тые, сурмленные, приговоренные брови.
   - Вид у "коммуниров" - роковой, хе-хе. Бледноваты.
 
   В Штабе гнездится горячий остро-пахучий выпот, струясь с лиц,  покры-
тых мокрой пылью; и тонко пронзает пороховой дымок тяжкую ткань  жары  и
влаги: все это от уличной перестрелки; выходя из перестрелки, г.г.  офи-
церы удачно тщатся хранить иронический выбритый вид; г.г. офицеры хрупко
крошат савельевские шпоры, звенящие на вежливых: лаковых  и  шевровых  -
сапогах. Впрочем, все пылится.
   И остроумно:
   - Перепроизводство офицеров.
 
   А в Кремлевской (бывшей  епархиальной)  типографии  скачут  проворные
шрифты, из черных пальцев прыгая в тесные верстатки. А там и на  коррек-
турный лист:
 
   БРАТЬЯМ КАЗАКАМ
   станичники!
   Советская власть угнетателей народа в родном городе  Вашего  славного
Войска НИЗЛОЖЕНА.
   Объявлена власть Учредительного Собрания.
   Вы - испытанные защитники народовластия - немедленно должны  прислать
войска для защиты, создавшегося усильями верных сынов России, порядка.
 
   Искры летели с посыльной мачты радиотелеграфа, жадно оседали на  при-
емники.
   Поверх митингующих групп летает по площади облегчающая весть:
   - Надо продержаться: завтра придут казаки.
   - Вы будете распущены домой, как придут казаки.
   - О всех событиях сообщено куда следует.
   "Куда следует: в Ставку".
   Офицеры тщательно следили, как высказывались,  как  обсуждали  приход
казаков мятежники. Речи  выступавших  мобилизованных  были  тонкоголосы,
сиплы и однообразны: долой большевиков, обещали мир, а  дали  войну.  От
этого стержня пушилась вся аргументация.
   Полковнику докладывали:
   - Известье о скором приходе казаков имеет  определенно  благоприятное
влияние на мобилизованных. Воззвание поддерживает в них  веру  в  победе
над большевиками.
   - Чужими руками... - -
   Полковник усмехнулся:
   - Нет, господа, на мобилизованных надежда плоха. Они не  помощники  в
нашей героической борьбе за родину. Вы скажете, что нельзя говорить  хо-
лодно и смотреть трезво во время сраженья. Понимаю. Но в наше время  обо
всем говорят. Все оголяют. Господа, надейтесь только на себя. Мятеж про-
изошел помимо нашей воли, т.-е. я хочу сказать, что не мы его  организо-
вали, а только приняли. Я понимаю... Мы  только  хотели...  Теперь  наша
обязанность... Больше упорства, спокойствия, твердости, и победа за  на-
ми.
   Он замолчал. Все вышли. Старик оглядел себя. Как облако на него нашла
внезапная темнота: он устал, хотел есть (поесть было покуда нечего, до и
не до того), он сидел с ощущением своей забывчивости. Что забыл...  "Ах,
да. С таким настроением не побеждают".  Внутри,  под  мускулами  живота,
пробегала твердая мокрая дрожь. "Да, не побеждают. Катя в обмороке. Пос-
лать некого. Сижу как в щели".
 
   Пять-шесть человек держались не гуще кремлевских толп, а жались они к
стенам. Это те же: мобилизованные, друг с другом незнакомые, кое-кто  из
города, некоторые из деревень. Они даже больше помалкивали. Таких молча-
ливых было несколько, становилось немного больше; редкие  отбивались  от
народа туда, где пореже, темную, вероятно, носили мысль.
   "В январе дрались не на жизнь, а на смерть. Теперь  призывают.  Тогда
их прогнали. Теперь сами зовем. Некоторые волости соседствовали со  ста-
ничниками... У них скотины сколько. По двадцать волов".
   Рассказ побежал.
   - Зимой этой, когда здесь война была, они мальчишку одного  зарубили.
Обойму нашли у него: "Ты, говорят, красногвардеец". Девяти лет. А потом,
когда на них рабочие наперли, - только лампасы сверкали.
   - Воители.
   - Как можно одним казакам устоять.
   - Вон на Кубани они иногородних мобилизуют.
 
   Коляска одна выскочила дребезжать без передка.
   - Стой! -
   - Держи их! -
   - Стрелять будем. Стой! -
   Сразу после остановки закрытого верха пролетки  выросли  на  мостовой
лошадь в мыле и извозчик.
   - Кто такие?
   - Рассказывай - "коммерсанты".
   - Знаем мы таких купцов.
   - Это комиссар по разгрузке: я - таскаль - его видел.
   Увели.
   - Много их расплодилось с января месяца, как грибов в дождливое лето.
   - В Кремль повели.
   - Там: стенка.
   - Пущай, они извозчику заплатят. Небось, сколько казенного добра нак-
рали.
 
