уководитель первого отряда фронтовых санитарок.
     176
     что и словами  не выразишь,  а  элементарный афоризм "Что  это у тебя в
кармане, еловая  шишка?"  она отнесет к  высшим  премудростям тантризма. Так
что, может быть, Олли не  так уж виноват,  что  ясно запомнил, кто именно  к
кому лез на той вечеринке.
     И в наказание за то, что я  предпочел отстраниться от ее липких ладоней
(хотя  признаюсь, рыцарский  долг перед  Стюартом  шел далеко  позади  таких
мотивов, как нервы,  хороший вкус,  эстетические соображения und so weiter*,
Вэл  теперь  заявляет среди ясного  неба,  что  я имею,  имел  и  буду иметь
биологические  поползновения  к тапироподоб-ному  толстячку  Стю.  И  будучи
отвергнут  в  своих  притязаниях,  растрачиваю  семя  на  самый  подобный из
доступных мне суррогатов,  а  именно -- на Джил. Тут я  должен заметить, что
всякий,  кому  Джилиан  представляется  подходящим  эротическим  субститутом
Стюарта, должен немедленно вызвать себе психоперевозку с войлочными стенами.
И  еще   хочу  заметить,  что  ваш   информатор   Вэл  является   постоянной
посетительницей того отвратного  отдела в местном книжном магазине,  который
почему-то   называется  "Помоги  себе  сам",   хотя   самое  подходящее  ему
наименование  --  "Пожалей  себя  сам". А  домашнюю библиотечку Вэл,  помимо
телефонной книги и указателя "Где  что  купить?",  составляют  произведения,
долженствующие утешать  и  развивать  самодовольство,  под  титлами:  "Жизнь
способна подставить ножку даже лучшим из нас", "Погляди на  себя в зеркало и
скажи:  "Здравствуй!""  или   "Жизнь--   хоровод,  включайся   и   кружись!"
Переработки разного интеллектуального вздора в примитивные блюда ценностью в
один  байт  для  поглощения умственно отсталыми  --  вот чем  упивается ваша
свидетельница.
     И вот  еще что:  случись  так,  что  лучезарная  сексуальность  Оливера
уклонится от рабочей рутины и направит
     * и так далее (нем.).
     177
     взгляд  на  сомнительного  Ганимеда  из Стоук-Ньюингтона,  то  и тогда,
выражаясь на языке,  доступном  даже для  моей  обвинительницы,  тут у  меня
проблем не будет, приятель. Никакой плотской замены нам не понадобится.
     СТЮАРТ:  Это  все  вообще  ни к столбу, ни к перилу. И даже не  боковой
сюжетный ход. Ну  да, я  пару раз пытался поделиться с Вэл, думал, она друг,
думал, друзья  для  того и  существуют. И вдруг  оказывается, рассказывать о
своих  неприятностях -- аморально, а  Оливер -- преступный гомосексуалист, и
он всю жизнь меня исподтишка домогался. Я много чего плохого думаю про моего
бывшего друга. Но не это. От грязи одно спасение: в упор ее не видеть; иначе
она пристанет.
     Давайте лучше вернемся к нашей истории, ладно?
     ВЭЛ:  Понимаю. Оливер говорит, что  он никакой  не гомосексуалист (кому
это вообще могло прийти в голову?),  а  если бы и был, он бы со своим лучшим
другом  поладил  без  труда.  А  Стюарт,  хоть  он, наверно,  самый несносно
правильный человек, с каким  меня сводила в жизни злодейка-судьба, нисколько
не удивлен и тем более не встревожен моей психологической проницательностью.
У него нет  комментариев.  Господа присяжные заседатели, на этом я свою речь
кончаю. Вернее, добавлю для ясности: по-моему, они оба такие.
     ДЖИЛИАН:  Почти все разводы, полученные по иску женщин после 1973 года,
базировались на недопустимом  поведении  мужа.  Под  недопустимым поведением
понимается:  грубое  обращение, пьянство,  азартные игры  и  тотализатор или
вообще  финансовая  безответственность,  а  также уклонение  от  сексуальных
отношений.
     На юридическом языке в прошении о разводе употребляется слово "умоляю".
Разводящаяся сторона умоляет о расторжении брака.

     ОЛИВЕР: И еще одно. Она делает вид, будто имя Вэл -- это уменьшительное
от не слишком  шикарного, но  вполне приличного  "Валери".  Говорят, что она
именно так  подписывает свои маловразумительные внутриведомственные бумаги и
любовные записки. Но  верить ей нельзя  даже в этом.  "Вэл"  (как  вам, быть
может,  небезынтересно  будет узнать)  представляет собой  уменьшительное от
"Валда".
