элементарно. Стюарт -- мой
друг -- да, друг, -- а я отнимаю у него жену. Это уже Большое Предательство,
но  по-моему, Большие Предательства переживаются легче, чем мелкие. Любовная
связь была бы мелким предательством, и я не думаю, чтобы  Стюарт пережил его
легче, чем Большое Предательство. Видите, о нем я тоже думаю.
     6) Я  еще не  получил результатов анализа  на  СПИД. Конечно, я  не так
изложил все это Джилиан. Не совсем
     так. Честно сказать, я на самом деле, кажется, наломал дров.
     ДЖИЛИАН:  На пути  к метро  на  самом  углу в конце Барроклаф-роуд есть
лавка  зеленщика. Я там купила сладкий картофель. Вернее, СЛАДКИЕ КАРТОФЕЛИ.
Хозяин  лавки от  руки  заполняет  ценники на продуктах  красивым письменным
почерком.   И   все  без  исключения,  что   у  него  продается,  ставит  во
множественном числе: КАПУСТЫ, МОРКОВИ, ПЕТРУШКИ, УКРОПЫ- там все такое можно
купить- БРЮКВЫ и  СЛАДКИЕ  КАРТОФЕЛИ. Нам со Стюартом это  казалось смешно и
немного трогательно: человек все время упрямо делает каждый раз одну и ту же
ошибку. А сегодня  я проходила мимо зеленной лавки,  и вдруг мне эти ценники
перестали казаться
     143
     смешными, ЦВЕТНЫЕ КАПУСТЫ. Как это пронзительно грустно. Не оттого, что
человек не знает грамматики, не в этом дело. А оттого, что он не  исправляет
своей ошибки. То лижму говорили,  что так неправильно, а он не верил, то  ли
за все годы, что он там торгует,  никто ему  на ошибку не  указал. Непонятно
даже, что печальнее, а вам как кажется?
     Я все время думаю об Оливере.  Даже  когда я  со  Стюартом. Мне  иногда
просто невыносимо, что Стюарт такой  жизнерадостный.  Неужели он не видит, о
чем я думаю, о ком я думаю? Почему он не читает у меня в душе?
     СТЮАРТ: Присядьте. Вам нравится Патси Клайн?
     Тлеют в пепельнице  две сигареты, Мы сидим вдвоем,  любовью согреты,  В
маленьком уютном кафе. Но приходит третий, чужой человек, Чтобы нарушить наш
тет-а-тет. И теперь сигарет стало три.
     Бедняжка Патси, она умерла. А у вас, между прочим,  все еще та сигарета
за ухом. Выкурили бы.
     Они  вдвоем  от  меня  ушли И  настал конец  нашей  любви  Дотлевает  в
пепельнице моя сигарета Я буду  блуждать  всю  ночь до рассвета Плакучая ива
плачет по мне Птицы ночные щебечут во сне Мне так горько, так одиноко!
     Дотлевает в пепельнице моя сигарета.
     Добрый  старый Стюарт, на  него можно положиться.  Со  Стюартом  всегда
знаешь,  на каком ты  свете.  Он мирится со всем.  И  знай себе бредет своей
дорогой.  Он в упор ничего не видит. С ним все ясно. Какой уж он есть, такой
есть. .,
     144
     Не  задавай  вопросов --  и  не услышишь лжи. Но и только.  С минуты на
минуту должен подъехать Оливер. Он думает, что мы, как старые добрые друзья,
сейчас  поедем в  кино.  Но Джилиан уехала навестить мать, так  что  Оливеру
придется довольствоваться  моим обществом. Я задам ему несколько вопросов, и
он несколько раз мне солжет.
     Перед  ее уходом я сидел  тут в  наушниках и слушал запись Патси Клайн.
Джилиан  зашла попрощаться, поэтому  я нажал кнопку "пауза"  и  поднял  один
наушник. Я спросил:
     -- Как поживает Оливер?