   Чмокнула пуля лоб мостовой
   - это - инструктора - по поверхности шапок расходятся медленные  кру-
ги; пули ложатся чаще, выбивая легкую пыль; по земле  -  воронки;  толпа
разбегается, залегая за выступы домов.
   За углом остановилось несколько молодых парней в полушубках.
   Рассказывают подбежавшим и выжидающим перерыва в перестрелке:
   - В Комиссариате, в этим, военном наши ребята одну ораторшу прихвати-
ли. Она сначала как сомлела, очухалась, когда ее уж под руки взяли  вес-
ти. Ну, конечно, тут не до обыска. А она  сразу  отпрянула,  моментально
становится к стенке, выхватывает в момент браунинг, такой  капельный,  и
прямо себе... В грудь метила, в сердце, да дрогнула, или об стенку, неу-
добно, повыше пуля пошла, как будто к плечу.
   - Мы ее знаем, она к нам в волость приезжала, речь говорила.
   - Вы сами чьи? - - - Бой-баба. - -
   - Мы Высоковской волости. - - Да, уж!.. -
   - Упрямая, должно быть, стерва. -
   - Откуда же она браунинг взяла? - - - Такой маленький, говоришь?
   - Им всем выдают, партийные. -
   - Все что угодно: самозащита. - - У них бомбы есть. -
   - На Козьем Бугре ихнего рийенного  председателя  поймали.  В  клочья
изорвали подлеца.
   - Ну, плакать не будем. Нас самих, мобилизованных на  смерть,  хотели
гнать.
 
   Стихло.
   Прошел взвод.
   - Золотые погоны - впереди!
   - Смотри-ка-сь, как саранча налетели.
   - Тоже, братцы, - хищные вороны.
   - Ну, этих - мы лучше большевиков знаем.
 
   - А инструкторская школа не сдается. Молодцы-ребята.
   - Не сдается - выжигать будут.
   - Выжигать?
   - Обязательно будут как тараканов.
   Господин какой-то храбро засиял панамой.
   - Выжигать - испытаннейшее средство в нашей гражданской войне.
   В январе от этого средства сгорела треть центральной части нашего го-
рода.
 
   Здесь только успели обсудить известие, а уж кулебякоподобный огромный
дом - гостиница "Виктория" - в кровь разбит шелестящими кулаками пожара,
как будто не дым, а багровые кровоподтеки вспухают на коричневых стенах.
Там внутри рвутся выстрелы, они кажутся умирающими внутри.
   С улицы стоят мобилизованные и офицерский отряд.
   Пулеметы глотали за лентой ленту, обводя тонким носом по черным  впа-
динам вытекающих дымом окон: хорошо работают Максимы.
   Залп из окон сорвал вдалеке листья: улице встретился  городской  сад;
вдоль по улице шли пули, ломаясь у каменного фундамента ограды и дробясь
по огромной глыбе какого-то памятника.
   Дом задыхается дымом; комья удушья - гуще и гуще; гуще с шумом  выры-
ваются кверху клубы.
   Залп
   по листьям, по камням -
   и взрыв одиночных выстрелов.
   Неистовому небу пламя грозит тяжкими  кулачищами,  выласкивая  крышу,
тлея по стропилам чердака. Оно уже томится целый час, рвясь и  толкаясь,
не в состоянии прошибить необходимую брешь.
   Залп.
   Это - агония. Выстрелы и в самом деле рвутся внутри, не пробивая дым-
ной брони, не ложась по булыжникам.
   - Те-те-те! Это ведь они друг по другу.
   - Передайте капитану Дуклееву: он фанатиков не видал, не верит.
   Штабс-Капитан Дуклеев окончательно к ответу высох и сообщил:
   - Недурно пляшут египтянки.
   - Г-гаспада офицеры! - раздалась команда.
   Вдруг на углу обгорелое окно исступленной судорожной рукой - какая-то
фигура, обезумев, мелькнула в дыму - швырнуло охнувшую бутыль бомбы,  от
которой в озверелый шорох пожара (пожар озлился гуще) ворвался дребезг и
лязг: лопались стекла; булыжники метнулись к стеклам.
   - Берег голубчик на дессерт.
   С грохотом оторванных у пламени выстрелов пожар тучнеет.  Он  пухнет,
как Бахус, шатаясь над крышей, мгновенно пухлые выпуклости жирных муску-
лов резануло пламя; над крышей воцарилось зыблющееся множество дымов.
   - Кончаются.
   - Снимать пулеметы!
   Отряд офицеров уходил к Кремлю, ведя впереди вооруженных мобилизован-
ных.
   - Этих голыми руками не возьмешь.
   - А раньше-то? Их брали голыми руками?
   - Как бы на другие дома не перемахнуло.
   - Перемахнет!
   Перемахнет. Перемахивает.
   Горячкой и горячечной сыпью искр заражается побагровевший угол сосед-
него дома, сухие языки лакомо облизывают стены, на которых уже появляет-
ся легкое написанье дымков, пропадающих как симпатические чернила.
   - Ну, теперь пойдет!
   Оборачиваются; впереди кремлевские ворота.
   - А все равно не жить. Пускай горит.
 
