ась,  удивляясь  собственным
добродетелям. Только что она застелила все кровати,  привела  в  порядок
комнаты,  прошлась  пылесосом  по  лестнице,  по  гостиной,  вымыла  все
умывальники, ванну, и все это - аккуратно, тщательно, с тем же усердием,
с  каким  убирала  свою  крохотную  квартирку  в  Венсене.  Единственная
разница:  пространство,   порученное   ее   заботам,   теперь   вчетверо
увеличилось. И никого нет в помощь: сейчас в Ля-Боле самый  сезон  и  ее
родители, чье существоваие зависит от читателей, съезжающихся на  летний
отдых, могли закрыть  книжную  лавку  самое  большее  на  неделю,  чтобы
показать дочке, что она прощена, и облегчить ей первую встречу с  детьми
мужа. Луи сейчас во дворе у своего мольберта, дети ушли за  покупками  и
наверняка задержались у площадки для гольфа вместе с Раймоном и Армелью,
которым поручено сопровождать их, заниматься ими, баловать их и  которые
также пользуются этим в свое удовольствие.
   И все же Одиль улыбалась. Она  сама  этого  пожелала.  Она  будет  на
высоте. Она с честью выдержит  экзамен.  Когда  занимаешь  место  другой
женщины, твоя молодость и свежесть в глазах детей так же  отвратительны,
как и твои ночные достоинства (они и так с ужасом  представляют  себе  в
этой ситуации своих матерей, которые, однако, родили их). Главное - твои
достоинства   дневные:   пять   процентов   отводится   интеллектуальным
способностям  (лишь  бы  не  выглядела  идиоткой),  десять  процентов  -
педагогическим  талантам  (умению  решать  трудную  задачу)  ,  тридцать
процентов - хозяйственным качествам (умению  вязать  на  машине,  делать
слоеное пирожное, сбивать масло, проглаживать вышивку, составлять букеты
- словом, ловкости рук) и пятьдесят пять процентов организации быта (все
эти тряпки, щетки, швабры, полотенца, метелки для обмахивания  потолков)
- и все это будет сурово  сравниваться.  Удивительная  участь!  Странный
итог нежной и пылкой любви. Вас так обожали, что взяли замуж. И с  этого
дня вы сразу превратились в служанку. А ведь так недавно вы  были  самой
дорогой,   милой,   лапочкой,   не   обремененной   ни    трудами,    ни
ответственностью; вам надо было заниматься  только  вашим  возлюбленным,
нежным и внимательным, который жил и кормился в другом  месте,  где  ему
стирали, чинили, гладили, и он вовсе не требовал от вас всей этой работы
в утомительном вертикальном положении; когда он приходил, можно было  от
него отдыхать, ждать его, заставлять  его  самого  пылко  и  нетерпеливо
дожидаться встречи с вами, находить во всем этом что-то новое для себя и
это новое открывать ему; вы были  совсем  свободны;  могли  ходить  куда
хотели, все лучшее предназначалось вам... И вдруг - стоп!  -  кончилось,
милочка. Та, которую ждут, превратилась в ту, что ждет сама, сидя  дома.
А ну-ка, принимайся: чисти овощи, натирай полы, зашивай, подметай. А тут
- хлоп! - еще четверо деток, уже готовых, больших -  не  пора  ли  одним
прыжком перескочить из сословия девушек в  сословие  матушек.  Попытайся
стать  матерью  без  возможности  обладать  ее  преимуществом:  без   ее
священного чрева, воды которого - подлинно  священные  воды  -  окрестят
навеки самого мерзкого ублюдка; и есть еще одна связующая нить:  все  их
привычки,  родня,  воспоминания,  домашняя  кухня,  домашние   словечки,
пощечины после поцелуев, которые терпят только от родной матери. Короче,
надо молодеть для папаши, стареть для деток. Добрая и  красивая  мачеха,
упивайтесь своей новой  ролью  -  только  в  этом  случае  вы  сохраните
совершенство. При всех этих "принимая во внимание",  которые  вас-то  во
внимание совсем не принимают, в решении суда о разводе мужа сказано: два
воскресенья в месяц и половина всех каникул в году.
   Надо еще поставить жаркое в печь, взбить крем,  прогладить  скатерть.
Руки, ноги - все в движении. Одиль работает и  не  перестает  улыбаться,
оценивая свои хлопоты, раздумывая о своих подопечных.