     -- Оливер? По-моему, ничего.
     --  Ты случайно не завела  с ним  интрижку?  --  спросил я безразличным
тоном: мол, я, и чтобы беспокоился?
     -- Ты что? Нет, разумеется.
     -- А-а, ну и прекрасно.
     Я опустил наушник, закрыл глаза, чтобы не видеть лица Джил, и приблизил
губы к  губам Патси. Я почувствовал,  как Джил  чмокнула меня  на прощание в
лоб, и кивнул в ответ.
     Теперь посмотрим, что скажет он в свое оправдание.
     ОЛИВЕР:  Вы  не могли  не заметить, что мой  друг Стюарт -- человек  не
слишком  культурный.  Если вы  спросите у него  имя возлюбленной Пруста,  он
задумается  на  доброе пятилетие,  устремит  на вас свирепый  взор  самурая,
решив,  что вопрос  с  подвохом, и наконец,  слегка надув губы,  раздраженно
ответит: "Мадлен. Кто же этого не знает".
     Словом,  я  не  ожидал  услышать  ничего  похожего  на,   скажем,  "Die
Gezeichneten"  Шрекера*, когда он с горящим взором  мучителя детей отпер мне
дверь, кивком пригласил войти и вопросительно указал лапой на проигрыватель.
То ли он только что открыл для себя "Увертюру 1812 год" и
     *  "Меченные"  (нем.)   --  опера  венского  композитора   Фр.  Шрекера
(1878-1934).
     145
     собрался подпевать  пушечной  канонаде и фейерверку.  То ли  мы  сейчас
услышим "Энигма-вариации"*,  сопровождаемые чтением заготовленных ответов на
самую несущественную загадку  Музыки, а  именно: кто там в которой  вариации
изображен? Да, и знаете, оказывается  Дорабелла немного заикалась, отсюда  в
ее вариации  такие  запинки: хип-хип-хоп. Угощайтесь  шоколадным  мороженым,
маэстро, а мне покажите, где тут можно сблевать, pronto**.
     Он поставил мне  эту песню. Она длилась, по-моему,  три часа сорок семь
минут, правда он утверждал, что меньше. Значит, вот что называется "музыка в
стиле кантри", то есть деревенская? В  таком случае  я очень рад, что живу в
городе. Она имеет только одно  редкое достоинство, своего рода совершенство:
она не поддается пародированию, но лишь по той простой причине, что сама же,
по   ходу  исполнения,  служит  пародией   на  себя,  точно   газонокосилка,
подбирающая все, что настригла. Тут нет места  для старика  с граблями и для
юнца с издевкой. "Тру-ля-ля, папа, я снова одинока, тру-ля-ля..." Бесполезно
и  пытаться. Эти  певцы все увешаны дешевыми  стекляшками, а ведь стекляшки,
как вы понимаете, -- сами уже пародия на драгоценности, пародировать дешевые
стекляшки невозможно. Ага, вот и хилый Уолтер, выжимающий хилую каденцию  из
своей  хилой  скрипочки.  Ты еще им всем покажешь, старина Уолт, визг,  сип,
там-ти-там, папа, я снова одинока...
     -- Ну, как тебе кажется?
     Как  мне  кажется?  Почему  он  на  меня так  пристально,  выжидательно
смотрит? Надеюсь, он не ждет от меня музыкального анализа?
     Пока я роюсь у  себя в мозговых  отвалах, ища хоть чего-нибудь,  что не
захватит самого Стюарта в невод моего пре-
     *   Симфоническая   сюита   англ.   композитора   Бенджамена   Бриттена
(1913-1976).
     ** Здесь: немедленно (итал.).
     зрения, он встает и округлыми движениями наполняет наши стаканы.
     -- Так что же ты скажешь, Оливер?
     В последнее мгновение Муза Такта все же поддержала меня, и я сказал:
     -- По-моему, "тет-а-тет" и "человек" -- не очень удачная рифма.
