и повернулась к Кольцову.
     -- Жаль,  что  вы не  видели, как у нас  поставлена "Эсмеральда". У нас
старались взять из романа как можно больше и  для декорации, и для сюжета. А
что сделал Пети?  Он как раз, наоборот,  отказался от  всего сопутствующего.
Оставил только самые главные линии и изгибы. И показал нам простую и сильную
историю любви  и смерти. Но если уж есть два  пути постановки, то, очевидно,
возможен и третий! И четвертый! Вам это интересно? -- горячо говорила Юля.
     -- Очень...
     -- Очень, -- повторила Юля. -- Не любить балет нельзя. Любите его!
     -- Я, наверное,  вас  люблю, Юлия  Александровна, --  не  спуская с нее
глаз, сказал Кольцов.
     Сказал  и сам испугался  своих слов.  Ему казалось, что  Юля непременно
сейчас рассердится  и скажет в ответ что-нибудь холодное, колючее. Но она не
рассердилась, а спросила:
     -- Что значит "наверное"?
     --  А то,  что я профан не только в балете. Не больше я разбираюсь и  в
собственных  чувствах. Даю  вам честное  слово, у меня никогда не было  даже
простых увлечений.
     -- Простых и не бывает, -- заметила Юля.
     -- Ну, даже мимолетных,  даже  не предполагающих взаимности. Я не знаю,
как их определить...
     -- И не надо! -- очень мягко остановила его Юля. -- Хотя это странно. У
себя в полку вы производили впечатление более сведущего мужчины.
     --  Времени  у  меня на  это  не хватало.  А может,  не встречал таких,
которые могли бы понравиться. А вы... вы совсем другое дело. Вы  где-то тут,
-- прижал Кольцов руку к сердцу. -- Зашли и...  остались... Наверное, это  и
есть любовь.
     -- А если я оттуда уйду? -- серьезно спросила Юля.
     -- Нет. Не уйдете. Никуда не уйдете! -- заверил Кольцов.
     -- Бывает, что и уходят, -- сказала Юля.
     -- Не выпущу! -- поклялся Кольцов.
     Юля тронула машину со стоянки.
     Когда они выехали  из туннеля под  проспектом Калинина и свернули возле
памятника Гоголю в переулок, Кольцов спросил:
     -- Что же вы молчите?
     В конце  переулка Юля повернула  налево.  Потом направо. И остановилась
возле дома Ирины.
     -- Что же вы молчите? -- повторил свой вопрос Кольцов.
     -- А может, не стоит продолжать этот разговор? -- спросила Юля.
     Кольцов  взял  ее руку  и прижал  к  губам.  Рука  у Юли  была  мягкая,
душистая,  сухая  и теплая.  Он несколько раз поцеловал ее длинные пальцы  и
сказал:
     --  Если  так, то  все  ясно.  Но  я сделал правильно, что открылся.  И
помните, это надолго. Может, даже на всю жизнь...
     -- Я же замужем, Сергей Дмитриевич, -- сказала Юля.
     -- Это не имеет никакого значения.
     -- Для вас?
     -- И для вас.
     --  Вы большой  ребенок,  --  ласково  улыбнулась Юля. Но руки своей не
отняла. -- Расскажите лучше, как идет у вас работа.
     -- Идет.
     -- Это хорошо... Вы довольны?
     -- Я люблю вас!
     -- Я верю. И не надо больше об этом, -- попросила Юля.
     Но Кольцова уже нельзя было остановить.
     --  Милая!  Родная!  --  тихо  проговорил  он  дрогнувшим  голосом.  --
Поговорите со  мной.  Ведь я  скоро уеду. Сделаю этот  дурацкий доклад  -- и
уеду. И возможно, никогда-никогда больше  не увижу вас. А ведь вы  для  меня
единственная. Второй такой нет на всем белом свете. Мне, я думаю, повезло не
меньше, чем Рею Девису.
     (Рей Девис -- американский ученый-физик)
     Юля засмеялась:
     -- Такого мне еще не говорили.
     -- И  тем не менее никому ведь больше не удалось поймать нейтрино. А вы
знаете, когда я понял, что назад для меня хода нет?
     Юля не ответила.
     -- Уже тогда, когда  встретил  вас на станции. А когда вы полоскались в
саду, мне показалось, что  я брежу,  --  вспоминал  Кольцов. -- Я до сих пор
помню все до  мелочей. Сад был  черным.  Окно светилось желтым. Вода в бочке
поблескивала синим. А туман стелился, как грушевый цвет.
     -- А вода в кадке была удивительно мягкая! -- вспомнила Юля.