   Сначала о Луи. Конечно, ему повезло, но знает ли он сам об этом? Одна
сослуживица  Одили  по  издательству,  очутившись   в   схожих   с   ней
обстоятельствах, не постеснялась ей сказать: Ты что, обалдела?  Я  взяла
себе парня таким, каким знала: в единственном  числе.  Но  и  парень  ей
попался вроде петуха - не оглядывался на  свое  потомство.  За  эти  две
недели Одиль лучше поняла, что получила в результате своего бесконечного
ожидания. Как  сказала  ее  подруга:  Поздравляю!  Налетела  на  папашу.
Четверо деток - есть чему порадоваться! Знаешь, дорогая моя, выйти замуж
за пятерых - это уже совсем другой коленкор.
   И действительно, это было совсем другое дело. Но Луи и  тут  повезло.
Пусть за ним стояло еще четверо, но к чему  скрывать:  ей  приятно  было
иметь право наконец-то сказать мой муж, говоря о нем  своим  родным  или
беседуя с продавцами, с почтальоном. Обращение ваш отец  в  разговоре  с
детьми чем-то отделяло  от  нее  Луи,  а  слово  мой  перед  словом  муж
означало, что жизнь у них общая,  в  общем  доме,  лишь  разделенном  на
комнаты. И Луи (имя, которое можно произносить и так и этак: Луи и Сиуль
)  теперь  перестанет
отмечать свои именины по календарю предыдущей супруги в  числе  семейных
дат, а будет отмечать их только у Одили, которая  и  раньше  праздновала
этот день, произнося лишь имя своего возлюбленного: Сиуль. Это  имя  они
изобрели в часы любви, оно чем-то  походило  на  "сиу",  слово,  которое
нежно произносит индейская женщина,  обращаясь  к  возлюбленному,  вождю
племени.
   И тем не менее одно примечание: Сиуль сидел под окном, писал картину.
Он занимался этим с особым вдохновением после того,  как  Одиль  сказала
ему: В сущности, именно живопись - твое  настоящее  призвание.  Если  вы
исполняете обязанности музы, то вы должны  быть  снисходительны.  Однако
хоть на минуту, не больше, художник мог бы оставить  свои  кисти,  чтобы
помочь обремененной музе накрыть на стол.
   И Леон в этом отношении был весьма похож  на  отца:  он  тоже  привык
смотреть на дом как на гостиницу,  хозяйке  которой  позволено  все,  за
одним исключением - беспокоить своих подопечных; не дай бог попросить их
обмакнуть  пальчики  в  воду,  если   надо   помыть   посуду.   Впрочем,
королева-раба Алина сама этого хотела: ни сын, ни муж не занимались  той
работой,  для  которой  надо   надевать   передник.   Этот   деревенский
предрассудок, пожалуй, удалось бы сломить у Луи, но не  у  Леона,  ни  в
коем случае! Но так как сей молодой человек постоянно отсутствовал и  не
говорил ни  "да",  ни  "нет",  то,  возможно,  это  было  и  к  лучшему.
Восемнадцать лет! Леону восемнадцать  лет!  Раймон  однажды  с  каким-то
странным видом каким-то странным тоном заметил:  А  он  ведь  только  на
восемь лет моложе тебя. Подразумевалось: По возрасту он  к  тебе  ближе,
чем Луи. Осторожней! Сорокалетний  муж,  молодая  жена,  пасынок  -  все
совпало, чтобы сыграть роль Федры...
   Но хватит улыбаться. Давайте посмеемся. Представить себе Леона в роли
Ипполита - вот умора! Чего только люди не вообразят! А как вести себя  с
Леоном? Как с подростком? Он обидится. Как с наследником - старшим сыном
от первого  брака?  Это  будет  нарочито.  Наименьшее  зло  -  спокойное
безразличие.
   С  Агатой  же,  наоборот,  надо  делать   усилия.   Бесполезные.   Но
подчеркнутые. Они  признаны  доказать,  что  Одиль  как  всегда,  готова
проявлять добрую волю. Неистребимую враждебность можно  победить  только
терпением.
   Уже с  первого  дня  Агата  стала  невыносимой,  наглой,  чужой.  Она
испробовала  все  способы  сопротивления:  молчала,  зевала  от   скуки,
разговаривала сухим тоном и подчеркнуто вежливо,  язвительно  улыбалась,
постоянно опаздывала,  демонстрировала  полное  равнодушие.  Над  каждым
блюдом Агата капризничала: Мама так  не  пересаливает.  Капризничала  на
прогулках. Горный пейзаж ей тоже был не по душе:  Гораздо  больше  люблю
море. Капризничала во время игр: Вы думаете, меня это забавляет?  Часами
сидела,  грызя  кончик  авторучки,  что-то  записывая  в  свой  дневник,
вероятно заполненный очень ехидными заметками. Не раз  она  удалялась  в
сторону  почты.  Собрала  вокруг  себя  каких-то  шалопаев  из   местной
молодежи, давая понять, что вот с ними она встречается с  удовольствием.
