четверо детей Давермель. Здесь..."
   Но сейчас уже и вопроса не было о какой-нибудь новой доске:  Габриель
сходил с лестницы, и по его виду нельзя было заметить, что он сокрушен.
   -  Ну  что,  очень  плохо?  -  спросил   Луи,   остановившись   около
филодендрона.
   -  Врач  не  вдавалась  в  подробности,   -   ответил   Габриель.   -
Множественные переломы: обе ноги, руки, четыре ребра. Алина, как  мумия,
вся в гипсе, в повязках. Но я  не  очень  долго  тревожился.  Она  сразу
принялась мне шептать: Я не смогла сделать как  лучше.  Пусть  Луи  меня
извинит. Ведь это принесло бы ему такую экономию. Затем добавила: Он  бы
смог тогда обвенчаться в церкви. Но самое удивительное, что  Алина  даже
не так перепугана той опасностью,  которой  она  подверглась,  как  той,
которая угрожала бы ей, если бы эта история произошла с тобой.
   - Вся она в этом! - сказал Луи, утомленно упав в кресло.
   - Ее хватило, - возобновил свой рассказ Габриэль, -  чтобы  расписать
это самыми тщательным образом: Предположи, что его бы  убило...  Ко  мне
вернулись бы дети, но на какие  средства  мы  стали  бы  жить?  Его  дом
оплачен только на  треть,  жена  имеет  право  на  половину  наследства,
маленький сын - на десятую долю... Затем  Алина  представила  себе,  что
было бы, если бы вследствие подобной  катастрофы  ты  пережил  Одиль.  И
дважды даже спросила меня: Как ты думаешь, он  бы  вернулся  ко  мне?  И
добавила: Наверно, я так глупа, что согласилась бы на это!
   Луи отвернулся от Габриеля, и тот со значением произнес:
   - Понимаешь ли  ты,  что  со  временем  вашего  развода  Алина  порой
находится на грани безумия? Невроз покинутых - такой ведь существует.  И
даже столь сильный шок ничего не изменил.
   - Перед детьми, - сказал Луи, - все же можно было бы...
   Он не нашел определения, попробовал отвлечься, наблюдая  посетителей,
проходящих на цыпочках от двери к лифтам; такой тихий шаг бывает у  тех,
кто часто посещает церкви и больницы.
   - Розу и Ги я оставил на улице, -  сказал  Габриель.  -  Предупредил,
чтоб вошли, как только их позовут.
   - Это не вызовет трудностей...  для  Розы?  -  спросил  Луи,  немного
запнувшись.
   - Никаких, - ответил Габриель. - Алина даже прошептала: Я считаю  все
это просто удачей. Конечно, я не могла и предполагать,  что  такой  трюк
поможет мне свидеться с девочками, а то бы я проделала это раньше. Агата
заходила ко мне вчера вечером после звонка от Розы...
   - Как! - воскликнул ошеломленный Луи. - Но ведь Роза была  вместе  со
мной в Камблу.
   - Если я правильно разобрался, - сказал  Габриэль,  -  Розе  известен
номер телефона, по которому можно в срочных случаях вызвать  Агату.  Это
она предупредила сестру, а также и  Леона  -  ведь  он  был  в  Бове  на
практике.
   Габриель догадался, почему  Луи  оторопел.  Сидя  на  ручке  того  же
кресла, он наблюдал за своим другом  чуть  снисходительно,  но  с  долей
иронии, как это было ему свойственно. В сущности говоря, вдовец Габриель
завидовал этому разведенному мужу, еще не разобравшемуся, как вести себя
со своими близкими, запутавшемуся в конфликтах, но  уверенному,  что  он
никогда не останется в одиночестве.
   - Какая же скрытная! - проворчал Луи.
   Он нашел  нормальным  -  и  даже  достойным,  -  что  Роза,  узнав  о
несчастном случае, побледнела и с отчаянием  проговорила:  Я  не  должна
была так долго не ходить к маме. Он понял также,  почему  она  не  могла
есть за завтраком. Впрочем, как и Ги. Он допускал, что Роза  чувствовала
себя виноватой и поэтому как-то странно поглядывала на отца.  Но  он  не
мог, однако, понять зачем она с такой поспешностью помчалась в  деревню,
заявив, что ей якобы  необходимо  отменить  свое  участие  в  молодежной
встрече. Уж эта ложь была ни к чему, да и тайна тоже.