     СТЮАРТ:  Вот это я понимаю, деликатность, вот это тонкий намек. Прихожу
к  себе  домой,  и  что я  вижу на столе? Брошюру  из серии  психологических
руководств на все  случаи жизни. В  данном случае она  имеет  название: "Как
пережить развод". И подзаголовок: "Руководство для пар  и одиночек". Значит,
вот кем я стану? Вот кем они хотят меня сделать: одиночкой?
     А вам известно, что с 1973 года в ходатайствах о разводе,  подаваемых в
английские суды  мужской стороной, в качестве причины называется  чаще всего
измена жены? Спрашивается, как, по-вашему, это  характеризует женщин?  Между
тем в противоположных случаях дело обстоит иначе. Измена мужа -- не основная
причина, по которой женщины  Англии требуют развода. Даже наоборот. Пьянство
и уклонение от секса -- вот на каком основании женщины обычно избавляются от
сексуальных партнеров.
     Одна информация в этой  брошюре мне понравилась.  Знаете, сколько стоят
услуги адвоката? Вот и я тоже не знал. В провинции вплоть до 40 фунтов в час
(плюс налог).  В Лондоне от  60 до 70 фунтов  в час  (плюс  налог),  а самые
знаменитые фирмы берут по 150 фунтов за час и даже больше (плюс  налог). Так
что этот тип,  автор брошюры, в заключение пишет:  "Очевидно, что  при таких
ценах  дешевле купить в дом что-нибудь новое,  скажем, стол, стул, полдюжины
бокалов, чем судиться и оплачивать услуги адвокатов".  Довольно убедительно.
Конечно, можно разбить
     178
     179
     вот этот бокал, который у меня в руке, и остальные  пять, что  стоят на
буфете,  и таким  образом избежать  проблем при дележе имущества. Эти бокалы
вообще мне никогда не нравились. Мадам мамаша жены нам их подарила.
     Если бы я просто сказал: нет,  я  не сделал ничего плохого и развода не
дам, вам не в чем меня  обвинить, нельзя же назвать грубым обращением, что я
врезал головой жениному любовнику,  это еще не основание для развода, верно?
-- если бы я уперся и не дал согласия, знаете, как ей пришлось бы поступить?
Она должна была бы выселиться и получила бы развод не раньше, чем через пять
лет.
     Думаете, они бы столько не продержались?
     Взгляните вот на эти бокалы. Из них можно пить пер-но, но  не  виски. И
вправду было бы дешевле купить другие или еще какую-нибудь мелочь в дом, чем
тратиться на судебное разбирательство. А старые она может взять  себе, кроме
вот  этого...  ой,  он сам  соскользнул у  меня  с подлокотника, вы  видели?
Соскользнул,  перелетел шесть  футов  по  воздуху  и  разбился вдребезги  об
каминную решетку. Вы будете моим свидетелем.
     А впрочем, не все ли равно?
     13. Что я думаю
     СТЮАРТ: Я  любил ее. От моей  любви она  сделалась  еще  милее.  Он это
увидел.  Свою жизнь он профукал,  вот  и  украл  мою.  Здание было полностью
разрушено при налете цеппелинов.
     ДЖИЛИАН: Я  любила  Стюарта. А  теперь  люблю Оливера. Пострадали  все.
Естественно, я чувствую себя виноватой. А как бы вы поступили?
     180
     ОЛИВЕР:  О Господи, бедный старина Олли, по  самую слизистую оболочку в
дерьме. Как сумрачно, как тускло,  как безрадостно... Нет,  на  самом деле я
так не  думаю.  Я думаю вот как. Я  люблю  Джилиан,  она  любит меня. Это --
исходное  положение. Отсюда следует все остальное.  Я полюбил  ее.  А любовь
подчиняется   законам  рынка,  как  я   пытался  втолковать   Стюарту,   но,
по-видимому,  у  меня плохо получилось, да  и  трудно было  ожидать, что  он
проявит объективность. Счастье  одного человека  часто покоится на несчастье
другого,  так  устроен  мир.  Это жестоко,  и  мне очень жаль,  что страдать
пришлось Стюарту. Похоже, что я потерял друга, своего лучшего друга. Но ведь
у меня,  в сущности, не было выбора. Выбора  не бывает ни  у кого, для этого
надо  быть  совершенно  другим  человеком.  Хотите  винить  кого-то,  вините
изобретателя вселенной, но только не меня.