     Этим я его как будто бы немного утихомирил.
     Мой  грубый  бас на  время  совершенно  вытеснил из головы  то,  что  я
намеревался сделать  сразу  по  прибытии. Я протянул  ему  конверт.  Сколько
уроков английского как иностранного пришлось мне дать, чтобы возместить одну
четверть суммы, которой ссудил меня Стюарт!
     Но  тут  он неожиданно  принял  воинственный  вид и, точно  Альфред  из
"Травиаты", швырнул мешок с деньгами мне обратно.
     --  Тебе понадобится, налог  уплатить,--  сказал  он. Я молчал. Почему,
интересно,  на  меня  со   всех  сторон  стали  наседать  насчет  наполнения
муниципальной казны?  -- Налог  по твоему  второму месту  жительства,  -- он
выговорил  эти  уродливые канцелярские слова с  выражением, которое народные
массы назвали бы презрительным, -- через улицу в доме No 55.
     Как я уже много раз говорил -- эти слова стали у меня присказкой, -- не
следует  недооценивать  нашего  шерстистого друга.  Я  должен признать, что,
начиная  с этого момента,  вечер принял  совсем не то  направление, какого я
имел   все  основания  ожидать.   Кинематограф   мы  не   посетили.  Джилиан
отсутствовала, "отправилась в гости к матери". В качестве компенсации Стюарт
выставил беспошлинную бутылку виски, и я не видел  причины, почему бы мне не
выказать себя  настоящим  мужчиной, раз уж мы  остались с  ним одни. Так что
была уже беззвездная ночь, когда этот виртуоз сейфа и кассы с кротостью Тита
Андроника спросил:
     146
     147
     -- У вас с Джил роман?
     Теперь  понимаете? Прямолинейно,  как грузовик. И совсем не в его духе.
Человек, который, пересекая Лондон из конца в  конец, всегда выбирал кружной
путь   по   окраинным  переулкам,  на   этот   раз  пустился   прямиком   по
Хеймар-кет-стрит.
     Честно  сказать, я слегка  опешил. Сколько раз в жизни приходилось  мне
уверять,  что нет никакого  романа, когда на  самом деле был. Но отпираться,
что романа нет, когда его нет, -- на это требуется особое искусство, которым
я не владею. Я дал клятву. Я огляделся вокруг, чем бы поклясться, но в  наши
дни предметов, священных для обеих  сторон, почти  не  существует.  В голову
пришло только  сердце  Джил,  ее жизнь,  ее  волосы,  но это  все  не совсем
подходило к данному случаю и не сулило смягчения грозного Стюарто-ва гнева.
     Мы  довольно много  выпили, и пока мы пили, вероятность  того,  что  мы
сможем  перейти  к философскому обмену  впечатлениями от  внешнего мира,  то
возникала,  то  исчезала;  были  даже  минуты,   когда  Стюарт   определенно
скатывался на  неандертальские позиции. А один раз  он просто прервал мою --
согласен, довольно кривую, -- линию аргументации самым настоящим выкриком:
     -- Одолжи соверен! Отдай жену!
     Это высказывание  никак  не проистекало из  того, что  я  старался  ему
втолковать. Я поднял на него глаза.
     -- Одолжи соверен, отдай жену. Одолжи соверен, отдай жену.
     Эта риторическая фигура называется, насколько я знаю, repetition.