   - Ну что ты так расстраиваешься,  -  сказал  ему  Габриель.  -  Когда
родители постоянно действуют в одиночку и то один, то другой  повторяют:
Не говори отцу! Смотри, не проговорись маме! - нечего удивляться  потом,
почему дети стали скрытными. Твои ребята договорились между собой, что в
тяжелых обстоятельствах они будут действовать во  взаимном  согласии,  и
мне это кажется весьма похвальным. Роза не обязана делиться с тобой всем
лишь потому, что она уже сделала выбор - решила жить с тобой. Ты получил
преимущество перед Алиной. Однако мать есть мать, вот  почему  Роза,  не
желая обидеть тебя, сочла нужным кое о чем умолчать...
   Луи разозлился. Этого любителя поучений прерывать  бесполезно,  а  он
продолжает, валя все в одну кучу и утверждая, что  число  бед  превысило
всякую меру, что сама Четверка это хорошо поняла, что несчастье  помогло
их матери вернуть себе хотя бы часть того, что она потеряла, что есть  в
этом своя  справедливость,  что  такова  мудрость  жизни  и  что  Алина,
естественно, не станет сразу ангелом после всего пережитого, но было  бы
лучше  избежать...  Все  это  были  доводы  разумные,  но  произнесенные
невыносимо наставническим тоном, и у того, кто  сам  уже  во  всем  этом
убедился, они могли  вызвать  только  раздражение.  Наконец-то  Габриель
встал с кресла, подтянул брюки.
   - Я пойду позову детей. Медсестра разрешила им повидаться  с  матерью
минут десять, и я считал необходимым оставить их наедине с Алиной.
   Когда  Габриель  вернулся,  Луи  опять  беспокойно  ходил  от  одного
цветочного горшка к другому. Он заметил, что у Розы заплаканное лицо, и,
не поняв, уязвлен он этим или нет, взял ее за руку.
   - Если будешь звонить сестре, - сказал Луи, - передай ей, что я  тоже
не прочь ее повидать, но не собираюсь ради этого калечить себя.

НОЯБРЬ 1972

18 ноября 1972

   Алина, прихрамывая, подходит к высокому трюмо,  с  трещиной  в  одном
углу. Как она ни пыталась храбриться, повторяя, что легче справляется со
сломанными костями,  чем  со  сломанной  судьбой,  что  боль  физическая
предпочтительней, чем душевная, боли в суставах и злоба крепко  сплелись
в ней,  и  сердечные  переживания  и  передвижение  оказались  одинаково
мучительными. Украшенное красной розой (искусственной, ибо живые розы  и
особенно воспоминания, которые  они  вызывают  в  душе,  -  увы!  -  так
недолговечны), ее черное шелковое платье (шелк тоже искусственный, как и
роза) выразит ее суть лучше всего. Платье, ниспадающее до пола, в хорошо
драпирующихся складках, просторное, прямое, как бы скрадывает  ее  беды:
недостатки  фигуры,  нехватку   денег,   радостей   и   надежд;   платье
подчеркивает ее непримиримость, выражение лица, словно матери Гракхов  -
Корнелии, а эти отливающие сединой локоны живо напомнят тому, кто  любит
красить шевелюру, молодиться, носить яркие галстуки, что  его  пятьдесят
тоже не за горами. Я безропотно покорилась, мсье; я  (как  вы  говорите)
смирилась; я сейчас беспомощна и  полностью  завишу  от  вас.  Но  и  вы
зависите от меня, ибо вам придется кормить меня до самой смерти; а вот в
такой день, как сегодня, о котором вы наверняка никогда не вспомните,  я
готова в этом  поклясться,  который  мы  могли  бы  праздновать  вместе,
отмечая разом два праздника, вы всего лишь отец детей от первого  брака.
Пригласительный билет видели, а?  "По  случаю  свадьбы  их  детей  мадам
Коланж и мадам Ребюсто будут принимать гостей 18 ноября с трех часов дня
в залах гостиницы "Сплендит"., . Конечно, вам,  мсье,  придется  кое-что
заплатить по счету. Но приглашающая держава - я, мать  жениха.  И  вдруг
Алина крикнула:
   - Ты когда-нибудь прекратишь драть мне чулки?
   Кот номер один, серый, самый пушистый, самый мурлыка,  самый  резвый,
отцепился от ее шуршащей юбки и помчался по комнате, чтобы на  мгновение
заняться бахромой от ковра, а потом не упустить  случая  воспользоваться
открытой дверью, чтобы, совсем как  Агата,  удрать  бродяжничать.  Алина
прошла  несколько  шагов,  чтобы  погладить  кота  номер  два,  черного,
безучастного, загадочного и более близкого по чертам характера к  Леону,
и заодно глянула на стенные часы - большая стрелка уже перешла половину.