     И вот что еще я думаю: почему  все принимают сторону черепахи? Пусть бы
кто-нибудь для разнообразия встал на защиту зайца.
     Да, я опять сказал это слово -- "тускло".
     14. И осталась одна сигарета...
     СТЮАРТ: Я очень сожалею. Правда-правда.  Я  сознаю,  что выгляжу в этой
истории не слишком привлекательно.
     Он ведь ко мне приходил, почему бы мне не пойти к нему?
     Нет, неубедительно.
     Зачем  я  это  сделал?  Не  хотел   отступаться   или  хотел  поставить
окончательный крест? Ни то, ни это? Или и то, и это одновременно?
     181
     Не отступаться -- думал, что, может быть, при виде меня она передумает?
     Поставить крест  --  как взойти  на эшафот с незавязанными глазами, как
повернуться лицом вверх, чтобы видеть падение ножа гильотины?
     И эта история с  сигаретами. Чистая случайность, я понимаю. Но это дела
не  меняет, потому что  тут все -- один большой несчастный случай, как будто
грузовик внезапно свернул вбок, проломил срединный  барьер и  смял в лепешку
твою машину.  Я сидел и курил и  положил сигарету в  желобок на  пепельнице,
смотрю, а в другом желобке уже лежит и курится другая сигарета. Должно быть,
я в расстройстве  закурил  новую сигарету, забыв  про предыдущую. А потом  я
увидел, что  в пепельнице лежит  еще один окурок. Три сигареты в пепельнице,
две  курятся  и  один  окурок  раздавлен.  Это  было нестерпимо.  Можете  вы
представить, какую боль я  испытал? Нет, конечно. Нельзя почувствовать чужую
боль, в том-то и беда. Вечная беда для  всех людей. Вот если бы мы научились
испытывать боль другого...
     Я от души сожалею, честное слово. Как мне принести извинения?
     Надо будет что-то придумать.
     ДЖИЛИАН:  Лицо Стюарта  мне не забыть никогда. Оно было  как  клоунская
маска, как тыквенная рожа, какие вырезают из тыквы на  Хэллоуин, в канун Дня
всех  святых,  с  вымученной дурацкой  улыбкой в виде  щели  поперек  лица и
мерцающим, призрачным светом, проглядывающим сквозь  глазницы. Вот  такой  у
него  был  вид.  По-моему, никто, кроме  меня,  его не заметил, но  это лицо
всегда теперь будет стоять  у меня перед глазами. Я закричала, Стюарт исчез,
все стали оглядываться, но подмостки уже были пусты.
     В канун  свадьбы я  ночевала  у maman.  Пожелание Оливера. Когда он это
предложил, я подумала сначала, что он
     182
     I
     хочет, чтобы мне оказали поддержку.  Но дело было совсем не  в этом. Он
хотел, чтобы свадьба прошла по всем  правилам. Оливер в некоторых отношениях
удивительно  старомоден.  Я  должна  быть  невестой,  отправляющейся  из-под
родного  крова к святому  алтарю.  Да  только я  ведь не юная дева,  пугливо
держащаяся за отцовский локоть.
     Я приехала к  maman в 7 часов вечера накануне  моей  второй свадьбы. Мы
обе старались держаться  осторожно. Она налила мне чашечку кофе от  нервов и
подставила мне под ноги скамеечку, словно я уже беременна, А сама подхватила
мой чемодан и унесла распаковывать, как  будто я вновь поступившая больная в
приемном покое.  Я сидела и думала: только  бы она  не вздумала  давать  мне
советы, этого я не вынесу. Что сделано, то сделано, а что произойдет завтра,
того  уже  не изменишь.  Так  что будем  сидеть  смирно,  смотреть  какую-то
дурацкую телепередачу и не говорить о важном.
     Но --  дочки  и матери.  Дочки и матери.  Приблизительно через  полторы
минуты она снова появилась в  гостиной, держа на поднятых руках мой костюм и
улыбаясь  с  таким видом, словно я вдруг впала в старческое слабоумие  и  со
мной надо обходиться бережно и снисходительно.
     -- Дорогая, ты не те вещи уложила. Я оглянулась.
     -- Те, maman.
     -- Но, дорогая, ведь это костюмчик, который я тебе купила.
     -Да.
     Да,  и ты  это  отлично знаешь. Почему  родители  задают  вопросы,  как
прокуроры на суде, насчет самых очевидных вещей?
     -- Ты что, собираешься надеть его завтра?
     -- Да, maman.
