разуму, -- но  совершенно  очевидно, мой
дорогой мальчик,  что это именно ты со свойственной юности  горячностью и, я
бы  сказал, неумением  соразмерить силу, взял да  и  замочил беднягу.  Жаль,
жаль, жаль.
     -- Предатели! --  возмутился я. -- Лжецы и предатели! --  Вижу,  опять,
точь-в-точь как два года назад мои так называемые друзья того и гляди сдадут
меня со  всеми  potrohami ментам. Никому,  бллин,  ну  никому на белом свете
нельзя верить! Джоджон пошел  разбудил Уолла, и тот сразу же  с  готовностью
подтвердил,  что  это я, ваш  скромный  повествователь,  совершил весь  этот
razdryzg и насилие.  Когда пришли сперва вертухай, потом начальник охраны, а
потом и сам комендант, все  мои как бы товарищи по камере, перекрикивая друг
друга,  бросились наперебой рассказывать, что и  как я  делал, чтобы ubivatt
этого никчемного извращенца, чей окровавленный труп мешком валялся на полу.
     Странный был день,  бллин. Мертвую  plott  утащили, после чего во  всей
тюрьме  всех  заперли  по  камерам  до  особого распоряжения;  zhratshku  не
выдавали, не разносили даже tshai. По площадкам ярусов расхаживали  вертухай
и  надзиратели, то  и дело  покрикивая;  "Молчать! " или "Заткни хлебало! ",
едва  только  им послышится,  что где-то в  какой-то  камере раздался шепот.
Потом около одиннадцати  утра движение  как-то  так напряженно стихло,  и  в
камеру  извне  начала  проникать вроде  как vonn страха.  А потом  мимо  нас
торопливо прошли комендант, начальник охраны и  какой-то  очень важного вида
tshelovek; при  этом они спорили  между собой, как bezumni. Похоже, что  они
дошли  до  самого  конца яруса, потом стало слышно, что они возвращаются, на
этот  раз медленнее, и уже выделялся  голос коменданта,  толстенького, вечно
потного белобрысенького человечка, который в основном говорил: "Да, сэр! " и
"Ну  что же тут поделаешь, сэр?  " и  все в  таком духе. Потом вся  компашка
остановилась у нашей камеры, и начальник охраны отпер дверь.  Кто среди  них
главный, было видно  сразу: высоченный  такой  голубоглазый diadia  в  таком
роскошном костюме, бллин,  каких я в жизни  не  видывал: солидном и в  то же
время модном до невозможности. Нас, бедных зеков, он словно в упор не видел,
а  говорил  поставленным,  интеллигентным  голосом: "Правительство  не может
больше мириться с совершенно устаревшей, ненаучной пенитенциарной  системой.
Собирать преступников вместе и  смотреть, что получится! Вместо наказания мы
создаем полигоны для  отработки криминальных методик. Кроме того, все тюрьмы
нам скоро понадобятся для политических преступников". Я не очень-то,  бллин,
poni, но, опять-таки,  он  ведь  не  ко  мне и обращался.  Потом говорит: "А
обычный преступный элемент, даже  самый отпетый (это он меня, бллин, валил в
одну кучу  с настоящими  prestupnikami и предателями к тому же), лучше всего
реформировать  на чисто медицинском уровне. Убрать  криминальные рефлексы, и
дело  с концом.  За  год  полная перековка. Наказание  для них  ничто,  сами
видите. Им это их так  называемое наказание даже нравится. Вот, начинают уже
и  здесь убивать друг друга".  И  он обратил жесткий взгляд  голубых глаз на
меня. А я -- храбро так -- и говорю:
     --  При  полном к  вам уважении,  сэр, я  категорически возражаю.  Я не
обычный  преступник,  к  тому  же  не отпетый. Другие, может, здесь  и  есть
отпетые,  но  не  я.  -- При  этих  моих словах  начальник охраны  весь стал
лиловый, да как закричит:
     --  А  ну, сволочь, заткни свое  пакостное хлебало!  Не знаешь, что ли,
перед кем стоишь?
