хоть в полной нищете.  Что  ты
на сей счет думаешь?
   Луи сквозь зубы бормочет:
   - Одиль ведь тоже ест.
   Широкий рукав адвокатской мантии опять взлетает вверх.
   - О нет, мой дорогой. Через полгодика,  когда  ты  на  ней  женишься,
такой аргумент еще может пригодиться. Сегодня же он произведет  обратный
эффект. Впрочем, тебе даже повезло.  Некогда  статья  кодекса  запрещала
супругу, обвиненному в адюльтере, жениться на своей сообщнице... Ну что,
больше разъяснений не требуется?.. Ладно,  надо  возвращаться  к  нашему
ловкачу.
   Он уходит. Прошел уже метров пять, когда Луи крикнул ему вслед: .
   - Тысячу франков, не больше! И право  на  продолжительные  встречи  с
детьми. Тут я буду непреклонен.
   Туда, сюда - и  так  уже  четыре  раза.  Только  попытаешься  умерить
претензии - разгораются споры. Алина понимает, что наносит  вред  семье,
изображая мадонну в опасности. Но сопротивляется яростно,  не  позволяет
снижать цифры, не желает смириться с тем, что расторжение брака способно
повлечь за собой  утрату  какой-то  части  средств  к  жизни,  и  упрямо
повторяет: Ну и свинья же! - чтоб подхлестнуть себя; и только лишь когда
ее поверенный в третий раз возвращается с переговоров  и  когда  ее  уже
совершенно доконали призывы к умеренности, она откровенно признается:
   - Сколько бы я ни  требовала,  все  равно  будет  мало.  Тем,  что  я
уступлю, воспользуется  другая.  Что  же,  разве  с  моими  детьми  надо
считаться меньше, чем с его девкой, а?
   Мэтр Лере покачивает головой, он уже совсем  отупел.  Еще  раз  идти!
Деньги мешают  уладить  дело.  Там,  где  чувство  поколеблено,  корысть
никогда не знает границ, жадность оскорбляет  одного,  отказ  раздражает
другую, и каждая новая, претензия заставляет все  обсуждать  заново.  Во
время процедуры примирения толковать только о деньгах! Да как!  Чуть  ли
не до поножовщины. Но что поделаешь? Это обычное дело. Обычно и то,  что
муж приходит в ярость и начинается грубая брань.
   - Сволочь! - орет Луи во время четвертого тура. - Она и впрямь  хочет
остаться для меня дорогой.
   Наконец на пятой попытке, всего за две минуты до того, как  предстать
перед судьей, который будет стараться примирить мадам и мсье, Давермель,
адвокаты с трудом договариваются об условиях на случай, если к  согласию
не удастся прийти. Мэтр Лере довольно ухмыляется, мэтр  Гранса  потирает
лысину: вот  и  еще  одно  подтверждение,  что,  если  как  следует  все
оговорить, не  будет  бесконечных  препирательств  в  суде,  а  адвокаты
получат возможность лишний раз подтвердить свою репутацию  специалистов,
отлично знающих, как подготовить досье,  чтобы  кончить  дело  в  темпе.
Содержание дома для бывшей семьи, тысяча сто франков  для  матери  и  по
четыре сотни на каждого из детей, опекать которых будет  Алина,  уступая
два воскресенья в месяц - второе и четвертое, с девяти  утра  до  девяти
вечера - отцу, а также отдавая ему детей на половину школьных каникул.
   - Более благоприятного для вас решения никакой суд  бы  не  вынес,  -
сказал мэтр Лере, раздраженный недовольной миной Алины, и добавил:
   - Ну, пошли туда. Уже пора.
   Она идет. Лере следует за ней. Алина нерешительно замедляет шаг, взяв
под руку адвоката;  Луи,  сопровождаемый  своим  защитником,  продолжает
брюзжать:
   - Да, я понял; ну и облапошила она нас.
   Когда расстояние между обоими супругами сократилось метров до трех, у
него дрогнули колени. Алина и  ее  спутник  отчетливо  слышат,  как  Луи
обсуждает одну деталь со своим адвокатом.
   - Тебе надо бы, - сказал Гранса, - подыскать себе отдельную квартиру.
Ты не можешь указывать свой настоящий адрес!
   - А если адрес матери? - предложил Луи.
   - Бедняжка! - засмеялся Гранса . - Он вернулся к своей мамочке.