   - Что же он там делает? - спросила Алина вслух.
   Она разглядывала фотографии Леона:  вот  он  младенец,  затем  малыш,
мальчишка, школьник, подросток, старшеклассник, студент,  стажер  и  под
конец  тот,  кто  с  минуты  на  минуту  должен  появиться  -   помощник
фармацевта, в военной форме медицинской службы; все девять фотографий  в
ряд прикреплены кнопками к стене, а под ними по старшинству разместилась
серия снимков Агаты, затем - Розы, а потом уже Ги; в раннем детстве  все
они чем-то напоминали обоих родителей; с годами сходство определялось, и
выступало что-то свое, почти не связанное ни с Луи, ни с Алиной.  -  Как
вы торопитесь жить, - сказала мать. На этот  раз  обратила  свой  взгляд
влево, на другой привычный ей образ, существовавший до ее детей, до  нее
самой, прежде ее родителей и не так давно занявший  видное  место  в  ее
доме: это была фигура Христа, грубо вырезанная ножом на куске яблоневого
дерева, Христа, скрючившегося, истерзанного пытками, вжавшегося  в  свой
крест и жадно вдыхающего впалым открытым ртом  -  увы!  -  не  ладан,  а
острый запах, оставленный  кошками,  смешавшийся  с  приторным  ароматом
дешевых духов их хозяйки. Он, Христос, без сомнения, знал,  что  хозяйка
дома отнюдь не набожна и что он в опале за то, что допустил, с той  поры
как перестал висеть над кроватью своего  покойного  верного  слуги  мсье
Ребюсто. Но он знал также, что страдание объединяет и что здесь, у  этой
разведенной против своей воли  жены,  которой  не  удалось  снова  выйти
замуж, которая не нарушает закон, он  служит  подтверждением  того,  что
должно было быть; он служит ей самозащитой.
   Мяучит кот, наверно, он голоден, ну, уж вечером в честь праздника его
до отвала накормят фаршем. Так-то, кот, мы  сейчас  отправимся!  Сегодня
вечером мы увидим всю Четверку. И однако такой  ли  уж  это  праздник  -
нынешняя суббота? Вот теперь и Леон тоже будет приходить  всего  на  час
или два посидеть в этой комнате. Он будет также притворно  любезен,  как
Агата, Роза, Ги, присядет на край стула, будет с опаской поглядывать  на
дверь, будто я могу встать и запереть ее на ключ. Но ведь мне не на  что
жаловаться. Они вернулись ко мне. Этот добрый апостол Габриель,  который
уговаривал меня: Больше ничего не требуй, жди, пока  тебя  предложат!  -
даже не  понимал,  насколько  был  прав.  Ничего  не  требовать,  только
принимать то, что они сами, улыбаясь, предлагают, только  их  счастье  в
награду. И ни у одного из них не хватит  мужества  обременить  себя  еле
волочащей ноги матерью и провести с ней две недели каникул.
   Уже без двадцати. Алина  не  садится  из  боязни  измять  платье.  До
гостиницы "Сплендит" всего лишь пять минут езды. Это правда, но надо  бы
приехать первой, стать где-нибудь на виду, недалеко  от  входной  двери,
проявить необходимую учтивость, пожимать входящим  руки.  Этого  требует
последнее их соглашение, мучительное и неслыханно тяжелое.  Алина  опять
ковыляет по комнате, не сводя взгляда с отцовского распятия, к  которому
прикреплена веточка розмарина, освященного в Шазе.  О  господи,  что  за
претензии  у  Луи,  это  и  представить  себе  немыслимо:   он   пожелал
присутствовать на свадьбе вместе с этой девкой и их ублюдком,  можно  ли
тут не возражать? Я ее знать не желаю, боже ты мой, не хочу  видеть  ее;
давать ей повод, да еще публично, поверить или заставлять верить других,
будто я признаю ее, поскольку закон утвердил ее на моем месте, хотя  Вы,
господь мой, считаете это не правомочным. Вы представляете себе их обоих
в церкви с их узаконенным малюткой, родившимся,  однако,  в  гражданском
браке, а стало быть, в Ваших глазах - пригульным?  Я  сказала  "нет".  Я
должна была  сказать  "нет".  Именно  я  -  его  настоящая  жена.  И  Вы
согласитесь со мной.