   Визжал:
   - Это черт знает... Кто приказал?
   Капитан Дуклеев высыхал.
   - Не могу знать. Кому в голову пришло? Подожгли, господин полковник.
 
   Седьмая.
 
   С тыла Кремлю, там, где он горбом выставил зубчатую башню  на  взлете
холма, вдоль реки пролегла садами Приречная улица, украшенная как бусами
беспрерывным рядом пристаней.
   В воротах пристани, теперь превращенной  в  военную  выкатился  полый
желтый ком стали: автоброневик "ГРОМОБОЙ",  принадлежащий  морскому  ве-
домству. В ворота его выставили на руках: мотор броневика был непоправи-
мо испорчен; выписали из Петрограда новые части, но покуда не получили.
   - Если бы он исправный был, этого бы не было.
   Рядом с мертвым броневиком стыл усиленный матросский  караул,  сжимая
прогретые потными руками винтовки.
   Окружные сады тихи; тихи предместья; пристани ближние замерли  совер-
шенно; такой тишины здесь не было лет двести; так тихо бывает только  на
опушке огромного бора. Падавший из города шум глох в садах. Но  броневик
"ГРОМОБОЙ" недоверчиво поворачивал изредка  в  башенке,  над  черепом  и
скрещенными костями, пугливое дуло малокалиберного орудия.
   Двор пристани уже с июля месяца охраняется от посторонних;  на  дворе
безлюдно: нет и матросов; непривычное безлюдье настораживает; во двор со
всех углов натыканы пулеметы; воздух кажется разреженным.
   Сейчас осторожно сгружают второй  батальон  Советского  имени  Марата
полка (это тот батальон, что был отправлен на пароходе). Небольшой паро-
ход, везший красноармейцев, подошел  незамеченным  из  города;  город  и
Кремль были расположены вниз по течению реки, пароход пришел сверху;  да
и не до того. Но такова была сила этой духоты, разреженности, душившей и
жегшей, что говорили хриплым шопотом, каким разговаривают в церквах ста-
росты у свечного ящика. Сгружаясь, сбивались в  закрытых  помещениях:  в
складах, в конторе пристани, полурота осталась даже в  каютах,  дрожащих
вместе с жаркой работой машинного отделения.
   Красно-зеленая масса красноармейцев густо приправлена синими матросс-
кими воротниками.
 
   Повесть:
   - "Утром приходила делегация от офицеров. Завели музыку: "Вы за  что?
Вы за кого?". Нас матросов мало. Некоторые сдрейфили было. Офицеры,  ко-
нечно, заливают, что все рабочие против Советской власти и хотят Учреди-
тельное Собрание".
   - Ну, а вы что?
   - "Нас, матросов, мало. Мы - ничего. Сказали, что как рабочие, так  и
мы. Прямого, конечно, ничего не дали понять, но сказали, что против  ра-
бочего класса мы не пойдем. Потребовали, чтобы нынче  вечером  разрешили
собрание союза металлистов на заводе, мы там устроим совещание".
   - Ну, что же, разрешили?
   - "Сначала они закобенились. Но у нас в морской коллегии член товарищ
Болтов, так тот их вокруг пальца обвел. "Да вы, -  говорит,  -  не  бой-
тесь". Те конечно: "Мы и не боимся. У нас сила". Ответа они  прямого  не
дали, не запретили, а раз не запретили, то значит, можно собрание".
   Красноармейцы куражатся.
   - Значит, то да се, а так сказать, ничего особенного, в сущности  го-
воря.
   - Ну, теперь, конечно.
   - "Что "конечно". У нас тут  нашлись  сачки,  провокаторы,  человечка
три. Баломутят братву: нас мало, рабочие за  них,  надо  итти  присоеди-
няться. А тут мы еще военного комиссара в трюме спрятали. "Так его,  го-
ворят, надо выдать". Подлецы. Ну, с ними долго Болтов  не  разговаривал.
Их взяли и отвезли на баркасе к морю".
   - Зачем?
   - "Плавать учиться. В мешки еще здесь зашили, чтобы видели и  не  ше-
баршили. Баркас еще обратно не приходил".
   Остро разнесся запах гретых консервов.
   Сели обедать.
   Шопот.
   Проклятья:
   В Бога.
   В веру.
   В крест.
 
