ались.  Мы
тогда едва вышли из пеленок.
   - Ты мой раб.
   - Ничего не раб.
   - Нет, раб. Мой папа доктор, а твой у него аптекарь.
   Вот почему я столкнул его с забора  на  огуречный  парник  Юэнов,  и  еще
столько грохоту было, когда он упал.  Естественно,  после  этого  наши  пути
разошлись, а из-за школ, мопедов и нежных родителей наше общение сводилось к
тому, что мы снайперски друг в друга стреляли из своих духовых ружей, правда
аккуратно норовя промахнуться. И вот  я  поцеловал  Эви  Бабакумб  -  ну,  в
общем-то, и Роберт выставил себя передо мной идиотом.
   - Оливер, детка. Пожалуйста, не свисти с набитым ртом!
   После завтрака я как можно непринужденней заглянул в аптеку, где  папа  -
по старинке - скатывал пилюли. Стоя  в  дверях  коридора,  соединявшего  наш
флигель с аптекой,  я  впервые  сообразил,  насколько  он  больше  похож  на
настоящего доктора, чем важный доктор Юэн или хлипкий доктор Джонс,  младший
компаньон. Подобные визиты не были у нас приняты, папа только  хмуро  глянул
из-под насупленных бровей и  промолчал.  Прислонясь  к  косяку,  я  измышлял
предлог, чтобы пройти в приемную,  где  сейчас,  несомненно,  работала  Эви.
Возможно, папа согласится с тем,  думал  я,  что  я  нуждаюсь  в  тщательном
осмотре: у меня и правда что-то странное творилось с сердцем. Но я не  успел
еще выдавить из  себя  первое  слово,  а  уж  Эви  -  снабженная,  очевидно,
антенной, как моя мама, показалась в  конце  коридора.  В  своем  сине-белом
ситцевом платьице, только в чинных чулочках под носками  -  за  конторкой  в
приемной с голыми ногами она, разумеется, сидеть не могла. Приложив палец  к
губам, она отчаянно трясла головой. Лицо у нее изменилось. Левый глаз запух,
и кисточки с левой  стороны  не  трепыхались,  застыли  по  струнке.  Правая
сторона была зато подвижна вдвойне. Мне, правда, некогда  было  детально  ее
разглядывать, поскольку она явно что-то хотела мне сообщить. Палец на губах,
качание головой - это я мог понять. Никому никогда  ничего!  Тут  все  ясно,
могла бы и не просить.  Но  эти  вращения  рук  у  горла,  будто  ей  грозит
удушение,  этот  указательный  палец,  свирепо  тычущий  куда-то  в  сторону
Площади, - это зачем? И голова кивает, и разлетается грива...
   Эви застыла. Вслушалась. Исчезла в приемной. Беззвучно  закрылась  дверь.
Папа все скатывал свои пилюли. Я непринужденно побрел по коридору обратно  в
наш флигель и уселся за пианино. Я играл и думал. Меня всегда  выручало  это
прикрытие. Зачем ей понадобилась Площадь? Кто собирается  ее  душить?  Самой
вероятной кандидатурой был сержант Бабакумб, но  едва  ли  он  стал  бы  это
делать в приемной у доктора. Или она вызывала меня на  Площадь,  чтоб  потом
что-то мне сообщить - ну, скажем, на Главной улице? Ей еще торчать и торчать
в приемной. Но  она,  наверно,  как-нибудь  вывернется.  Все  восхитительней
прояснялось одно - Эви Бабакумб назначала мне свидание. Не Роберту. Мне!
