есть? Капитан Солоимов!..
   - Никак нет, Константин Григорьевич, послать некого.
   - По домашнему. Плохо. Очень плохо. Нас можно взять голыми руками.
   Покачал головой. Старик уже хотел распечь, но устал. "Хорошо  бы  ос-
таться одному". С усилием он выпрямился, оглядел всех двумя яркими  точ-
ками: очков.
   - Ну, Бог не выдаст, свинья не съест. Поздравляю вас с первой  и  ос-
новной победой, господа!
   - Ур-ра.
   Внизу, в Кремле враждебный шорох пополз с губ:
   - Ишь, галдят! Рады!
   - Откуда их столько набралось?
   - Когда же большевиков расстреливать будут?
   - Ночью. Дай отдохнуть. За часовней.
   Часовня шарахнулась в угол, под склон холма, к стене.  Туда  поверну-
лись глаза. Там и установилась - кровавая традиция.
   - Со мной останется только капитан Солоимов и дежурный адъютант.  Де-
журный офицерский взвод где?
   - В бывшем доме священника.
   - Хорошо. До завтра, господа. Пораньше. К 9  не  опаздывать.  Караулы
надежны?
   - Надежны, господин полковник.
 
   Разговор в темноте.
 
   - У меня, поручик, в голове как кинематографическая лента:  вспыхива-
ет. Однако у Козьего Бугра не затихают.
   - Продержатся ли?
   - Продержатся: там Антипьев и Дуклеев. А Крамаренко даже свой иконос-
тас обнажил, снял с сорочки и повесил на указанное место.
   - Д-да. Только мобилизованные - не солдаты. А эта буффонада с ордена-
ми лишнее. И на сорочке носить и теперь надевать. Раздражает это зря.
   - Пожалуй. А я ничему не верю. А вы  заметили,  что  сегодня  дрались
только у гостиницы "Виктория" и около губернаторского дома?  Чрезвычайки
как не было никогда.
   - Разбежалась. Ну, она еще явится.
   - Да, с таким настроением не побеждают. Кто это сказал? Не помню. Ес-
ли Чрезвычайка, по вашему, явится, - то зачем вы участвуете?
   - Как зачем? Да я никогда об этом и не думал. А так из обывательщины.
Обыватель тоже может быть героем. Я за семь месяцев позабыл, что  я  был
хорошим офицером, а муку семье возил. Ну, а теперь - повторение пройден-
ного.
   - Оригинально, знаете.
   - Да, оригинально. Я думал, что мы, мятеж затевая, обывателями не бу-
дем. Куда там. В первый день обывательщина заедает.  Полковник  Преобра-
женский - или это мне показалось - соусом парадный мундир закапал.
   - Да, он и в самом деле закапал. Котлету ел. Дочь прислала.
   - Э-хе. В первый день. А Троцкий в Смольном в обморок упал. С голоду,
и не спал. А тут парадный мундир. Подумайте: парадный. И соус. А  артил-
лерии у нас нет.
   - Так она у моряков.
   - Разоружить. И никто не сказал!
   - А сами вы почему не сказали?
   - Да так, обывательщина. Обывательщина на службе  -  бюрократизм.  Не
долез до вождя. Потом забыл. В первый день: бюрократизм.  Потери  у  нас
есть?
   - Кто их знает? Если есть, то небольшие.
   - Ну, вот. Все-таки есть. А медицинская часть есть?
   - Нет. Не видал.
   - А политически мы как-нибудь обставили переворот? Перевернули и лад-
но. А когда собирались, то все тарахтели: меньшевики, кадеты, эс-эры.
   - Ну, их к чорту. Завтра будут.
   - Ну, к чорту. Пусть будут завтра. Это их дело.
   - А вот артиллерии нет. Вернемся в Штаб. Вокзал бы можно обстрелять.
   - Не стоит... Завтра. Жалко вам. Повоюем. А мятеж, думаете, мы подня-
ли?
   - Мы.
   - Ну, это - вы оставьте ваши слезы, кушайте лимон. Он сам  произошел,
как будто нас и не было. И пройдет сам.
   - До свиданья, поручик.
   - Всего хорошего.
   Фразы были лишены обычного дневного эхо: их без остатка пожирала тем-
нота.
 