   Уж без десяти минут. Может, надо  такси  вызвать?  Алина  набрасывает
пальто.  Пожалуй,  лучше  спуститься  и  ждать  Леона  в  подъезде,  это
сэкономит время.  Не  может  быть,  чтоб  Леон  забыл  обо  мне,  но  не
исключено, что таким образом он хочет выразить свое недовольство. Кто бы
мог в это поверить? Леон, терпеливый Леон, вежливо  выслушает,  что  ему
говоришь, но прервет тоже вежливо и все сделает по-своему. И это письмо,
которое он прислал, дышит холодком: "Извини, но, чтоб избежать возможных
ссор и инцидентов, мы с Соланж решили повенчаться только при свидетелях.
Это уже сделано. Через неделю устраиваем небольшой  прием  для  семьи  и
близких друзей. Я предлагаю тебе прийти к нам от  трех  до  пяти.  Одиль
зайдет не раньше чем от пяти до шести. Ты должна понять, что  я  не  мог
огорчить отца отказом после того, как он снял нам  квартирку  и  сказал,
что до  моей  демобилизации  он  будет  выдавать  Соланж  следуемое  мне
пособие. Не будем больше осложнять себе жизнь.  Мне  и  так  было  очень
трудно успокоить родителей Соланж".
   Алина взялась за дверную ручку. Стало быть, вести себя с достоинством
- значит "осложнять", и верх берут  отцовские  деньги.  А  что  побудило
Леона просить помощи, почему такая поспешная свадьба? Леон так  сдержан,
что никому не удастся выведать, была ли Соланж его любовницей.
   Алина угрюмо толкает дверь, и вдруг лицо  ее  проясняется.  Леон  уже
тут, он пришел вовремя, вдохнул возникший  сквознячок,  но  промолчал  о
том, что в доме пахнет кошками,  снял  свое  кепи  с  зеленой  бархоткой
ленточкой, поцеловал мать, и она почувствовала его шершавую щеку.
   - Ты, - сказала Алина, - в точности как твой отец. Щетинка растет так
быстро, что после полудня уже надо заново бриться.
   - Пошли! - поторопил ее Леон, удивленный этой ссылкой на отца.
   Внимательный  сын,  он  все  время  предупредительно  открывал  перед
матерью двери лифта, двери подъезда, дверцу автомобиля и наконец толкнул
вращающуюся дверь в  гостинице  "Сплендид",  каждый  раз  уступая  Алине
дорогу, пропуская вперед, поддерживая под руку. Однако все это  на  него
так мало похоже. Чего он побаивается?  Скандала?  Или  только  вопросов,
которые она может задать?  Откуда,  например,  этот  серый  "фиат",  кто
заплатил за него? Затянутый в мундир  и  оттого  непривычный,  он  сразу
становится самим собой, как только начинает говорить: Подарок родителей,
- коротко бросил он. Что касается подарков, он знает, что мать его ничем
не может порадовать:  у  нее  нет  ни  гроша;  и  если  бы  Луи  проявил
деликатность и предложил Алине  для  этой  цели  какую-нибудь  небольшую
сумму, то Леону все равно пришлось бы благодарить отца.
   - У тебя все в порядке? - спросил сын.
   Алина оперлась своей сведенной рукой на крепкие круглые бицепсы этого
"сбитого" ею парня, она чувствует усилия, которые  он  прилагает,  чтобы
заботливо поддержать ее,  замедлив  шаг,  чтобы  выглядеть  незаменимым,
чтобы войти в зал как положено. Она ведь быстро идти не может, она почти
калека; и каждый это поймет,  не  правда  ли?  У  нее  такое  незавидное
положение, что ее надо жалеть, а не осуждать за скверный  характер;  вот
она, моя несчастная мать, непреклонная, внушающая уважение.  И  какой-то
фрак склонился в поклоне, затем еще один, а третий, вздернув  подбородок
над белым галстуком, проводил мадам  в  зал,  где  собралось  уже  много
гостей.  Что-то  мадам  Колонж  не  видно  у  входа,  она  где-то  среди
приглашенных, которые уступают дорогу новой гостье  -  Алине.  А  вот  в
центре комнаты и несколько кресел  -  без  сомнения,  они  предназначены
увечным и старикам. Соланж в розовом платье, таком пышном, что, если  бы
что-то и было, все равно не заметишь, уже спешит к Алине.
   - Садитесь, мама, прошу вас.  Невестка  целует  ее  и  пристраивается
слева возле кресла Алины, так как справа стоит ее молодой муж. В  легком
тумане - виной этому, возможно  табачный  дым  -  к  Алине  приближаются
другие длинные платья: голубые, цвета соломы, зеленые жемчужно-серые, из
парчи, отливающей золотом, вперемежку с  полосатыми  брюками  и  темными
мужскими костюмами. Вот Агата, она  поцеловала  мать,  она  пришли  сюда
одна, шепчет: Здравствуй, дорогая мама! - и про  ходит  дальше.  Поцелуй
Розы. Вот Ги -  он  так  вытянулся  Затем  Анетта,  Жинетта,  Анри  Фиу.