У нее вошло в правило никогда ничего не  спрашивать  у  Одили:  она  без
всякого стыда брала у нее духи, лак, чулки и даже прямо при  ней  деньги
из кошелька.
   - Луи, ты, наверно,  забыл  дать  своей  дочке  карманные  деньги,  -
сказала Одиль.
   Но через день, когда они были в  ущелье  Паккали,  произошел  случай,
который мог иметь опасные последствия. Одиль  предупредила  детей:  Хотя
это и не восхождение в  сложных  условиях,  но  и  не  просто  прогулка.
Давайте держаться вместе. В горах ходить в одиночку нельзя.  Это  истина
довольно известная, но, раз ее высказала Одиль, она прозвучала как вызов
и требовала немедленного ответного  действия.  Минут  через  пять  Одиль
машинально пересчитала своих спутников. Агаты не было.
   - Она вон туда завернула, - сообщил Леон.
   - Почему ты сразу об этом не сказал? - крикнул Луи.
   Тропинка, по которой пошла Агата, вела к горке со старинной пушкой, а
потом разветвлялась. Пошла ли Агата назад к машине? Или отправилась одна
на Рош-Пьерфа? Принялись кричать. Эхо беспрестанно повторяла имя  Агаты;
ее  искали  в  лощине,  пытались  увидеть  в  бинокль,  глядя  во   всех
направлениях, - за два часа промерзли основательно. Уже решили  идти  за
помощью, как вдруг, немного прихрамывая появилась сама Агата:
   - Ну где же вы? А я вас ждала в Мушиной дыре. Недурная  история!  Все
были очень злы, что поход испорчен, и сердито обрушились на Агату.
   - Что у тебя с коленом? -  спокойно  спросила  Одиль,  вытаскивая  из
рюкзака пластырь.
   А  Роза?  Когда  Луи  ночью,  лежа  в  постели,  припоминал   события
прошедшего дня, он, чтобы ободрить себя, тихо шептал: Вот  если  бы  все
были, как она...
   Он прав. Роза  услужлива,  общительна  и  вообще-то  сговорчива.  Она
скрытная, но неприязни в ней нет. Сдержанная,  но  не  безразличная.  Не
сдаваясь, не идя на  компромисс,  она  допускает...  Наедине  она  может
проявить даже любопытство: А как ты познакомилась с папой? Как-то у  нее
вырвался целый поток вопросов: Где? Когда? Почему именно он?
   Этим она  невольно  себя  выдала.  Когда  мачеха  занимает  в  машине
переднее место справа (или на нем сидит Луи, если позволяет  ей  взяться
за руль), Роза надолго умолкает. Если мачеха делает то, что  она  делала
недавно, давая справки своему  супругу  по  дорожной  карте  "Мишлен"  -
ставшей для жен в наши дни в некотором  роде  картой  нежности,  -  Роза
грустно морщит носик. Если мачеха подставляет Луи шею для поцелуя,  Роза
тоже вытягивает мордочку, чтобы получить свою долю. И Одиль тоже смотрит
на это косо. У нежности и у любви природа разная. Когда солнце  освещает
два дерева разной породы, посаженные на одном участке,  всегда  одно  из
них закрывает свет другому.
   И наконец, Ги.  Интересный  маленький  плутишка.  Конечно,  "интерес"
будет всегда ограничен рефлексом чрева: не я его  родила.  Но  он  лицом
вылитый отец - как, впрочем, и Агата, - и похож  на  него  во  всем.  Ги
трогателен. Какая женщина не мечтала попестовать мальчика, узнав  в  нем
своего возлюбленного в детстве? Или родить  такого  же?  Двадцать  шесть
минус десять равно шестнадцати: в сущности, если начать очень рано...