   Я прошагал на Площадь и - руки в карманах - стоял и разглядывал небо. Оно
сверкало услужливой синевой. Я ждал, что вот-вот она явится и я пойду за нею
в какой-то подходящий тайник, но минуты тянулись, потом уже  еле  ползли,  а
она не являлась. Явился, наоборот, сержант Бабакумб. Вышагнул из-под  колонн
ратуши, вытянулся по стойке "смирно",  окинул  взглядом  вдоль  Площади,  на
церковь. С медным колокольцем в руке, в одежде городского глашатая - башмаки
на пряжках, белые бумажные чулки, синий сюртук, плоеный  бумажный  воротник,
красные бриджи, красный жилет  и  синяя  треуголка.  Встряхнул  колокольцем,
грозно оглядел церковную башню. И завопил:
   - Эй! Эй!  Утеря.  На  Бакалейной  улице,  между  часовней  и  Бакалейным
тупиком. Крест золотой на цепочке. Выбиты буквы Э.  и  Б.  И  надпись:  Амыр
винзит омины . Харантировается вознахраждение.
   Снова тряхнул колокольцем, взметнул  треуголку  к  небу  и  верноподданно
рявкнул:
   - Хоссподи, короля храни!
   Надел   свою   шляпу,   повернул   направо   и   прошагал    предписанным
семидесятисантиметровым  шагом  на  угол  Мельничной,  чтобы  все  повторить
сначала. Э. Б.! Эви Бабакумб! Я понял все.  Крестик  должен  быть  найден  и
возвращен в глубочайшей тайне. Ни звука о лесах  и  прудах.  О  танцульке  в
Бамстеде, возможно, тоже ни звука. Я точно знал, что мне делать.
   С моим талантом к долгим глубоким расчетам,  который  впоследствии  столь
пригодился отечеству, я  проанализировал  ситуацию.  Эви  нужен  ее  золотой
крестик. Мне нужна Эви. Возвращение на то место,  где  она  оказалась  столь
доступной для Роберта, сулило решение проблемы нам  обоим.  Она,  скрытница,
могла тихой сапой отправиться туда сама. Мой тонкий замысел строился на том,
чтобы оказаться там с нею одновременно. Я знал расписание доктора  Юэна  как
свои пять пальцев. Знал, что Эви  всегда  может  приврать,  что  задержалась
якобы навести порядок,  проверить  картотеку.  Вправе,  между  прочим,  даже
сослаться на чей-то тяжелый случай для  прикрытия  собственного.  Ведь  если
кто-то, гуляя по лесу, ненароком наткнется на посверкивающий  между  сучьями
крестик и преподнесет его сержанту Бабакумбу, она  схлопочет  такой  фонарь,
перед которым померкнут все звезды. Ей  даже,  если  слухи  не  высосаны  из
пальца, грозит сержантский армейский ремень с пряжкой и в медных  наклепках.
При мысли об этом ремне и открывавшейся возможности спасти от него Эви меня,
как я ни был натянут и возбужден, кольнуло благородное сочувствие.
   Я прошел коридором к своему велику. Скатился по Главной улице  и  проехал
по Старому мосту со всей осторожностью, потому что сержант  Бабакумб  теперь
уже там оглашал свой текст. Я затолкал велик на горку, потом скатил к пруду.
   Все было то же, да не то. Вода была тихая. Лес тоже тихий, только гудел и
жужжал под  солнцем.  Зеленая  рябь,  сверканье  стрекоз  подергивали  воду,
кружила, выплясывала мошкара. Я втащил велик по изволоку от пруда и привалил
к гигантскому дубовому комлю. Осмотрел все кругом,  потом  обшарил  взглядом
ведущий к пруду след. Крестика я не обнаружил,  только  грязный  ботинок.  Я
запустил этим ботинком в чистую траву перед цветущим кустом и  стоял,  глядя
на темную воду. Делать было нечего. Оставался метод  научного  поиска,  как,
например, разделив на  участки  пустыню,  ищут  разбитый  самолет.  Крестик,
наверное - скорее всего, - в пруду. Но сперва логичнее было поискать в более
доступных местах.
   Я вернулся к дубу и проверил сантиметр за сантиметром все  вокруг  следа.