     -- А меня хозяйка потом ругала, почему я у нее теплой воды не попросил.
     -- Я совсем тогда не озябла.
     -- И это помню. Я стоял рядом с вами и чувствовал ваше тепло. Вы вообще
тогда были ближе ко мне.
     -- Тогда все было естественно. И в саду. И на танкодроме.
     -- А теперь?
     -- Вы тоже стали другим. Вы считаете, что у вас теперь появились права.
Я  это почувствовала. И мне, очевидно, не надо было с вами встречаться. Но в
таком случае я потеряла бы  вас из  виду. Не  могла бы следить за вами.  А я
боюсь за вас.
     -- Что?
     --  Мне кажется, что  вы перестанете  работать.  Плохо  подготовитесь к
докладу.  Почему  вы назвали его дурацким?  Вы  должны сделать его  на самом
высоком уровне. Вы даже не представляете, как он вам нужен!
     -- О чем вы говорите?
     --  О вас, Сергей Дмитриевич. И очень  прошу  вас:  забудьте сейчас обо
всем. И обо мне в том числе. Займитесь только подготовкой.
     -- И вы о том же, -- вздохнул Кольцов.
     -- Почему "и вы"?
     -- Я вам уже  сказал -- работа идет, -- уклонился от ответа Кольцов. --
О ней вы не беспокойтесь.
     -- Значит, обещаете? -- обрадовалась Юля.
     -- Обещаю, -- не очень бодро ответил Кольцов.
     -- Вот и прекрасно. И не дуйтесь. Вы действительно  большой  ребенок. И
вы  еще многого не  понимаете.  Но я хочу, чтобы у вас все  было  хорошо! --
сказала Юля и ласково потрепала его своей теплой рукой по щеке.
     На  этом  они  расстались. Кольцов  поднялся к себе.  Юля направилась в
гараж. Нельзя сказать, чтобы и внутренне она оставалась такой же спокойной к
признанию Кольцова, как внешне. Она очень следила за собой и ничем не выдала
своего волнения. А оно было. Сердце так  сладко сжималось, когда она слушала
его  тихий, непривычно взволнованный голос. И  совершенно  ей не хотелось от
него уезжать. Она чувствовала, что он говорит очень искренне, смущается, тут
же обижается, быстро, как дитя, реагирует на малейшее проявление  участия  к
нему, и от этого  ей было  еще приятней. И  еще она  почувствовала, что в ее
руках он может быть мягок как воск.
     Когда она вернулась домой, было уже поздно. Но Игорь не спал. И даже не
ложился. Сидел и читал старый номер "Иностранной литературы". Юля разделась,
вымыла  руки, пошла  на  кухню.  На  столе  стоял  ужин:  творожный  пудинг,
сваренное всмятку яйцо, стакан молока. К пудингу Юля не  притронулась. Взяла
ржаной сухарь, надкусила, с удовольствием запила молоком.
     -- Ну и как спектакль? -- услыхала она за спиной голос мужа.
     Юле   не  хотелось  обсуждать  во   второй  раз  только  что   виденное
представление, и она ответила односложно:
     -- Неплохо.
     -- И это все твои эмоции? -- удивился Игорь.
     -- Я устала.
     -- Могу представить. Наверное, было не меньше четырех отделений.
     -- Нет, меньше.
     -- Где же ты тогда задержалась?
     Юля вымыла стакан, поставила его на полку, прошла к себе в комнату.
     -- Нигде. Просто я  была не одна  и, естественно, подвезла человека  до
дома, -- ответила она.
     -- А  по-моему, это совсем не  естественно, -- назидательно  проговорил
Игорь.  -- И вообще, тебе не кажется, что ты слишком  много времени уделяешь
этому танкисту?
     -- Абсолютно не кажется. Он в полку уделял мне его гораздо больше.
     -- Что же  ты сравниваешь? Полк есть полк.  Там  ему приказали помогать
тебе, он и делал свое дело. А ты чего ради стараешься?
     -- Долг вежливости.
     -- Перед кем? Перед этим нахалом? --  не сдержался Игорь. -- Мало того,
что  он  переломал наши приборы, так еще учить нас приехал сюда!  Да  кто он
такой? Попов? Ландау?
     -- Не знаю. Но может быть, и тот, и другой.
     -- Ах, вот как?!  -- оторопел Руденко. -- Да я Ачкасову звонить сегодня
хотел, когда узнал, что нам предстоит с ним встреча.
     -- Почему же не позвонил? -- подавив улыбку, спросила Юля.
     -- Завтра позвоню!
