только
утром в банке, а она должна выехать с нами семичасовым поездом.
   - Роза, розочка, розанчик ты мой... - нежно говорит Луи.
   Это их код, смешной  и  нежный,  давно  существующий  между  отцом  и
дочерью. Всегда и всюду - папина розочка!
   Одиль с боязливой нежностью открывает  в  своем  Луи  незнакомого  ей
мужчину. А дочка все еще шмыгает носом.
   - Мама не хотела, чтобы я звонила тебе... Она кричала: Это его больше
не касается. Я звоню с вокзала. Если бы я позвонила из  дома,  Агата  на
меня наябедничала бы. Но надо, чтоб ты об этом узнал. Пап, я обещала раз
или два удрать к тебе. Но теперь не  удастся.  Мы,  наверно,  весь  июль
будем в Шазе.
   - Слушай, дорогая, я хочу тебе сказать, что, когда ты вернешься...
   - Ты уже женишься, папа, я знаю. Не переживай.  Ведь  я  верю  только
тому, что вижу сама... Ну, целую тебя, бегу.
   Луи тоже чмокнул в  телефонную  трубку,  потом  на  мгновение  замер,
машинально теребя пальцами волоски  на  груди.  Да,  Роза  и  Ги  как-то
недавно экспромтом  явились  к  нему  в  контору  фирмы  "Мобиляр":  Нам
захотелось лишний раз повидать тебя, папа. Идем к кузенам.  Едва  урвали
четверть часика.
   Почему же пришли они, самые младшие, почему не старшие?  Если  верно,
что по заслугам и дети, то почему он заслужил именно этих, а не тех?
   - "Я верю только тому, что вижу сама!" - повторила Одиль.  -  Сколько
же гадостей им про меня наговорили!
   - Возможно и так, - откликнулся Луи.
   Это уже дело будущего, менее  спешное.  Смерть  человека,  иронически
прозванного  своим  зятем  "властным  старым  самцом",  требовательного,
пунктуально честного, вырвала из жизни единственного повелителя клана. И
его основную опору тоже. Тяжелый удар для Алины и ее близких.  Кончились
счастливые каникулы в замке маркиза в Шазе.  Не  будет  больше  и  этого
уютного домика; ведь он - приют управляющего. Теще придется  трудненько:
на  половину  пенсии  от  Управления  социального  обеспечения   -   все
наследство мужа - не проживешь. А впрочем, какая же она теперь ему теща?
Этот "титул" уже  устарел,  сейчас  она  всего  лишь  бабушка  Четверки.
Родство по браку перестало существовать после развода с женой. Но  Роза,
наверно, так не думает. Хотя права, конечно же,  Алина,  сказавшая,  что
все это уже не имеет отношения к Луи. Он повернулся  к  Одили,  счел  ее
бесподобной и, чтоб забыться, предался любви.

АВГУСТ 1966

3 августа 1966
После полудня

   Дама в сопровождении агента  по  продаже  недвижимого  имущества  уже
удалялась, наступая на свою тень, по раскаленной жаркой улице. Попутного
ветра! Это была уже шестая посетительница из тех, что  появлялись  здесь
после возвращения семьи из Шазе, и к тому же наиболее придирчивая.  Куда
только не совали  свои  носы  она  и  ее  помощник,  пытаясь  обнаружить
слабость опорных балок. Они изо всех сил дубасили  по  перегородкам  или
легонько их простукивали, чтобы определить, не  отстала  ли  штукатурка.
Подойдя к туалетной комнате,  на  которую  обычно  бросают  лишь  беглый
взгляд через полуоткрытую дверь, они приподнимали сиденье, спускали воду
и по пришепетыванию, с  которым  вода  наливалась  в  бачок,  заключали:
заизвестковался. А все эти расспросы, все эти соображения!
   - Почему же  вы  продаете?  Ах,  вследствие  развода?  А  о  цене  вы
договорились?
   И предлагали цену самую смехотворную... Как знать? А вдруг? Иной  раз
люди, которым ничего не стоит разрушить семью, столь же легко расстаются
и с добром. Смерть привлекает стервятников.  Беда,  видимо,  имеет  свой
запах, и некоторые носы его чуют издалека: иначе  как  бы  все  пронюхал
старьевщик, который вчера прибежал, чтобы предложить мадам  освободиться
от ненужных вещей?
   Алина вернулась в гостиную.  Луи  уже  забрал  свою  часть  мебели  и
переправил ее в новый дом, который он снял в Ножане. Теперь у Алины  нет
секретера, им пользуется уже другая, которая, возможно,  и  не  заметит,
что под каждым ящиком четко значится имя Алины. Нет, не чернилами -  они
быстро выцветают. Эта надпись останется  навсегда,  потому  что  выжжена
острым кончиком раскаленной докрасна кочерги.