   Не затихает.
   Громко чиркает резкой перестрелкой со стороны города, пореже и беспо-
рядочней - со стороны белого спиртового зарева, со стороны  паровых  ба-
рашков в зареве - почаще и пачками. Там же зелеными и  красными  слезами
плачут семафоры. Все, что осталось от мирного времени: семафоры, вагоны,
теплушки, даже черные маневровые кукушки, - сегодня на ночь все осталось
в нежной какой-то нерешительности: ничего они неодушевленные,  неотапли-
ваемые не знают. Рабочие разошлись.
   На вокзале безлюдно. Маратовцы, сменяясь,  забегают  в  гулкий  живот
вокзала, поспешно возятся с едой, пьют и перебрасываются:
   - Чего это второй батальон? Приехал он или нет?
   - Должно быть, приехал. Они на пароходе насколько раньше нас выехали!
   - А может по дороге задержали и разоружили?
   - Это кто? Мобилизованные? Ты видал, как они стреляют?
   - Как крестики! У нас так сорокалетние в шестнадцатом году палили.
   - Эх, белая гвардия! К утру, должно быть, в атаку пойдем.
 
   Северов лежал в своем вагоне и наблюдал (вагон, вы помните, был  обит
по его, Северова, прихоти алым бархатом, алый бархат всасывал весь свет:
было полутемно, огромную роль в чрезвычайной нежности  света  играла  та
подушка, на которой Северов лежал, о подушке после, хотя она и не  шерс-
тила лица к ней прислоненного), наблюдал тот легчайший жар и  ту  сонли-
вость, которые растекались извне, под верхними  покровами  мускулов,  по
всему телу. Лицо, погруженное в мягкий ворс подушки,  улавливало  тонкий
сквозняк между шерстинками: лицу было  прохладно.  Рядом,  должно  быть,
тревожно сопел паровоз, а со стороны города, может быть,  еще  тревожнее
прыгала и тявкала перестрелка.
   - Ах, это вы, Силаевский? Как тихо вы вошли.
   - Ну, это вы мне дамский комплимент. Я, Юрий Александрович, не  стес-
няясь, вперся: не такое теперь время, чтобы стесняться.
   - Это афоризм. Мысли умных людей. Ну, что... там?
   - Все благополучно. Напираем. Только я сомневаюсь, да и солдатня  то-
же, насчет второго батальона. Он что-то, как мертвый. Не соблюдает  пла-
на...
   - А, вы вот о чем. И я потому не командую, что плана не  могу  соблю-
дать. Нельзя соблюдать плана сражения или диспозицию, это еще Толстой...
Потери есть? Это гораздо важнее.
   - Мало. Стреляют плохо. Один убит, двое ранено.
   - Убит? Кто?
   - Деревягин, из первой роты.
   - Не помню.
   Он помолчал.
   - Вы все-таки почему пришли?
   - Да вот, насчет второго батальона.
   - Пустяки. Доверяйте себе, как я вам доверяю. Я  доверяю.  Мятеж  все
равно не будет... он должен быть подавлен.
   Силаевский засмеялся тихо.
   - Вы всегда так, Юрий Александрович. С вами хорошо воевать. Очень  вы
спокойны...
   - Ну, вот. С какой стати я буду отнимать у вас молодые лавры?  У  вас
вон в прошлую войну лицо обезображено шрамом. Вы должны это скрыть  лав-
рами в настоящую войну. Мятежники не организованы и слишком явно  ориен-
тируют на чернейшую белогвардейщину. Это слабо. Что?
   Силаевский пропал, перед глазами колебался... потолок.
   - Да, да. Впрочем вы, тов. Силаевский, ничего не сказали. Вы храбры и
молоды: вам нужны победы. Я знаю свой военный опыт, вы знакомы с ним то-
же и не преминете обернуться ко мне за советом в случае... Я говорю, как
Заглоба... Что?
 
