главной причиной этого ужасного раскола. Роза вырвала из тетради листок,
сложила его вчетверо, потом в  восемь  раз  и  сунула  глубоко  в  вырез
платья, за лифчик. Затем она вырвала  другой,  чистый,  свернула  его  в
трубку и при помощи зажигалки Агаты, любившей иногда покурить,  подожгла
бумажку.
   Именно этот крохотный,  осыпающийся  факел  увидела  Алина,  внезапно
толкнувшая  дверь:  больше  дожидаться  ей  было  невмоготу.  Наполовину
сгоревшие бумажные хлопья взлетели в воздух. Роза отряхнула руки.
   - Нет, - сказала она, - мы не можем подписаться под этим. Мы обо всем
расскажем отцу. Будь логичной, мама, ведь ты же обвинила папу в том, что
он диктовал нам письма и заявления, а сейчас сама начала с этого.

МАЙ 1969

9 мая 1969

   Габриель пришел во время ужина, чтобы обязательно застать  дома  Луи,
но тот еще не вернулся. Одиль подавала  еду  падчерице,  затем  пасынку,
вливала кашку во влажный ротик Феликса,  вскакивала,  чтобы  перевернуть
омлет, и порой ухитрялась сама проглотить кусочек, но все еще  не  могла
выйти из кухни, чтобы посидеть с Габриелем; она объяснила ему,  что  два
дня из трех Луи занят портретами - ему позируют после работы, поэтому он
часто освобождается очень поздно, часов в девять-десять вечера.
   - Как я понимаю, он гонится за монетой, - сказал Габриель.
   - А как иначе? - заметила Одиль.
   Лицо у нее осунулось, глаза запали - явные следы переутомления,  хотя
она не признается даже самой себе, как тяжела ей такая перегрузка.
   - А как иначе? - повторила она. -  Нас  ведь  теперь  пятеро,  и  мне
нельзя пойти  работать.  Мадам  Ребюсто  вынуждает  нас  уже  целый  год
непрерывно судиться  с  ней.  Четыре  процесса!  Какую  тьму  денег  нам
пришлось оставить в суде - в три раза больше  того,  что  мы  тратим  на
летний отдых. Да еще алименты, ежегодные взносы за дом и прочее; мы  уже
не в состоянии сводить концы с концами. Я не понимаю, как самой Алине не
надоел весь этот цирк.
   - Она уже истратила ту небольшую  сумму,  которая  ей  досталась  при
разделе имущества, а доход с этой суммы помогал ей оплачивать  квартиру,
- пояснил Габриель. - Бедняжка исчерпала почти все свои средства.
   - Я ее пожалею,  когда  у  меня  будет  время,  -  сказала  Одиль.  -
Извините, пойду укладывать маленького.
   Этот толстый шарик, с четырьмя лапками, весь в теплой шерсти,  урчит,
сбивает с себя все, чем он укрыт, уже слегка  реагирует  на  щекотку,  а
крутит головой так, будто хочет просверлить дырку в подушке. Киска  моя,
душенька, милушка, зверушка,  -  шепчет  Одиль,  щедро  расточая  нежные
словечки, которые ласкают воздух, как поцелуи кожу. За полтора  года  ее
пальцы привыкли нежить ребенка и мужа, то того, то другого,  и  все  это
вполне согласуется, хоть одно другого не заменяет. Вот наступил чудесный
миг: укладывание в колыбельку, по гружение в сон; лежит себе там,  будто
у нее в чреве. Одиль задерживается в детской. Знаешь, если б дети  Алины
были в твоем возрасте, я бы, пожалуй, лучше ее поняла.  Но  зачем  же  с
такой яростью судиться с нами из-за своих недорослей!
   Феликс уже закрыл глаза. Теперь видны веки и длинные-длинные ресницы,
трепещущие на его шарообразных щечках. Каждый вечер  вместо  колыбельной
песенки этому маленькому соне можно исповедоваться,  доверять  все,  что
переживаешь за день. Ты слышал? Она уже исчерпала все свои средства, эта
самая дамочка. Ты сейчас скажешь, что тебе все это безразлично, что  она
тебе никто. Ошибаешься, мой дорогой. Если бы папочка внезапно скончался,
то эта самая дама, которая тебе никто, тут же потребовала бы свою  часть
из твоего наследства. Не очень-то приятно, а? Она намерена выжать из нас
все, что можно.
   Он уже спит, этот крохотный посапывающий человечек, зарывшись носиком
в плюшевого ягненка с застежкой-"молнией", который прежде  был  футляром
для детского рожка с молоком, а потом стал самой игрушкой. Сегодня Одиль
задержалась здесь дольше, чем обычно. Она погасила свет, оставила только
едва светящийся ночник-цветок. Она притихла, она о  чем-то  раздумывает.
Если Габриель пришел сделать какие-то выводы, надо ему  хоть  немного  в
этом помочь. Она подводит итог. Он весьма устрашающ.
   Состоялось решение: мы выиграли. И  благодаря  этому  выигрышу  новая
мадам Давермель приобрела еще две кровати в своем доме, еще две  стирки,
починку еще для двоих, еще два  прибора  в  столовой.  Двоих  детей  без
всяких документов, без справок о здоровье, без метрик, без  одежды,  без
книг, потому что мадам Ребюсто отказалась наделить их всем необходимым и
стремилась, чем удастся, затруднить, замедлить переселение  детей,  дабы
подольше получать  на  них  алименты.  Она,  конечно,  снова  подала  на
апелляцию, и, естественно, Луи тоже обратился к судье. И  вот  еще  один
чек для адвоката Гранса, а за ним еще два!
   Феликс повернулся на другой бочок, Одиль его снова  укрыла.  Лишь  бы
потянуть подольше, лишь  бы  подольше.  Есть  же  люди,  умеющие  тянуть
волынку. Мадам Ребюсто имела право взять детей на июль. С Розой у нее не
ладилось, и мать пристроила ее на каникулы в какую-то  славную  семью  в
Англии, где девочка однажды уже жила, а после этого  их  дочка  с  Розой
переписывалась. Оплатил поездку Луи. А мадам  Ребюсто  всецело  занялась
Ги, изолировала его, увезла в Порник, не разрешила писать отцу, скрывала
от  мальчика   письма,   которые   ему   слали,   изводила   его   своей
предупредительностью,  сладостями,  катанием  на   морском   велосипеде,
мобилизовала все свое окружение - бабушку, теток, Агату, Леона и даже их
друзей (и подружек). Осада совершенно неистовая, и этот коварный  малыш,
который  не  так  уж  глуп,  конечно,  воспользовался  ситуацией,   чтоб
заполучить себе новый велосипед, надувную лодку,  фотоаппарат;  впрочем,
его обязали после переезда к отцу оставить все  эти  чудеса  в  квартире
матери.
   Все  делалось  наперекор.  Или  почти  все:  три   жалкие   открытки,
написанные в минуты восторга по стандартному образцу, были отосланы: две
- учителям (свидетельство учителя всегда пригодится в  суде)  и  одна  -
дочке Эммы Вальду, маленькой Флоре: "...Я  так  доволен,  что  поехал  с
мамой в Порник, она очень  добра  ко  мне".  Все  эти  письма,  конечно,
попадут  в  папку  судебного  дела.  И   конечно,   в   судебном   досье
соперничающей  стороны  тоже  появится  открытка  -   Ги   отправил   ее
потихоньку, к тому же без марки, за что почта взяла  плату  с  адресата:
"Меня тут очень донимают. А что, если я сбегу? Ты тогда не захочешь меня
забрать к себе?" (Ну и ловкач! По совету отца  он  выучил  наизусть  эту
строчку на случай, если...)
   Время идет. Наверно, пора спуститься вниз к  Габриелю.  Он  приличный
парень, этот Габриель. Не захотел пойти в  свидетели  ни  к  Луи,  ни  к
Алине. Жаль,  что  он  помешал  Луи  предъявить  суду  ту  страничку  из
тетрадки, которую Роза привезла из  Фонтене,  целиком  написанную  рукой
Алины, - ведь это было явное доказательство давления на  дочь.  Габриель
кричал: Ты хочешь совсем рассорить мать с дочкой! Конечно, он был  прав.
Но как остановить эту  страшную  машину,  зубья  которой  уже  вцепились
буквально во всех! А время шло. Восьмого августа Луи получил своих детей
и отправил их в  Комблу;  более  дальновидный,  чем  мадам  Ребюсто,  он
заставил детей аккуратно писать матери  и  снимал  фотокопию  с  каждого
письма (отправляемого обязательно заказной почтой), чтобы Алина не могла
сказать, будто она ничего не получала. Пятнадцатого числа Роза  написала
своей английской подружке, удивленная тем, что та к ней не приехала, как
было уговорено, недельки на три в горы.
   Неделю спустя пришел короткий ответ: "Извини меня, приехать не смогу.
Я написала тебе в Фонтене, чтобы поточней условиться о сроках.  Но  твоя
мама обратилась прямо к моему отцу и отсоветовала ему  посылать  меня  в
"подобную среду, так как она сама глубоко огорчена, что в этом окружении
живет ее собственная дочь".
   Вот и еще один документик, годный для папки с судебным делом! В ту же
папку после возвращения из Комблу попадут еще  две  экспертизы  детского
психиатра  -  они  были  на  этот  раз  оплачены  и   выглядели   весьма
убедительно.  Безумно  встревоженная  мадам   Ребюсто   вновь   пыталась
договориться со своим прежним адвокатом Лере (сведения получены от  Ги).
Но тот отказался. Тогда Алина все оставила мэтру Гренд, но привлекла  ей
на подмогу одного судейского краснобая - мэтра Флокосте.  Тем  не  менее
одиннадцатого  сентября  он  не  сумел  отстоять  апелляцию;   а   чтобы
выгородить себя, дал прочесть  Алине  ее  собственное  сочинение.  Алина
рассвирепела: Не хочу больше видеть  Розу!  Но  это  только  на  словах:
выгнав Розу из  дому  во  время  первого  после  этого  свидания,  Алина
побежала в полицейский комиссариат с заявлением, что дочь уклоняется  от
встреч с нею. Впрочем, этого адвокат ожидал заранее (рыбак рыбака  видит
издалека). В следующий раз  Розу  отправили  к  матери  в  сопровождении
судебного  чиновника,  который  пристроился  на  лестнице  и  мог  лично
констатировать, как поносила свою дочку мамаша, полагая, что  эта  брань
останется между ними; затем она снова выгнала  Розу,  а  Ги  оставила  у
себя.
   Так еще одна бумажка была положена в папку  судебного  дела,  которую
Гранса добавил к двум предшествующим для нового рассмотрения.  Еще  одно
рассмотрение, зачем? Так получается. Оба предварительных решения - одно,
подтверждающее  другое,  -  пока  мало  соответствовали   окончательному
решению, как почка соответствует  листу  или  любовь  -  верности.  Мэтр
Флокосте обходным путем добавил к главному требованию еще  требование  о
повышения  алиментов,  расследовании  доходов,  ревизии   всех   счетов,
блокировки   любого   денежного   вознаграждения,   полагающегося   мсье
Давермелю. Прошли четыре долгих месяца; за  это  время  Ги  сновал,  как
челнок, то туда, то обратно между  родителями;  мать  баловала  его,  но
заставляла разведывать намерения отца в Ножане, отец же  расспрашивал  о
том,  какие  козни  готовит  мать  в  Фонтене.  Мэтр  Гранса   парировал
требования  противника  жалобой  со  стороны  Луи,  что   старшие   дети
саботируют встречи с отцом, что они стали  буквально  невидимками,  пока
эта жалоба шествовала по судебным инстанция дело 14 марта докатилось  до
Второй палаты. Какая была великолепная  потасовка!  Вереница  свидетелей
вызывал смех, ибо одни клялись, что  говорят  только  правду,  а  другие
сразу же опровергали ее и называли ложью. Ухищрения мэтра Флокосте имели
меньший успех у судей, чем у его коллег, облаченных в  мантии.  У  Алины
есть  одно  приятное  свойство:   она   принимает   за   чистую   монету
словоизлияния в суде! - изумлялся Гранса, выходя из зала. Решением судей
- а оно было вынесено неделю спустя при закрытых дверях - Гранса остался
недоволен: Алине опять отказали в праве опеки над  младшими  детьми,  но
она добилась повышения  алиментов  на  пятнадцать  процентов  и  тут  же
немедленно обратилась с апелляцией.
   И все это тянулось и тянулось... Гранса решил произвести  разведку  -
нельзя ли положить дело под сукно. Чем дольше  будет  тянуться  процесс,
тем менее склонны будут судьи пересматривать принятые  решения  и  снова
перебрасывать детей, уже обосновавшихся в отцовском доме и перешедших  в
другой лицей. Но хотя Алине удалось выцарапать все,  что  она  могла,  и
теперь она судится явно без надежды на успех, она же упорствует  и  орет
на мальчишку, требуя, чтобы Ги занимался постоянными доносами:  Ну,  как
там справляется ваша новая нянька? По душе ей это занятие? Или же совсем
напрямик: Ты им как следует объясни: буду воевать до конца. Они  у  меня
подавятся своей новой лачугой!
   Безумие. Чистая бессмыслица. Вся семья Милобер в этом единодушна: Наш
зять слишком мало озабочен покоем в семье.  Нельзя  строить  будущее  на
прошлом. (Изречение отца.) Хозяева  книжной  лавки  были  правы.  А  как
думает Луи,  разве  легко  возиться  с  его  очаровательными  детишками?
Замечает ли он, что привычка во  всем  противоречить  матери  отнюдь  не
сделала их  кроткими  ангелочками  -  теперь  расплачиваться  приходится
мачехе!  Занятый  только   своей   живописью,   отделывающийся   нежными
словечками,  замечает  ли  он  тяжкие  перемены  в   доме,   бесконечные
разногласия, которые трудно переносить, трения, постоянное  раздражение;
взять хотя бы эти недовольные гримасы, когда на стол  подается  отличное
мясо с кровью - оказывается, в семье Ребюсто такого  терпеть  не  могли,
любили пережаренное. Допустим, в каждом доме все делается на свой лад, с
этим можно примириться. Но если в Фонтене  главой  дома  считали  только
мать,  надо  ли,  чтобы  здесь,  в  Ножане,  согласно  этому   принципу,
единственным авторитетом стал отец? Семья двуглава, зачем же  лишать  ее
одной головы? Без конца бегать в суд, непрерывно защищаться, чтобы потом
опять уступать, - все это осточертело до крайности! Одиль  знавала  одну
беспутную девицу, которая при каждой неудаче убеждала себя, что  помогла
восстановить семью, из-за нее чуть не  распавшуюся.  Но  Одиль  знала  и
другую женщину, готовую пожалеть себя и  высказать,  что  она  думает  о
втором  браке   некоего   папаши,   о   радости   бесконечных   тяжб   с
предшественницей, и о том, что счастье двоих  померкло  из-за  потомства
этой предшественницы, и о том, что она уже грезит о счастливом  времени,
когда они смогут остаться втроем. Если Луи закрывает на это  глаза,  то,
пожалуй, неплохо открыть их Габриелю.
   Одиль  склонилась  над  кроваткой  Феликса,  вдохнула  запах  кислого
молока, одеколона, детского крема, мягко поднялась со стула и исчезла  в
тени коридора. С лестницы она услышала два мужских голоса.  Оказывается,
Луи вернулся - она этого не знала - и что-то там обсуждал в  присутствии
весьма внимательно слушавших его Розы и Ги,  который  наверняка  еще  не
закончил школьное сочинение. Никто  не  имеет  права  так  привыкнуть  к
плохому, чтобы даже не замечать, что все эти разговоры для чьих-то  ушей
неприемлемы. Когда Одиль,  тихо  скользя  в  своих  мягких  "нянечкиных"
туфлях, появилась в дверях, Луи ставил на стол кружку с пенящимся пивом.
   - Конечно, - небрежно сказал он, слово речь шла о партии в бильярд, -
Алина сдается.
   Он чуствовал себя по-домашнему в просторном  свитере,  казалось,  был
доволен  всем  на  свете.  Нечего  и  сомневаться,  что  Алина,  уступив
противнику, все равно истерзает его своими притязаниями!
   - На этот раз вам помогли Агата и Леон, - сказал Габриель. -  Им  уже
опротивела одна домашняя лапша  из-за  всех  этих  судебных  издержек  и
гонораров. Они заставили мать пойти на попятный. Конечно, при  некоторых
условиях...
   - Что за условия? - спросила Одиль. - Мне думается, мадам Ребюсто  не
в таком положении, чтобы ставить какие-то условия.
   - И я так думаю, - сказал Луи. - Алина понимает, что  в  иске  ей  бы
отказали. Она из тех, кому нужен крепкий удар, чтобы  научиться  держать
себя в узде.
   Одиль, все еще продолжавшая стоять, наклонилась к Розе.
   - Доброй ночи! - сказала она, целуя ее. - Пока, Ги! Тебе  также  пора
идти к себе - наверно, еще много уроков осталось.
   Габриелю явно понравился этот  невысказанный  укор,  он  тоже  кивнул
детям и, когда они удалились, продолжил разговор.
   - А ты думаешь о расходах? Кто будет их оплачивать?  Да  все  ты  же,
косвенным путем, через пособия. Тебе  действительно  хочется  ожесточать
Алину? В ком засядет вирус сутяжничества, того уж он не скоро  отпустит.
Апелляция, кассация, одно за другим  -  ты  не  перестанешь  вытаскивать
чековую книжку. А зачем, я тебя спрашиваю,  -  ведь  Алина  согласна  на
переговоры, но ей хочется немного себя обелить.
   - То есть? - спросила Одиль.
   Луи неприязненно посмотрел на нее. Ей-то какое дело?
   - Ты заберешь  жалобу,  -  сказал  Габриель.  -  Алина  откажется  от
апелляции, и весь процесс будет сведен на  нет.  Затем  вы  предоставите
свободу старшим, не будете их вынуждать  к  встречам,  а  следовательно,
постоянно считать их виноватыми.
   - А Розу, значит, можно будет винить, - сказал Луи.
   -  Подпишите  соглашение,  предусматривающее,  что   ваши   дети   по
достижении восемнадцати лет от этого обязательства освобождаются и что в
ожидании этого времени Алина уже сейчас освобождает Розу  от  посещений.
Но на Ги это не распространяется, так как он действительно  слишком  юн,
чтобы  решить  этот  вопрос  без  воли  родителей.  У  тебя,  Луи,  есть
возможность ликвидировать главные пункты вашего спора - сделай это. Я не
говорю, что отныне вы будете избегать даже булавочных уколов. Но хотя бы
спрячьте ножи.
   - Я бы хотел сначала выяснить мнения адвокатов, - сказал Луи.
   Одиль подошла к Габриелю, и было заметно, что она слушает его с явной
симпатией.
   - Сначала  реши  сам!  -  сказал  Габриель.  -  Знаешь,  есть  врачи,
высказывающиеся против аборта, чтобы не потерять гонорар за роды. Есть и
адвокаты, намеренно подстрекающие своих клиентов.  Может  быть,  это  не
относится ни к Гранса, ни  к  мадам  Гренд.  Один  из  них  соглашается,
считая, что будет разумно, другая дает согласие, так  как  иного  выхода
нет. Что касается привлеченного мэтра Флокосте, то я его немного охладил
сообщением, что у Алины больше нет ни сантима.
   - Ты с ним общался? - спросит Луи. -  Даже  не  предупредив  меня  об
этом?
   - Да, я  взял  это  на  свою  ответственность,  рискуя  вызвать  твое
неодобрение. Бывают случаи, когда надо оказывать  услуги  друзьям,  даже
учитывая их возможное недовольство.
   Тишина. Луи раздраженно посмотрел на Габриеля. А Одиль прошептала:
   - Извините, что я раньше о вас плохо думала, Габриель.  -  И  тут  же
повернулась к нахмуренному супругу. - Ты извини, что я вмешиваюсь в  то,
что ты привык считать своим делом, раз оно касается твоей старой  семьи.
Самое неприятное, что твое прошлое отравляет настоящее, и после  долгого
молчания я хочу со всей откровенностью  сказать:  я  потеряла  терпение.
Было время, когда я полностью оправдывала  тебя.  Ты  оставил  жену,  ты
пытался пощадить ее, чтобы хоть как-то смягчить удар. Но Алина без конца
тебе досаждала, ей удалось вовлечь тебя в судебные тяжбы, началась атака
за атакой, и все  превратилось  в  состязание,  кто  кого  превзойдет  в
подлости. Без конца ты бросал  и  деньги  на  ветер,  но  не  это  самое
страшное.  В  таком  удушливом  воздухе  задыхаются  твои  дети,   будет
задыхаться и мой мальчик, когда начнет что-то соображать, и я  этого  не
хочу. Остановись, Сиуль, остановись.
   Тишина. Одиль протянула руку, чтобы взять сковородку.
   - Так!.. - произнес оторопевший Луи.
   - Я хочу повторить вам то, что вы только что мне  сказали,  Одиль!  -
шепнул Габриель.
   Но Одиль уже разбивала яйца,  чтобы  накормить  запоздавшего  Луи,  и
молча стояла у плиты. Луи заметил, что она украдкой вытерла глаза.
   - Моя жена решила вопрос, - сказал он сдавленным волнения голосом.

17 мая 1969

   Если вы слишком много внимания уделяете одному из детей, то другие от
вас ускользают - но  не  бросайтесь  за  ними,  иначе  те,  от  кого  вы
отвернетесь, этим воспользуются.  Наверно,  удел  матерей  -  ничего  не
замечать, ни в чем не разобраться вовремя. В эту  субботу,  завернув  за
угол, Алина неожиданно сделала открытие.  Перед  мебельным  магазином  в
вечернем сумраке, ярко освещенная оранжевым светом неоновых ламп, стояла
Агата и указывала  пальцем  на  полированный  диван-кровать  со  всякими
искусно вмонтированными выдвижными приспособлениями. И показывала она на
него какому-то господину. На этот раз - что существенно - мужчине, а  не
мальчишке. После Марка, который у них давно уже не появлялся, а если как
следует вспомнить, то и вовсе перестал бывать, Алина встречала у себя  в
гостиной  немало  других  юнцов,  пожалуй,  не  меньше  десятка.   Такое
количество не давало оснований для беспокойства,