     -- Да ладно, ладно, -- отмахнулся от него важный vek. Потом обернулся к
коменданту и сказал:  -- Вот его  первым в это дело и запустим. Молод, смел,
порочен. Бродский с ним завтра займется, а ваше  дело сидеть и смотреть, как
работает  Бродский.  Не  волнуйтесь,  получится.  Порочный  молодой  бандюга
изменится так, что вы его не узнаете.
     Вот эти-то жесткие слова, бллин, как раз и  оказались вроде как началом
моего освобождения.

3
     Тем же вечером вечно дерущиеся  зверюги  надзиратели вежливо  и любезно
препроводили меня в самое сердце тюрьмы, священнейшее и заветнейшее место --
кабинет коменданта. Комендант нехотя глянул на меня и сказал:
     -- Ты, видимо, не знаешь, кто это приходил утром, а, номер  6655321? --
И, не ожидая  от меня ответа, продолжал: -- Это был ни больше ни меньше  как
министр внутренних дел, новый министр; что называется, новая метла. В общем,
какие-то у  них там странные новые идеи в последнее время появились,  а я --
что  ж... мне  приказали,  я выполнил, хотя,  между нами говоря, не одобряю.
Самым решительным образом не одобряю. Сказано было;  око за око. Если кто-то
тебя  ударит, ты ведь дашь сдачи, так  или нет? Почему же тогда Государство,
которому от вас, бандитов  и хулиганов, так жестоко  достается,  не должно с
соответствующей жестокостью  расправляться с  вами?  А они вот  говорят:  не
должно. У них  теперь  такая позиция, чтобы плохих в хороших превращать. Что
мне лично кажется грубейшей несправедливостью. Так, нет?
     Чтобы не показаться невежливым и упрямым, пришлось сказать: "Да, сэр!",
и тут же начальник  охраны,  стоявший за креслом коменданта,  вновь  налился
краской, и в kritsh: -- Заткни поганое хайло, сволочь!  --  Ладно, ладно, --
устало поморщился комендант. -- Тебя,  номер  6655321,  приказано исправить.
Завтра пойдешь  к этому  Бродскому.  Якобы через  две-три недели тебя  можно
будет  снять с госдовольствия.  Через  две-три недели  выйдешь за ворота,  и
ступай на все четыре стороны уже без всякого номера на груди. Думаю,  -- тут
он слегка как бы хрюкнул, -- такая перспектива тебя радует?
     Я ничего не сказал, и снова рявкнул начальник охраны:
     " -- Отвечай, грязная свинья, когда комендант тебя спрашивает!
     -- Да-да, конечно,  сэр, -- ответил я. --  Большое спасибо, сэр. Я  все
время старался исправиться, правда, сэр. Я благодарен всем, кто заметил это.
     -- Ох,  не  за что, -- со вздохом качнул головой комендант.  --  Это не
награда.  Далеко не награда. Вот,  подпиши бумагу. Здесь говорится,  что  ты
просишь, чтобы остаток срока тебе  заменили на  то, что тут обозначается как
-- странное, однако, название! -- исправительное лечение. Подпишешь?
     -- Конечно,  обязательно подпишу, сэр,  --  сказал я. -- И большое  вам
спасибо. --  Сразу  же  мне выдали чернильный  карандаш, и  я  подписал свою
фамилию, сделав еще в конце красивый росчерк. Комендант откинулся в кресле.
     -- Ха-арошо. Ну, собственно,  вот и все, наверное. Опять ожил начальник
охраны. -- С ним хочет поговорить тюремный священник, сэр.