Покончив с одним участком, я его обкладывал прутиками. Скоро я  выложил  ими
всю площадь между дубом и кромкой воды.  Крестика  не  обнаружилось.  Делать
было нечего. Я разулся и ступил в воду. При каждом движении я  взбаламучивал
грязь, выжидал, пока она снова осядет, но и тогда  не  мог  поручиться,  что
ясно вижу дно. Наконец я стал слепо шарить руками.  И  все  равно  я  втыкал
прутики, чтоб они торчали из воды. Мне удалось обнаружить лишь пару  глубоко
зарывшихся в дно скрученных брюк.
   Я прошлепал на берег, печально уселся под дубом и  стал  ждать,  когда  у
меня высохнут ноги. Я вернулся к своим расчетам, но не  тут-то  было.  Будто
грохот ракеты взлетел на холм со стороны Стилборна, понесся сквозь лес.  Вот
мопед достиг пруда, затормозил, потом задним ходом проурчал по траве к моему
дубу. Закашлялся и стал за стволом.
   - Ну, прыг-прыг, крошка!
   Эви, истинная дочь солдата, мобилизовала все силы.
   - О! - сказал Роберт. - О! Кого мы видим! Кого мы наблюдаем!
   Эви следом за ним обежала дуб.
   - Ну! Олли! Нашел?
   - Нет. Увы!
   Эви всплеснула руками. Заломила их.
   - О Господи! Господи!
   Кроме ситцевого платьица на ней, кажется, ничего не было, если не считать
носочков и сандалий. Возможно, она боялась порвать чулки на  заднем  сиденье
мопеда. Или вообще не любила чулок. Когда мне  удалось  отлепить  взгляд  от
остальных ее статей, я увидел, что опухоль вокруг левого  глаза  расползлась
по  щеке  вниз.  Другой  глаз,  яркий,  серый,  широко  распахнулся  посреди
застывших кисточек - широко распахнулся и был полон тревоги.
   - Ну, как личико, Эви?
   - Теперь-то уж ладно. Совсем не болит. Я в дверь,  понимаешь,  врезалась.
Жуть как больно было. Господи! Нам же прям кровь из носа надо  этот  крестик
найти. А вдруг кто-то уже нашел! Да папка же тогда...
   Роберт положил руку ей на плечо. И сказал мягко, но решительно:
   - Без паники, крошка. Просто надо поискать.
   - Я уже искал.
   - Поищем еще.
   - Ты думаешь, эти прутики зачем? Я искал научным методом.  Теперь  только
если пруд выкачивать. Твои брюки, кстати, сушатся там на кусте.
   - Спасибо, - выдавил Роберт. Посмотрел на куст. - О Боже! Олли, Олли! Мог
бы хоть слегка счистить грязь!
   - Еще не хватало!
   - Олли! Бобби! Мальчишки!
   - Уж я старался для тебя изо всех сил.
   - Кто-то его, получается, стибрил, - сказал Роберт. - Ха! Научный  метод.
Каждый сантиметр облазил и не нашел. Что ж, поверим тебе на слово, деточка!
   - Интересно, на что это ты намекаешь?
   - Научный метод. - Улыбка все не сходила с герцогского профиля. - Да  чем
умничать...
   Роскошное оскорбление пришло мне в голову.
   - Я карманы его вывернул, Эви. Крестика там не  оказалось.  Может,  он  в
пиджак его сунул. Ты спроси.
   - Олли! Бобби! Мне через полчаса на прием!
   Роберт уже не смеялся. Стал сразу очень тихий, очень спокойный.  Потрепал
ее по плечу.
   - Hу-ну, успокойся, моя радость.
   Я сардонически расхохотался.
   - Как шейка после вчерашнего - не ноет?
   - У меня? Здрасте! С чего это?
   Одна сторона ее лица подхихикнула и сразу стала опять  серьезной.  Роберт
медленно прошел к кусту, повесил  пиджак  рядом  с  брюками.  Вытащил  из-за
ворота шелковый шейный платок, сунул в пиджак. И так  же  медленно  вернулся
обратно.
   - Не пройдешься ли ты за это дерево, юная Бабакумб?
   - Ты чего? Что удумал?
   - Я намерен преподать этому  юному  кретину  урок,  в  котором  он  остро
нуждается.
