денте,  которую я  все-таки  опубликовал,  несмотря на  твои
предостережения.  (Прокурор Кальберсон сказал в  связи с этим своему сыну,
что я - сука.)
     Кстати,  через  месяц после твоего предостережения на  меня  покатили
камни значительно более тяжелые,  чем  моя  "Роллинг стоун";  до  сих  пор
грохочет,  как тогда, в горах, когда мы с тобою переходили сыпучую балку и
твоего каурого унесло в пропасть. Ну да ничего, обойдется.
     Но все-таки честно скажу тебе,  Ли:  как-то скучно становится жить на
белом свете...
     Ну,  слушай писулю:  самая  великая книга -  это  жизнь,  которая нас
окружает.  Все,  что  может  постичь человеческий разум,  все,  что  могут
передать  слова,  заключено  в  крошечном  мирке,  куда  нас  заключили  с
рождения.   Тот,   кто  обладает  проницательным  взглядом,  вполне  может
обнаружить  под  пыльным  покровом  удушающей  повседневности трагические,
романтические и  комические скетчи,  которые  разыгрываем мы  -  большие и
маленькие актеры,  -  выпущенные на  какое-то  время  сюда,  на  подмостки
Вселенной.
     Впрочем,  жизнь нельзя определять ни как чисто трагический спектакль,
ни как комический водевиль,  это слезы и смех.  Именно так, ибо Всесильные
руки дергают за незримые веревочки, и тогда хохот прерывается рыданием или
же неожиданное веселье приходит в час глубочайшей скорби.
     Мы танцуем и плачем,  как и все марионетки,  отнюдь не по собственной
воле,  да  и  спать  укладываемся в  деревянные ящики именно тогда,  когда
гаснут сверкающие огни рампы,  освещавшие наше место на сцене, и наступает
темнота,  словно ночь,  укрывающая своей бездыханной мглою арену краткого,
как миг, триумфа.
     Мы проходим по улицам,  скользя рассеянным взглядом по лицам тех, кто
на самом-то деле вровень с теми великими героями, которых воспевали поэты.
Однако же  далеко не  все  могут  различить в  глазах неприметных женщин и
совершенно обыкновенных мужчин отпечатки тех страстей, что высверкивали на
страницах романов и поэм.
     Ученый в таинственной и взрывоопасной тишине библиотеки,  дровосек  в
кафедральном,  солнечностволом  сосновом  лесу,  моя  возлюбленная в своем
будуаре и  разгульная,  намазанная  бродяжка  с  жесткими  глазами  -  все
слеплены из одной глины.
     Руки Судьбы дергают за  незримые веревочки,  мы делаем пируэты,  одни
возносятся вверх,  другие обрушиваются вниз, Случай или Потаенное Божество
бросают нас то в  одну,  то в  другую сторону,  -  где мы окажемся в конце
концов?  Незрячие куклы,  мы  болтаем и  болтаемся на  краю  непознаваемой
вечности.  Все мы вышли из одного корня...  Король и  каменщик равны между
собою,  если, впрочем, не считать их окружения; королева и доярка усядутся
на  обрывистом краю  Судьбы,  одна с  короной,  другая с  ведром,  но  кто
окажется сильнее и  выше,  когда Судьба начнет разбирать дела  всех  своих
марионеток?
     Напиши мне,  Ли,  о  чем-нибудь веселом.  Только не пиши о тех годах,
когда  мы  были  беззаботными девятнадцатилетними ковбоями  -  это  звучит
сказкой,  а взрослым людям опасно верить сказкам, может разорваться сердце
или начнется запой.
                                                      Твой Сидней Портер".


