ми команды, выбуркивают:
   - Ваш пропуск! - хватая синюю бумажку.
   Бросился.
   - Эй, товарищ! товарищ! пропуск! погоди, пропуск!
   Шел старый протопоп помолиться в соборе, его пускают из  милости,  но
он рассеян обременительно для караула. Без пропуска ни шагу, ни шагу без
увольнительных записок: денно и нощно колют глаза со всех плакатов, лис-
товок, брошюр - "железные дисциплины",  "долой  расхлябанность",  "стой,
береги винтовку", "защищай"...
 
   Пристани, потеряв рачительных хозяев, кряхтят, пушки  распирают  зевы
на доверчиво сползающиеся улицы,  день-деньской,  темной-ночью,  требуют
пропуск, и... потеющие под ручными гранатами стены соборного  подвала...
- ото всего этого с углов домов и  заборов,  заклейменных  прошлогодними
гастролями Владимира Дурова и опереттой  в  саду  "Аркадия",  иссеченных
призывом "голосовать за список N 5", вылетела новая весть: это:
 
   Губисполком.
   Губвоенком.
   Военкомуезд.
 
   Приказ N 67.
 
   Стена, иссеченная клеймами афиш, торжественно возглашала огромным бе-
лым листом:
 
   На основании постановления Всероссийского Центрального Исполнительно-
го Комитета о принудительном наборе в ряды  Рабоче-Крестьянской  Красной
Армии...
 
   Каждый человек помечен пятном метрического свидетельства, беспаспорт-
ных тоже бродит немного, надо только попасть по этому самому месту.
 
   Все родившиеся в 1895, 96, 97 г.г. ...
 
   Попал!
 
   Лица, не эксплоатирующие чужого труда...
 
   Странно: если не эксплоатирую, то за что же...
 
   В ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
 
   - У-ы-х!
   Воевать.
   А тут еще выкрик:
 
   УНТЕР-ОФИЦЕР,
   тебя призывает страна.
 
   Шерстобиты это знают: как густеют и сваливаются комья шерсти,  -  так
тротуарному хождению стали поперек черные пробки и загущения.
   И вот опять по глазу выжжено:
 
   УНТЕР-ОФИЦЕР,
   тебя призывает страна.
 
   - Скажите, как мило: если вы - рабоче-крестьянин, прислуг не  имеете,
то пожалуйте.
   Отошел.
   Каленое пятно года.
   - Легче, гражданин, вы мне гимнастерку папироской жгете.
   - Совершенно верно... Извиняюсь очень.
   Пахнет паленым.
   А утро такое жаркое, меднолитейное, айвовое; тянет айвою с ближайшего
лотка.
   - Кто же призван, ребята?
   - Я -
   (А я?)
   (А я?)
   (А я?) (Я?) Я? Я? Я?
   Якало множество. Бывает: время становится твердым и трубообразным, по
трубам ходят поршни событий. Всосан в эту трубу, - душно, нечем  дышать;
поршень жарко лижет липкие масляные стены.
 
   Все бывшие рядовые и унтер-офицеры  старой  армии  должны  явиться  в
Красные Казармы.
 
   На документе подпись: Командир Белебеевского полка. Был под  Иоганес-
бургом и Сохачевым... В Красные, стало быть, Казармы.
 
   Все вновь призванные - в Кремль.
 
   Внове. Молодняк. Или что. Впервой. Значит - в Кремль.
   А... а. Это - ты:
 
   Унтер-офицер, тебя призывает страна.
 