   Повернулся ко мне, возвышаясь надо мною на добрых  тридцать  сантиметров,
выгнул шею.
   - А ну давай. Туда.
   И зашел за куст.
   Я вопросительно глянул на Эви. Она устремила глаза ему  вслед,  стискивая
руками шею, разинув рот. Я стал босиком пробираться по желудям и сучьям.  За
кустом была поляна, открытая полоса безупречного дерна между  двумя  стенами
высоких  зеленых  папоротников.  Роберт  ждал,  со  зловещей   услужливостью
раздвигая для меня руками волчцы. Потом оглядел меня с расстояния нескольких
метров, стиснув челюсти, вяло расставил ноги. Что-то он мне смутно напоминал
- картинку из книжки, возможно. Он обратился ко мне,  будто  тоже  припомнил
книжку:
   - Какая сторона для тебя предпочтительней?
   Мы в нашей гимназии дрались,  конечно,  по-своему.  Боксерские  перчатки,
груши и прочее нам были не по карману. Кроме того, я был староста и посвятил
себя химии. Я был выше этих глупостей.
   - Я не боксирую.
   - Ничего. Научу. Может, извинишься?
   - Вот уж этого ты не дождешься.
   Роберт выпятил левое плечо, поднял кулаки, уткнул в них подбородок и стал
приплясывать ко мне. Я тоже поднял кулаки, левый кулак вперед, хотя  у  меня
было то, что Роберт научно бы  обозначил  как  левая  стойка.  Блистательная
октавная техника моей левой руки на  клавишах  всегда  впечатляла,  пока  не
обнаруживалась жалкая немощность правой. Но Роберт был не пианино. Он во всю
длину выбросил свою костлявую левую руку, и  лес  взорвался  сплошной  белой
вспышкой. Я в ответ мазнул кулаком, но Роберт успел отскочить на три  метра,
тряс рыжей копной и пританцовывал, готовясь к новому наскоку. Я снова сделал
выпад сквозь красные круги, расходившиеся и сплывавшиеся перед  моим  правым
глазом, но Роберт уже опять куда-то делся. - Вот он замахнулся правой и  мое
левое ухо - да нет, весь лес - пронзил густой, тягучий звон. Руки еще ладно,
но весь я скорей неуклюжий. И пока Роберт, недосягаемо  танцуя,  увертывался
от моей правой стойки или как она там называется, мое раздражение перешло  в
злость, потом в ярость. Сами удары - из моего правого глаза  опять  сыпались
искры - только  раззадоривали  меня  -  тык-тык-бах-бах!  -  я  задыхался  и
обливался потом из-за этой его неуязвимости. Я отринул всякие  поползновения
ему подражать и сквозь красные  круги,  снова  ощутив  его  рядом,  в  своей
октавной технике - фортиссимо, сфорцандо! -  взял  и  врезал  ему  под  дых.
Прелестно! Он горячо на меня дохнул, обдал слюной. И повис на мне, бессильно
стуча в меня длинными лапами, задыхаясь, безуспешно ловя  воздух.  Один  его
ботинок нестерпимо врезался в мою голую ногу. Я взвыл, дернулся и заехал ему
коленкой прямо между ног. С неимоверной быстротой он скорчился, разинул  рот
и зажал кулаки в паху. Я размахнулся левой и снизу угодил ему  по  носу.  Он
отпрянул в папоротники на краю поляны и  скрылся.  Красные  круги  понемногу
таяли, стихал густой звон. Я стоял босиком на поляне, весь мокрый от пота. Я
так сжал зубы, что стало больно челюстям. Сквозь шквал в моей голове снаружи
в нее проникали только слабые стоны укрытого папоротниками Роберта. Вариации
на тему "О-о-о". Первая начиналась  с  тоненькой  долгой  ноты  и  кончалась
надломным подъемом голоса, будто  он  сам  себе  задавал  стыдливый  вопрос.