   Ну вот, придется теперь довольствоваться обеденным столом  -  он  так
давно покрыт клеенкой, что все забыли о его принадлежности  к  гарнитуру
тикового дерева... Алина усаживается, берет ручку  и  продолжает  письмо
Эмме. "...Можете себе представить, какие тяжелые были у меня дни, я была
так удручена, что никому не написала ни слова. Когда вас навеки покидает
отец, то главной опорой обычно  становится  муж.  Я  же  потеряла  обоих
сразу. И тем не менее мне было очень трудно оставаться в Шазе  до  конца
июля. В парк нельзя было выходить: там гуляли гости маркиза.  Невозможно
было и появляться в деревне - там я чувствовала  себя  как  прокаженная.
Мама вообще не желала отпускать меня из дому - только  в  церковь,  куда
она сама нас тащила, так и не поняв, что у ее  "парижан",  как  она  нас
называет, отношение к религии весьма  сдержанное.  Дети  своего  дедушку
обожали, но могла ли я требовать от них, чтобы  в  течение  девяти  дней
каждое утро они подымались в шесть утра для молитвы! А какие  неприятные
разговоры были у меня с мамой по поводу того, как я их  воспитала.  Я  и
такое выслушала: "На твоем месте я бы поразмыслила, почему  очутилась  в
таком положении. Ведь любовь к богу - нередко гарантия земной любви".
   Алина неожиданно вздрогнула. Послышался свист - это уже не  в  первый
раз и, видно, не в последний, - и тут же открылось окно в комнате Агаты.
Сейчас она спустится и побежит к черному ходу, чтобы обойти  дом  сзади.
Так всегда делает Леон. А прежде делал его  папаша.  Но  надо  закончить
письмо: "Наконец я вернулась домой. Никаких вестей от Луи... А вот  дети
завалены почтовыми открытками. Некоторые из них  я  сначала  сжигала,  а
потом  перестала  это   делать,   так   как   заметила,   что   открытки
перенумерованы. Четверка ревниво к этому относится, даже  Агата.  Вообще
они стали очень раздражительны. И понять это легко. К. морю они  в  этом
году не ездили. Знают, что скоро мы будем  вынуждены  покинуть  дом.  Со
страхом ждут девятого августа. Да, именно  -  девятого  августа.  Начало
учебного года пятнадцатого сентября. Каникулы  составляют  31+31+14,  то
есть 76 дней. Если их разделить пополам, получится по 38 дней. Луи хотел
взять детей первого августа; как мне сказал адвокат, он уже снял комнаты
в Комблу. Думаю, что я поступила правильно, решив  точно  придерживаться
судебного решения и  ни  в  чем  не  уступать:  так  мы  выигрываем  еще
неделю..."
   Взбудораженная своим подробным отчетом, Алина вдруг вскочила с места.
Треск мотоцикла заставил ее подойти к окнам. От подъезда  отъезжает  сын
инженера из дома ј 29, на заднем сиденье - Агата.
   Конечно, на парне шлем, а у малышки его нет. Но разве только  в  этом
она сейчас нуждается?
   Одно опасение повлекло за собой  другое.  Алина  быстро  скользит  по
паркету в домашних туфлях. Только лицом и кровью схожая с отцом, но  так
слепо преданная матери - при  условии,  что  ей  дозволено  ходить  куда
угодно и у нее не будут спрашивать, где она была, - Агата,  единственная
из всей Четверки, в итоге  обратила  внимание  на  противоположный  пол,
пытаясь найти в мускулистых парнях  то,  чего  ей  не  хватало  дома,  -
мужчину. Остальные трое тоже отдалились от матери, но замкнулись  каждый
в себе: четырехугольник распадался.
   Взять, к примеру, Ги - дверь в его комнату полуоткрыта. Он  склонился
над своими хомяками: отец, мать и пятеро маленьких. Клетка полным-полна,
а уж какой запах!
   - Держи папашу отдельно, - замечает Алина. - А  то  через  полгода  у
тебя тут будет тридцать хомяков.
   - Так что же, разбить семью, ты об этом не подумала?!  -  возмущается
Ги.