                                    25

     "Дорогой Дэйв!
     Я  был рад получить твое письмо,  и хоть оно носит характер делового,
но все равно,  я  сразу же вспомнил нашу молодость и подумал,  что люди до
двадцати пяти лет,  пока они еще не сели в седло дела, самые счастливые на
земле,  ибо  им  не  надо  ложиться спать с  мыслью о  том,  что  надлежит
провернуть завтра. Мечтатели - что может быть счастливее этой должности на
земле, которую Творец так щедро отдал молодым?!
     Ладно,  это я  высказал свою обиду!  Теперь по поводу твоего вопроса.
Для  меня не  составило труда вспомнить,  кто  был  твоим благодетелем,  я
соотнес имя того человека с  ситуациями в  Банках,  запросил моих друзей в
Техасе и получил ответ,  что речь идет о "Первом Национальном" в Остине, о
его  кассире м-ре  Портере.  Лишь потому,  что  я  был вынужден заниматься
наведением справок, вместо того чтобы сразу же тебе ответить, я и запоздал
с этим моим посланием.
     Говоря  откровенно,  у  тебя  нет  никаких шансов,  Дэйв!  Ты  обязан
возбудить дело против этого прощелыги Портера, который занимается тем, что
одной рукой пишет дешевые пасквили против президента в "Роллинг стоун",  а
другой тягает из кассы деньги,  принадлежащие гражданам, оказавшим доверие
твоему покровителю.
     Однако  если  твой  благодетель обладает силой  (а  он  обладает ею),
вполне можно  найти  возможность обсудить вопрос с  Большим Жюри,  которое
единственно и  вправе  принять  окончательное решение:  сажать  Портера на
скамью подсудимых или же удовлетвориться тем, что он вернул все деньги.
     Это делается вполне легально, закон не будет нарушен ни в малости.
     Ты,  как прокурор,  не можешь не обличить зло и преступление. Большое
Жюри,  в  свою  очередь,  имеет законное право удовлетвориться статус-кво,
особенно в  том случае,  если руководство Банка не  требует крови Портера.
Прокурор травит преступника,  как  гончая -  зайца;  Большое Жюри  подобно
охотнику,  который может промазать,  а порою,  - если зайчишка еще слишком
мал,  -  просто-напросто пожалеть его и  не вскидывать дробовик.  Прокурор
требует максимума, суд, наоборот, более всего думает о гуманизме.
     Конечно, если  прокурор  так представит дело Большому Жюри,  что речь
идет  о  кошмарном  преступлении,  то  надежда  на  локальный  исход  дела
маловероятна!  Если  же  ты  - по закону совести - полагаешь,  что дело не
представляет угрозы Закону и морали,  Большому Жюри будет нетрудно принять
искомое  решение,  которое  о б о з н а ч и т  порок,  но при этом проявит
гуманность,  полагая,  что чем меньше обвинительных приговоров, чем меньше
арестантов  в  тюрьмах,  тем  меньше  детей,  оставшихся  без  отцов,  тем
благополучнее общество,  ибо в нем  нет  дрожжей  взаимного  зла,  которое
разлагает общество и, конденсируя в нем злобу, делает его взрывоопасным.
     Тебе  может показаться странным мое  письмо,  ибо  я  всегда стоял на
позиции "жесткой руки",  но  чем  дольше я  сижу в  судейском кресле,  чем
больше людских трагедий проходит через меня,  тем  чаще я  задумываюсь над
тем, кто повинен в людском горе.
     Если  стать  на  точку  зрения,  что  преступниками рождаются,  тогда
возникает вопрос:  в какой мере это угодно Создателю? Ведь он творит людей
по своему образу и  подобию,  а  ему не нужны ни злодеи,  губящие женщин и
детей,  ни гангстеры,  взламывающие банки, ни тихие растратчики с манерами
французских сутенеров.
     Видимо,  все же  виновато Общество,  Дэйв.  А  мы с  тобою служим его
Столпам. И если Столпы не думают о том, как нивелировать полярную разницу,
приводящую к преступлению,  рожденному обидой неравенства,  то нам с тобою
сам Бог велел подумать об этом.
     Отныне любое  сомнение я  толкую в  пользу обвиняемого,  и  никто  не
сможет меня столкнуть с этой моей позиции.
     Был бы рад,  найди ты возможность приехать ко мне в гости. Я построил
очень  красивый дом,  двенадцать комнат,  застекленная веранда и  красивый
бассейн;  мы бы пожили с  тобою так,  как когда-то в маленькой комнатушке,
когда учились в колледже.  Поговорили бы всласть.  В нашем возрасте, когда
мы  приближаемся  к  безжалостному  рубежу  старости,   это  порою  бывает
совершенно необходимо.
                           Остаюсь твоим другом
                       Бобом, Добрым Судьей, которому за это свернут шею".