Вторая была тоже долгая, очень нежная, будто ответ уже найден. А потом пошло
что-то просто несусветное. У меня у  самого  сердце  выпрыгивало  из  груди,
хотелось бежать, обуться, а потом вернуться и на него наброситься.
   - Олли! Бобби! Вы где?
   Эви где-то металась в папоротниках. Все еще сжимая кулаки, я надсаживаясь
заорал:
   - Тут мы! Где еще?
   Она на секунду вынырнула:
   - Где он? Ты чего ему сделал? Бобби!
   И снова исчезла. Голова и плечи Роберта показались из папоротников.  Одна
рука зажимала лицо  каплющим  красным  платком.  Другая  была  не  видна,  -
наверно, все еще зажата в паху. Но и тут, сквозь  окровавленный  платок,  он
пытался пустить в ход свою элегантную небрежность.
   - Еввундовое поввездение. В бойницу. Пвофу пвофенья.
   И стал продираться прочь. Эви еще не появилась.
   - Бобби-и! Ты где?
   Она выгребла на поляну, побежала, мелькая сандалиями  и  носками.  По  ту
сторону папоротников мопед буркнул и загрохотал - декрещендо  -  прочь.  Эви
застыла.
   - Здрасте! Как же я-то теперь? Все ты! Ему завтра в  Крануэлл.  Мы  бы  в
последний раз...
   - В последний раз - что?
   Она повернулась ко мне. Глаза у нее горели. Дышала она так же часто,  как
я. Она возмущенно хмыкнула.
   - Все мальчишки - прям гады!
   - Н-да, я ему немного подпортил вывеску.
   - Рубашка у тебя - ну ой. Прилипла вся.
   - Кадет Юэн, Безносое Чудо. Так его в цирке будут показывать.
   Снова на меня пахнуло ею, сквозь едкий запах моего собственного  пота.  Я
схватил ее за руку, притянул к  себе.  Зубы  у  меня  разжались,  но  сердце
бухало, как бешеное.
   - Эви...
   Лес поплыл.
   - Я... хочешь, я для тебя пруд выкачаю?
   Кисточки дрогнули. Вытаращился один глаз. Губы округлялись все шире, пока
я к ним склонялся.
   - Ты послушай!
   Я потянул ее к себе; но она была сильнее Роберта и меня  отпихнула.  И  в
ужасе дернулась. Я услышал с долины звон церковных часов.
   - Третий раз на неделе опаздываю!
   Она бросилась в папоротники, я сунулся было за нею,  но  напоролся  голой
ногой на чертополох, заплясал и взвыл.
   - Эви! Подожди!
   - Дак прием уже!
   Я разгреб самые очевидные колючки и пробрался  сквозь  них  туда,  откуда
пришли мы с Робертом. Его брюки и пиджак по-прежнему висели на кусте,  рядом
валялся ботинок. Я закатал собственные брюки, впопыхах натянул носки,  надел
ботинки. Эви уже на пятьдесят метров ушла  по  дороге,  когда  я  был  готов
рвануть ей вдогонку. Шла шагом,  потом  припускала  бегом,  колыхая  гривой,
потом снова шла. Максимум, решил я, что можно извлечь из нынешнего свидания,
- это договориться о новой встрече,  и  я  припустил  побыстрей  и  эффектно
затормозил перед нею.
   - Вот правильно! Ой, не смотри!
   Она подобрала юбку чуть не до пояса. На ней были белые трусики  с  белыми
кружавчиками. Она села верхом на багажник моего  велика,  и  багажник  тяжко
вздохнул.
   - Ты лапка. Нет, правда! Скорей!
   Всем своим весом я налег на одну педаль и кое-как столкнул велик с места.
Мы завихляли по дороге.
   - Я жуть как опаздываю.
   Я напряг все оставшиеся силы, меня снова прошиб пот. Мы развили  неплохую
скорость.
   - Оливер, а ведь он и пиджак оставил, не только эти...  Чего  миссис  Юэн
скажет, прям не знаю! Вот мы доедем, и, может, ты?..
   - Что - я?
   - Ну а кто ж ему принесет?
   Я испустил  нечто  вроде  рычанья,  поднял  руку,  чтоб  отвести  волосы,
вытереть слепивший глаза пот, и чуть не свалился с велосипеда.
   - Осторожно!
   Вдруг все облило светом, и, хоть я не отрывал глаз от текшей под переднее
колесо дороги, я понял, что мы выехали из лесу и теперь на вершине холма.  Я
откинулся назад и положился на закон всемирного  тяготения.  Церковные  часы
прошли еще чет верть часа.
   - Не чересчур гонишь-то?
   Я нажал на оба тормоза. Секунду мы буксовали, потом  снова  понеслись.  Я
жал на тормоза изо всех сил, но это не помогало. Сзади раздался визг, и горб
Старого моста полетел на нас со скоростью ста километров  в  час.  Когда  мы
достигли его, у меня за спиной дико грохнул багажник, хлопнула шина,  взвыла
Эви. Велик с разгону запнулся, и тяжестью Эви меня чуть не перебросило через
руль. Она слезла с багажника и минуту постояла, охлопывая себя обеими руками
пониже спины.
   - Ой, платье порвала. Нет. Ничего.
   - Погоди минуточку.
   - Нет, мне бежать надо.
   - А что если нам...
   - Может. Не знаю. Спасибо все равно, что подбросил.
   Она метнулась через мост и скрылась. Я осмотрел свой  велик.  Багажник  и
брызговик смялись, сплющились, налипли на колесо. Шина лопнула. Я ругался  и
возился с изуродованными частями. Наконец мне удалось их расцепить,  отодрав
брызговик от рваной резины. Я пустил велик по мосту вскачь. Эви продвигалась
по Главной улице тем же манером, как шла от пруда, - то и дело меняя шаг  на
побежку. Вдруг она припустила  бегом,  уже  не  сбавляя  скорости,  но  было
поздно. Маленькая птицевидная миссис Бабакумб, в своей  серой  шляпке  и  со
своей кошелкой, уже ее засекла. Перебежала через дорогу  и  вцепилась  ей  в
локоть. И они пошли по улице рядом, и миссис Бабакумб что-то бубнила  у  Эви
над ухом. С низким злорадством я думал, что на  сей  раз  Эви  придется  как
следует пораскинуть мозгами, чтоб выкрутиться. Я прогремел дальше по улице и
свернул к бетонной площадке гаража, чтоб поискать  Генри.  Но  когда  я  его
увидел, я, продолжая толкать  велик,  решил  ретироваться,  тактично  описав
дугу. Генри стоял в белой спецовке, руки в боки, и озирал малолитражку  мисс
Долиш.
   - Мастер Оливер...
   - А, привет, Генри. Я подумал, ты занят. Не хотел мешать.
   Генри нагнулся и осмотрел мое заднее колесо. Я посмотрел - мимо него - на
малолитражку, и ноги мои примерзли к бетону. Она как будто года два мокла  в
болоте.
   - Мама родная, - сказал Генри. - Эко вы его  шмякнули.  Друга  подвозили?
Н-да. Теперь хоть выбрасывай.
   Я услышал у себя за спиной легкий свист. Капитан Уилмот к  нам  подъезжал
на своей электрической инвалидной коляске.
   - Привет, Генри. Готов мой аккумулятор?
   - С часок еще обождать, капитан, - сказал Генри. - Вот, посмотрите-ка.  И
вернулся к малолитражке.
   - Погоди, - сказал капитан Уилмот. - Сперва вылезти надо. А ты не  уходи,
Оливер. Хочу про команду порасспросить.
   И стал маневрировать в своем плетеном кресле, покрякивая и скрипя зубами.
   - Примкнуть штыки!
   Капитан Уилмог был  инвалид  войны,  за  что  и  получил  соответственную
пенсию, экипаж и секретарскую службу в госпитале, которая,  по  собственному
его выражению, вознаграждалась гонораром.  Снаряд,  который  его  накрыл,  в
придачу   наполнил   его   организм   металлическими   осколками   в