     --  Что  я  сказал  трижды,  то правда*,  -- пробормотал  я,  никак  не
рассчитывая, что он выловит намек из мутной воды моих рассуждений. i
     * Цитата из поэмы Л. Кэрролла "Охота на Снарка". I
     Однако,  прервав  меня, Стюарт  предоставил  мне если  не  дверь, то по
крайней мере лаз к тому, что я собирался сказать,
     --  Стюарт,  -- начал  я,  -- уверяю  тебя, что  у  нас с Джи-лиан  нет
никакого романа.  Мы даже не  ведем, как выражаются дипломаты, переговоров о
переговорах. --  Он буркнул  что-то невнятное в  том смысле,  что понял  мою
дипломатическую  метафору. --  Но  с другой  стороны, -- продолжал я,  и его
колючие брови сразу начали грозно съезжаться от  сознания, что вопрос еще не
исчерпан, -- как один  друг другому  должен  тебе  сказать, что  я ее люблю.
Погоди,  не начинай меня  сразу упрекать, позволь сначала довести  до твоего
сведения, что  я  всем этим bouleverse*  не  меньше  твоего.  Будь это  хоть
сколько-нибудь в  моей власти, я бы в нее не влюбился.  То есть теперь. Я бы
влюбился в нее еще когда мы только познакомились. (А действительно, почему я
тогда не  влюбился? Пережиток дружеской верности, или причина в том, что  на
ней были джинсы с кроссовками?)
     Видно  было,   что  на  Стюарта  мои  слова  произвели  неблагоприятное
впечатление,  поэтому  я  поспешил  перейти  к  сути  дела,  в  чем,  как  я
рассчитывал, ему поможет разобраться профессиональная подготовка.
     --  Мы  живем в  рыночную  эпоху, Стюарт,  --  я сразу заметил,  что он
заинтересовался, -- и было бы наивно или, как говорили раньше, романтично не
отдавать себе  отчета в  том,  что рыночный  фактор действует даже  в  таких
областях, где прежде он считался неприложим.
     -- Речь идет не о финансах, а о любви, -- возразил он.
     -- Да, но просматриваются ясные параллели, Стюарт. И финансы, и  любовь
свободно перемещаются, невзирая на то,  что приходится при этом оставлять. В
любви тоже есть  и выплаты отступного,  и отчуждаемые активы, и обесцененные
обязательства. Любовь поднимается и падает в цене,
     * потрясен (фр.).
     148
     149
     как всякая валюта. И доверие -- главный ключ к ее поддержанию.
     Учти также элемент удачи. Ты сам мне когда-то рассказывал, что крупному
предпринимателю  нужны не только смелость и  проницательность,  но  также  и
везение. Разве тебе не повезло,  что ты  первым познакомился тогда  с Джил в
"Черинг-Кросс  отеле",  а  мне  разве не  повезло,  что тебе повезло  с  ней
познакомиться?
     Деньги,   насколько  я  понимаю,  --  вещь  с  моральной  точки  зрения
нейтральная. Их можно употребить на благо^  а  можно во зло. Можно  осуждать
тех, кто ворочает  деньгами, как можно осуждать и тех, кто владеет  любовью.
Но не сами эти веши.
     Он как будто бы уже не так внимательно ко мне прислушивался, и я решил,
что пора  подвести  итог,  чтобы он не отвлекся окончательно. Для  ясности я
разлил по нашим двум рюмкам остаток виски и сказал в заключение:
     -- Рыночный фактор, Стю, вот с чем тебе приходится считаться. Я намерен
ее  у  тебя  перекупить. Я  выиграю  тендер.  Ты сможешь  остаться  на  роли
номинального директора, иначе говоря -- друга, но боюсь, казенный автомобиль
с шофером придется возвратить.
     Само собой,  я сознаю парадоксальность  ситуации не хуже тебя. Ты, дитя
рынка, стараешься  выгородить для себя  домашний  участок жизни, отстаиваешь
его неподвластность могучим силам,  с которыми ты имеешь дело  каждый  Божий
день,  с  9  утра  до  5 вечера. А я,  классический, как  бы это  сказать?.,
гуманитарий с артистическими  наклонностями и романтической  душой, со своей
стороны, вынужден признать, что человеческие чувства не подчиняются правилам
поведения, изложенным в изысканной  книге придвор^  ного этикета, а мятутся,
послушные порывам, настоящи"! ураганам, бушующим на рыночной площади. "
     Приблизительно в  это  время и  произошел  неприятный инцидент. Стюарт,
помнится, протянул мне огонек --
     150
     курить  (Да,  я знаю,  но в минуты  стресса никотиновый рецидив  как-то
напрашивается), почему-то мы оба встали и при этом со всей силой столкнулись
головами, так что прямо искры из глаз. Хорошо еще, что у Стюарта были линзы,
а то очки бы разлетелись вдребезги.