   Удалось ли завоевать малыша? Во всяком случае, с ним легко.  Пожалуй,
это произошло слишком быстро. Каждая женщина содрогается, если  услышит,
что ребенок холодно говорит о своей матери,  даже  если  эта  мать  ваша
соперница. Ги же по характеру не скрытен и, невзирая на  то  что  сестра
строго поглядывала на него, сразу пустился откровенничать.  Начало  было
положено у кондитера, когда мальчишка, уплетая  тарталетку  с  черникой,
доверительно сказал: О тебе, Одиль, столько всего болтали, а,  по-моему,
ты совсем не такая, потом вспомнил о матери: Нужно было взять сюда  моих
хомяков, а то они у мамы сдохнут. Но особенно было неловко, когда  Одиль
раздавала детям  почтовые  открытки,  настаивая,  чтобы  каждый  из  них
написал письмо в Фонтене, и  Ги,  услышав,  как  Агата  пренебрежительно
воскликнула: Можете мне об  этом  не  напоминать,  сказал,  обращаясь  к
Одили: Какая же ты чудачка! Мама все делает наоборот! Будем  откровенны:
хорошая роль требует большого искусства. Агата это прекрасно понимает  и
не поддается. А вот Ги, сам  того  не  ведая,  поддержал  Одиль.  Как-то
вечером он вернулся домой, вбежал в комнату и по пути наступил  на  ногу
Агате, которая мрачно дала ему затрещину.
   - А ты, - завопил Ги, - такая же злюка, как мама.
   Возмущенная Агата готова была отпустить ему вторую порцию. Одиль,  не
обращая внимания на Агату, стала между ней и мальчиком, загородив его:
   - Я не позволю тебе так говорить о своей маме в моем  присутствии.  В
какое положение ты меня ставишь? Почему ты на нее так сердишься?
   Ги потупился, но быстро ответил:
   - А почему она всегда говорит, что папа мерзавец? И что ты...
   Он не договорил.
   - Пойми, - сказала Одиль, - мы не можем отвечать ей тем же. А  то  ты
нас возненавидишь.
   Как все-таки утомительно это случайное материнство.  Луи  твердит:  А
нервы у тебя крепкие. Ты молодчина! Или:  Вот  чертовка!  Захотела  меня
поразить  и  поразила!  Даже  с   каким-то   беспокойством   в   голосе.
Оказывается, на подобную мачеху можно положиться! Ему это  нравится.  Но
что касается авторитета, то этот добрый папаша  с  другими  делиться  не
собирается. Хватит с вас, законная супруга, не принимайте  свою  персону
слишком всерьез.
   Вот Луи возвращается, несет перед собой  новую  картину,  только  что
законченную. Это опять ледник, третий по счету,  белый  цинк  и  голубой
кобальт, перед чем полагается замереть.
   - А я больше люблю, когда ты пишешь портреты, а не пейзажи, - говорит
Одиль.
   Луи невозмутимо поворачивает голову: скрипит песок, кто-то идет сюда.
   - Вот и вся компания, - говорит Одиль. -  Пойду  накрывать  на  стол.
Неси большую кастрюлю.
   Луи удивлен. Он ничего  не  сказал,  но  Одиль  вспоминает  одно  его
замечание: Алина, которая была весьма старательной  хозяйкой,  постоянно
требовала, чтобы жаркое перекладывали на большое блюдо от  сервиза.  Тем
не менее Луи отправляется на кухню и, возвратившись с кастрюлей,  ставит
ее на стол, затем вдыхает вкусный запах еды и снова удивляется:
   - Ты готовишь барашка с картофелем?
   По мнению Алины, "рагу из баранины" должно быть непременно с фасолью.
Вот - меняешь жену, возлагаешь на другую ее обязаности, представляешь ее
своим детям, но никак не можешь до  конца  развестись  с  сотней  старых
мелких привычек.

31 августа 1966

   Алина подводила итоги.
   Девять цветных открыток от Агаты,  изображающих  альпийские  цветы  -
маки, чертополох,  астру,  розовую  горную  лилию,  примулы,  цикламены,
рододендрон, горную арнику, эдельвейс; на  последней  открытке  надпись:
Для пополнения коллекции. Семь открыток  от  Ги  -  только  одни  сурки,
видимо, ироническая иллюстрация  к  семейным  упрекам:  Ты  когда-нибудь
проснешься, сурок? Шесть открыток от Леона, шесть от  Розы,  чаще  всего
скалы и водопады. Все четверо - ведь их, в  сущности,  никто  писать  не
принуждал - проявили себя хорошими детьми. Тексты весьма  одноообразные,
кончаются все  тем  же  крепко  целую,  и  это  заставляет  предполагать
какую-то цензуру. Все послания адресованы мадам Давермель, кроме одного,
последнего, заказного, посланного на имя мадам Ребюсто; в одном конверте
две открытки с видом часовни  д'Асси,  одна  из  них  подписана  Леоном,
другая - Розой; обе приложены (конечно, без ведома их авторов) к  письму
отца - к тому письму, которое запрещало их матери  отныне  подписываться
фамилией ее детей.
   Алина взяла конверт, удивилась тому, что  он  надписан  рукой  Леона,
почуяла в этом коварство Луи  и  принялась  не  спеша  рвать  на  мелкие
кусочки и конверт, и его содержимое.  Затем  спокойно  принялась  читать
письма от Агаты.
   Десять писем-открыток с маркой, на которой стоит штамп,  купленные  и
написанные на почте, как ей советовала мать. Свои маленькие отчеты Агата
посылала через каждые три дня.  В  них  почти  ничего  не  сообщалось  о
происшествиях, которые,  несомненно,  должны  были  иметь  место.  Агата
подтверждала получение писем от матери, тщательно  пронумерованных  (так
было и с письмами Луи, когда он  писал  в  Шазе:  доверие  за  доверие).
Получив посылку с бельем, Агата написала, что Одиль над  этим  смеялась.
"Смеялась" подчеркнуто. Вряд ли эта женщина (напрасно Агата называет  ее
просто Одилью) может правильно воспитывать девочек.  Кроме  того,  Агата
сообщала: Надпись на конверте  -  "отправитель:  мадам  Давермель  номер
первый" - вызвала негодование. Папа разворчался: "Ну и манеры!" А  позже
я сама слышала, как он  сказал  Одили:  "Не  хотел  я  затевать  никаких
историй, но если она сама их провоцирует, то приму необходимые меры".
   Значит,  это  явилось  предлогом,  и  безобидная  шутка  только  ярко
осветила печальную истину. Эта истина стесняла их... Агата  рассказывала
о фотографиях: У папы теперь новая машина... "Идите-ка сюда! Станьте все
около меня". И готово - вот вам  семейное  фото,  а  Одиль,  конечно,  в
середине. Вот так-то! Когда мне удается, я увиливаю.  Но  если  не  могу
уйти, то в тот момент, когда  щелкает  автоматический  спуск,  я  дергаю
головой...
   Но Агата не всегда была  на  высоте.  Она  сама  в  этом  призналась:
Сегодня я получила письмо (ј 14). Представь себе, Одиль  имела  наглость
спросить меня: "Мама здорова?" Как мне хотелось ей  ответить:  "Мама  бы
чувствовала себя отлично, если б тебя на свете не было". Но я все же  не
решилась. Зря она этого не сделала! Нужно было утереть нос мачехе. Но  к
тому же  проявить  вежливость:  обойтись  без  тыканья.  Хитрая  девочка
добавила: А папа пробует меня баловать.  Но  я  не  так  уж  глупа.  Да,
конечно, если бы папаша на самом деле хотел Агате добра, то  повысил  бы
сумму алиментов. Он балует детей в своем доме, но не в доме их матери, а
ведь дети те же.
   Алина  взяла  последнее  письмо,  датированное  вчерашним  днем,   30
августа, и перечла в нем самое  существенное:  Вот  мы  и  вернулись  из
Комблу, приехали в папин новый дом в Ножане. Послезавтра папа  приступит
к работе. И Одиль тоже. По решению суда они имеют право  держать  нас  у
себя до самого начала занятий в школе. Это вызывает некоторые трудности,
и я сначала думала, что они отправят  нас  домой,  в  Фонтене,  но  папа
предпочел еще раз мобилизовать тетушку Ирму. Ты  ее  знаешь,  она  такая
методичная, словно часы  проглотила:  ровно  в  одиннадцать  она  всегда
отправляется  за  продуктами.  Если  ты  позвонишь  мне  около  половины
двенадцатого...
   Агата забыла написать номер телефона! Но в справочной можно  получить
сведения о вновь прибывших, и, конечно, там  числится  некий  Давермель,
недавно поселившийся в Ножане. Алина семь раз повернула диск, но  ей  не
пришлось работать языком, извиняться и  объяснять.  Ответил  ей  певучий
голосок синички.
   - Алло! Это твоя мама говорит. Ты одна?
   - Да, говори. Дома только Леон.
   Как быстро летят минуты! Хотя в одном и  том  же  районе  оплачиваешь
только вызов. Восклицания перемежаются вопросами:
   - Как же долго тянется время, доченька моя!
   - Да, и мне так кажется.
   - А ты не похудела, а?
   - Да нет, скорей прибавила в весе.
   - Так я и знала. Тебя заставляют есть  слишком  много  мучного...  Но
расскажи-ка мне про этот дом в Ножане, что он собой представляет?
   - Дом довольно большой, внутри почти пустой,  очень  обветшалый.  Его
надо заново перестраивать.
   - Интересно, где твой отец достанет  столько  денег?  Сколько  же  он
сумел от нас скрыть! Кстати, тебе удалое узнать, где работает  мачеха  и
сколько она получает