   Нету. Какая страна? Это - ты. Ты призываешь.
   Лицо, блестящее белыми пятнами пенснэ, его лицо; оно - в клубе Агита-
ционно-Вербовочного Отдела, в золотой раме. Оно все сжалось в черную бо-
родку и сощуренный взгляд.
   - Это все...
   - Материал, знаете ли...
   - Троцкий.
   - Ездют на нас...
   - Немецкие деньги.
   Шуршало:
   - Шпионы.
   Красные казармы.
   - Прежде там был воинский начальник.
   - Все как при старом режиме. И теперь туда же.
   Утренние, мылом и водой пахнущие, люди  вылиты  на  улицу;  по  руслу
улиц, по озерам площадей мутное людское течение собирает сгустки; сгуст-
ки, многие из них, выделяют -  фигуры.  Вон  фигура,  фигура  оторвалась
вслед оползающей лавине; с фигуры лишь в июле тысяча девятьсот семнадца-
того года, - немногим более года тому назад, - снят котелок; фигура сама
его любовно сняла и, сказав: недемократично, - сдала в круглой  картонке
жене на хранение.
   А сами говорили: долой войну!
   Сгустки хором, хором - мысль:
   - Не долго пожили дома.
   - Люби кататься, люби и саночки возить. - Эх, да что... Сами  выбира-
ли, сами каемся.
   - Эх, коммуна трудовая с бездельными комиссарами.
   На фигуре нет котелка, черный пиджак и  шоколадного  цвета  брюки  от
другого костюма; стыдно и совестно носить бахрому шоколадных брюк с  пу-
зырями на коленях; сковырнуты в январе этого же 1918 года золотые  буквы
вывесок, над плотно, как мертвые веки, закрытыми ставнями, под  которыми
жутко закатились пустые зеркальные стекла; вместо витрины  чернеет  про-
пасть; от калача же над булочной, разбитой снарядом (угодил же снаряд...
в булочную!) так и несет духовитым воспоминанием: теплым запахом  ситно-
го, с изюмом, к чаю; масленка; сухарница; пушистый ситный.
   - Эх, погибла Россия!
 
   Сыплется серебряным горохом вечерний газетчиков вопль:
   - Московские газеты! "Правда"! "Центральные Известия"!
   - Последние события и декреты.
   Оттуда, из Центра (туда сейчас льется оплывающая медь) летят эти мно-
гоколонные листы; там разбитый алфавит ЦК, ВЦИК, СНК, ВСНХ; там - копоть
голодных заводов и фабрик; там люди за колючей проволокой; оттуда  плав-
ленной смолой каплет на здешние поля и луга и на шестидесятиверстную бо-
лотистую дельту губительный дождь: сокрушительное  могущество.  По  пути
туда дымятся пожарища.
 
   Темнело. Улица расступалась, уходя темными стенами по сторонам, улица
ширилась; горели белым пламенем и проступали, отлетая  от  стены,  белые
объявления о наборе.
   Тогда были наивные времена; тогда документы и  декларации  подписыва-
лись пятью лицами; тогда под приказом N 67 струился курсив:
 
   Председатель Губисполкома: Н. Алпатьев.
   Губернский Военный Комиссар: Лысенко.
   Уездный Военный Комиссар: Горшков.
   Управдел: Г. Ступин.
 
   Всем памятен: Ступин.
   Невидный: Ступин.
   Неведомый Ступин:
   А что такое: "управдел"?
   - Это комиссар. Управдел - комиссар тоже.
   Фигуре, многим фигурам стало ясно: комиссародержавие.  Виктор  Чернов
правильно сказал: комиссародержавие.
   Останавливались у нового плаката:
 
   КРАСНОАРМЕЕЦ, БЕРЕГИ ВИНТОВКУ!
 
   - Знаем, для чего винтовка!,
   Плакат - красным по белому; буквы с притупленными плечиками - тягост-
ные.
   А тут еще фигуры:
   - Невесело, знаете.
   В городе был сумасшедший. У него душа стала еж; ее же  трудно  носить
под рубашкой и пиджаком: ершится. Разорвал рубаху и  нацепил  билетик  с
номером на волосатую грудь, так и ходит. А есть еще офицер один...
   - Он так - Владимира с мечами, - обмолвилась фигура.
   - Тс! тише! Совсем ни к чему - ордена.
   - Но их возобновят. Их время придет.
   - Так не сейчас же. Сейчас надо о другом.
   Встретившиеся разошлись. А между  разошедшимися  прошел  бессмысленно
лепечущий, читавшие плакаты и объявление, посмотрели ему вслед взглядом,
отекающим как сало.
 