   А вот комната Леона, в ней полный развал: где попало валяется одежда,
обувь, настежь открыты ящики стола, вперемешку книги,  баночки  с  мазью
или растираниями. Алина все это оставляет  в  неприкосновенности.  Иначе
Леон приходит в ярость, кричит, что потом он ничего не может найти.  Где
он  сейчас?  Наверно,  в  клубе,  занят  спортом  -  до  седьмого   пота
тренируется на гаревой дорожке: меры он не знает. А может, развалился  в
кресле у телевизора. Пожалуй, где-то на стороне у него есть своя  личная
жизнь. Узнать это не так легко. Раз пять или шесть Алина  тайком  ходила
на спортивную площадку, пряталась за редкими рядами местных болельщиков.
Она обычно видела, как возвращается Леон после  пробега  на  три  тысячи
метров - не первый, но и не самый последний, как он  безразлично  шагает
среди этих девчонок с крепкими задницами и торчащими  грудями.  Но  Леон
такой скрытный... Однажды в воскресный день он обнаружил  мать,  подошел
ближе и недовольно буркнул:
   - А ты что здесь делаешь?
   И его тоже нельзя  ни  о  чем  спросить.  Он  тоже  хочет,  чтоб  его
баловали, ничего от него не требовали, ни помощи,  ни  услуг,  -  будьте
благодарны,  что  он  дома.  Алина   наклоняется,   поднимает   с   пола
заинтересовавшую ее маленькую круглую коробочку. Верно, выпала у него из
кармана...  И  внезапно  густо  краснеет.  Хотя  коробочка   пуста,   но
достаточно ярлычка,  чтобы  все  было  ясно.  Ну,  конечно,  Леону  ведь
стукнуло восемнадцать. В каком-то отношении эта находка успокаивает. А в
другом - тревожит.  Но  сексуальная  жизнь  юноши  -  этим  ведь  должен
заниматься отец. Алина никогда не решалась вмешиваться в это.
   Обследование  дома  завершается  комнатой   Розы,   которая   недавно
перебралась в бывшую мастерскую отца вместе со своей коллекцией ракушек.
Очень уж ей хотелось жить в мастерской отца, как бы у самого отца,  хоть
и в доме матери, а той это и в  голову  не  пришло.  Одним  из  немногих
преимуществ неминуемого переезда будет то, что Розе придется  расстаться
с этой мастерской, и тогда, в тесной квартирке, вынужденная снова жить в
одной комнате с сестрой, она поймет настоящую цену отцовской доброты.
   Дверь в мастерскую тщательно закрыта.  Алина  ничего,  ничего  бы  не
пожалела, чтобы привлечь Розу на свою сторону.  Она  робко  скребется  в
дверь.  Ключ  в  замке  поворачивается,  задвижка  отодвигается.   Дверь
распахивается, и глазам Алины предстает  комната,  которая  служила  Луи
местом  свалки  ненужных  вещей,  а  теперь  новая   обитательница   все
переделала, заново оклеила - это стоило  дешево,  ибо  она  все  сделала
сама, - и комната стала спальней  молодой  девушки,  где  пахнет  цветом
шиповника, где стоит безукоризненно  застеленная  кровать,  где  облаком
белого  пара  от  ветерка  вздымается  занавесь,  а  на  полочках  зияют
расщелинами большая Strombe, зеленая Turbo, Murex с розовой пастью, и на
каждой раковине аккуратно наклеен ярлычок с названием.
   - Я тебе нужна?
   Пунктуальная, сдержанная Роза всегда  выметет  дом,  почистит  овощи,
проворно взобьет яичные белки, накроет на стол - и все это без ворчания,
тогда как остальные дети ни в чем не помогают; у нее  средняя  оценка  -
двенадцать баллов, а то и больше, а ведь в этом же классе старшая сестра
плелась в хвосте; Роза всегда вежлива, когда надо и кого надо  поцелует,
особенно мать, хотя никогда не кинется ей на шею, не  будет  нашептывать
на ухо свои тайны или нести какой-нибудь нежный вздор,  как  это  делает
Агата. В Розе, как в зеркале, повторилась  она  -  Алина,  но  у  своего
двойника она не самая любимая, и с этим матери свыкнуться трудно.
   - Я не могу одна вынести мусорный бак, - говорит она.
   - Иду, - отвечает дочь.
   У Алины зоркие, как у кошки, глаза. Роза тоже кому-то писала  письмо;
видимо, в ответ на то, конверт от которого Алина вчера  нашла  в  ведре,
склеила из обрывков и прочла адрес: Фонтене, до востребования.

3 августа 1966
Вечер

   Агата вернулась почти одновременно с Леоном и застала  в  доме  своих
теток. Они недавно приехали, после июльского отдыха у моря, где  предали
забвению свой траур, а теперь, снова в черном, мрачные  сидели  рядом  с
сестрой, между Розой и Ги.