     Меня вывели вон и повели по коридорам к боковой часовне, причем на этот
раз один из вертухаев все время норовил tolshoknul меня то по затылку, то по
спине, однако делал это неуверенно, а может, просто ленился. В общем, прошли
через  зал  часовни, поднялись к kontore  свища, впихнули меня внутрь.  Свищ
сидел за  столом,  распространяя  вокруг  себя  сильную мужскую vonn крепких
tsygarok и хорошего виски. Посидел-посидел и говорит;
     --  Ну, номер 6655321, садись, -- И вертухаям: -- Подождите в коридоре,
ладно? -- Они вышли. Тогда он очень  серьезно  и  доверительно  заговорил со
мной: -- Слушай, я хочу, чтобы ты понял одно, малыш: от  меня это не исходит
никоим  образом.  Если бы мой  протест  имел смысл,  я  бы  протестовал,  но
протестовать смысла нет. Тут дело не только в том,  что это бы мне испортило
карьеру,  но и в том, что мой слабый голос ничего не значит по  сравнению  с
громовым  рыком  из  неких  высших  политических  сфер.  Я  достаточно  ясно
выражаюсь? -- Мне было как раз ничего не ясно, но я кивнул, дескать, да, да.
-- Затрагиваются очень трудные этические проблемы, -- продолжал он. -- Тебя,
номер 6655321, собираются превратить в хорошего  мальчика. Больше  никогда у
тебя  не возникнет желания совершить акт насилия или нарушить каким бы то ни
было  образом  порядок в  Государстве. Я надеюсь,  ты  понял, о чем речь.  Я
надеюсь, ты идешь на это, абсолютно ясно все сознавая. Я отвечаю:
     --  Ну,   ведь  приятно  же  быть  хорошим,  сэр.  --   А  сам   внутри
смеюсь-потешаюсь, бллин. А он говорит:
     -- Может быть, и вовсе не  так  уж приятно быть хорошим, малыш 6655321.
Может быть, просто ужасно быть хорошим. И, говоря это тебе, я понимаю, каким
это  звучит  противоречием. Я знаю, у  меня от этого будет  много  бессонных
ночей. Что нужно Господу?  Нужно ли ему  добро или выбор  добра? Быть может,
человек, выбравший зло, в чем-то  лучше человека  доброго, но  доброго не по
своему выбору? Это глубокие и трудные вопросы, малыш 6655321. Но тебе я хочу
сказать  сейчас  лишь  одно: если в будущем  настанет  такой  час, когда  ты
вспомнишь   этот   день,  вспомнишь  меня,   нижайшего  и  скромнейшего   из
прислужников Божиих, молю тебя, не думай  плохо  обо мне в  сердце своем, не
думай,  будто  я  каким-либо  образом  связан  с  тем, что  должно  с  тобой
случиться. И, кстати, раз уж речь зашла о молениях, я с грустью понимаю, что
и молиться  за тебя бессмысленно. Ты уходишь в пространства, где молитва  не
имеет силы.  Ужасная,  ужасная штука, если  вдуматься. Правда,  в  некотором
смысле,  избрав  путь,  лишающий  тебя  возможности  этического  выбора,  ты
определенным образом  и  в самом  деле совершаешь выбор. Так что мне об этом
еще думать и думать. В общем, номер 6655321, я еще буду думать, и да поможет
нам  всем  Господь!  -- И  тут  он заплакал.  Впрочем, я не обратил  на  это
большого  внимания, бллин, я  про себя только  потешался, потому что  видел:
свищ zdorovo  prilozhilsia к бутылке виски;  вот и опять  он вынул  из ящика
стола бутылку и принялся наливать себе изрядную порцию в griazni захватанный
стакан.  Osushil  его и  говорит: --  Может,  все к лучшему, кто знает. Пути
Господни  неисповедимы,  --  и запел  громким,  хорошо поставленным  голосом
псалом.  Затем  дверь  отворилась,  вошли вертухаи,  чтобы  ottastshitt меня
обратно в вонючую камеру, но старый свищ, не прерываясь, продолжал петь свой
псалом.