     И тут -- всемирный потоп.  Сначала  по-французски, как всегда, когда ей
надо спустить пары. Потом, немного ус-
     183
     покоившись,  она снова  перешла на английский.  Лейтмотив  был,  что  я
совершенно  определенно не в своем уме. Только человек со сдвинутой психикой
способен придумать такое: дважды выходить замуж в одном и том же платье. Это
надругательство над хорошим  вкусом,  хорошими манерами, умением  одеваться,
над церковью, над  гостями, которые будут присутствовать на обеих церемониях
(но главным образом над самой maman),  над судьбой, над  удачей, над мировой
историей и еще над некоторыми событиями и людьми,
     -- Оливер хочет, чтобы я была в нем.
     -- Можно узнать почему?
     -- Он говорит, что влюбился в меня, когда на мне был этот костюм.
     Новый взрыв.  Дурная  примета, безобразие, постыдился  бы и т.д. Можешь
выходить замуж в отсутствие матери,  если намерена надеть это, и проч. И так
битый час. Кончилось  тем, что  я  отдала  ей ключ от  моей  квартиры, и она
уехала с костюмом на вытянутой руке, словно от него исходит радиация.
     Вернулась с двумя платьями на выбор. Я и смотреть не стала.
     -- Выбирай ты, maman.
     Не хотелось спорить. Завтра будет трудный день, пусть хоть один человек
останется  доволен. Но нет,  не  тут-то было. Она стала настаивать,  чтобы я
примерила оба.  Чтобы заслужить прощение  за  свой  колоссальный  промах,  я
теперь должна была изображать манекенщицу. Смешно, ей-богу. Я примерила одно
и другое.
     -- Выбирай, maman.
     Нет, этого  ей  было  мало. Выбрать должна  я. У меня должно быть  свое
мнение. Не было у меня мнения. И не из чего мне было выбирать. Это все равно
как  заявить: вот  что, Джил,  к сожалению, выйти  тебе  завтра  за  Оливера
нельзя,
     184
     это исключено, поэтому выбери себе кого-нибудь другого взамен. Вон того
или вот этого?
     Я так и  сказала, но сравнение ей не понравилось,  она нашла, что оно в
дурном вкусе. Как же так? Когда я выходила  за Стюарта, мне внушали, чтобы я
думала  только  о  себе. Сегодня  твой день,  Джилиан,  говорили  мне.  Твой
праздник. Теперь,  когда  я  выхожу  за Оливера, выясняется, что это  не мой
день, а  день  всех  других. Оливер  настаивает на том,  чтобы  венчаться  в
церкви,  чего мне  совсем не хочется. Maman  настаивает, чтобы я была  одета
так, как мне не нравится.
     Сон в  эту ночь мне снился какой-то бессмысленный, неспокойный. Я  пишу
свое имя на песке, но только оно не мое; Оливер  стал  стирать  его ногой, а
Стюарт расплакался. Maman стоит на пляже у самой воды  в моем светло-зеленом
свадебном костюме, с равнодушным выражением на  лице. Просто стоит  и  ждет.
Если мы подольше подождем, все и вся пойдет наперекос, и ты окажешься права,
maman. Но что в этом хорошего?
     В  церкви  Оливер сильно  нервничал.  По крайней мере  нам не  пришлось
шествовать от паперти к алтарю, нас было всего  десятеро, и священник решил:
лучше,   чтобы   мы  все   обступили   алтарь.  Но  когда  мы  подходили,  я
почувствовала, что что-то не так.
     -- Прости, -- сказала я Оливеру. -- Она уперлась и ни в какую.
     Он вроде бы не понял, о чем я. Он смотрел через мое плечо на дверь.
     -- Я про платье, -- пояснила я. -- Не огорчайся.
     На мне  было  ярко-желтое платье, оптимистический цвет,  как выразилась
maman, и трудно было представить себе, чтобы Оливер не заметил подмены.
     -- У тебя вид ослепительный, -- отозвался он, но смотрел он не на меня.
     185
     Я   на   обеих  своих  свадьбах   была  не  в   том  цвете.  Глупенький
оптимистически желтый цвет надо было надеть на первую  свадьбу, а осторожный
светло-зеленый -- на вторую.
