мукой посылаю. Мука - четыреста рублей пуд.  У
меня есть сто рублей.
   Она вдруг вся выстволилась и, как теплый ствол, прижавшись к смягчев-
шему Северову, искусно выпила его губы.
   - Хочешь?
   - Не могу. Импотент.
   - Как-нибудь... Я знаю... как...
   - Я знаю, как это называется. Нет, деточка! А денег у меня  нет.  Ни-
когда не бывает. Я сейчас пойду и возьму для тебя у  Калабухова.  Триста
рублей. Подожди.
   Он вернулся.
   - На, золотая.
   Бумажки пропали в ажурном чулке.
   - Старо это. Со времен финикиян в чулок прячете.  Хотя,  чорт  знает,
может быть тогда чулок не было. Но это возбуждает. Пойди,  позови  Сила-
евского. Можешь сказать ему, что в голове командующего зреют благие мыс-
ли.
   Северов взглянул вдоль по коридору. Калабухов куда-то бежал и крикнул
издали назад:
   - Я к телефону.
   - Знаю, известия. Позови мне, детка, Силаевского.
   И Северов поволочился в свой кабинет.
   Силаевский вошел без френча, он не садился.
   - В голове командующего благие зреют мысли, но  помните,  Силаевский,
что то, что я сейчас говорю, я говорю и допускаю в  состоянии  невменяе-
мости. У меня любопытство. Вы ничего не понимаете?
   - Ничего! - гаркнул вдруг Силаевский.
   - Вот, застегните брюки - "пусть молчат твои чакчиры", это  батенька,
из Кузмина. Слушайте начальство!
   Вместе с коридорным вихрем вошел, шатаясь, Калабухов. За ним  дамы  и
тапер.
   - У-мер-ла.
   - Я знаю, Алеша, - вдруг мягко промямлил Северов. - Товарищ  Силаевс-
кий, слушайте распоряжения командующего армией.
   Калабухов вытянулся, вытянулся Силаевский. На  темном  диване  словно
черным пламенем, горел Северов.
   - Садитесь и выпьем.
   Дамы, видя что напряжение как будто разряжено и начинается их  время,
обе, сев около Калабухова, обняли его.
   - Милые барышни, - сказал Калабухов, - вы огорчены, что мы с  Северо-
вым мало обращаем на вас внимания. Перед вами экземпляр дружбы.  Но  мне
хочется посмотреть - -
   Он встал к окну и смотрел на разбросанные в котловине редкие огни го-
рода, которые заставляли думать о его призрачной грандиозности.
   ...............
   - Сейчас же поезжай, Силаевский, - начал Калабухов, - в гостиницу и к
братве на вокзал. До утра пусть будет порядок. Иди.
   - Товарищ Калабухов...
   - Иди, - приказал Калабухов.
   Словно раскололась рюмка, звякнули шпоры.
 
   - На, Юрий Александрович. Это я  написал  в  будке,  когда  звонил  в
больницу о Елене. Лакеи... все там сидят около будки. Я им  приказал  не
приходить сюда, но пошли за ними девицу; надо расплачиваться.
   Северов взял записку.
 
   "Единственному земному другу Северову.
   Ты изменил. Культура - гордость. Будем гордиться и фанфаронить".
 
   Они вышли все вместе. Лакеи опасливо закрыли за ними дверь. На улицах
был сырой бархат. Одна девица села на извозчика. Другая пошла с  Северо-
вым. Пройдя с ним несколько шагов, Калабухов отстал. Они шли, и лица  их
оглаживал влажный бархат.
   - Ты слышала выстрел? - спросил Северов костяным голосом.
   - Кто идет? Стой!
   Северов узнал голос Болтова. -
 
   ЭПИЛОГ.
 