     -- Пустые  слова.  Никогда  и  никому ты не  позвонишь.  И  кроме того,
послушать Кольцова тебе просто полезно.
     -- Мне? -- удивился Игорь. -- И это говоришь ты? Опомнись! Что за мысль
пришла в твою голову? Я заканчиваю большую работу. Многие весьма влиятельные
люди  уже  сейчас  заслуженно считают ее очень перспективной. А  я, как тебе
известно, собираюсь внести в проект еще целый ряд усовершенствований. Что же
я от него услышу? Ты просто не понимаешь...
     Все, о чем Игорь собирался сказать дальше,  Юля уже  знала. Она  тысячу
раз слышала, что "Сова" -- это новое слово в технике.  Что если она этого не
осознает, то очень жаль. Что ему вообще кажется странным, что она до сих пор
не оценила по достоинству этой его работы. При этом  он непременно  сошлется
на какой-нибудь имеющий к данному  случаю отношение пример. Потом на второй.
А может быть, и на третий. Эрудицией он для этого  обладал основательной. Но
ей все  эти разговоры уже  порядком надоели. И потому, никак не отреагировав
на его  слова,  она  спокойно  начала раскрывать постель. Но  вдруг услыхала
что-то новое, непривычное.
     -- Ради  чего мы должны  переносить свой  отпуск на зиму? --  продолжал
Игорь. -- Почему мы  должны ждать, когда этот твой горе-испытатель соберется
с мыслями? В кои-то годы вместе решили поехать на море -- и на тебе?
     -- Что же ты хочешь? -- испытующе посмотрела Юля на мужа.
     -- Перестань раскатывать его на машине! -- потребовал вдруг Руденко.
     -- Только и всего? -- удивилась такому обороту дела Юля.
     -- Да.
     -- Хорошо. Раскатывать больше не буду,  -- пообещала Юля,  подумав:  "А
это что? Забота о  собственном престиже  или ревность? Однако для  ревности,
пожалуй, было слишком много слов". Она легла в постель и выключила свет.

Глава 19

     Вечером  накануне  выступления  Кольцов заглянул  на  почту  и  получил
адресованное ему  до  востребования  письмо от Чекана. Получил, но так и  не
прочитал его. На  почте  собралось много  народу.  Читать на улице  было тем
более  неудобно. А когда  вернулся домой,  голова оказалась  занятой  совсем
другими  мыслями.   Почти  две  недели   бился   Кольцов  над   тем,   чтобы
самостоятельно  вывести  формулу,  которую  так  легко  и  быстро  нашел  на
консультации Верховский.  Ясны были отправные  данные. Запомнил. Они были  у
него  надежно записаны теперь  уже  в  рабочей тетради. Но  как подойти, как
получить  этот  результат, Кольцов  не знал. И вдруг  после стольких неудач,
плохого настроения, после десятка начинаний путь доказательства выстроился у
него в голове сам собой. Стоило лишь Кольцову взглянуть на всю  проблему под
другим углом зрения. И случилось это именно по дороге с почты.  До письма ли
было  ему в тот момент?! Он прибежал домой, не раздеваясь, подлетел к столу,
схватил  ручку  и  кое-как,  полуцифрами,  полубуквами,  записал  общий  ход
рассуждений. И когда получил то, что надо, над  чем безрезультатно бился все
эти дни, в изнеможении свалился на стол. И так лежал, обхватив в полузабытьи
голову руками,  не менее часа. Он выполнил то,  что рекомендовал ему сделать
Верховский, провел  подробное исследование варианта  "дельты"  и  чувствовал
теперь  от этого большое удовлетворение. Как всегда, академик предсказал все
с   завидной   проницательностью.  Вариант  давал   совершенно   неожиданные
интересные результаты и  мог,  Кольцов не сомневался в этом уже ни на  йоту,
успешно продвинуть работу  КБ намного вперед.  Естественно,  определить  без
лабораторных   исследований   до   конца   и   наверняка,   удовлетворит  ли
перестроенный  на схеме  "дельты" прибор все  предъявляемые ему  требования,
Кольцов был не  в состоянии.  Но то, что схема  "Совы" при  этом значительно
упрощалась,  а  сам  прибор  становился в  работе  намного надежней и  менее
чувствителен к разного рода помехам, было уже абсолютно  ясно. Новый вариант
открывал для КБ  немало и  других  не  менее  существенных  выгод.  И сейчас
Кольцов почти не сомневался в  том,  что конструкторы  воспользуются советом
Верховского  и пересмотрят  схему  "Совы". Целесообразность  такой переделки
была  для  него  совершенно  очевидной.  Но  что  касалось  его собственного
научного поиска, о котором  он сообщил и Ачкасову, и Верховскому, то на него
успешные  исследования  "дельты"  не  повлияли,  можно  сказать,  никак.  Он
по-прежнему,  а   пожалуй,   даже   еще  в   большей  степени   уверовал   в
перспективности разработанного им принципа и желал  сейчас только  одного --
поскорее вернуться к своим занятиям.