     Миссис Дайер была  чрезвычайно добра. Она  смыла  кровь с моей одежды и
сказала, что хотя зрение у нее уже не такое, как было, однако, по ее мнению,
тут нужно  наложить  швы. Но мне,  честно  сказать,  не хотелось  вести  мою
колымагу  по переулкам  в ночную  пору,  и я  удалился в  свое жилище  среди
ветвей.
     Когда пьян, боль не чувствуешь. И когда  проснешься в похмелье, ужаснее
которого  свет не  видывал  со  времени  попойки по  случаю  совершеннолетия
Силена, --  тоже.  Распространяется  ли  этот закон  на всех, я предоставляю
выяснить любителям экспериментов.
     СТЮАРТ: Я допускаю, что нехорошо было с  моей стороны наносить ему удар
головой. Возможно. Но я подчинился рыночным законам, разве не ясно?
     Дело в том, что я часто отключаюсь и  не слушаю Оливе-ровы рассуждения.
Чтобы знать, что он говорит, мне  довольно слышать половину. У меня  за  все
годы выработался такой фильтрующий механизм,  отделяющий  то, что имеет  для
меня значение, от всяческой бодяги,  которая служит упаковкой. Я могу сидеть
с  рюмкой  в  руке,  даже  напевать  что-нибудь  про  себя  и   одновременно
выковыривать косточки из его словес.
     Конечно,  у  них роман.  Уж вы-то хотя бы не смотрите  на меня так. Муж
всегда первый заподозрит и последний узнает, я сам это  говорю, но что уж он
знает, то знает. А сказать вам, откуда я знаю? Я понял  по тому, что она ему
рассказала про нас. Я, пожалуй, мог бы поверить -- с трудом, но мог бы, -- в
эту басню, что, мол, он влюбился и повадился приходить каждый день, что снял
комнату на-
     151
     против, так как его страждущее сердце жаждет быть поблизости от нее, но
что  ничего такого между  ними нет. Но одна его  обмолвка, сам он ее даже не
заметил, но я по ней  сразу  понял, убедился, что его направляет никакое  не
страждущее сердце, а совсем другая  часть тела.  Он  проговорился,  что мы с
Джил познакомились в  "Черинг-Кросс отеле". Мы тогда с ней  условились,  что
никому, в особен-^ ности Оливеру, не расскажем, где мы  встретились. Стесня*
лись  признаться, если  честно.  Оба стеснялись. И выдумали , целую историю.
Такой  уговор забыть  нельзя. А  она забыла.  И  выболтала все Оливеру.  Это
служит  доказательством, что  у  нее с  ним  роман,  --  она предала меня. А
доказательством предательства с  его стороны  служит тон, каким  он вскользц
между делом, упомянул "Черинг-Кросс отель",  как  незначительный пустяк, про
который всем известно. Если бы у них не  было романа, то-то бы он поднял шум
и смех по этому поводу, стал бы насмехаться  и "острить", как ему кажется, а
я вижу в этой его манере признак психической неуравновешенности.
     Он  не изменился, душка Оливер. Одолжи соверен, отдай жену. В сущности,
он паразит, понимаете? Сноб, белоручка и паразит.