     В общем,  на следующее утро пришло время прощаться  с Гостюрьмой, и мне
было даже слегка грустновато, как это всегда бывает,  когда покидаешь место,
к  которому кое-как все ж таки привык. Но путь мой оказался не далек, бллин.
Пинками и затрещинами меня погнали к новому белому зданию  на другой стороне
двора,  в который нас  выводили  на прогулки. Здание было новехонькое, в нем
стоял клейкий такой  запах новостройки, от  которого даже мурашки бежали  по
коже. Я  стоял в diko огромном пустом вестибюле, привыкая к новым запахам --
к  ним мой nos  очень  даже  чуток. Пахло вроде  как  больницей,  а человек,
которому вертухаи меня передали, был в белом халате -- значит, видимо, врач.
Он  за меня расписался, а один  из зверюг вертухаев, которые привели меня, и
говорит:
     --  Вы за ним смотрите, сэр.  Он как был мерзавцем  и  громилой, так  и
опять им станет, а то, что все время  к тюремному капеллану  подлизывался да
Библию читал,  так  это притворство!  --  Но  новый  tshelovek  с  красивыми
голубыми  glazzjami, которые вроде  как смеялись, когда  он говорил, ответил
ему:
     -- Нет-нет, трудностей у нас не предвидится. Мы ведь будем друзьями, не
правда  ли?  -- И  он  одарил  меня  такой  лучезарной  улыбкой,  в  которой
участвовали не только его glazzja,  но и  красиво очерченный rot, блеснувший
белизной zubbjev, -- такой улыбкой, что я вроде как сразу ему поверил. Между
тем он передал меня другому человеку в халате -- видимо, рангом пониже, хотя
и  этот был очень  вежлив,  и меня ввели в  чудненькую чистенькую комнатку с
занавесками,  настольной  лампой,  кроватью --  надо же,  это  все мне,  мне
одному! При этом ваш скромный повествователь diko про себя потешался, решив,
что все-таки он большой vezuntshik. Мне велели снять ужасную тюремную робу и
дали  замечательный пижамный костюм, бллин, бледно-зеленый  и даже сшитый по
последней  моде. Кроме того, дали чудесный теплый  халат и  мягкие  тапочки,
чтобы  не  ходить bosikom, так что я подумал: "Ну, Алекс,  ну,  парень,  ну,
бывший номер 6655321, четко ты vpisalsia, безошибочно. Здесь прямо не жизнь,
а сказка! "
     После того  как  мне дали большую tshashku  настоящего  хорошего кофе и
несколько  старых газет  и журналов, чтобы  мне  не  скучно было завтракать,
пришел  первый  vek в  белом  халате  --  тот,  который  за меня  вроде  как
расписался, и говорит:
     --  Ба,  вот  вы  где!  --  Что, в  общем-то, было  довольно глупо,  но
почему-то глупо не прозвучало -- настолько этот  vek был приветлив. --  Меня
зовут,  --  сказал он, --  доктор Браном. Я ассистент доктора  Бродского.  С
вашего разрешения, я  бы хотел провести  небольшой осмотр  -- так, на всякий
случай, --  и вынул из  правого кармана  старенький  стетоскоп. -- Надо ведь
убедиться, что вы  в форме,  не правда  ли? Надо, а как же!  -- А я,  лежа с
задранной на груди пижамой, пока он выслушивал и выстукивал, спрашиваю:
     -- А что именно, сэр, вы собираетесь со мной здесь делать?
     -- Ну, -- проговорил доктор Браном,  прикладывая к моей  спине холодный
стетоскоп, --  в  принципе ничего особенного.  Просто  покажем вам кое-какие
фильмы.
     -- Фильмы? -- удивился я. Я не мог поверить собственным usham, бллин, и
вы понимаете почему. -- Вы имеете в виду, -- еще раз переспросил я, -- что я
буду вроде как в кино ходить?