     Вывел его  из  состояния раздумья длинный и  ужасно  нудный  телефонный
звонок. Кольцов  вздрогнул и очнулся. Зябко поеживаясь, снял трубку. Звонила
Ирина.  Кольцову казалось, что на дворе уже давно  глухая  ночь.  Но голос у
Ирины был веселый.
     -- Вы спали? -- удивилась она.
     -- И очень крепко.
     -- Вы так рано ложитесь?
     -- В данном случае вы меня просто поздно разбудили.
     Ирина засмеялась и сообщила Кольцову, что пропуск на него заказан и что
утром за  ним  придет машина. Таково было указание самого шефа -- Александра
Петровича Кулешова.
     -- Придет так придет, --  не стал  возражать Кольцов,  хотя  и не очень
обрадовался такому  вниманию  к собственной персоне. Ибо  до сих  пор не был
уверен в благоприятном исходе всей этой ачкасовской затеи.
     Кольцов скрыл конверт и прочитал письмо.
     "Здравия желаю, товарищ  капитан! -- писал  Чекан. -- Мы так  понимаем,
что  через эту "Сову" вы к нам не вернетесь уже никогда. И так уже думаем не
только  мы,  но  и  наш  комбат,  хотя  подполковник  Фомин  никаких  команд
утверждать Аверочкина не дает. Черкнули бы нам, что вам  самому  известно на
эту тему. У нас -- порядок. Аверочкину присвоили звание старшего лейтенанта.
Усиленно перестраиваем всю учебную базу. Электрифицируем танкодром,  учебные
поля, классы.  Заодно  готовимся  к контрольной. Технику уже подготовили. На
предварительной проверке  отводили и  отстреляли на  "отлично", хотя  комбат
поставил  только четверки. Пока все. Три дня  назад погода резко похолодала.
Вполне  могут начаться заморозки. А там и зима недалеко. Передайте привет от
всех  нас  вашему инженеру тов.  Руденко. Мы не сомневаемся,  что  вы где-то
рядом с ней".
     "Даже не сомневаются", -- с улыбкой  подумал Кольцов. От письма дохнуло
чем-то  родным  и в  то же время остро далеким. Такое  чувство  он испытывал
всегда, когда читал письма из дома от отца с матерью. Но путь домой для него
действительно был  уже  давно  отрезан.  А  с частью  он вовсе не  собирался
расставаться и  потому  решительно  прогнал  неизбежно следовавшую  в  таких
случаях за  воспоминаниями  тоску.  Написать  в роту  он, конечно, мог  бы и
раньше. Ребят  надо поддержать.  Остаться  в  такую  ответственную пору  без
командира хоть кому несладко. А они  ворочали без  него  все дела уже больше
месяца. С мыслями о роте он выпил стакан черного как деготь чая  и снова сел
за  работу.  К  часу  ночи все  необходимые  расчеты  были сделаны.  Графики
вычерчены. Для беседы с Верховским, которого он  решил поймать где-нибудь  в
пятницу, у него тоже было все готово.
     Утром  того  долгожданного  и  решительного дня  он  встал, как обычно,
бодрым.  Спокойно собрался.  На улице, у подъезда,  его уже ждала машина. Он
заехал за своими рабочими записями и направился в КБ. Но чем ближе подъезжал
к старому дому  с колоннами  и узорчатыми  решетками на окнах первого этажа,
тем больше волновался. В самом  КБ Кольцов не был еще ни разу. Но с улицы он
его уже видел. Юля как-то раз специально провезла его мимо КБ на машине.
     В  бюро пропусков  Кольцова встретил  незнакомый и, как ему показалось,
мешковатый  майор-инженер.  Он назвал себя Зарубой  и  проводил  Кольцова  в
приемную Кулешова.  Майор Кольцову  не  понравился.  За  столом  секретаря в
приемной Кольцов неожиданно увидел Ирину.
     -- Ради вас даже меня сюда посадили, -- весело улыбаясь, сказала она.
     -- А иначе и  доклад не состоялся бы,  -- в  тон ей ответил Кольцов, но
взглянул на стоявшую у двери вешалку  и все понял.  На вешалке  висело  штук
восемь фуражек.  Две  из них  были  генеральские. Значит,  гости  пожаловали
важные,  а  по  этому  случаю  потребовался  и секретарь. Кольцов  разделся.