   ...............
 
   - Случая такого быть не может. Ну, вот. А за ними матросы, часть  ра-
бочих и, главное, полная дезорганизованность наших врагов. Я справился у
Калабухова. Я передаю вам все полномочия и, главное,  свою  уверенность,
как главнокомандующий отрядом против белогвардейского мятежа в этом  го-
роде. Главнокомандующий... это не так много...
 
   ...............
 
   - При Керенском я, будучи штабс-капитаном, командовал полком под Тар-
нополем, при чем тогда мы сдерживали напор на всю нашу дивизию. А побеж-
дать... белогвардейцев. Идите, милый Силаевский, и приходите ко  мне  за
советами и за уверенностью в победе. Из нашего  плана  помните  одно:  в
атаку тихо, не спугнуть... Это чревато последствиями. Я еще выйду  поды-
шать воздухом. Здесь тихо и хорошо. А, главное, нет добрых соболезнующих
глаз Калабухова. Он не любит, когда я в таком состоянии.  А  я  люблю...
такие каникулы. Идите, Силаевский.
 
   ...............
 
   Он вышел на вокзал.
   Там было гулко, как в готическом соборе, и  махорочный  дым  носился,
как ладан, гудя отдаленным шарканьем, мешавшимся с выстрелами на  площа-
ди. Где-то изредка тенькала пуля по верхнему стеклу, от чего дребезгливо
падала звонкая пыль.
   Северов прошел по сырому, проплеванному, овчинному коридору и  увидал
часового.
   - Ну, что, как дела? Здравствуйте.
   Голос у него был деревянный, сонный. Красноармеец посмотрел на  Севе-
рова с вялым недоумением.
   - Что вы так смотрите? Для вас это все... будни.
   Проворчав это, вышел на улицу, едва справившись с огромной дверью.
   Город вставал за близким чахлым бурьяном, еще мерещившимся в темноте:
в темноте росли серые громады - очень далеко, но Северов не  обманывался
(о, эта трезвость!): громады были серыми нахохленными домишками; до  них
не было двух верст (Северов прекрасно помнил план города, он изучил  его
в поезде) - Северов пошел по направлению к серым громадам: домишкам.
   - Куда вы, товарищ командующий? Поранит.
   Его догонял часовой, с которым он разговаривал у двери,  в  коридоре.
Он немедленно припомнил обязанности часового.
   - Во-первых, не беспокойтесь. Во-вторых, извольте оставаться на  пос-
ту. Белогвардейцы стреляют из рук вон плохо: по верхним стеклам.
   Он не обернулся, он скрывался в темноте, темнота проглотила  его  ту-
манным, непроглядным горлом.
   - Ну, вот. Я иду посмотреть, как братва окопалась. К  утру  пойдем  в
атаку. А вы извольте оставаться на своем посту.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
 
   Окончив эти приготовления, наш гидальго решил тотчас  же  привести  в
исполнение задуманное им, так как его угнетала  мысль,  что  промедление
даст себя чувствовать миру, приняв в расчет все те обиды, которые он ду-
мал уничтожить, несправедливости - исправить, злоупотребления -  искоре-
нить, ошибки - загладить и долги - уплатить.
   "Дон-Кихот".
 
   Это время зевыло: даешь
   А судьба отвечала послушная: есть.
   В. Хлебников.
   [Пустая страница]
   Первая.
 
   Безлунная ночь, бесфонарный сон; в ночи и во сне потухли белые вспыхи
белогвардейского воззвания, над городом  шелестели  миллионы  фиолетовых
занавесей: ими закончили трагедию измученных  выстрелами  часов,  часов,
отягченных убийствами, пожарами и россказнями.  Город  покрылся  наглухо
тучами: теплом пыхала мертвая зыбь к городу каждую ночь  приближающегося
моря.
   На пристани, что по Приречной улице, куда нынче днем подплыл  пароход
с маратовцами, квохчет слабосильная динамо-машина,  и  по  тому  темному
движению, которое бесшумно кипит на дворе, чувствуется, что здесь  дири-
жирует Дизель: все сосредоточено, осведомлено, как на фабрике. Гудит од-
нообразное брюхо парохода красноармейцами.
   На Козьем Бугре, перед огромной туманной прорехой, в непроглядном на-
весе над за железнодорожными полями, как дождь каплет, усиливаясь и сла-
бея, перестрелка.
   Но Козьим Бугром на пристани заняты мало: вторая очередь. Самое  важ-
ное: белогвардейцы считают матросов нейтральными,  почти  союзниками,  -
это на руку. Совместная воля  направлена  сейчас  на  Кремль,  -  не  до
Козьего Бугра теперь; план выработан  морской  коллегией.  Впереди  всех
пойдут матросы: им задание - проникнуть в Кремль. Второй батальон  мара-
товцев, прибывший на пароходе, сейчас же запрятанный в трюме, займет все
прилегающие к Кремлю улицы, разбившись для этого на патрули и  постепен-
но, но быстро, стягиваясь к воротам Кремля.
   Командиру матросской роты
   товарищу БОЛТОВУ
   войти с матросами в Кремль, снять белогвардейские караулы и  ликвиди-
ровать главарей.
   У одного тихо захваченного офицера перехватили пароль.
   Пропуск: - ствол.
   Отзыв: - Саранск.
 
   Без шума: нужна западня, мышеловка... только шелест матросских клешей
и тенькает изредка винтовка.
   Огромная однообразная мысль: с утра в  Кремле  будет  западня,  будут
тухнуть золотые погоны с шефскими коронами.
   Маратовцы заливали улицы темной лавой.
   - Хоть бы один патруль. Слабо, белая гвардия!
   С этой мысли начиналась победа. Маратовцы сливались с темнотой,  ста-
новясь повсеместными, как ночь, как темнота, и сужались улицы, запружен-
ные маратовцами.
   Белый Кремль - ярче, ближе - белый: будто обглоданный жестокой пастью
синих ночных льдов он стоит, как скелет, не обмякая и не сплываясь.
   За последний месяц большевики наладили на колокольне  собора  прожек-
тор; шестиверстный луч качался над городом, тычась в облака, грозя полям
и небу, и очень был внушителен этот широкий, всепроницающий - вплоть  до
скрытых контр-революционных и вообще преступных намерений - меч,  а  вот
белогвардейцы не сумели  наладить  прожектор:  молчит  городская  элект-
ро-станция.
   И так же, как обыватели ругали большевиков за дезорганизацию и беспо-
рядок, так и матросы, пробиваясь сквозь плотную темноту, липнущую к  си-
ним широченнейшим их бушлатам и клешам, ругали:
   - Дезорганизация.
 
   Кремлевские спят вповалку, тело к телу свалившись по  всем  углам,  у
стен и в закоулках. В Кремле остались одни полушубки на запасливых ребя-
тах из деревень, - городские, местные, слободские мобилизованные разбре-
лись по городу.
   Дыханье ли, шум ли далеких машин на  пристанях,  только  кажется  эта
ночь мощным цилиндром; мощным дыханием земля, как поршень, зыблет и наг-
нетает повсюду непроницаемую сырость, глушащую  перестрелку,  отдающуюся
каким-то резиновым поскрипыванием.
   В темных кремлевских воротах на желтом зрачке двух керосиновых  фона-
рей отразился караул, насаженный на винтовки.
 
   Одно огромное сердце шумно бьется, работая над густой  неповоротливой
кровью, одна пара глаз с зрачками в тарелку величиной бессонно глядит  в
лампу у потолка, одно огромное тело свалено на пол, один костяной  котел
ворочает густую ни с кем не поделенную мысль, синие губы вышептывают шо-
пот
   общий! гауптвахта сжевала в слипшийся ком арестованных за день.
   Советские, партийные, ответственные, стоящие на платформе...
   Когда?
   Сейчас, должно быть?
   Мысль кажется столь же вещественной, сколь непроходимы и  не  одолимы
эти проплеванные стены, мысль формулируется в элементарнейшие, как резо-
люция, слова.
   За часовней, у белой стены.
   Там еще никого не расстреливали, но в этой комнате  так  решено,  как
решено, что предвидеть во всех подробностях ближайший час  -  совершенно
обыкновенная вещь.
   Приблизительно так поворачивается мысль, блестя глянцевитыми масляны-
ми стенами гауптвахты:
   Черное небо над дымным потолком.
   Холод проникает в мозг и в костях, как по трубам, гуляет холод.
   Все падает в черный холод.
   Там ничего нет. Не предвидится.
   Одно тело, одна мысль. Здесь никто не молится. Не хочет. Не будет. Не
до того. Шепчет или молчит. И все - шепчет: когда же? Молчит - все  рав-
но: когда же? Переливается мысль холодом по костям: все  равно.  В  углу
хрипнуло, как мышь по бумаге. Дрожь общая.
 
   У винтовок горячее дуло.
   Горячее дуло - в лоб.
   В лоб.
   В грудь.
   В меня.
   Кто-то сказал ременным голосом, кожаным звуком, засмеялось в том  уг-
лу, где хрипело. Может засмеяться все.
   Опять лежит, глядя в до-красна закопченную лампу одной парой глаз.
   Лампа качается, надо ловить, качается, как каюта, комната качается  с
шумом, в голове стена. Мертвая зыбь пристальных глаз: не то сеть, не  то
зыбь. Непонятно.
   Хлоп дверь.
   Звякают.
   Как произошло, что несколько человек у двери вскочили?
   - На допрос!
   Раскололось тело, оказалось - люди.  Стали  отодвигаться,  послышался
стон, сдвинули помятого сегодня утром товарища. Полный такой лежал в уг-
лу один, плакал, смеялся и похрипывал.
   А сейчас?
   Выстрелы?
   Нет, не слыхать. Правда. Допрос.
   Безразлично.
   Темнела, сливалась комната в желтую закопченную сферу.
   Молчат.
   Молчит.
   Точка в потолке над большим единым телом с одной мыслью,  которая  не
может сойти с ума.
   Не может.
   Не сойдет.
   А только и надо лязгнуть зубом:
   тогда сойдешь.
   А вот не можешь, потому что сжаты челюсти, до боли, как  у  бульдога,
мертвой хваткой.
   Молчат.
   Черно.
   Пятна на стене.
   В пятнашки играть.
   Не сойдешь.
 
   Выжимают как серую тряпку
   ДОПРОС.
   В желтой комнате как желтые пчелы  летает  колющий  керосиновый  свет
"молнии". Синие пчелы роятся дымом.
   Качаются до тошноты нелепые слова.
   Тошнота.
   - Прошу не плевать.
   - Хам! - крикнул рыжий офицер сплюнувшему.
   - Ваше имя?
   - Должность, занимаемая при Советской власти?
   - Член большевистской партии?
   - Можете итти.
   Все это известно. Все это для того, чтобы написать на серой графленой
бумаге:
   РАССТРЕЛЯТЬ и пониже под этим криво
   полк Преображенск
 
   Когда вышли из желто-синего жужжащего улья в сырое обложение ночи, то
все почувствовали себя отдельными и необычайно единодушными. Когда  один
тонко запел: "вихри враждебные веют над нами", - почему-то - это,  -  то
другие тоже тихо и тонко подхватили: "темные силы нас злобно гнетут",  и
конвоировавшие офицеры промолчали, подумав: "молодцы",  медленно  довели
допрошенных до гауптвахты и вернулись передать, что "молодцы... не  тру-
сят".
 