   В красной лакированной кают-кампании вооруженного судна "Молния"  бе-
ло, как в ацетиленовом фонаре, от бледных лиц, волненья, тика и того по-
ниженного шопота, который бьется во всех углах пристани,  а  главное  от
льющейся в иллюминаторы свинцовой сырости,  которую  сообщает  солнечным
лучам речная гладь.
   - Придут опять или не придут до вечера?
   - Забыли.
   - Нет, не придут теперь. Третий час. Засуматошились. Не так-то  легко
взять одну инструкторскую школу.
   - Эх, товарищи, что делает наша дезорганизация. Ведь  нас,  благодаря
этому факту, голыми руками берут. Прежде всего надо держать связь.  Ведь
мятежники скопом нас одолели. А не соберись они скопом... Или мы бы были
организованы...
   Из трюма, спрятанный там с утра, пришел губвоенком Лысенко, он  сбрил
бороду, отчего стал малорослым и малолицым до неузнаваемости.
   - Надо, товарищи, спасать положение.
   Он твердо упирается в привинченный к полу стол.
   - Завтра будет поздно. Войска, обещанные Калабуховым, пришли. Сегодня
ночью надо, во что бы то ни стало, пробиться в Кремль.
   - Легко вам говорить, тов. Лысенко. Как пробиться? Это  не  то,  что,
имея гарнизон, коммунистический  отряд,  роту  чрезвычайной  комиссии  и
инструкторскую школу, до мятежа довести город.
   - Тов. Болтов, сейчас не пререкаться надо.
   - Есть. Замолчал.
   - Пробиться нужно и пробиться можно. Надо снять белогвардейский кара-
ул у ворот. Матросов могут пропустить, - ну, сказать, что они делегация,
что ли. Их как своих считают.
   - Я пойду, - сказал Болтов.
   Еще никто не видит ночи. Поэтому все слова падают как пустые,  полые,
несбыточные. Но говорить о словах кто же будет?
 
   - Э-э! Эге!
   Мятеж закурился.
   Мятеж вышибает за садами, поверх клубящейся зелени, синие мягкие шары
дыма, вот уже раза два багровое пламя проливалось  в  голубое  половодье
осеннего неба.
   - В чем дело?
   Из города прибежали разведчики.
   - Выжигают инструкторов.
 
   Солнце уже свисало вправо, уже у обрубленных теней  стали  появляться
ноги и из-за косого плеча вырастала голова; день от дикого, бешеного по-
беления, что было в полдне, стал наполняться какой-то густотой и до того
раскалился, что начал рыжеть, при чем явно было, что он скоро  охладеет,
ибо так продолжаться дальше не может. В воздухе появился липкий и  сухой
запах, напоминающий смолу, смолой  обесцвечивалась  рыжеватость:  пожары
разыгрывались.
 
   - Поручик Антипьев, сформируйте полуроту. Мне донесли, что на  вокзал
прибывают откуда-то большевистские части.
   - Капитан Дуклеев, вы поведете туда же свой офицерский взвод.
   Антипьев вышел на Кремлевскую площадь и начал, как на огороде,  выпа-
лывать солдат.
   Не идут.
   - Их - сила.
   - Ничего, братцы, справимся. Завтра придет и к нам смена.
   Краснолицый и плечистый штабс-капитан Солоимов хрипло ошарашил разго-
варивающих каким-то желтым визгом:
   - Не рассуждать! Будете разговаривать, - вас перережут как баранов.
   Минуты через три он привел Антипьеву целый взвод.
   - Ведите и не позволяйте этим мерзавцам лясы точить. Они на  шею  ся-
дут.
   Антипьев засмеялся.
   - Я с ними не на действительной службе: четыре года. Не успеют сесть.
Я в бой иду, а там надо беспрекословно...
   - Тем более, поручик. С богом!
   Штабс-капитан Солоимов вернулся в консисторию.
   - Разрешите доложить, господин полковник.
   Не дожидаясь:
   - Г.г. офицеры желтороты и миндальничают. А  к  вокзалу  надо  больше
солдат. Там хороший эшелон, считать не меньше батальона. Нам надо два.
   - Капитан Солоимов, вам защищать Козий Бугор.
   - Слушаюсь, господин полковник.
   Он повернулся к офицерам.
   - Довольно в штабе сидеть. Здесь не парламент. Формировать части.
 