                                    26

     "Дорогой Ли!
     Меня давно тянет написать очередную безделицу про слово "если бы". О,
это  великое  слово!  Когда  бы  человек  смог  реализовать его потаенный,
мистический смысл, жизнь его стала бы сказочно счастливой.
     Если бы я  был вором,  я  бы открыл специальную школу для жуликов и с
каждого брал всего лишь доллар за учебу, потому что курс обучения длился б
не более получаса,  а  то и того меньше.  Я бы рассказывал тем,  кто решил
стать на стезю порока,  лишь одну историю:  в некотором царстве, в далеком
государстве жулики работали так массово, что шейх решил сделать образцовый
процесс и публично,  на страх всем,  казнить самого главного вора.  Но для
этого надо было придумать такую провокацию,  которая бы отдала ему в  руки
злоумышленника.  И  вот  хитрый шейх  повелел поставить на  площади мешок,
полный золота.  А  страже приказал занять наблюдательные посты как с левой
ее стороны,  так и  с  правой,  чтобы никто не мог ускользнуть.  Если даже
предположить чудо и  допустить,  что  жулик окажется сноровистым и  сможет
убежать,  то  его все равно опознают те,  кто сидел в  засаде и  справа от
мешка и слева.
     Тайна существует для того, чтобы про нее узнавали; если хочешь, чтобы
о чем-то никто не узнал,  не делай из этого секрета; только запретный плод
сладок,  все  разрешенное никого  не  интересует;  пару  недель  пошумят и
забудут то, что было у всех на языке.
     Шейх, однако,  пренебрег этим золотым правилом,  и его приказ  страже
сидеть  в домах,  лавках и на чердаках справа и слева от огромного мешка с
золотом стал известен самому умному вору царства.  Тот купил костюм  шута,
покрасил  правую  часть в черный,  а левую - в белый цвет,  приобрел коня,
таким же макаром перекрасил и его,  и лицо свое сделал двухцветным.  После
этого он сел в седло, пришпорил скакуна, понесся на площадь, ухватил мешок
- и был таков!
     Шейх пришел в  ярость.  Часть стражников утверждала,  что  вор был на
черном коне в черном костюме,  другая - что он был на белом коне и в белом
костюме.  Полетели в  корзины головы стражников,  а главный вор купил себе
маленький   халифат   неподалеку  и   установил   с   незадачливым  шейхом
дипломатические отношения, обменявшись с ним послом и консулом...
     Если бы  я  был вором,  если бы я  сочинил эту сказку,  перед тем как
заниматься грабежом, я был бы счастливым человеком, не находишь?
     ...Моя  нежная  Этол  совсем  изменилась  из-за  постоянных приступов
туберкулеза.  Она  взрывается из-за  любого  пустяка...  Разве  хоть  один
мужчина решился бы  на  брак с  прекрасной девушкой,  имей он  возможность
заглянуть в то будущее,  когда заботы, трудности, счастье и горе превратят
его Дульсинею в совершенно другое существо?!
     Страшная безысходность бытия  сокрыта в  том,  что  все  повторяется,
дорогой Ли!  Все  возвращается на  круги своя.  Одни  считают,  что  людям
надобно постоянно напоминать об этом,  и таких большинство, в то время как
я отношусь к меньшинству,  к тем, кто все больше и больше убеждается: нет,
не надо человеков,  словно щенков неразумных, тыкать носом в их же дерьмо.
Каждому надо  оставлять пару  грошей надежды,  каждый должен быть убежден,
что вот сейчас, за поворотом, в свете уличного фонаря ему встретится самая
прекрасная  женщина;   она  никогда  не  изменится  и   всегда  будет  ему
любовницей,  другом,  священником,  который легко  и  добро  отпускает все
грехи.  Каждый  обязан  иметь  право  верить,  что  завтра  он,  устав  от
многолетних стараний,  увидит наконец в лотке,  сквозь который мыл породу,
серый тяжелый самородок; каждый должен верить в то, что его салун, который
был сколочен из досок, вдруг посетит заезжий певец и туда повалит народ, а
тут еще пойдут дожди,  и поселок будет отрезан от других городков,  и люди
станут пить,  и будут платить за стакан виски не сорок центов, а доллар, и
ливни будут продолжаться три недели кряду, и человек станет состоятельным,
никого при этом не ограбив.
     Ты ведь веришь мне,  что я не   к р а л   проклятые  деньги  в  кассе
"Первого  Национального банка"?  Ты поэтому должен понимать,  что я каждое
утро просыпаюсь с верой в чудо:  тот,  кто  знает  всю  правду,  придет  в
Большое  Жюри  и скажет собравшимся,  что все дело было так и так и Портер
здесь пятая вода на киселе.
     Беда, впрочем, заключается в том еще, что я не просыпаюсь с мечтой об
этом;   и  засыпаю-то  я  с  такого  рода  мечтой,   и  она  бывает  такой
убаюкивающе-сладостной,  так мне спокойно жить,  когда она живет во мне...
Но как страшно расставаться с нею днем, дорогой Ли!
     А  в  общем-то жизнь идет нормально,  я много думаю о будущем,  строю
планы  и  сочиняю  смешную  ерунду  с  использованием многочисленных "если
бы"...
     Извини за то, что я так долго, скучно и слезливо ныл.

                                                        Твой Билл Портер".


                                    27

     "Дорогой Эрл!
     Уж и не знаю даже, что написать тебе о последних событиях...
     Вроде бы  все образовалось,  снова в  Остине тихо,  скандал с  делами
нашего  Банка  погашен,  твой  долг  получен,  отдан  тем,  кто  возместил
недостающую сумму, но ощущение тревоги не отпускает меня. Вот.
     Билл  Сидней Портер держал себя  так,  как  ты  рекомендовал,  парень
проявил себя молодцом,  но в  нем после всего родилось какое-то внутреннее
ожесточение.  То, что он печатает в своем "Перекати-поле", восстанавливает
против  него  очень  многих.  Начал  он  с  домовладельцев,  мол,  обижают
бедненьких квартиросъемщиков;  потом опубликовал злые карикатуры на  отцов
города,  а  теперь стал заниматься правдоискательством в  вопросе о "диких
землях",  которыми пока еще можно с выгодой спекульнуть.  Вот.  Теперь мои
отношения с ним таковы, что говорить откровенно, как раньше, уже нельзя. Я
чувствую себя неловко; говоря честно, во всем том, что на него обрушилось,
виноват один я.  Конечно,  пока что я не допускаю мысли, что он решится во
всеуслышание сказать правду,  да и в конце концов больше поверят мне,  чем
ему,  но удар по репутации,  теперь уже лично моей,  а не банковской,  это
может нанести.
     А парень он странный,  я вроде говорил тебе...  Здесь уже забыли, как
он стал зятем миссис и мистера Роча, одного из самых состоятельных граждан
Остина,  но я помню.  Вот так-то. Тот его поступок совершенно не вяжется с
его нынешним обликом:  действительно,  своровать дочку Этол,  отвезти ее в
церковь  и  венчаться  без  согласия  родителей  -  штука  в  наших  краях
рискованная,  а  Роч  -  такой  мужик,  который  умеет  постоять за  честь
падчерицы.
     Я  бы не хотел,  чтобы Портер показал зубы,  а два факта -  история с
похищением будущей жены и  теперешние нападки на уважаемых граждан,  когда
многие разделились во  мнениях -  был мой кассир вором или нет,  -  вполне
позволяют считать,  что  он  вполне может  пойти  на  то,  чтобы  зарычать
оскалившись, а потом и укусить.
     Поскольку ты  был в  юности дружен с  покойным отцом Этол Портер,  не
счел бы ты возможным каким-то образом повлиять на нее в том смысле,  чтобы
она  подействовала на  тихого,  молчаливого,  а  потому все более и  более
малопонятного мне мужа?
     Если  тебе  покажется обременительной эта  просьба,  забудь о  ней  и
расскажи-ка  мне  про  то,   правда  ли,   что  серебряные  акции  Филиппа
Тимоти-Аустина из Скотского банка действительно стоит покупать?

                                  Твой старый друг Майкл, Серый Наездник и
                      директор Банка, который пока еще чудом не прогорел".


                                    28

     "Дорогой мистер Кинг!
     Я  был  счастлив,   получив  от  мистера  Камингса  разрешение  вновь
обратиться к Вам,  теперь уже не как к высокочтимому деятелю вашингтонской
администрации,  но как к  человеку и  гражданину,  оценившему вклад нашего
Скотопромышленного банка в  дело  развития геологии и  горной индустрии не
только Техаса,  но  и  всей  территории,  прилегающей к  зыбкой и  опасной
мексиканской границе.
     Однако, уважаемый мистер Кинг, я не могу не огорчить Вас сообщением о
том,  что  "Первый Национальный банк"  Остина,  вполне  оправившийся после
ревизии, которая окончилась для него вполне благополучно, не только скупил
значительное количество наших акций,  но, как мне стало известно из вполне
надежных   источников,   намерен   финансировать  дело,   угрожающее  тому
начинанию, которое Вам так понравилось.
     В  Вашем первом письме Вы учили меня прямоте,  советуя обозначать все
параметры дела,  сколь бы щепетильным оно ни было.  Благодарю Вас за урок,
мистер Кинг. Отныне я всегда буду следовать этому совету. Именно поэтому и
формулирую:   решение  Большого  Жюри  Остина,  прекратившее  дело  против
"Первого Национального",  уже  нанесло ущерб нашему предприятию.  Если  не
поправить дело,  потребовав пересмотра и  отмены  решения  Большого  Жюри,
ущерб будет еще более значительным.
     Со  своей стороны,  я  намерен негласно подействовать на общественное
мнение так,  что  люди  поостерегутся иметь дело с  "Первым Национальным",
сколь бы  заманчивыми ни  были его  предложения,  ибо  в  том банке держат
жуликов.
     Вы  преподали  мне  хороший  урок,  мистер  Кинг,  я  оценил  его  по
достоинству.  Полагаю,  Вы не будете на меня в  обиде,  если я скажу,  что
шаги,  предпринятые с  Вашей  помощью  для  смены  ревизора и  тщательного
исследования бумаг в "Первом Национальном", были совершенно недостаточны.

                          Остаюсь, мистер Кинг, Вашим истинным почитателем
                                      Филиппом Тимоти-Аустином, банкиром".


                                    29

     "Дорогой Ли!
     Все чаще и чаще я вспоминаю наши годы в Гринсборо,  и все настойчивее
и постоянней звучат во мне три слова: "Когда мы были молоды". Нет, прости,
не три,  а четыре.  Хороший был кассир в "Первом Национальном", согласись!
Однажды за  завтраком (а  он у  меня теперь до ужаса однообразен:  немного
овсяной каши и ломтик подогретого хлеба к кофе,  живу на "прибыли" с моего
"Перекати-поля",  которое, говоря откровенно, медленно, но верно катится в
пропасть) я  так рассмеялся,  что Этол в  ярости чуть не разбила тарелку о
мою голову,  и разбила бы,  не вступись за меня дочка -  главный защитник,
друг и  борец за  мои права.  Я  хохотал,  сгибаясь пополам,  не  в  силах
остановиться,  а когда Этол потребовала объяснить, что может быть смешного
в нашей кошмарной жизни,  я попытался объяснить ей, что вспомнил, как твой
папа и мой несравненный покровитель доктор Джеймс Холл пришел в ту аптеку,
где я служил учеником провизора.  Он попросил сделать ему повторный анализ
на сахар -  бедненький, он так опасался проклятого диабета, - а я подлил в
мензурку  кленового сиропа,  и  мой  шеф  понесся  с  венком,  купленным у
гробовщика Серхио, в дом твоего папы, чтобы первым возложить его на крышку
гроба, потому что с таким сахаром человек должен умереть немедленно.
     Этол  сказала,  что  теперь она  до  конца  убедилась,  какую  ошибку
совершила,  соединив свою жизнь с моей, и ушла к себе в комнату плакать. А
я,  рассказав смешную сказку дочке,  чтобы как-то  отвлечь ее  от домашних
сцен,  когда жена рыдает, кофе выкипел, каша пригорела, долг тестю вырос в
три  раза,  количество подписчиков упало раз в  семь,  -  отправился в  то
помещение, которое именуется редакцией "Роллинг стоун". По дороге я понял,
что  дал  моему  листочку именно такое  название,  поскольку перекати-поле
более всего мне по душе,  свободное и  гонимое ветром,  отдельное ото всех
других, тихое, но не подпускающее к себе никого - сжечь можно, но развести
вроде гвоздики на грядках возле дома - никогда.
     Знаешь,  когда я  по-настоящему влюбился в перекати-поле?  Когда твой
папа привез меня с  собою в Техас на твое ранчо и сказал:  "В Гринсборо ты
бы  помер от чахотки,  как твоя мать,  -  молодым совсем.  Покашляй ты еще
полгода и  в  одно прекрасное утро увидал бы  на платке маленькую капельку
крови.  Это бы и стало началом твоего конца.  Здесь,  в Техасе,  ты будешь
жить на  ранчо Ли  и  спать под открытым небом вместе с  другими ковбоями,
пасти  бычков  и  баранов,  объезжать диких  коней,  охранять  мустангов и
держать наготове карабин,  чт