   - Следующую партию!
   - Погодите. Капитан Солоимов, проверьте караулы.  Это  мобилизованные
не солдаты, а навоз.
   - Им через полчаса сменяться, господин полковник, до утра будут  сто-
ять офицеры.
   - Правильно. Очень хорошо. А все-таки пойдите.
   - Слушаюсь.
   Со шпор скатился расколовшийся по полу звон.
   Полковник Преображенский усмехнулся дряхлой улыбкой.
   - Какой вы бодрый человек, капитан, - сказал он и, обратясь к  друго-
му, приказал:
   - Поручик Голохвостов, выберите добровольцев для...
   ...экзекуции из господ офицеров. Приступите немедленно.
   Вернулся капитан Солоимов и бодро прохрипел:
   - Благополучно.
   Полковник Преображенский потянул его за китель к себе и зашептал:
   - Как Голохвостов - годится?..
   Солоимов понял:
   - Послать в штаб Духонина? Вполне!
   - То-то, а у меня сорвалось как будто... Человек чувствуется.
   Прошептав это, полковник резко оттолкнул капитана и распорядился  уже
в пространство:
   - Что на Козьем Бугре? Пошлите ординарца.
 
   В зрачке ворот отразились матросы.
   - Стой, кто идет!
   - Свои.
   - Пропуск.
   - Ствол.
   - Ствол. Где караульный начальник?
   - В сторожке.
   - Позови его.
   - Сейчас.
   - Мы вас сменять пришли.
   - Вот он идет.
   - Мы сменять.
   - Отзыв?
   - Саранск.
 
   Человек двенадцать матросов вывалилось в темноту направо. За ними еще
партия.
   - Ну, и солдаты!
   - Дезорганизация.
   - Ш-ш. -
   Матросы продвигались к ожерелью освещенных окон.
   - Там штаб.
   - На дворе-то пусто.
   Командовал тов. Болтов.
   - Со мной идут десятеро. Вот эти. Остальные здесь. Услышите выстрелы,
бегите к нам помогать, а двое - Анощенко и Чистов - к воротам. Красноар-
мейцев сюда. Сразу занять все здания. Зря не палить.
   - Везет. Даже караула при дверях нет.
   - Некому.
   Лестницей. Скрипит.
 
   Он сорвался со стула, одутловатый и бледный, сверкнув погонами.
   - Что надо?
   Глянули. К столу прилипли трое во френчах, у  двери  из  двоих  серая
капля: арестованные:
   допрос.
   - Что вам надо?
   Матросы пружинят; стали стальными; глаза округлились; у матросов зве-
нят мускулы.
   - Кто здесь полковник Преображенский?
   - Я.
   - Мы... к вам.
   Четверо офицеров. - Десять матросов.
   Ворвался Болтов.
   Лента затрепалась сзади.
   Руку в карман.
   - Вы - полковник? -
   Схватился. -
   - Да. - руку к кобуре.
   - Нет!
   Треск. Как щебень посыпалась комната.
   - Нет!
   Синий дымок на звякнувшей лампе.
   Упал.
   В пыльной свалке темно, только из соседней комнаты ринулся свет и  со
светом закручивали троих загремевших было шашками,  закрученные  навали-
лись на полковничий труп.
   - Болтов, списывай в расход! - рычал пыльный Козодоев.
   Еще трое легли под жарким дулом, с затылка.
   Еще есть. Много.
   В воротах кричали: ура! - и как свет в темную комнату бежали в Кремль
маратовцы. Дежурный взвод офицеров - в архиерейском доме. Неразбредшиеся
мобилизованные, спящие вповалку по двору. Сыплется  рва