   Идут за офицерами разрозненным шагом, винтовки несут как дреколье.
   Козий Бугор от обезумевшего Кремля отодвинулся, загородился заметно -
лишними. -
   - Чорт ее знает, даль какая! - улицами. -
   - "Далеко от базы". - по улицам уже издали сеялась перестрелка -
   "Молодец Крамаренко"! - и Антипьев погрузился в напряженную ходьбу.
   - Ложись.
   Козий Бугор - растянутая плоская возвышенность, отороченная  с  одной
стороны полотном железной дороги - серым забором,  в  сером  этом  поясе
красный кирпичный вокзал казался тусклой пряжкой; с другой стороны Бугор
был обрезан рядом серых же домишек, пучащих пузыристые стекла на глинис-
тый пустырь. Домишки эти теперь присели смешно  и  жалко  -  безответной
толпой, моргая зелеными ставнями.
   Пыльный блин у вокзала перерезан окопами.
   - Большевики.
   Приземистый вокзал надвинул крышу плотнее и ниже, скосил башенки - за
большевиков! - он обезлюдел, он стал суровым, далеким,  негостеприимным.
А обычно до него полторы версты - не больше.
   От кирпичного рыла вокзала маратовцы перебегают, зарываясь и ложась в
иссеченный колеями суглинок.
   За забором истерично верещат белые барашки паровозных свистков.
 
   - Господин полковник, большевики у вокзала теснят.
   Сломана недокуренная папироса.
   По двору пронесли белую груду воззваний.
   - Будем надеяться, что придут!.. успеют.
   БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.
   - Ну, это для мобилизованного стада.
   - Едва ли командование успеет даже толком понять, что у нас делается.
Связь все время поддерживалась слабая.
   - Капитан Солоимов, прикажите сформировать еще две роты.
   - Два взвода, господин полковник?..
   - Я приказываю: две роты... - ...Ну, сколько сумеете...
   - Драться не умеют: кисель.
   - Ну, как сумеют. До вечера продержимся.
 
   Ну, а вечером?
   А вечером - синь.
   По сини потухающее пожарище. Пожар не пошел дальше: воля божья, ветер
не туда; ветер дул в сторону зданий, погоревших в январе.  Огромные  го-
ловни и раскаленные кирпичи: Инструкторская Школа (гостиница "Виктория")
и Губ. Комитет Партии (б. д. губернатора); дымились еще два-три дома ря-
дом, обгорев.
   А вечером синь.
   От реки шел неломкий плотный туман, глыбами сырости и холодка  обкла-
дывая синеющие безогненные улицы. Туман шел с заливных лугов, растекших-
ся к дальним казачьим станицам: он оттуда мел на город этим  диким  без-
людьем. Город, истрепетавший весь день, заглушил днем и ночью пульсирую-
щую электрическую станцию; по улицам словно прошелся пылесос, обсосавший
тротуары, скверы, площади: все стало массивно, отряхнув налет праха, пы-
ли; одичание и ужас поселились в массивах на ночь; началось это с первой
темноты рано: часов с 7-ми.
 
   По углам белые хлопья воззваний:
   БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.
   Без ламп в окнах, без уличных фонарей.
   - Не зажигай, пожалуйста, света: стрелять еще будут.
   - Жутко, мамочка.
   - Ничего, завтра утром все решится: казаки придут.
 
   Кремль еще не затихает, в бульканье летучих митингов погружены  туск-
лые расплывы керосиновых фонарей. Но по весне оттаивает снег: расходятся
митинги. Расходятся по городу ночевать - городские из мобилизованных, их
никто не задерживает: некому задерживать.
   За россыпью освещенных окон, в консистории, офицеры удушаемые  много-
людством, толпятся, докуривая папиросы. Полковник  Преображенский  сидит
усталый, морщины текут по лицу на его старомодный мундир -  смешно:  при
полном параде поблекнуть! - он опустил голову, под редкими волосами,  на
которых остались еще следы редкого гребешка, светится слабый, мягкий че-
ловеческий череп. Полковник говорит хриплым рваным голосом:
   - Господа офицеры! Ваши донесения я выслушал. Можете  расходиться  по
домам...
   Передохнув:
   - Одну минуту подождите. Выслушал я... Слабо, господа офицеры.  Орга-
низация никуда не годится. Это надо сказать  прямо.  Патрули  на  улицах
есть?.. Я спрашиваю: