... Он малоубедителен... Как Ван дер
Люббе...
   -- Кто? -- не понял тот.
   -- Ван дер Люббе, свидетель гитлеровского  обвинения  в  процессе  против
Георгия Димитрова...
   -- Я отдам  сотрудника  под  суд,  --  тихо,  с  яростью  сказал  Аркадий
Аркадьевич, -- если узнаю, что он  применяет  недозволенные  методы  ведения
следствия...
   Сейчас лучше промолчать, сказал себе Исаев;  он  должен  отдать  под  суд
Сергея Сергеевича, который держал меня на стуле по сорок часов без движения,
да еще лампа выжигала глаза...
   ...Дверь внезапно открылась;  вошел  невысокого  роста  человек;  Аркадий
Аркадьевич  замер,  подобрался,  лицо  его   резко   изменилось,   сделалось
подобострастным, внимающим...
   -- Здравия желаю, товарищ 4Мальков!  --  отрапортовал  он.  --  Разрешите
продолжать работу? Или прикажете отправить заключенного в камеру?
   --  Нет,  нет,  продолжайте,  --  ответил  Мальков.  --  Если  не  будете
возражать, я посижу, послушаю, не обращайте на меня внимания...
   ...Мальков устроился на стуле с подлокотниками  в  углу  кабинета,  возле
окна, так, чтобы лица не было видно заключенному,  --  солнце  обтекало  его
толстое, женственное тело, лицо с коротенькими усами и бородкой-эспаньолкой,
в то время как слепящие  лучи  делали  землистое  лицо  Исаева  со  впавшими
щеками, выпершими скулами и морщинистым лбом четким, как фотография.
   -- Итак, Всеволод Владимирович, -- Иванов  заговорил  иначе,  сдержаннее,
даже голос изменился, чуть сел, -- по указанию руководства  я  выполнил  две
ваши просьбы, что дает вам основание верить, что и последняя, третья,  будет
выполнена,  тем  более  вы  обратились  к  товарищу  Кузнецову  и   товарищу
Лозовскому, другу вашего покойного отца... Могу ли я в присутствии  товарища
Малькова задать вопрос: вы готовы помочь нам распутать шведский узел?
   -- Я уже ответил: до тех  пор,  пока  я  не  увижу  сына,  все  разговоры
бессмысленны.
   -- Разумно ли ставить ультиматум?
   Аркадий Аркадьевич отошел к сейфу, стоявшему в углу кабинета,  с  видимым
трудом открыл тяжелую бронированную дверь, достал папку с грифом "совершенно
секретно, хранить вечно", предложил:
   -- Полистайте.
   Исаев машинально похлопал себя по карманам:
   -- Очки-то вы у меня изъяли...
   -- Вернем, -- пообещал Аркадий  Аркадьевич  и  протянул  Исаеву  свои  --
маленькие, круглые, в коричневой целлулоидной оправе.
   Он дал мне дело Сани, понял Исаев; это -- пик  нашего  противостояния,  я
должен приготовиться к схватке, я не имею  права  ее  проиграть,  грош  тебе
цена, если ты проиграешь; ,ты выиграешь ее, потому что ты устал  жить,  тебе
стало это неинтересно после теплохода "Куйбышев", "Лондона" и одиночки; тебе
пусто жить после встречи с изломанной Сашенькой, которая невольно  выполняет
их задания, откуда ей, бедненькой тростиночке,  знать  наши  хитрости...  Ты
виноват в том, что погубил ее жизнь, ты виноват  в  том,  что  твой  мальчик
сидит в камере; если виноват  --  искупай  вину,  принимай  бой;  смерть  --
избавление, я мечтаю о ней, но они, эти двое, -- люди иной структуры, и  то,
что они не понимают моей жажды искупления
   вины, дает мне простор для маневра... Нет, сказал он  себе,  не  торопясь
открывать папку, ты виноват не только в том,  что  'погубил  самых  близких,
единственных, ты еще виноват  в  том,  что  предал  друзей  --  тех,  с  кем
начинал... Ты предал память Дзержинского, согласившись с тем,  что  все  его
помощники -- Кедров, Трифонов, Сыроежкин, Уншлихт  --  "шпионы";  Революцию,
разрешив себе смириться с  тем,  что  друзья  Ленина  оказались  "врагами  и
диверсантами", ты кругом виноват, и то, что ты выкрал Мюллера, закончив этим
свою личную борьбу с нацизмом, не снимает с тебя вины...  Ладно,  сказал  он
себе, это -- прошлое, сейчас ты готов к бою, открывай страницу...
   Сначала он увидел изможденное лицо Сани,  бритого  наголо,  в  профиль  и
анфас, отпечатки его пальцев, понял, что папку готовили, потому что не  было
дат,  перевернул  следующую  страницу,  собственноручные   показания   сына:
"Виновным в предъявленных обвинениях не признаю, прошу разрешения обратиться
к великому вождю советского народа генералиссимусу  Сталину".  Затем  увидел
протокол вербовки сына пражским гестапо -- 19 апреля 1945  года;  затем  шли
пять его донесений о работе чешского подполья с адресами,  явками,  паролями
вплоть до 26 апреля, затем была  подшита  справка  гестапо:  "По  информации
агента  Шмель   арестован   руководитель   Пражского   городского   комитета
коммунистов Ян, он же Йозеф Смрков-ский..."
   Стоп! Смрковский был арестован перед моей поездкой в Линц! О такого  рода
победах нам в РСХА сообщали, значит, мне суют липу...
   -- Дело в том, что указание завербоваться к нацистам дал сыну я, -- Исаев
поднял глаза на Малькова, словно бы Аркадия Аркадьевича не было рядом с ним.
-- Он был денщиком полковника военной разведки Берга, связь с РСХА была  ему
необходима как прикрытие...
   -- Значит, вы дали ему право предавать гитлеровцам товарища  Смрковского,
члена ЦК братской партии? -- спросил Аркадий Аркадьевич. -- Я не могу в  это
поверить...
   Исаев папку захлопнул, брезгливо ее отодвинул от себя:
   -- Вы не учитываете меру моей информированности... Я  знал,  когда  взяли
Смрковского и кто руководил операцией по его захвату... Вы забыли, что я был
не кем-то, а штандартенфюрером  СС...  Если  вы  намерены  так  же  работать
процесс против Валленберга, вас ждет мировой скандал-Аркадий Аркадьевич взял
папку, запер ее в сейф, сел за стол, за свое рабочее место,  потер  ладонями
лицо и бесстрастно поинтересовался:
   -- Вас надо понимать так, что вы отказываетесь помочь нам?
   -- Повторяю: до тех пор, пока я не получу встречи  с  сыном,  пока  он  и
Александра Гаврилина не будут освобождены, я палец о палец не ударю.
   И тут заговорил Мальков:
   -- Я хочу отметить ряд ваших ошибок, Аркадий Аркадьевич... Во-первых,  вы
просили Исаева помочь нам... Это