   Пройдя мимо дверей Глашатаев,  мэтр  Лере  толкнул  следующую  дверь,
узкую и обитую кожей, галантно придержал ее рукой, пропуская вперед свою
клиентку, затем столь же вежливо пропустил  ее  противника.  К  счастью,
предыдущие  клиенты  не  отняли  много  времени:  не  придется  ждать  в
коридоре. Судебный исполнитель уже принял эстафету и ввел супругов прямо
в кабинет судьи; полная дама в сером, с жидкими,  рассыпающимися  седыми
волосами и серыми глазами посмотрела на них. Она дышала  так  незаметно,
что ее грудь с синей орденской ленточкой на платье оставалась совершенно
неподвижной. Шея казалась столь же одеревенелой, как и  спина  судебного
секретаря - весьма худощавого  молодого  человека;  уверенным  движением
руки с коротко остриженными ногтями судья указала супругу на стул слева,
супруге - на стул справа.
   - Я хотела сначала принять каждого из вас отдельно, - сказала дама, -
но - увы! - у меня нет на это времени.
   Рука   секретаря    суда,    под    широким    обшлагом    охваченная
часами-браслетом, протянулась к ней; лиловая папка скользнула на  стекло
письменного стола, в котором блеклой  радугой  отражались  папки  других
цветов; судья-примирительница внимательно слушала почтительный  шепот  -
ей тихо сообщали о людях,  сидевших  в  комнате,  и  об  их  защитниках,
ожидавших  там,  за   дверью.   Дама   в   сером   просматривала   дело,
останавливаясь на отдельных листках.
   - Да! - прошептал ее помощник. - Относительно предварительных условий
стороны могут предложить свои соображения, они договаривались.
   Дама в сером бросила взгляд,  довольно  безразличный,  на  упомянутые
стороны  -  они  застыли  в  неподвижности   и   словно   отсутствовали,
разделенные некоей воздушной стеной и внезапным параличом,  мешавшим  им
повернуть головы друг к другу. Дама в сером опустила свои серые глаза, и
на ее серьезном лице с двойным подбородком выразилось удовлетворение  от
того, что чтение заняло так мало  времени,  и  сдержанное  сожаление  по
поводу вероятного провала ее миссии. Она начала с заранее подготовленной
формулы:
   - Мне было бы приятно, мсье и мадам, если бы вы сидели рядом  друг  с
другом не в последний раз. Сейчас моя задача  заключается  в  том,  чтоб
заставить вас вспомнить, как это было впервые...
   Далее следовали  несколько  фраз,  сказанных  доверительным  тоном  и
призванных вызвать в памяти  их  полное  согласие,  которое  никогда  не
должно было превратиться в разногласие, упоминались и дорогие  маленькие
головки (подумайте-ка о них, ведь они так нуждаются в добрых  отношениях
между папой и мамой), и даже если эти отношения  немного  испортились  -
так в жизни бывает, - то мелкие стычки не  стоит  превращать  в  большую
драму. Далее последовали пятнадцать секунд торжественной  тишины  -  для
размышлений.  Потом  на  истца  снова  был  брошен  взгляд   исподтишка,
сопровождаемый шепотом:
   - Вы настаиваете?
   Голова Алины слегка повернулась  в  сторону  мужа.  Голова  Луи,  его
упрямо вздернутый нос не дрогнули.  Итак,  он  настаивал  на  своем.  Он
настаивал даже взмахом ресниц.  Секретарь  суда  поднялся  и  впустил  в
комнату адвокатов.
   - Мы сожалеем, - сказал мэтр Лере.  -  Мы  были  готовы  все  предать
забвению.
   - Вы разрешите? - спросил мэтр Гранса, протягивая новую бумагу.
   Дама в сером разрешила и  с  сосредоточенным  видом  снова  принялась
читать. Подобно брачному контракту,  обычно  составляемому  до  свадьбы,
которая может порой и расстроиться, этот клочок бумаги в конечном  счете
является контрактом для развода и тоже готовится до  судебного  решения.
Конечно, дама в сером в этих делах  достаточно  поднаторела  -  об  этом
говорит ее горделивая осанка. Но правосудие, спешащее  скорей  утвердить
судебное дело, может легко превратить желание в постановление.
   - Это по крайней мере мне  кажется  разумным,  шепчут  величественные
уста на ухо секретарю.
   Чтобы подтвердить это черным по белому,  казенными  чернилами,  вновь
воцаряется тишина, нарушаемая лишь скрипом  пера.  Поставлена  последняя
точка, и секретарь  тихим,  равнодушным  голосом  перечитывает  короткую
запись. Дама в сером незаметно перелистывает уже новую,  зеленую  папку.
Затем, чуть приподняв веки с редкими ресницами, она завершает процедуру,
роняя короткую реплику, которая так не вяжется с грустной интонацией:
   - Хорошо! Благодарю вас.
   Луи не помнил, как выбежала Алина, прикладывая платок к  глазам,  как
он сам снова шел через Большой зал  и  спускался  по  боковой  лестнице,
выходящей  в  какую-то  мрачную  конуру,  заставленную  велосипедами   и
заклеенную постановлениями. Он шел на цыпочках, будто опасаясь раздавить
что-то на пути. Он шел,  терзаемый  какими-то  посторонними  мыслями,  и
никак не мог понять, чем же он недоволен: ведь он добился своего.
   - Что за комедия! - ворчал Луи.
   - А ты полагаешь, что мы иначе думаем?  -  ответил  Гранса.  -  Любой
адвокат, если это человек, достойный своего  звания,  желает  настоящего
примирения для своих клиентов, хочет  самого  откровенного  разговора  о
том, что же предпринять, какие найти  средства,  чтобы  все-таки  спасти
семью. Но процедура в суде все опошляет и обесценивает все усилия.
   Внизу Гранса останавливается, держа Луи за пуговицу пиджака.
   - Брось расстраиваться, - говорит он. - Развод подобен  хирургической
операции - это всегда неприятно, но необходимо.
   Асфальт потемнел от дождевых  капель  -  может,  это  ветерок  нанес?
Гранса идет рядом и твердит свое:
   - Кстати, я узнавал у Лере, что они собираются делать дальше. Сколько
бы он ни толковал, что они, мол, готовы  пойти  навстречу,  чувствуется,
что наши показания их  беспокоят.  Он  мне  сказал  прямо:  Так  как  ты
вынуждаешь меня подать встречный иск, выбирай: либо будем  судиться  бог
знает сколько, либо забирай свой иск и пошли  моей  клиентке  письмо  от
мужа, который сам признает факт измены и  подтвердит,  что  отказывается
продолжать совместную жизнь.
   - И что тогда? - спросил Луи, глядя вдаль затуманенными глазами.
   - Что тогда? Ты должен сам выбрать. Если согласишься, то  за  полгода
дело будет закончено. Но  учти!  Алименты  будут  пересмотрены,  и  тебе
придется всю жизнь тянуть лямку.
   Через открытую дверь хорошо видна Одиль, которая уж целый час ожидает
в пивном баре напротив. Она  расчесывает  свои  длинные  черные  волосы,
ниспадающие до талии.
   - Так или иначе, - говорит Луи, - я не могу оставить Алину без гроша.
   - Значит, ты знаешь, что тебе остается делать, - отвечает  Гранса.  -
Между нами говоря, ты обязан для Алины сделать это. Ведь  ты  же  больше
виноват, чем она. Если бы дело о разводе  разбирали,  как  автомобильную
аварию, - а это, кстати, было бы не так уж глупо, - ты бы, конечно,  нес
восемьдесят процентов ответственности. Что же касается твоего  письма  к
Алине, я над этим подумаю и предложу тебе текст.
   Он поднялся еще на три ступеньки, обернулся и добавил:
   - Не забудь послать мне деньги, о которых я тебя на днях  просил:  на
одном чеке - гонорар мне, другой пошли чистый, чтоб можно  было  в  него
вписать сумму в счет платежа ad litem, ибо закон обязывает тебя  платить
также и защитнику твоей жены. Сольфрини, наш поверенный, сам пошлет тебе
свой счет. И еще тебе придется заплатить  поверенному  Алины,  когда  он
будет назначен. Мне кажется, лучше предупредить заранее: тогда ты будешь
знать, к чему надо быть готовым. Вряд ли в этом году тебе удастся купить
новый автомобиль.
   Гранса убегает, а Луи застывает на месте перед каким-то объявлением о
распродаже имущества по суду. Черт побери, вот снова он начал  мучиться.
Ему обязательно надо  терзать  свою  душу.  Как  будто  достаточно  быть
чистосердечным, чтобы оправдать себя. Только двадцать процентов вины  за
развод несет Алина, тут можно поспорить,  но  в  этом  ли  дело?  Мужья,
которые  покидают  семью,  всегда  ссылаются  на  то,  что  жена   стала
невыносима, да так оно и есть на самом  деле;  это  главное  зло,  из-за
которого  ее  наделяют  всеми  прочими  изъянами.   Упрямая,   мелочная,
требовательная, раздражительная, вечно недовольная -  да,  Алина  именно
такая. Агрессивная или, точней, бесконечно придирчивая, всегда  портящая
мужу настроение. Ей нравится без конца повторять: этой мазней ты  ничего
не заработаешь. Никогда не  поделится  радостями,  но  неприятностями  -
сколько  угодно;  никакой  благодарности,  одни  упреки.  Вдобавок   еще
глуповата, любит посплетничать,  собирает  эти  нелепые  марки,  которые
прилагают торговые фирмы в качестве премий за покупки, закупает какие-то
там стиральные порошки - в общем, единственный интерес ее, чем бы набить
кошелку... И несмотря на все это - такая безупречная. Увы,  безупречная!
- говорит Гранса. Этакая ведьма  невинная!  Но  все  же  ведьма.  Измена
зачастую - следствие, а не причина  супружеского  несогласия.  Разве  не
так?  Люди  всегда  верны  своей  природе,  это  для  них  оправдание  и
одновременно самое тяжелое обвинение. От темперамента не  лечат.  Ничего
не сделаешь и с этой коварной болезнью -  брачной  аллергией...  Но  кто
возражает? Одно с другим не связано. Мой  друг  Габриель  говорил:  Тебя
ведь устраивает, что это неизбежно. Алину бросаешь ты, вот и скажи ей об
этом напрямик.
   Луи поправляет галстук, решается выйти. Ему  нужно  только  побыстрей
обогнуть это скопление автомобилей, у которых  "дворники"  смахивают  со
стекол дождевые струйки. Но  на  тротуаре,  справа,  его  ждет  сюрприз.
Вокруг Алины под шестью зонтами неподвижно  стоит  целый  клан  кумушек,
явившихся за новостями, о которых они толкуют вполголоса, - неверный муж
так часто оказывал услуги этим дамам. Была  здесь  поспешившая  из  Шазе
мамаша - мадам Ребюсто, урожденная Леклав (Люси - для своего мужа, Ме  -
для внуков, с той поры, как старший из них, Леон, совсем еще  маленький,
изобрел  это  уменьшительное,  распространившееся  затем   на   сурового
управляющего имением, на дедушку,  прозванного  Пе  ).  Была  тут  и
прикатившая из Кретея младшая сестрица - мадам Фиу, более известная  как
моя сестра Жинетта (так ее называла Алина), или тетушка Сало  -  так  ее
называли дети. Была тут и самая младшая, сестрица  моя  Анетта,  она  же
тетушка Косточка, которой следовало пребывать  в  это  время  в  конторе
"Сосьете женераль", и школьная  учительница,  близкая  подруга,  опасная
мадам Вальду, с маленькой дочкой метиской Флорой, и именно мадам  Вальду
только что первая заметила виновного мужа и указала на него пальцем.

17 ноября 1965
17 часов

   Первый посетитель уже появился, склонился к  ней  и  тихо  прошептал:
Послушай-ка малютка, ну чего ты сидишь  одна?  -  и  получил  обычный  в
подобных ситуациях ответ: Благодарю за  внимание,  мсье,  я  жду  своего
мужа, он с минуты на минуту будет. Одиль трудно назвать  недотрогой,  но
она благоразумна: когда приходится  подолгу  ждать  то  здесь,  то  там,
такого сорта любезности принимаешь без лишней резкости, и если отвечаешь
сухим тоном, то он все же смягчается улыбкой.
   Другой  посетитель,   менее   решительный,   который,   видимо,   уже
поразмышлял  над  тем,  чего  ради  эта   цыпочка   так   упорно   здесь
околачивается, начал было ей подмигивать  левым  глазом;  две  смазливые
девчонки,  сидевшие  на  вертящихся  табуретах   перед   стойкой   бара,
повернулись в сторону Одили и уставились на ее голубое  платьице,  почти
всегда обеспечивающее излишний успех его владелице.  Глаза  Одили,  тоже
голубые, но с металлическим отливом, смотрели прямо перед собой,  взгляд
ее был жестким, как щит. Надоели ей уже все эти  парни,  осточертело  ей
ради Луи сидеть здесь за кружкой желтоватого пива с  остатками  пены  по
краям. Ну что за дрянная должность - все еще числиться той, другой! Если
парень пропустил свидание или нахально  удрал,  потому  что  девушка  на
десять минут опоздала, то ему дают  отставку!  Мужчине  не  преуспеть  в
любви без пунктуальности, терпения, траты драгоценного времени.  Одарить
куда проще! Но ведь брошка или колье свидетельствуют лишь  о  содержимом
бумажника, а отнюдь не о пылкости чувств. Даже  когда  девушка  считает,
что  все  это  вполне  естественно,  она  отлично   знает,   что   самое
драгоценное, чем ее; одаривают, - время...
