а, это лишь подчеркивало подлинную борьбу,  более
трудную, чем распри  двух  соперниц,  -  борьбу  мужчины  с  угрызениями
совести. Одиль уже не могла питать неприязнь к  этой  саранче  -  одному
богу известно, как долго надо поститься, чтобы соблазниться такой.
   - Сколько же ей лет? - спросила Одиль, не подумав.
   - Мы ровесники! - ответил Луи.
   Его совсем не смутил этот вопрос, а может,  он  притворился,  что  не
смущен, бросил на стол монету для официанта и сказал:
   - Сейчас этому трудно поверить, но в  двадцать  лет  она  была  очень
хороша. А потом - четверо детей, три операции, ничего удивительного...
   И все же Одили показалась необычной смягченная жесткость в тоне  Луи,
когда он это сказал. Но он, не дожидаясь сдачи, уже повел  ее  к  двери,
поддерживая под локоть  и  молодецки  поглядывая  на  юнцов  с  сальными
глазками, сидевших в кафе. Луи, как всегда, был  взбешен,  но  в  то  же
время ликовал от их тайной зависти, от их изумления. Он знал,  что  трое
или четверо подобных юнцов добились еще до него успеха у  Одили;  но  то
обстоятельство, что двадцать лет тому  назад  он,  Луи,  встретил  Алину
девственницей, меньше его радовало, чем то, что сейчас он  мог  похитить
Одиль у ее поколения.
   - Что будем делать? - спросила она.
   - Пойдем домой, - ответил Луи, выходя на улицу. - Я сказал на работе,
что процедура примирения займет весь вечер.
   Дождь прекратился, и семейство Ребюсто, закрыв зонтики,  удалялось  к
площади Сен-Мишель. Только малышка Флора  оглядывалась,  отчаянно  крутя
головой.
   -  Пойдем  домой,  надо  же  это  отпраздновать!  -   повторил   Луи,
направляясь в сторону Цветочного рынка.
   Одиль прижалась к нему. "Можешь не рассказывать, чем тебя держит  эта
девица!" - однажды крикнула Алина своему мужу. Это была правда. И вместе
с тем не правда. Кто из них  кого  держал?  Одиль  уже  познала,  какими
жалкими дилетантами выглядят в постели эти юнцы, неумелые и  торопливые,
познала и безразличие, в которое они потом  тут  же  впадают.  Алина  же
вопила о собачьей случке,  но  забывала  об  одном:  собака  -  животное
ласковое. И главное, не  понимала,  а  скорее,  не  хотела  понять,  что
мужчины не потому разбивают семьи, что решили  спать  с  другой  -  этим
могут заниматься все мужья, вовсе не прибегая к разводу,  и  они  .почти
никогда не лишают себя такого удовольствия, - напротив,  случается,  что
наслаждения чисто плотские приводят некоторых к  истинной  любви,  когда
невозможно жить вдали от другой. В последнее  время  Луи  возвращался  в
Фонтене с чувством все большего отвращения, и те замечания,  которые  он
бросал Одили: Мне казалось, что я оставил плащ там, у Алины, но он  тут,
у нас, уже не оставляли никакого сомнения в этом. Одиль вдруг  рванулась
к нему.
   - Ну что? Что происходит? Ты меня любишь? - прошептал Луи  стесненным
голосом, оттого что ему тут же, на ходу, закрыли рот поцелуем на  глазах
у толстой продавщицы цветов, которая опрыскивала свежей  водой  кудрявые
белые хризантемы.
   Объяснений не последовало. Одиль считала  их  ненужными.  Она  только
склонила голову и потерлась о плечо Луи.
   - Распутница! Хитрюга! Обманщица! - произнес  Луи,  пародируя  нудную
супружескую сцену.
   Прижавшись друг к другу, они несколько минут неподвижно стояли  среди
этих белых зимних цветов, наводящих на  мысль  о  похоронах.  Луи  вдруг
нахмурился, проводив взглядом двух школьниц в таких  же  юбочках,  какие
носили его дочки. Потеря детей была для него главным горем, а для  Одили
- победой, но сомнительной. Она все еще улыбалась, но уже  с  серьезными
глазами. Наконец-то Луи решился, это  вызвало  в  ней  ликование,  но  и
ощущение стыда и даже беспокойства; теперь положение ее  изменилось,  ей
придется не воевать за него, а беречь его; незамужняя становится  женою,
она как бы меняется ролью с этой Алиной и отныне  должна  находиться  на
страже своих хрупких прав.
   - Пошли!
   Луи, широко шагая, пошел дальше. Может, по пути  он  купит  ей  букет
роз? Но он спустится в метро, пробежит коридор, забьется в угол  вагона,
и только когда они выйдут и  поднимутся  по  лестнице,  его  уверенность
возрастет. Всю дорогу, не желая признаваться, что думает об  утраченном,
он будет держать Одиль под локоть совсем  так,  как  некогда  держал  ее
отец, книготорговец в Ля-Боле, когда вел свою шаловливую дочку купаться,
широко и вольно дыша всей грудью, на которой черный  пушок  уже  начинал
седеть.
   И дома, на улице Летьер, Луи кинется к  Одили  все  с  тем  же  видом
победителя, как бы говорящим: "Ну вот, я для тебя порвал со всем. Но что
значит несправедливость в сравнении с личным счастьем?" Напрасно. Даже в
пылу любовного порыва он не сможет изгладить из памяти те двадцать  лет,
когда он был тысячи раз близок с женой и даже не подозревал, что  где-то
подрастает  маленькая  девочка,  предназначенная  заново  украсить   его
брачное ложе.

17 ноября 1965
20 часов

   Голова  у  нее  раскалывается  от  боли,   ноги   ноют.   Она   лежит
полуобнаженная, острые локти торчат, отчетливо, как клавиши,  выделяются
тонкие ребра,  бедра  такие  плоские,  что  резинки  от  трико  даже  не
оставляют рубчиков на коже, - Алина чувствует каждую косточку, будто  ее
специально сотворили под стать жесткому деревянному  ложу,  которое  уже
никогда не будет супружеским. Она только  что  приняла  четыре  таблетки
аспирина; глотнула прямо из крана над  умывальником  тепловатой  воды  с
привкусом хлорки. Затем снова начала бродить по комнате, так как была не
в силах сидеть на месте.  Увидя  себя  в  зеркале  шкафа  из  карельской
березы, прошептала: "Ну конечно!" - и,  чтобы  не  видеть  себя  больше,
открыла дверцу настежь, выставив напоказ полки с аккуратно  уложенным  в
стопы бельем.
   - Ну конечно, это его единственное оправдание! - осмелилась  уточнить
для себя Алина.
   Вслух. Даже слишком громко. Были ли у Луи еще какие-то оправдания?  В
ушах Алины все еще звучали суждения ее клана, этакая  горькая  смесь,  в
которой было достаточно замечаний и по ее адресу: Мы вовсе не собираемся
становиться на его сторону, но, признайся,  ты  ведь  никогда  не  умела
держать его в руках. То  же  мнение,  но  в  менее  мягкой  форме,  было
высказано однажды вечером за садовой  изгородью:  Луи,  конечно,  где-то
таскается, сомнений нет, однако можно понять, что такая зануда могла ему
осточертеть... Совсем безвинной никогда не бываешь, не так ли? Даже если
тебя обманули, то оказывается, ты сама в этом виновата. Но чтоб своя  же
семья... Конечно, она, Алина, сумеет их  сплотить.  Она  их  восстановит
против зятя. Но ее  репутация  девушки,  которая  хотя  и  была  немного
легкомысленной, но в конце  концов  неплохо  устроилась,  сейчас  сильно
пошатнулась.
   - Ты и не представляешь, - сказала ей мать, - как отнеслись у  нас  в
Шазе к твоему разводу. Половина наших знакомых просто избегают  со  мной
встречаться.  Другие  едва  здороваются  или  говорят:  Как  же  вы  это
допустили! А как я могла помешать, если тебе  самой  не  удается  ничего
сделать? Только вмешайся я, Луи без всякого стеснения стал  бы  смеяться
мне в лицо. Что касается его родителей, то я написала им, но  ответа  не
получила. Они ведь неверующие: им не кажется это постыдным.
   - Наверно, даже порадуются тому, что случилось, - сказала  Анетта.  -
Как же им не понравилась твоя молниеносная свадьба! Чуть ли не  двадцать
человек повторяли мне тонкую шуточку  твоего  свекра,  сказанную  в  тот
день: хорошенькая брюнетка, да, пожалуй, это так! Но не стоит делить это
слово пополам .
   Алина мучительно думает.  Конечно,  до  нее  доходили  провинциальные
толки, от которых она считала себя уже  избавленной,  а  вот  теперь  ее
снова делают посмешищем.  Самое  противное  услышала  она  от  сестрички
Жинетты: Я тебе говорила, что все кончится именно так! А ведь еще  месяц
назад та же Жинетта только пожимала плечами и заверяла: Да  нет  же,  он
никогда не решится, и Алина тоже была в этом  уверена.  Правда,  Жинетта
уже не раз вселяла в нее сомнения. Более десяти лет сестра указывала  ей
на признаки, предвещающие разлуку:  раздражительность,  редкие  ласки  -
иной раз даже украдкой губы вытрет, - новая привычка не  замечать  жены,
не слышать, не касаться ее, вести  себя  так,  будто  он  отсутствует  в
собственном  доме,  невнимание,  чередующееся  с   подарками,   цветами,
странное стремление  похудеть,  носить  свитера,  походить  на  молодого
обликом, прической, манерами. Жинетта уже замечала это, но Алина все еще
считала, что у  нее  просто  резвый  муж.  Опасное  легкомыслие,  что  и
говорить. И все это вскоре подтвердилось.  Но  отрицать  неприятности  -
один из способов их избежать или же оттянуть время, чтоб они сгладились.
Успокаивая себя  иллюзией,  обычно  ждут,  терпят,  спорят  по  мелочам.
Увядающая женщина, живущая с сохранившим молодость  мужчиной,  утешается
тем, что время уравнивает все. Невзирая на бесконечные  семейные  сцены,
устраиваемые ею, чтобы спасти свою репутацию (и  чем  больше  старалась,
тем больше теряла), - не была ли она, Алина, такой  всепрощающей  дурой:
пусть Луи  уходит,  пусть  возвращается,  пусть  опять  уходит  и  снова
приходит через неделю, а то и через  месяц,  будто  он  коммивояжер  или
морской офицер? И когда такие мимолетные наезды вошли в привычку - и все
ради одной-единственной женщины, более опасной, чем двадцать  других,  -
разве Алина не  захотела  увидеть  в  этом  признак  ослабления  сильной
натуры? На фоне самых мерзких сплетен она еще решалась думать, что, если
муж так часто лжет, значит, он все еще привязан к жене; что, если он еще
уделяет ей какое-то время, пусть бывает  с  нею  все  меньше  и  меньше,
значит, хочет сохранить главное, то, чем  отличается  семейный  очаг  от
побочной связи. Она все еще втайне мечтала: Если он и завел себе  любовь
где-то в другом месте, то пусть хоть иногда проявляет ко мне нежность! А
сколько раз она восклицала: Обожду, пока у тебя это кончится! Луи ничего
не опровергал. Когда кончались семейные сцены, он становился ласковым, и
даже время от времени разгоралось в нем старое пламя,  и  он  безотказно
выполнял ночью  свой  долг,  ставя  свою  марку  на  преданной  забвению
собственности, обманывая любовницу с женой, проявляя весьма уважительное
отношение к брачному договору. Из жалости. Быть может, из  осторожности.
Или  просто  из  любезности,  чтобы  ублажить  хозяйку  дома.   И   себя
ублаготворить, раз все под рукой. Или чтоб заменить  ту,  другую,  когда
она далеко или по нездоровью на пять дней выбывает из строя.
   -  И  ты  соглашаешься!  Я  бы  чувствовала  себя   оскорбленной,   -
возмущалась  Жинетта,   словно   она   королева   со   свитой   покорных
возлюбленных.
   Алина со злобой размышляла обо всем этом и ходила, даже  не  набросив
на себя халата. Потеряла  свое  достоинство,  и  зазря.  Вела  себя  как
трусиха и дура. Но ведь Луи  так  часто  повторял,  что  разводиться  не
будет: надо, чтоб у детей была семья. Этот палач не раз  говорил,  какую
жертву он приносит, он-де мученик  отцовского  долга.  Правда,  уже  два
года, как Луи стал менее категоричен. И особенно последние  полгода.  Со
времени той сцены с чемоданом. Еще одна глупейшая выходка с ее  стороны.
Было ли какое-нибудь доказательство, кроме сплетни,  пущенной  соседями,
будто Одиль провожала Луи до самой  двери  их  дома?  Конечно,  подобное
вторжение в семейную обитель нетерпимо. Но было ли так на самом  деле  -
сомнительно. Во всяком случае, у Алины не имелось  достаточной  причины,
чтоб затеять скандал, тут же запихнуть  свои  вещи  в  большой  чемодан,
который обычно брали с собой, отправляясь на летний отдых,  ринуться  со
всем этим добром в гостиную и там продолжать кричать Ну, хватит с  меня.
Я ухожу. Устраивайтесь тут со своим папашей  как  вам  будет  угодно.  К
счастью, спустя час, уже в метро, Алине  вспомнилась  искорка  интереса,
заблестев шая во взгляде Луи, поведение которого было,  впрочем,  весьма
достойным: он проявил  и  сдержанность  и  огорче  ние.  К  счастью,  ее
подружка Эмма, провожая Алин) обратно в  Фонтене,  устроила  ей  суровую
выволочку и разъяснила, какой сильный козырь Алина, по сути  дела,  дала
мужу.
   - Ты просто с ума сошла! Ему  достаточно  побежать  в  комиссариат  и
заявить, что ты сама бросила семью.
   Алина продолжала размышлять. Именно с того дня  все  так  изменилось.
Грубая перебранка после  ее  возвращения  домой,  к  тому  же  истерика,
которую она себе позволила,  рыдания  Агаты,  растерянность  Ги,  хмурое
молчание Розы - все это лишь  усилилось  после  неблагоразумной  выходки
Алины, решившей провести ночь в комнате дочек, чтоб мучить  их  горькими
сетованиями и полностью разрушить миф и рассказать, что папа редко бывал
дома не потому, что занят работой, а потому,  что  ночевал  у  девки,  и
дети, все глубже увязая в грязи семейных будней, разделились во мнениях.
Несомненно, это и переполнило чашу терпения Луи, вызвало  у  него  новый
приступ гнева; он громко воскликнул:
   - Я хотел пощадить Четверку. Но сейчас думаю, не будет ли развод  для
них меньшим потрясением?!
   Алина перестала ходить взад и вперед по  комнате.  Все  кончено.  Луи
совсем изчез. Последние  два  месяца  он  отделывался  только  почтовыми
открытками  детям.  Сама  Алина  за  это  время  получила  лишь  голубую
повестку, которую принес горбатенький чиновник с глазами столь  мутными,
как и его речь. Вот эту  голубую  бумажку  Алина  порывисто  схватила  с
тумбочки, листок трепетал у нее  в  руках.  Она  снова  его  перечла,  и
подбородок у нее  дрожал,  а  глаза  были  неотрывно  прикованы  к  этой
галиматье:
   "Согласно  жалобе,  поданной   мсье   Девермелем   Луи-Жорж-Филиппом,
проживающим в Фонтене, улица Нестора, ј 36, на имя которого записан дом,
судебный поверенный главной  парижской  инстанции  мэтр  Сольфрини...  а
также в силу подписания, вынесенного  по  жалобе  председателем  суда...
нижеподписавшийся  судебный  исполнитель  на  этот  предмет  посылает  в
запечатанном  пакете  нижеприведенную  выдержку  поименованной  здесь  и
проживающей по данному адресу... чтоб явиться в суд согласно предписанию
для ответа на изложенные истцом претензии..."
   Ах так, имеются изложенные истцом  претензии!  Разве  всегда  успеешь
взвесить, как поступить,  как  сказать?  Какое  же  чудовище!..  Он  все
записал,  все  использовал,  провоцируя  для  этой  цели  доведенную  до
отчаяния женщину.
   "...Высказывая   эти   претензии,   истец   находится   в   тягостной
необходимости возбудить дело против своей супруги с требованием развода,
в поддержку которого он излагает и представляет нижеследующие факты:
   1. В течение многих лет мадам Давермель,  ссылаясь  на  недостаточные
профессиональные навыки истца, каждый раз, когда он  возвращался  домой,
встречала его градом ругательств, изводила подозрениями, несправедливыми
обвинениями,  не  отвечала  взаимностью  на  его  привязанность,   грубо
обрывала его в присутствии детей, соседей,  друзей,  многие  из  которых
могут засвидетельствовать, что она, не стесняясь, обзывала  своего  мужа
"недостойным отцом" и "кобелем".
   2. Мадам Давермель нередко  наносила  своему  мужу  ущерб  в  деловом
отношении. Например, 18 января по  ее  вине  он  потерял  важный  заказ,
поскольку она ответила клиенту, пришедшему с предложением к  ним  домой:
"Проваливайте! Плевать я  хотела  на  махинации  этого  мерзавца!"  Item
 2 февраля истец, у  которого  не  было  с  собой
ключей от входной двери, должен был вместе со  своим  приятелем  ожидать
под дождем в течение двадцати минут, пока его супруга соизволила открыть
ему, кинув вместо извенения следующую фразу: "Раз твоя  жизнь  -  дурной
роман с продолжением, мне хотелось по радио послушать хороший".
   И так далее. "Грубые нарушения супружеского долга между мужем и женой
делают нетерпимым дальнейшее  существование  их  брачного  союза..."  На
четырех  последующих  страницах  судебным  жаргоном  перечислено  многое
другое на основании  свидетельств  друзей,  словом,  вполне  достаточно,
чтобы суд мог вынести свое решение.  Два  или  три  таких  свидетельства
недалеки от истины, но остальные сильно искажают факты,  преувеличивают;
взять хотя бы последний, завершающий абзац, который полностью  извращает
истину.
   "3. В итоге - вечные обиды и оскорбления вынуждают истца, к  великому
его сожалению, во имя защиты своего дела, ограждения своего достоинства,
а  также  покоя  своих  детей,  возбудить   дело   о   разрыве   брачных
отношений..."
   Вот уж  действительно!..  Алина  вдруг  хватает  свой  халат,  рывком
натягивает его, нервно затягивает пояс.  Туфли  она  забыла  снять.  Она
бежит вниз по лестнице, прыгает, не глядя, через ступеньки. Бросается  в
гостиную,  откуда   слышится   пулеметная   очередь   из   американского
ковбойского фильма. Кидается прямиком к автопортрету Луи, свисающему  на
зеленом шнуре с золоченого гвоздя. Поворачивает портрет лицом  к  стене.
Потом подбегает к телевизору, выключает  звук,  прерывая  речь  внезапно
онемевшего сиу - вождя индейцев, и обессиленно падает на стул,  рядом  с
сидящими детьми.
   На Леоне серый костюм.  Галстук  у  него  цвета  бордо,  из-под  брюк
выглядывают того же тона носки, он сидит в большом  кресле  перед  самым
экраном. Но странно, глаза его за стеклами очков смотрят  совершенно  не
мигая. Агата лихорадочно ерзает  по  дивану,  вдруг  вскакивает;  она  в
джинсах, в  полурасстегнутой  кофточке;  ее  плечи  и  грудь  дрожат  от
волнения, как и ее босые ноги, пальцы которых впились в ковер, дрожит  и
грива, и голубоглазая мордочка. Но Роза, закутанная в халатик,  даже  не
шевельнулась, сидит, облокотившись о  стол,  прижав  к  вискам  руки,  и
что-то  штудирует.  Филуменист  Ги  настойчиво  разглядывает  болгарскую
спичечную коробку, которую он принес из школы. Роза и  Ги  упорно  хотят
подчеркнуть, что они даже не замечают того, что произошло в комнате.
   - Только что вернулась из суда, - говорит Алина.  -  Теперь  это  уже
официально: ваш отец нас покидает.
   После  слова  нас,   цель   которого   -   завербовать   всех   здесь
присутствующих, можно добавить:
   - Ваше воспитание, разумеется, доверено мне.
   - Ну, уж этого, во всяком случае,  следовало  ожидать!  -  восклицает
Агата своим звонким, как у синицы, голоском.
   Она подходит к матери, и  та  крепко  ее  обнимает.  Но  трое  других
молчат. Однажды, спускаясь с откоса, Алина сильно помяла свой  "ситроен"
и разбила в нем стекло. С какой яростью они тогда высадили  покореженные
дверцы, чтоб вытащить невредимой свою мать, как они бросились ей на шею!
А ведь новая беда несравнима с той, что случилась тогда.
   - Может, хотя бы полюбопытствуете, что вас ожидает? - говорит  Алина.
- Это ведь дело серьезное.
   - Мы в курсе, - говорит Роза. - Папа звонил нам.
   Самое ужасное, что Луи умеет все  предвидеть;  такую  сцену  он  тоже
предвидел и предотвратил возможный эффект. Алина  гладит  волосы  Агаты,
ласковой своей союзницы; Алина решает, что ей надлежит вздохнуть.
   - Никогда бы не поверила, что он расстанется с вами  без  борьбы.  Но
вас, видимо, это мало трогает? Но что это с ними? Они все встают.
   - Он мне об этом иначе сказал, - прерывает ее Ги,  нечаянно  раздавив
упавшую на пол спичечную коробку.
   - Да и мне тоже, - говорит Роза. - Если хочешь  знать,  он  спрашивал
перед уходом, что я об этом думаю.
   - И меня спросил, - признался Леон,  нежданно  повернувшись  ко  всем
лицом.
   - Что вы об этом думаете! - бросает Алина с изумлением.
   Ее окружают детские лица с  разными  глазами,  волосами,  выражением,
чувствами; однако же у всех у них есть нечто общее - это характерное для
рода Ребюсто ухо со сросшейся мочкой! Алина думает, собирается с  силами
и берет себя в руки. Пусть мнение детей остается при них. Осторожней! Не
надо узнавать, что они ему ответили,  нель