   Письмо*1.
 
   Родной мой, единственный Алеша.
   Твое письмо, помеченное "Воронеж, вокзал", - оно написано три или че-
тыре месяца тому назад, - _______________
   *1 Это письмо было найдено при весьма трагических  обстоятельствах  и
пришито в качестве вещественного доказательства к делу  Реввоентрибунала
N армии. Оно было свернуто вчетверо и  прострелено  насквозь  в  четырех
местах. Сгибы протерлись. Кое-где густо легла кровь.  Поэтому  в  письме
оказались темные неразобранные места,  указанные  в  тексте  квадратными
скобками: [...]. С.Б. я получила теперь. Какой ты умный. Я мало  поняла,
я поняла только самое важное: ты колеблешься. Алешенька,  милый,  почему
ты мне, например, и всякому другому передаешь всеобъемлющую,  как  свет,
уверенность и энергию, а сам такой?.. Какой-то маловер. Это потому,  что
ты - умный, умнее всех нас, больше всех нас думаешь.  А  я  люблю  тебя.
Люблю, родной мой, ласковый, талантливый. Я люблю тех, кого  любишь  ты,
кроме Юрия Александровича. Этот человек мне враждебен, я не люблю его  и
боюсь того, что вы вместе. Ты сам говоришь, что он формулирует твои мыс-
ли, а ты, прости меня, их повторяешь, эти формулировки, и,  наверное,  с
оттенками, какие придает им этот разлагающийся [...]. На фронте я  знала
одного доктора, он пил тинктуру опия прямо рюмками и ложками подливал ее
в чай. Этот доктор, если ставил диагноз, что больной неизлечим, то давал
ему тоже морфий, чтобы больной не мучился.  "Все  равно,  -  говорит,  -
больной не жилец!" Сколько он так на тот свет отправил народу, я не могу
сосчитать. Северов может быть дошел [...] и я боюсь, милый, за нашу  лю-
бовь. Она сгорит в твоем сердце, как  сам  ты  сгораешь  в  борьбе.  Но,
пусть. Я не буду приставать к тебе с мольбами и просьбами. У  меня  есть
угрожающие признаки, что оно так и будет, и я нашла средство уйти от те-
бя с меньшей болью и ужасом, если бы пришлось. Но все-таки  пожалей  ме-
ня... [...].
   Я тебе безумно благодарна за твою любовь, благодаря которой я выросла
и доросла до тех великих идей, которыми живешь ты. Я знаю уже и  теперь,
что больше всего ты любишь революцию. Я помню, как тебе был противен наш
мещанский город, когда ты был еще в гимназии [...].
   Вероятно, ты удивишься, что произошло со мною в этой области. Я  ушла
к большевикам. Я теперь знаю свое место. Меня привлекла здесь  действен-
ность и определенность, которой нет ни в одной партии еще, а кроме  того
широта работы, к чему я, как женщина, имею пристрастие [...] горячо  ра-
ботаю в качестве разъездного агитатора Агитационно-Вербовочного  Отдела.