Племянники. Габри эль, Эмма, Флора.
   - Как обидно, что не могла приехать бабушка Ребюсто, - говорит чей-то
голос. - Она ведь в постели, у нее опоясывающий лишай.
   Отработанные,  как  в  балете,  движения,  и  мало-помалу  вся  семья
собирается у кресла Алины; к ней уже подходят один за другим и остальные
гости,  на  этот  раз  без  всяких  поцелуев,  но  каждый  кланяется   и
протягивает руку - с маникюром или без оного. А Соланж, которая, видимо,
и  была  подлинным  организатором  приема  (или  же  выполняла   миссию,
порученную  матерью,  которая  проходит   мимо,   улыбающаяся,   немного
поблекшая  и,  похоже,  своим  примером  призывает  Алину  к  такой   же
сдержанности), - Соланж представляла  Алине  присутствующих.  Это  семья
Колонж: отец - его Алина до сих пор ни разу  не  встречала,  -  тетушка,
двое дядей - они близнецы, - двоюродная сестра,  сводная  сестра,  дочка
отца от первого брака; нет, он не разводился, он овдовел. Кто-то  сказал
однажды в клубе "Агарь": Вдовство иной  раз  кончается  тем  же,  но  по
крайней мере бывшая супруга об этом никогда не  узнает!  Вот  еще  члены
семьи Колонж, затем пошли уже Бельвенеки - двоюродные братья со  стороны
матери, сохранившие традиции Бретани даже в костюме. И наконец, вот  они
трое - самые главные, хотя и стараются  держаться  в  тени,  здороваются
последними; эти трое когда-то были ее свекром, свекровью  и  мужем,  так
любезны, что невольно думается: правда ли, что прекратилось это родство.
   - Нет-нет, не вставайте, Алина!  -  говорит  ей  свекровь,  осторожно
похлопывая своими потными ладонями сухую протянутую ей руку Алины.
   - Счастлив убедиться, что вы совсем оправились, - говорит свекор,  не
глядя на нее, и его седая как лунь  голова  склоняется  перед  седеющими
локонами Алины, они кивают друг другу в память о многих прошедших годах.
   - Ну вот, один уже пристроен! - вздыхает  Луи,  благоухая  незнакомым
одеколоном.
   Благодаря краске для волос фирмы "Ореаль" Луи выглядит лет на  десять
моложе своего обычного возраста, в особенности  в  сравнении  с  Алиной,
которой с виду лет на десять больше и надо задуматься, дает  ли  в  этом
случае 10+10=20. Пристроен!  Пристроен...  Неудачное  словцо!  Искусство
выйти в дамки в том и состоит, чтобы прорваться через все поле и не дать
захватить себя. Кто же была та экстравагантная  дама,  одна  из  редких,
довольных жизнью женщин, которая все повторяла в клубе "Агарь": Брак - в
перспективе тот же развод, не так ли?  Но  вот  этот  брак  должен  быть
удачным - ведь Леон, сын своей матери, может  навсегда  остаться  верным
мужем. Алина бросает несколько слов Луи, который  останавливается  около
нее, но не знает, что сказать.
   - Вы хорошо сделали, - говорит она,  -  что  не  пригласили  сюда  ни
судей, ни адвокатов.
   Но так как Луи, который больше всего боится  какого-нибудь  скандала,
смотрит на нее с беспокойством, она добавляет:
   - Кстати, знаешь, сегодня стукнуло четверть века, как  раз  четверть.
Если бы не этот антракт, то нам пришлось бы отмечать серебряную свадьбу.
   Алина  только  взглянула  в  лицо  собеседника,  и  у  нее  поднялось
настроение; Леон поспешно перебивает мать и спрашивает из-за спины:
   - Не возражаешь, мама, мы  хотим  все  собраться  около  тебя,  чтобы
сфотографироваться на память.
   Они уже пристроились  вокруг,  и  фотограф  приготовился,  показывает
жестом, чтобы встали поближе к друг  другу,  чтобы  сдвинули  кресла  на
переднем плане, в которых торжественно восседают  предки.  Луи  остается
стоять, но несколько отстраняется. Вот оно, восстановленное семейство  -
все в сборе, все как было, словно ничего не  произошло.  Если  бы  этому
поверить, если бы встать, если бы чудом окрепли ноги,  если  можно  было
благослови