     Что-то он такое плел, я не прислушивался, на тему о  том, Что Связывает
Вместе Пары и  Что  Связывает Вместе  Общество. Одно  из тех умных маленьких
эссе,  которые  он так лихо писал, когда мы  с  ним учились в  школе. Почему
гулять  на стороне -- это ну просто Французская революция. Когда-то, когда я
был маленький, такие вещи производили на  меня впечатление. Потом, помню, он
как-то  перешел  от этого к рассуждениям  насчет рыноч* ного  фактора. Тут я
немного прислушался, потому что когда Оливер выказывает себя полным дураком,
это  все  же  занимательнее, чем когда  он  выказывает  себя дураком  только
наполовину. Так что я выслушал его аргументы Я взвесил его доказательства, и
в целом его мысль сводится
     152
     вот к чему (поправьте меня, если я  слишком упрощаю): в том, что я сплю
с твоей  женой, виноват Рынок. Вот, оказывается, в чем причина. Я-то  думал,
причина в том,  что ты  в нее влюблен, или что ненавиА Г1ь меня, или и то, и
другое.  Но если причина -- Рынок, то я, малое колесико  в рыночной  машине,
теперь, конечно,  понимаю, почему ты так  поступаешь. У меня  сразу  на душе
полегчало.
     Тут он сунул в рот очередную  сигарету  (девятую за вечер, я считал), и
выяснилось, что у него кончились спички.
     -- Давай-ка, браток, перепихнемся по-голландски,-- сказал он мне.
     Выражение это мне было  незнакомо и, возможно, оскорбительно, поэтому я
не ответил. Оливер  наклонился  ко мне, вынул у  меня  из пальцев  курящуюся
сигарету, стряхнул пепел, раздул докрасна кончик и прикурил свою сигарету от
моей. В том, как он все это проделал, было что-то отвратительное.
     -- Это и называется,  браток, перепихнуться по-голландски, пояснил он с
наглой, омерзительной ухмылкой.
     И тут я решил, что с меня довольно. Еще и  "браток" вдобавок. Я встал и
спросил:
     -- Оливер, а ты целоваться по-эдинбургски никогда не пробовал?
     Он, очевидно,  решил,  что мы  обсуждаем новые выражения, и может быть,
даже подумал, что я даю ему совет, как обращаться в постели с моей женой.
     -- Не пробовал, -- ответил  он,  оживившись.  -- Я в столице скоттов не
бывал.
     -- Я тебе покажу.
     Я встал  и показал  рукой,  чтобы  он тоже  поднялся.  Он  встал рядом,
покачиваясь. Я взял его за грудки и  заглянул ему в лицо, в страшное, потное
лицо того, кто  ... мою жену. Когда? Когда последний  раз?  Вчера?  Третьего
дня?
     153
     -- А вот это поцелуй по-эдинбургски, -- сказал я  и с силой  боднул его
головой прямо в лицо. Он опрокинулся навзничь, сначала вроде как полусмеясь,
будто я собирался  ему что-то показать,  но не вышло. Потом, убедившись, что
это  не  ошибка,  он  удрал. Он  вообще-то  нельзя  сказать,  что  такой  уж
бесстрашный кулачный  боец, наш Оливер. Точнее сказать, он просто  отчаянный
трус. В кабак рискует зайти, только если там дамский вечер,  если вы знаете,
что это такое. Он объясняет, что у него отвращение к физиче- , скому насилию
из-за  того,  что  его  в  детстве  папаша бил. Чем, интересно? Свернутой  в
трубочку газеткой?
     Знаете что?  Я  не хочу больше говорить  об Оливере. Вообще никогда.  У
меня никаких сил  не осталось после вчерашнего.  Да еще  этот кретин измазал
кровью ковер.
     Хотите  знать, как  я  себя  чувствую? Могу объяснить. Мы в школе часто
играли  в  солдат.  У нас был Сводный Ученический  полк.  Вот, например, как
чистят винтовку. Берешь лоскут два на четыре, скатываешь потуже и вставляешь
в очко шомпола, коне