   Дело революционного военного трибунала N-й армии о  контр-революцион-
ном мятеже левых эс-эров, А.  К.  Калабухова,  В.  С.  Силаевского,  со-
чувствующего той же партии Ю. А. Северова и других заключает в себе око-
ло трехсот листов. В тексте повествования нам  приходилось  неоднократно
ссылаться на указанное дело Ревтрибунала. Оно же проливает свет на  пос-
ледние дни наших героев.
 
   ---------------
 
   Из стенограммы допроса председателем губернской чрезвычайной комиссии
т-щем Болтовым гражданина Северова.
 
   С е в е р о в: Я мог бы не отвечать на все заданные  Вами,  гражданин
председатель, вопросы. Дело ясно и без моих показаний. Но  меня  увлекла
мысль сохранить для будущего всю выразительность нашей  жестикуляции.  У
меня есть утешительное в моем положении  соображение  о  ценности  нашей
эпохи в истории, а, стало быть, и о ценности тех, кто эту  эпоху  делал.
Вы спрашиваете, сочувствую ли я партии левых  социалистов-революционеров
и какой партии сочувствую вообще?
   Я знаю, что будет и социализм, и коммунизм, и,  вышелушивая  основное
ядро из мякоти всяких идеалистических и агитационных словоточений, пони-
маю, что большевики ведут Россию и человечество к иному,  некапиталисти-
ческому, более совершенному хозяйствованию. Стало быть, я верю  в  неиз-
бежное ваше торжество и думаю также, что от этого торжества будет  легче
и лучше большей части населения земного шара. Отвечу: Ну, и  торжествуй-
те! Исполать вам.
   Я бы с удовольствием принял участие в этом торжестве, но в  настоящее
время у меня нет ни желания, ни сил, - я сознаюсь, -  принимать  участие
во всей этой, в сущности мышьей, грызне, которая,  вероятно,  называется
планомерным разрушением старых форм жизни, ибо меня  лично  ни  в  какой
степени не интересует судьба рабочего класса и им ведомого человечества.
Я назвал бы себя социалистом-индивидуалистом, бесплодным социалистом.
   Вы разрешите, гражданин Болтов, слегка уклоняться мне, ибо я надеюсь,
что ваша стенографистка оставит мне в утешение  до  моей  скорой  смерти
несколько ценных мыслей. И кстати разрешите мне проверить стенограмму*1.
   Тов. Б о л т о в: Пожалуйста, я слушаю. Копия стенограммы  Вам  будет
прислана в камеру.
   С е в е р о в: Итак, мне глубоко безразлично  устроение  пролетарских
дел. Но в вас, в коммунистах, -  привлекательная,  прямо-таки  волнующая
черта: очищенная воля к власти. Власти мешают национальные,  имуществен-
ные и всякие иные скрепления, которыми человечество нелепо  дробится  на
мизерные, незавидные для настоящих честолюбцев куски. Если  властвовать,
так над планетой. Вы меня извините, мне несколько смешно, что этот вели-
колепный материал о властнических тенденциях я развертываю перед предсе-
дателем провинциальной чрезвычайки. Это - следствие моей формальной при-
частности _______________
   *1 Копия стенограммы, действительно, очень тщательно выправлена рукой
Ю. А. Северова. к партии, в коей равнодействующая похожа на большое чер-
нильное пятно.
   Теперь - о себе лично, ибо на вашем лице я вижу законное  нетерпение.
Физически я - развалина. Вероятно поэтому я попытался вытаскивать из ог-
ня каштаны чужими руками, вмешался в кашу, заваренную Калабуховым,  и  с
его помощью заканчиваю тридцатитрехлетнюю волынку, начатую синодским чи-
новником Александром Феофилактовым Северовым и его достоуважаемой супру-
гой, имя которой я забыл.
   Я живу вспышками сознания. Один, не весьма грамотный поэт в  каком-то
провинциальном сборнике, недавно мною прочитанном, написал:
 
   Осталась одна отрада
   Стихи, кокаин и шприц.
 