   И однако!  Свежеотлакированным  ноготком  Одиль  теребит  родинку  на
подбородке... И однако, вы все пересматриваете, вы  полностью  изменяете
своим принципам, если вместо юноши вам достался женатый мужчина, да  еще
к тому же отец  семейства.  Ибо  тогда  все  бывает  совсем  по-другому.
Временем своего мужа располагает за  натуральную  ренту  его  жена,  она
вроде арендаторши, не так ли? И в те  минуты,  которые  удается  урвать,
биение сердца так зависит от ударов стенных  часов.  Надо  выкроить  эти
минуты, надо сделать их упоительными, надо принять как должное  то,  что
близкий человек очень редко бывает с вами, чаще - без вас, что по поводу
ваших забот его уста хранят молчание, но всегда готовы целовать  вас,  -
нет, все  совсем  не  просто.  Такую  женщину,  пожалуй,  можно  считать
примерной, хоть с этим не согласятся суровые блюстители нравов,  которые
не способны  осознать,  что  значит  быть  безмерно  преданной  мужчине,
которого - увы! - приходится делить. После Лии Иаков должен был томиться
семь лет, пока он добился Рахили, так утверждает Ветхий завет. Но это же
можно толковать иначе: Рахиль терпела целых семь лет, пока  не  добилась
Иакова. Что же касается долгого ожидания и чуткости, то  едва  ли  Алина
уделила Луи хотя бы десятую долю того, что дала ему она, Одиль, разве не
так? Из пяти лет  не  меньше  трех  ушло  на  ожидание  и  беспрестанное
посматривание на часы - в кафе, в гостиницах, в магазинах  в  музеях,  в
метро, на улице; бесконечное ожидание то там то  здесь  этого  человека,
который, боясь, что его могут застигнуть на  месте  преступления,  редко
проводил ночь у Одили и  даже  сейчас  придавал  какой-то  романтический
налет этой долгой игре в прятки и получал от нее письма на  адрес  своей
матери. То, что творилось там, напротив  в  суде,  произошло  с  большим
опозданием. Одиль уже не могла больше оставаться за  бортом  его  жизни,
так же как Луи не мог больше оставаться двоеженцем. Ему уже  давно  пора
было обрести свободу, решительно сбросить  с  себя  семейные  узы  одним
движением плеча, как он умел сбрасывать подтяжки, прежде чем кинуться  к
дивану
   - Ну вот, все кончено. Теперь  судебным  крючкал  остается  завершить
свое дело.
   Неожиданно он оказался у нее за спиной. Одиль  н  заметила,  как  Луи
перешел улицу. Он обнял ее за плечи чмокнул за ухом, прошептав:
   - Видишь, вон она там, напротив, в красной кофточке, между матерью  и
сестрами?
   - Как? Это она? - взволнованно воскликнула Одиль, вскочив со стула.
   Чтобы лучше видеть. Чтобы тверже поверить в то, что увидела. Может, и
для того, чтобы ее, Одиль, тоже лучше смогли рассмотреть. До сих пор она
не видела Алину. Ей ни  разу  не  удалось  обнаружить  ее  фотографию  в
бумажнике, откуда Луи всегда  с  готовностью  вынимал  фотографии  своих
детей. Поистине великий день! Великое новшество! Теперь  тебе  ничто  не
мешает показаться с ним, поддержать этот вызов через окно. Это о  многом
говорит в сложившейся ситуации. Там, за окном, льет дождь, каgли стекают
с  кончиков  спиц  всех   шести   зонтиков,   тесно   сплоченных   общим
негодованием, похожих на черные Купола.  Там,  нацелившись  взглядом  на
кафе, Алина, наверно, тоже воскликнула, но  совсем  другим  тоном:  "Это
она!" Там Алина, наверно, обрекает Одиль на вечное  презрение  брошенных
замужних  женщин,  которые,  брызжа  слюной,  сутяжничают   всю   жизнь,
добиваясь того, что им причитается, и настаивая на  своих  правах...  Но
Одиль уже пожалела о своем внезапном порыве и скользнула за  спину  Луи,
чтобы быть менее заметной, чтобы не  выглядеть  вызывающе.  К  чему  эта
дерзость, когда чувствуешь жалость? Так вот над кем она одержала победу!
Вот, значит, от кого  Луи  так  долго  не  мог  освободиться,  скованный
брачным  свидетельством  и  четырьмя  детскими  метриками?   Пусть   его
удерживало чувство долг