Теперь у нас работы по горло. Объявлен набор в Красную Армию.  В  городе
все ходят как сумасшедшие. Ожидают неприятностей, так как газетная  кам-
пания велась слабо, пропаганда тоже, на местах же совсем ничего не  сде-
лано. Завтра я еду в Высоковскую волость, где должна провести  несколько
митингов с крестьянами и заседание волостного совета. Волость  кулацкая,
там много богатых ловцов и скотоводов, отношение к Советской власти  от-
рицательное. У меня дурное предчувствие, - впрочем, я это глупое  суеве-
рие [...].
   В городе все с ненавистью смотрят на Кремль, буржуазия  и  офицерство
чуть не кулаками грозятся на эту твердыню. Какая уж там твердыня! Отряд,
который там стоит, никуда не годится и готов каждую минуту  разбежаться.
Идешь по улице и слышишь самую ярую антисоветскую пропаганду, совершенно
открыто митингуют против набора. Очень грозное положение.
   Была, между прочим, у ваших, точнее у Кати, с которой мы  по-прежнему
дружны и о политике не говорим, потому что  она  ничего  не  понимает  и
знать не хочет ничего. Ты знаешь, как ко мне относится  твой  отец.  Мне
передавали, что он просил "не пускать на порог эту  большевичку".  Вчера
же Константин Григорьевич был неузнаваем. Он очень любезно меня принял и
задавал мне очень много вопросов и входил во все тонкости моей новой ра-
боты. Расспрашивал, как я буду митинговать и к чему это, по моему,  при-
ведет, куда я еду, много ли у нас агитаторов и т. д. Даже Катя, к  кото-
рой я пришла (она тебя, несмотря на твой большевизм, очень любит),  уди-
вилась и [...].
   К.Г. спрашивал, как мы надеемся провести набор, что говорит  Лысенко,
много ли записывается добровольцев? Все это без обычной издевки, спокой-
но. Я ему отвечала осторожно. Про него кое-где очень нехорошо говорят  и
в чем-то подозревают. Ну, да у нас всех подозревают, только не того, ко-
го нужно. Я думаю, что как раз К. Г-чу все равно.  Он  очень  опустился,
одряхлел. В последнее время он даже как будто и ненавидеть перестал.
   Тебе он просил кланяться и сказал, что надеется тебя увидать в лучшей
обстановке. Засмеялся и сказал, что сам он тебе писать не любит по твоей
новой фамилии, какой-то хамской, и должность ему твоя не нравится. "Сло-
вечко-то какое: командарм!" сказал он.
   Ему очень тяжело. Служить у нас он, разумеется, не хочет,  а  матери-
альные дела у вас, видимо, неважны. Говорят о бедности и темнеют.  "Папу
это до петли доведет", сказала Катя. Она тоже щебечет мало.
   Милый мой, до свиданья, уже поздно. Завтра рано выезжать. Целую  тебя
крепко, твои глаза чудесные и лоб.
   Вся до последней кровинки твоя Елена.
 
   Город взлетал, город подымался все выше, выше,  взмахивая  окраинами,
как крыльями; за окрыленным городом вверх  от  светлой  земли,  тянулась
темнеющая река; окраины тогда же облокотились на подползающие  под  дома
солнце, облипавшее окна липкой клеевой оранжевостью. Наконец, когда  го-
род уже совсем был готов отделиться от земли, тогда со всех сторон охлы-
нула его темнота; строенья приземлились, осели и сразу враждебную темно-
ту рванули золотыми крючьями. Река же забисерела  окончательно,  на  всю
ночь, перед тем засеребрев. Ночь была тихая, теплая, предательски-ласко-
вая для больных легких, пахло оранжерейно: айвою; только с каких-то рын-
ков и канав тухло и тупо шибало рыбой.
   Тихою этой ночью должны были решить, собирались решить;  о  том,  что
они должны собираться, знал почти весь город, как знал о  том,  что  они
должны решить; но - когда? - никому не было известно. Хотя шепотком  на-
мекали, что в карманах этих тайно собирающихся людей - катушки белых ни-
ток - знак такой, но, намекая о самых сокровенных подробностях -  когда?
- решить не могли. Где? - впрочем это не важно. И так как многих из  них
знали в лицо, то впечатлительным людям казалось, что от них прямо в лицо
пахнет бездымным порохом, прямо в лицо зрителя или прохожего дунет ветер
геройства: в конвертообразных опухолях френча  помещается  пара  готовых
погон.
   Офицерские заговоры со времен декабристов наивны и чрезвычайно  уютны
вовлечением заговоров в голубизну и под низкие потолки. Чай разливал сам
хозяин, штабс-капитан, Дуклеев (из его наружности, между прочим, был вы-
пущен весь воздух, так хозяин был резок и угловат),  самовар  посапливал
как тургеневский роман, поддувал в потолок - парком, туда  же  за  паром
возносились рваные лепехи табачного дыма, старательно  обходя  хозяинову
худобу.
   Подавая чай, хозяин скрежетал:
   - Господа, медлить нельзя. Такого провала большевиков, как  на  тепе-
решней мобилизации, не было и не будет. И провал этот повсеместный, все-
российский, раз набор объявлен на всю Россию. Нет оснований думать,  что
родина готова дальше терпеть немецких шпионов и вдобавок подчиняться на-
сильникам...
   Слово брали по очереди, пели согласным хором, но солистов было  трое,
четверо, считая и штабс-капитана Дуклеева, хозяина конспиративной  квар-
тиры.
   На нижнем конце стола сидел поручик Крамаренко, на лице которого про-
тиворечиво сочетался фанатизм с малокровием и писарскою мелкостью  блед-
ных черт, пробуравленных внутрь совершенно чернопламенными глазками. По-
ручик носил Владимира с мечами и два Георгия прямо на нательной  рубахе.
Его выслушали с отменным вниманием. Говорил он, как будто диктовал  при-
каз:
   - Прежде всего организуйте мобилизованных. Ликвидируйте рабочее недо-
верие к нам. Истребите матросов, что едва ли можно сделать по политичес-
ким соображениям. Есть ли у вас ручательство социалистов справа  о  под-
держке?
   - Нет, и на чорт они нам! - сказал и рванулся поручик Антипьев.
   Он сразу смолк под черными искрами.
   - Ее, этой поддержки, нет. Разрозненное присутствие пяти-шести  каде-
тов и эс-эров на прежних наших собраниях - ерунда. А какую мы дадим иде-
ологию? Плакат с синим андреевским крестом? Слабо! Бросьте лозунг: каза-
ки спасут от мобилизации - это дело. И поменьше пишите об  Учредительном
Собрании. Но все это возможно и исполнимо только при первых моих услови-
ях. А говорить о повсеместной победе рано.
   - Это чепуха! - рванул снова рыжепламенный Антипьев. - С одной сторо-
ны чехо-словаки, с другой казаки...
   - Однако в Питере - большевики, в Москве - большевики.
   - Поручик, вы просто отказываетесь от участия!
   Черные глазки пали вглубь.
   - Легче. Я не откажусь пойти на верную смерть. Мне нечего  делать  на
свете без моего государя. Умирая, я пойду представиться ему. Он еще теп-
лый в раю.
   Стол вдруг стал белее и шире.
   - Кстати, господа, - хрипнуло справа: капитан  Солоимов:  -  Агитация
ведется штатскими слабо.  Вы  совершенно  резонно,  поручик...  Вот  все
больше насчет... Учредительное собрание... Виктор Чернов...  Какое  кому
дело, я спрашиваю, господа?.. А кроме того болтуны нелепые... Я  сегодня
стороной услыхал разговор об орденах...
   Он иссяк и показал на поручика Крамаренко.
   - О ваших... - и смолк, задышав хрипотой.
   Вдруг как-то сверху разбежался резкий треск из передней, все  вскочи-
ли: звонок.
   - Звонок! - и по лицам прошлась белая пуховка. Звонок был  не  услов-
ный.
   Но пришедший, видимо,  опомнился  и  сразу  успокоительно  пробежало:
длинный-короткий-короткий.
   - Свой.
   - Господа! Радостное определенно известие.  В  губисполкоме  получены
определенные сведения, что в Баку свергнуты большевики.
   - Ур-ра!
   - Тише.
   - Промысла горят. В городе англичане. Турки отбиты определенно.
   - Ур-ра!
   - Дайте договорить. Тише, вам говорят!
   - Помогал Центрокаспий, моряки.
   Что-то резко звякнуло: Крамаренко бросил стакан.
   - Я верю в победу!
   - Вот вы! - рванул опять Антипьев, весь обгорая возбужденно и рыже. -
Есть везде патриоты. Даже среди матросов, правду я говорю.
   Сразу слова вылетели из иронических кавычек и плеснулись в нестройный
гул.
 