     -- Это особые фильмы, -- уточнил доктор Браном. -- Очень специфические.
Первый сеанс будет сегодня  после обеда. Да, -- произнес он, выпрямляясь, --
похоже, вы вполне  здоровы  и в  хорошей форме. Разве что немного потеряли в
весе.  Из-за тюремной  пищи. Можете застегнуть пижаму. После каждой еды один
укольчик  в руку.  Не повредит.  --  Я  почувствовал прилив благодарности  к
симпатичному доктору Браному. Спрашиваю:
     --  Это что  будет,  сэр, витамины? --  Что-то  вроде,  --  dushevno  и
дружески улыбаясь, сказал он. --  Один укольчик каждый  раз после еды. --  С
этими словами- он вышел. А я лежал на кровати, радуясь такой райской zhizni,
и  читал  оставленные  мне  журналы  --  "Уорлдспорт", "Синни"  (журнал  для
любителей  кино) и "Гоул". Потом я откинулся на  подушку,  прикрыл glazzja и
стал  думать  о  том, до чего же здорово будет выйти на свободу и  как  днем
стану ходить на какую-нибудь непыльную работенку (из школьного-то возраста я
уж  немного  вырос), а  там,  глядишь,  новая  shaika  подберется для ночных
вылазок, и первое наше delo будет изловить старину Тема с Питом, если до них
еще не добрались менты. На этот раз буду smotrett в оба, чтоб  не попасться.
Мне ведь дают такой шанс -- мне, который совершил убийство и все прочее,  --
так что просто даже нечестно было бы: на меня столько сил потратили, фильмы,
от которых я стану pai-malltshikorn, показывали, и после этого взять и снова
попасться!  Внутренне я  diko потешался над  наивностью всех этих spetsov, а
когда мне принесли завтрак, да еще  и на подносе, вообще чуть голову напрочь
не  othohotal. Как раз тот самый  vek,  который провожал  меня  в палату  из
вестибюля, его мне и принес, да еще говорит:
     -- А вы тут, я смотрю, хорошо устроились, это приятно.
     Zhratshka, которая была на подносе, оказалась добротной и аппетитной --
два-три lomtika горячего ростбифа с картофельным пюре и овощами, мороженое и
горячий tshai в  красивой tshashke. Прилагалась даже одна tsygarka и коробок
с  одной спичкой в нем. Так что, похоже, zhiznn мне улыбалась, бллин. Затем,
примерно  через  полчаса,  когда  я, полусонный,  лежал  на  кровати,  вошла
медсестра, очень даже симпатичная kisa с большими grudiami (их я не лицезрел
уже два года), при ней был поднос со шприцем. Я говорю:
     -- А, витамины, что ли? -- и подмигнул ей, но она не обратила внимания.
Сразу же вколола  мне иглу в левую руку, и -- пшшш -- в мышцу пошел витамин.
После  этого  она  удалилась --  клик-клак,  клик-клак туфельками на высоких
каблучках. Потом  появился  тот  санитар в белом халате,  катя  перед  собой
кресло на колесах. Эта деталь меня слегка удивила. Я говорю:
     -- Слышь, koresh, это еще зачем? Я и сам дойду, если куда itti надо. --
Но он не согласился.
     -- Лучше, -- говорит, -- я вас отвезу. -- И впрямь, бллин, спустив ноги
с  кровати, я обнаружил, что меня  слегка  пошатывает. Неужто  действительно
сказывается тюремный  nedokorm, о  котором говорил  доктор  Брaном?  Ничего,
витамины  после  каждой  еды  быстренько  поставят  меня  tortshkom.  Тут  и
сомневаться нечего.