     "И все мое земное владение с тобой разделю". Так я поклялась. Перед тем
мы поспорили.  Как обычно. Оливер хотел, чтобы  слова были другие:  "Все мое
земное владение я  дарую тебе". Он говорил, что так он чувствует: все, что у
него есть, -- мое, в этих словах воплощено состояние его души, что "разделю"
звучит плоско, а "дарую" -- поэтично. А я сказала, что это-то и плохо. Когда
приносишь клятву, ее содержание должно быть четким. А то, если он дарует мне
свое земное владение, а я  дарую ему мое, это значит, мы меняемся тем, что у
кого есть, а  обменивать мою наполовину  выкупленную квартиру  на его снятую
комнату -- это не  совсем  отвечает смыслу брачных клятв, и к тому же,  если
честно сказать, в результате такого обмена в проигрыше остаюсь  я. На это он
возразил, что так рассуждать неблагородно, и не надо все понимать буквально,
на самом деле  мы  поделимся  всем, что у нас  есть, но нельзя  ли  все-таки
оставить это слово "дарую"? Эти два слова --  "разделю"  и  "дарую" -- очень
наглядно передают  разницу между  моими двумя  мужьями. Стюарт  в своем духе
хотел  заключить  сделку,  тогда  как   он,  Оливер,   хочет   безоговорочно
капитулировать. А я в ответ напомнила  ему, что  мы со Стюартом записались в
бюро регистрации, и там не требовалось говорить ни "дарую", ни "разделю".
     Тогда  Оливер спросил  у  священника, нельзя  ли  остановиться на таком
компромиссе: он скажет "дарую", ая-"разделю"? Но  священник ответил, что это
невозможно.
     --  И  все мое  земное  владение  с  тобой разделю.  --  Оливер выделил
последнее  слово,  выражая  интонацией свое  неодобрение.  Но  к  сожалению,
прозвучало так, как будто ему вообще жаль со мной делиться. Я сказала ему об
этом, когда мы стояли на паперти и maman нас фотографировала^
     186
     -- Все мое земное владение я сдаю тебе в аренду, -- сразу же сострил он
в ответ. Он уже заметно успокоился. -- Все мое земное владение отдаю тебе во
временное пользование.  Все мое земное  владение, кроме того, что мне самому
нужно. Все мое земное владение, но пожалуйста, будьте добры расписочку.
     И  дальше в  том  же духе. Оливер, когда заведется,  --  лучше  его  не
останавливать. Знаете  теперешние  собачьи поводки?  Такая большая  рулетка,
которая разматывается  на  сотни футов,  если пес вдруг  бросается бежать, а
когда  он  останавливается и  ждет  вас,  нажимаешь на  кнопку,  и  она  вся
сматывается обратно. Что-то наподобие  этого приходит  в голову,  когда Олли
начинает вот так дурачиться, будто большой пес. Но  на  углу он остановится,
оглянется и ждет, чтобы вы подошли и его погладили.
     -- И все мои ресторанные счета с тобой разделю.
     Потом все  поехали в  симпатичный ресторанчик, который выбрал Олли. Нам
накрыли  длинный  стол в глубине зала,  и  около моего места хозяин поставил
букет красных роз, чем  я была  очень тронута, хотя Олли заметил сценическим
шепотом, что красные розы -- это вульгарно.  Все расселись, выпили по бокалу
шампанского,  и завязался веселый общий разговор -- кто-то по дороге попал в
пробку, а священник так  душевно все провел, хотя не знаком ни со мной, ни с
Оливером, и мы нигде не перепугали слова, и какой у меня был счастливый вид.
     -- "Счастливый"? Кто больше? --  подхватил Оливер, и снова началось: --
Кажется, я слышал  "сияющий"?  Да,  вот  тут, слева.  Кто предложит  больше?
"Прелестный"? Я слышу "прелестный"? Благодарю вас, сэр. "Великолепный" никто
не   предлагает?   "Эффектный"?   "Потрясающий"?   Высшее   предложение   --
"прелестный"  справа...  "Прелестный"  --  раз,  "прелестный"  --  два...  В
середине  предлагают  "эффектный".  Беру  "эффектный"...  Останавливаемся на
"эффектном"? Продано аукционщику, куплено Оливером!
     187
     Он  стукнул  об  стол перечницей,  как  молотком,  и  под  аплодисменты
поцеловал меня.
     Подали первое блюдо" и  туг я замечаю, что Оливер не слушает, что я ему
говорю. Я  проследила за его взглядом, а там  за отдельным  столиком сидит с
книгой -- и даже не глядит в нашу сторону -- Стюарт.
     Тут все пошло не так,  я постаралась, как смогла,  стереть  остальное у
себя  из памяти  --  что ели, что кто говорил и  как  все делали  вид, будто
ничего  не происходит.  Но  не  могу вытравить  из  памяти  конец:  как  над
скатертью возникло лицо Стюарта, он  смотрел  прямо на  меня, рот растянут в
жуткой ухмылке, в