Подошел  к  Ирине  и  заметил  у  нее  несколько  книг.  Это  были  учебники
английского языка.
     -- Вы учитесь? -- спросил Кольцов.
     Ирина кивнула.
     -- Заочно?
     -- На вечернем.
     -- Где?
     -- В Инъязе. Буду учить ваших детей.
     --  К  тому времени, когда мои дети пойдут  в  школу, вы наверняка  уже
станете заслуженным учителем и вас уже сделают завучем.
     -- Подходит! -- приняла шутку Ирина. -- В таком случае не торопитесь.
     -- Я? -- не понял ее Кольцов. И рассмеялся: -- Тоже подходит.
     --  Разбор будет  проводиться в  комнате технического совета.  Пойдемте
прямо туда, -- предложил Заруба.
     Они  зашли в  кабинет. Кольцов увидел  развешанные  на  стойках чертежи
"Совы"  и две  большие,  как в  студенческих аудиториях, доски --  черную  и
красную.
     -- Кто будет выступать первым? -- спросил Кольцов.
     --  Вообще, только вы. Нам-то  что говорить? Мы свое  дело  сделали, --
ответил Заруба.
     -- Во сколько начало?
     -- Тоже дело за вами.
     -- Я готов.
     -- А мы тем более. Сейчас доложу.
     Но прежде чем Заруба  вышел, в комнату зашел высокий, добродушного вида
полковник. Кольцов  сразу  же узнал  его. Это  был  Бочкарев.  Он приветливо
улыбнулся Кольцову, по-приятельски протянул ему руку.
     -- Послушаем, послушаем лихого командира. -- И спросил: -- Для  доклада
от нас ничего не требуется?
     -- Спасибо. Все есть, -- поблагодарил Кольцов.
     -- В таком случае,  Остап Григорьевич, приглашайте товарищей. Ачкасов у
Кулешова.  Сообщите  Руденко.  Давайте  сюда  всю  группу!  --  распорядился
Бочкарев и сел  на один из  стульев  в  начале стола. Он достал  из  кармана
кителя газету и как ни  в чем не бывало углубился в нее. Кольцову даже стало
обидно от такого безразличного отношения к предстоящему разбору, и он как-то
сразу  успокоился,   подумав:  "А  мне-то,  собственно,  чего   волноваться?
Отбарабаню,  а там  пусть разбираются". И чтобы не терять даром времени и не
задерживать  ни  себя, ни  людей, решил кое-что  предварительно записать  на
доске. Но  не написал и половины того, что  хотел. В комнату зашли Ачкасов и
сопровождавший его генерал-майор-инженер Кулешов.  Кольцов не знал  главного
конструктора и никогда не его не видел,  но сразу догадался, что  это именно
он. Выдавали  аккуратная профессорская бородка  и манеры  хозяина. Вслед  за
генералами  пришли  еще  человек  десять -- военные, штатские.  Последней  в
комнату зашла Юля.  Генералы  поздоровались  с Кольцовым за руку.  Остальные
сотрудники  КБ, за  исключением  двух-трех  человек,  заняли  свои  места за
столом, почти не удостоив его взглядом. Кольцов не очень хорошо представлял,
как ему  в данной ситуации надо себя вести  и что делать,  и,  следуя общему
примеру, также присел на свободный стул.
     Но Кулешов жестом пригласил его сесть рядом с собой.
     -- Прошу сюда, товарищ капитан, -- проговорил  он  и  тут же перешел  к
делу:  --  К нам приехал,  товарищи, капитан  Кольцов  Сергей Дмитриевич. Он
участвовал в испытаниях нашей  "Совы". Сейчас Сергей Дмитриевич поделится  с
нами своими впечатлениями об этих испытаниях. Прошу.
     Генерал говорил  басом, официально и  сухо, не  выражая, как показалось
Кольцову, никакого интереса к тому, что происходило  в комнате  технического
совета. Это его отношение красноречиво подчеркивала  и краткость той речи, с
которой он  обратился к собравшимся.  И  все-таки, пока  он говорил, Кольцов
успел окинуть  взглядом  тех,  кто пришел его  послушать.  Примерно половина
присутствующих,  и особенно  тех,  кто  был  в  штатском,  выглядели  людьми
степенными, в  возрасте.  У одного из майоров на кителе Кольцов заметил  два
значка  в виде ромбов.  "Гражданский  вуз и  военную  академию окончил",  --
подумал  о  майоре  Кольцов. Но д