   - Если бы ваш отец умел вести себя пристойно, то встречался бы с вами
у дедушки и бабушки, - сказала Анетта.
   Леон тут же удалился к себе в комнату. Агата зашла в гостиную,  забыв
о том, что на платье у нее пятно от смазочного масла и это может вызвать
ядовитые замечания. Ей, конечно, наплевать - она была  твердо  убеждена,
что уже переросла нравоучения. Но ее мать постоянно твердила, что пример
старшей сестры, которая во всем разобралась, поучителен  для  младших  и
поможет им понять то, что произошло. Агата в этом немного сомневалась  -
с некоторых пор Роза стала во всем ей перечить. Не верила она  и  в  то,
что как-то удастся подготовить к  неминуемому  младших,  сколько  их  ни
поучай. А Жинетта все пережевывала одно и то же:
   - Как говорил ваш дорогой дедушка, эта дама  никогда  не  станет  вам
близкой, хотя и будет теперь называться мадам Давермель.
   - Вы вежливо здоровайтесь с ней - и все, - продолжала Анетта.
   На бледных мордашках младших,  кроме  скуки,  ничего  не  отражалось.
Наконец Роза попыталась ускользнуть.
   - Пойду приготовлю чай, - сказала она. - Кекса хотите?
   Ги тут же последовал за ней, а тетки, уже не стесняясь Агаты,  совсем
разошлись. Даже вытащили фотографию, некогда обнаруженную в карманах Луи
в те дни, когда еще можно было их выворачивать.
   - Эта красотка мажется вовсю! - воскликнула Жинетта, ходившая в рыжем
парике.
   - А меня умиляет ее морда, - добавила Анетта. - Что Луи в ней нашел?
   - Да ровно ничего, моя душенька, - продолжала мадам Фиу. - Все как  в
шараде: Ты у  меня  не  первый,  впрочем,  и  не  второй;  не  будешь  и
последним, хотя на часок в постели станешь для  меня  всем.  Удивительно
то, что она в этой постели задержалась.
   - Да, уж терпения у нее  хватило,  это  надо  признать,  -  заключила
Анетта. - Здесь, можно сказать, томительное ожидание сбылось!
   Все захихикали. Новый взрыв смеха последовал, когда Жинетта спросила,
будет ли Луи делиться своим  счастьем  с  приятелями  -  ведь  он  может
одарить их бесплатно. Однако для Агаты это было уже слишком, и она  тоже
удрала к себе.

9 августа 1966

   Оставив позади Клюз, машина с ровным гулом мчалась  вдоль  Арва.  Луи
спокоен за Розу, сидящую рядом,  но  то  и  дело  искоса  поглядывает  в
зеркальце  на  остальных  детей.  Можно  было  себе  представить,  какие
разговорчики шли в Фонтене; вот уже  несколько  лет,  как  эти  тощие  и
толстые феи осыпали его не розами, а жабами. Если бы он и не знал этого,
напряженная атмосфера в машине на протяжении  долгого  пути  в  шестьсот
километров предупредила бы его. Он  тоже  опасался  предстоящей  встречи
детей с той,  которая  должна  казаться  им  виновницей  развала  семьи.
Спорить,  доказывать,  что  семья   распалась   гораздо   раньше,   было
бессмысленно - что это даст? Любые доводы - ничто против  факта,  а  для
них факт в том, что место Алины заняла Одиль.
   Семь часов. Уже проехали Саланш. Машина  приступом  берет  извилистую
горную дорогу, ведущую в Комблу. Долина углубляется, наполняясь  лиловым
сумраком, а скалы как бы карабкаются вверх к  еще  освещенным  вершинам.
Наконец-то вся Четверка прижала носы к стеклам.
   - Вот так Монблан - он ведь розовый! - говорит Ги.
   - А из нашего домика, - отвечает ему отец, - ты  увидишь  в  бинокль,
как альпинисты, с помощью веревок, спускаются к приюту в горах.
   Отец Одили был  родом  из  Ля-Боля,  а  мать  -  из  Савойи,  и  дочь
унаследовала от нее любовь к горным тропам: ей нравилось ходить  по  ним
на лыжах или в спортивных ботинках.  Книжная  лавка,  принадлежавшая  их
семье, многие годы была популярна среди туристов, отдыхающих на  морском
берегу, и потому Одиль тоже чувствовала себя немного туристкой. Ей  были
по душе бурно рвущиеся с гор потоки. А Четверке  была  бы  более  сродни
тихая река, кувшинки, водоросли. Гор они еще не  видели.  Собирались  на
рождество съездить в Шамрусс, но не вышло. И вот Луи пошел на  хитрость.
В Ножан их отвезут лишь к концу каникул. Пока же надо их чем-то  увлечь,
вырвать из обычной обстановки, устроить в другом  месте,  заинтересовать
ледниками, канатной дорогой, попотчевать напитками из корней  горечавки,
взять себе на подмогу Милоберов, старых и  молодых,  собравшихся  именно
для этой цели в горном трехэтажном домике. Большая семья - это  выглядит
всегда солидно:  дети  чувствительны  к  мнению  большинства.  И  Одиль,
которая заранее приехала в Комблу, не будет особо  выделяться.  Хитрость
имеет еще одну полезную сторону: после стремительного  посещения  мэрии,
после сугубо формальной свадьбы, без  свидетелей,  без  фотографий,  без
заранее объявленной даты, после столь  неудачного  начала,  которое,  по
сути дела, являлось концом того, что было  ранее,  идея  соединить  всех
вместе, собрать семью была весьма кстати.  Дети,  сами  того  не  ведая,
станут связующим звеном.
   - Осталось метров пятьсот,  -  сказал  Луи,  замедлив  скорость,  как
только показались дома. - Мы уже на месте, но надо проехать еще  немного
- до старой дороги на Меж„в.
   Четверка усердно рассматривала пейзаж. Дети замкнулись и молчали. Луи
прибавил скорость, невзирая на  указатели,  чтоб  скорее  приехать.  Они
напугали его, эти чертенята! Можно подумать, что он везет их к людоедке!
Он решил не осуждать при них Алину, и это было правильно и  даже  мудро,
но избегать при этом всяких объяснений, пожалуй, не стоит.  Родители  не
спрашивают  у  детей   согласия   на   женитьбу   или   замужество.   Но
распространяется ли эта истина на новую любовь многодетного папаши, дает
ли ему право не только принимать единоличные  решения,  распоряжаться  в
одиночку, но и связывать себя обещанием,  противоречащим  тому,  которое
дало ему такие права?
   Еще одно неожиданное обстоятельство - иначе как  отступничеством  его
не назовешь. Луи не  ожидал  этого  от  своих  родителей:  если  бы  они
решились принять участие  в  семейном  сборе,  все  было  бы  проще.  Но
родители захотели выждать, чтобы  получше  присмотреться  к  Одили.  Тем
хуже! Если старые и новые связи запутываются в узлы, то, чтобы развязать
их, надо не рубить с плеча кухонным ножом, как  делает  Алина,  а  найти
другие средства. Одиль сумеет все уладить...
   Видимо, там стоит Одиль -  вон  то  белое  пятно,  виднеющееся  перед
шестым домиком из покрытого лаком  дерева;  он  здесь  самый  большой  и
называется "Дикий козел". Да-да, это  именно  Одиль.  Стоит  на  веранде
среди Милоберов и машет рукой. Она и  побежала  навстречу,  пока  машина
делает крюк, карабкаясь по крутой дороге, ведущей к площадке. Одиль  уже
открыла дверцу, крепко  поцеловала  в  губы  своего  супруга  и  тут  же
спросила:
   - Не очень замерзли в машине?
   Похоже, что причина этому не только выпавшая роса, не только  ледяная
вершина горы Бионасе напротив.  Трое  старших  разминаются,  расправляют
смявшуюся в дороге одежду,  делают  вид,  что  разглядывают  открывшуюся
перед ними панораму, и вдруг застывают в молчании. Только Ги  прыгает  с
ноги на ногу.
   - Ну вот и ваши ребятки,  -  говорит  хозяин  книжной  лавки,  теребя
бородку.
   Никто не обращает внимания на их немного скованный вид,  на  то,  что
они так сухо здороваются. Дети не ожидали, что здесь их встретят столько
людей, и  даже  Агата,  выйдя  из  машины  с  поджатыми  губами,  как-то
растворилась в благожелательности Милоберов. Леон искоса  поглядывал  на
эту удивительную мачеху, на полголовы меньше ростом, чем он, -  даже  ее
мать выглядит  ничуть  не  старше  его  собственной.  Действуя  согласно
заранее разработанному сценарию: Веди себя так, словно ты знаешь  их  со
дня появления на  свет,  Одиль  переходила  от  одного  к  другому.  Она
поцеловала Ги в подставленную ей  щечку.  Ласково  коснулась  подбородка
Агаты, так  напряженно  выпрямившейся,  словно  у  нее  шея  срослась  с
позвоночником. Одиль не подошла к Леону,  от  которого  ее  загоражив