4
     Помещение,  куда меня привезли, было вроде кинозала, но такого, каких я
прежде не видывал. Одна стена была, как водится, скрыта серебристым экраном,
в стене напротив виднелись  квадратные отверстия для луча  проектора,  и  по
всему  помещению -- стереодинамики. При этом  у  правой стены  стоял пульт с
какими-то маленькими  шкалами и циферблатами, а  посреди пола,  обращенное к
экрану,   стояло   что-то   вроде  зубоврачебного   кресла,  все   опутанное
всевозможными проводами, и  мне пришлось на  него переползать при  поддержке
еще одного  санитара в белом халате. Потом  я заметил,  что пониже отверстий
для проекторов  в стене вроде как окошко с  матовым стеклом; мне показалось,
что  за  ним  движутся  чьи-то  тени,  и  я  даже  услышал, как  кто-то  там
поперхнулся; kashl-kashl-kashl.  Но потом  я уже ничего не  замечал, всецело
поглощенный  тем, до  чего я  слаб, -- обстоятельство,  которое  я  приписал
внезапному переходу от скудной тюремной zhratshki к хорошей и калорийной, да
еще и к витаминным уколам.
     --  Отлично,  -- сказал  санитар, привезший меня в  кресле.  -- Я  тебя
покидаю.   Начнут,  как  только   придет  доктор  Бродский.  Надеюсь,   тебе
понравится. --  По правде говоря,  бллин, в тот  вечер мне вовсе не хотелось
смотреть  фильм.   Как-то  настроения  не  было.  Куда  больше  удовольствия
доставила бы мне небольшая такая spiatshka  на кровати в тишине, спокойствии
и odinotshestve. Какой-то я был вялый.
     Потом пошли vestshi и вовсе необычайные; один из medbrattjev пристегнул
мне голову ремнем  к подголовнику, напевая  при этом себе  под  нос какой-то
популярный эстрадный kal.
     -- Это  еще зачем?  -- говорю. Санитар прервал на секунду  свое пение и
ответил  мне,  что это  затем, чтобы  зафиксировать мне  голову и  заставить
смотреть  на экран. -- Послушайте,  -- удивился  я.  -- Я  ведь  и сам  хочу
смотреть на экран.  Для  этого  меня  сюда притащили,  так почему бы мне  не
посмотреть?  --  На это второй  medbrat (всего их было трое, причем еще была
одна kisa, сидевшая у приборного пульта) только усмехнулся. И пояснил:
     --  Как  знать.  Ох,  ничего заранее  не  скажешь!  Ты  уж  поверь нам,
приятель. Так будет лучше. -- И тут обнаружилось, что они и руки, и ноги мне
пристегивают  к  специальным  захватам  кресла.  Это  мне  показалось слегка
bezumni, но я не стал препятствовать  им в  том, что  они делали. Если через
две недели  я буду свободным как ветер malltshipaltshikorn, то до той поры я
готов   стерпеть  многое,  бллин.  Одна  vestsh   мне,  правда,  здорово  не
понравилась  -- это  когда мне защемили кожу лба какими-то зажимами, чтобы у
меня  верхние  веки  поднялись  и  не  опускались,  как  бы я  ни  старался.
Попытавшись усмехнуться, я сказал:
     --  Ничего  себе,  obaldennyje,  vidatt,  вы   мне  фильмы   показывать
собираетесь,  если так  настаиваете, чтобы я смотрел их. --  На что один  из
санитаров с улыбкой ответил:
     -- Obaldennyje? Что ж, ты, брат, прав. Увидишь -- обалдеешь, это точно!
--  И  надел мне  на  голову вроде  как шлем  со множеством  бегущих от него
проводочков, а к  животу и к тикалке присобачил какие-то  присоски, и тоже с
проводами.  Хлопнула  дверь,  и вошел, видимо, кто-то очень важный, судя  по
тому,  как замерли  его подчиненные  в белых халатах.  Тут  я впервые увидел
доктора  Бродского. Он был маленького  роста, толстенький,  с  густой шапкой