   У Чрезвычайной Комиссии уже были нити. Но она пользовалась всеми пре-
имуществами осведомленной власти, даже молодой:  слежка  была  за  домом
полковника Преображенского, в котором к полночи  погас  откровенно  весь
свет.
 
   Третья.
 
   Над изжелта-зеленой гладью лугов, мимо выпуклых вышивок  лесных  опу-
шек, по клоками разорванной канве проселков, сопровождаемые белыми пото-
ками шоссе и звонко холодеющими рельсами, из серо-красного каменного ме-
сива - из Москвы - звенят и воют телеграфные провода, тронутые длиннопа-
лыми ветрами. Бред цифр - шифр. От  мачты  к  мачте  легчайшие  молнятся
значки радио.
   Из нашего города рванулись точки и  черточки,  уловленные  платиновым
ногтем Московской радиостанции, которую долго вызывали,  повизгивая  жа-
лобно и тревожно:
 
   Москва. Кремль. Копия. - Роста. - Объявлен  призыв  в  Красную  Армию
трех возрастов новобранцев и солдат старой армии, на основании постанов-
ления В. Ц. И. К.
 
   Над полями, будто в окопы залегшими, в затишье ширится шорох электри-
ческого волненья, шуршащего, как шелками, скатками бумажных лент;  длин-
нопалые ветры щупают тонкие проволочные паутины народной связи.
 
   РАЗГОВОР ПО ПРЯМОМУ ПРОВОДУ.
 
   - Штаб Севкавокра? Говорит губвоенком Лысенко.
   - Да, штаб Севкавокра. Говорит командарм первой особой революционной,
Калабухов. Здравствуйте. Вы меня вызывали? В чем дело?
   - Здравствуйте, тов. Калабухов. Наштафронт  подтверждает  приказ  вам
послать два батальона, я прошу ускорить посылку. Пошлите сразу и на  па-
роходе и по железной дороге, с соблюдением всех мер осторожности и  сек-
ретности. Просьба поспешить с погрузкой. На завтра назначен сбор мобили-
зованных, а в городе и в губернии очень беспокойно. Гарнизон у  нас  со-
вершенно не соответствует своему назначению. Есть матросы -  черноморцы,
но их мало и настроение у них неопределенное.
   - Хорошо. Полк Марата, самый крепкий из всей моей армии, уже  снят  с
фронта. Кроме того к вам вызвали добровольцев. Их набралось около  роты,
остальное дополним. Первый батальон уже  направлен  на  пароходе,  будет
завтра к полдню. Второй начнет грузиться в вагоны через  три  часа,  как
только я вернусь в штаб армии. Начальником назначаю т. Северова.
 
   Когда ночь осела синью, словно избила в  синяки  хрупкий  деревенский
день, наглухо законопачивая темной паклей все овражки, буераки  и  лога,
тогда отстраняя миллиарды шифровых цифр по проволочным жилам заструился:

   Приказ N 67.
 
   Всем волсовдепам и всем, всем.
 
   Трясясь в телеге, Елена чувствовала, что ее прохватывает  не  то  сы-
рость, тянущаяся из болотистых низин, не  то  страх,  перед  первым  от-
ветственным выступлением; и, когда подъезжая к селу,  она  увид