   Ваш тюремный врач, который написал на моем свидетельстве morphinismus
et neurastenia знает, что у меня отрад, максимум -  одна.  Впрочем,  мне
трудно говорить. Разрешите дать мне письменное показание и на это  время
разрешите пользоваться мне моим средством.
   Тов. Б о л т о в: У нас гражданин считаются недопустимыми  письменные
ответы, но ваше дело ясно и нам требуются только объяснения очень "инте-
ресных" ваших поступков. Допустить вам ваше  лекарство  я  не  могу,  но
пришлю врача. -
 
   ---------------
 
   Из речи тов. Болтова на заседании Трибунала N-ой армии:
 
   Мне было не так легко, товарищи, простому, неграмотному матросу,  ра-
зобраться в этом деле. Положение города, когда я  вступил  председателем
чрезвычайной комиссии было такое, что надо было просто расстрелять  всех
участников Калабуховского восстания. Это было очень легко сделать, това-
рищи. Но мне показалось необходимым посильно разобраться в деле, тем бо-
лее, что сам главный участник восстания и его предводитель, уйдя из рес-
торана, где он кутил целую ночь с проститутками  и  своими  соратниками,
застрелился где-то под забором. Это давало возможность не опасаться  ни-
каких вспышек.
   Обстоятельства дела показали  мне,  товарищи,  что  и  Калабухов  был
только орудием в чьих-то руках.
   На что опирался Калабухов? Выразителем чьих стремлений он являлся?
   Он, товарищи, вел за собою, как, может быть, и  вся  его  партия,  ту
часть разнузданной солдатчины и матросни, - остатков  войны,  -  которые
видят в войне легкую наживу. Мы, к сожалению, не можем допросить в  Три-
бунале, перед всем этим тысячным собранием товарищей красноармейцев быв-
шего штабс-капитана Северова, второго, скрытого, но более ехидного  гла-
варя налетевшей на наш город банды. Он сидит в сумасшедшем  доме  и  дни
его сочтены. Но мне хочется показать яркую картину его душевных  пережи-
ваний и вот, товарищи, разрешите мне прочитать  одно  из  его  писем  ко
мне... (Читает.)
   "...Я не верил в успех нашего сумасшедшего  предприятия,  я  даже  не
знал, что мы  предполагаем  делать.  Остаться  с  нашей  армией  посреди
большевиков и чехо-словаков ни туда, ни сюда, - это значит быть  смятым;
пробиваться на Туркестан и в Персию, - бесцельно, во-первых,  во-вторых,
означало хотя бы временный блок с  контр-революционным  уральским  каза-
чеством, что было совершенно неприемлемо прежде  всего  для  Калабухова.
Перейти на сторону белых не хотел и я. У меня для этого не хватало пафо-
са. Говорить безграмотную чепуху с убеждением и убедительностью, - слуга
покорный. Я не генерал, я всего только штабс-капитан, т.-е.  имею  право
на присвоенный обер-офицерам здравый смысл. У меня его хватило как раз в
той степени, чтобы показать всю несостоятельность обычных  предположений
о целях нашего восстания. Меньше же всего поймут в нем те, против  кото-
рых оно направлено. Мне не хочется писать о вас резкостей..."
   Вот, товарищи, какие мог дать объяснения своим поступкам  этот  чело-
век. Такие же мудреные слова он придумывает и для других. (Читает.)
   "...Несчастный Калабухов. В мирное время он стал бы хорошим  препода-
вателем русского языка и литературы в гимназии. Для этого у него были  и
знания, и вкус, и мягкость, и прирожденный такт. Но этот человек был три
раза ранен в минувшую войну, а то обстоятельство, что в 12-м году он был
в гимназическом эс-эровском кружке, заставило его сосредоточить огромную
неразумную волю на продолжении своей политической  карьеры.  По  милости
вашей, гражданин Болтов, я, вероятно, не буду рассказывать своим  внукам
о том, как в памятную мне ночь уходил в темноту этот сгусток воли, я как
я, услышав вдалеке выстрел, на тридцать третьем году своей жизни  понял,
что такое грех. Живи, сознавая и не действуй. Это, впрочем, учение  гре-
ческой трагедии, истинный герой которой - неподвижность, о чем вам  едва
ли известно. Неподвижен и я. И вы будете переставлять  мои  ноги,  когда
поведете меня на расстрел.
   Стоило Калабухову двинуться - он стал отцеубийцей, а после этого даже
сам не заметил, будучи слеп, как судьба, что умертвил свою невесту, Еле-
ну Александровну Карташову. Калабухов разыграл свои дни на кровавых под-
мостках войны и революции, и - ищите сами поучительные выводы для  себя,
для друзей и потомства..."
   Я бы ответил гражданину Северову, что все, кому нужно  искать  поучи-
тельные изречения, не обратятся к его письмам. Они обратятся к поступкам
его бывших, обманутых им, сообщников Силаевского, Григорова и других,  в
самом начале суда над ними, до того еще, когда оказалось необходимым по-
садить их начальника по решению коллегии экспертов  в  сумасшедший  дом,
заявивших о своем горячем желании искупить на фронте свою вину перед ре-
волюцией. А я, товарищи, могу рассказать вам о  том,  как  этот  Северов
елозил передо мной на коленях уже перед самой передачей дела в Трибунал,
умоляя не расстреливать его, не оставлять в одиночке, а перевести в  об-
щую камеру и со слезами прося, чтобы я прислал к  нему  врача  впрыснуть
морфий. Мне, товарищи, по роду  своей  работы  приходится  видеть  много
страшных и гнусных вещей. Да и вы на войне видели тоже  не  одни  только
цветочки и ягодки. Но, товарищи, за последнее  свидание  с  Северовым  я
содрогался, а он кричал: - "Не смотрите на меня, как на гада"!
   ---------------
 
   Вырезка из газеты.
 
   ...Советская Республика крепнет. По решению нашей Губернской  Чрезвы-
чайной Комиссии дело о контр-революционном мятеже Калабухова, Северова и
других было разрешено не слепо карающим мечем Чрезвычайной  Комиссии,  а
послужило материалом для законного судебного разбирательства Ревтрибуна-
ла N-й армии.
   За четыре дня процесса перед тысячной  аудиторией,  главным  образом,
красноармейской, прошли эти "герои" контр-революции. Вот перед вами  Се-
веров, которого пришлось увезти в лечебницу для умалишенных,  с  первого
же заседания "заживо-разложившийся", по меткому  выражению  Председателя
Губернской Чрезвычайной Комиссии тов. Болтова, - тип кадрового  офицера.
Вот вам группа обвиняемых, осознавших необходимость стать честными граж-
данами Республики труда, из которых только двоих, двух матросов знамени-
той  седьмой  роты  карающая  рука  пролетарского  правосудия   наказала
смертью, несмотря на их внешнее якобы раскаяние.  Они  были  пойманы  во
время грабежа народного имущества. При взгляде на честное  лицо  бывшего
унтер-офицера Силаевского, изборожденное шрамами проклятой империалисти-
ческой войны, на мощные фигуры пролетариев и беднейших крестьян - Григо-
рова и других, становится ясно, что все они исполнят свой долг.
   Мы создаем железную Рабоче-Крестьянскую армию. Мы  одерживаем  победу
за победой над наймитами иностранного капитала  -  чехо-словаками.  Наши
красные бойцы, готовящиеся к утверждению  торжества  мировой  революции,
многому научились на этом процессе.
   Уходя, слышались речи:
   - Вот так главари контр-революции!
   И было презрение в этих словах.
   Таков результат этого дела, в котором Советская  Республика  показала
свою мощь, уменье карать и миловать, отличать  правого  от  неправого  и
вселить уверенность в сердца всех честных граждан,  что  такие  лоцманы,
как красный матрос тов. Болтов, сумеют вывести  государственный  корабль
Трудовой Республики к желанным берегам мировой революции.
 
   1919-1922
   Москва - Серебряный Бор.