щади:
   - Эви!
   Она опять ровно переступала ножками. И поскольку из-за шума  ярмарки  она
могла не услышать меня, секунду меня подмывало броситься за нею, аж в темную
пасть Бакалейного тупика. Но я увидел,  как  засветилось  папино  окно,  как
мамина тень прошла по занавескам. И еще я увидел  -  или  мне  показалось  -
взгляд Эви и взмах расслабленной пятерни над левым плечом.  И  она  ушла.  Я
потерянно поплелся домой - думать про эту неоткрытую личность и про странную
ее оговорку.

II

   После окончания своего первого оксфордского семестра я поездом  поехал  в
Барчестер, а там сел в автобус до Стилборна. Я проторчал в  Барчестере,  сам
не знаю зачем - бродил вокруг собора, пасся по книжным  лавкам,  -  пока  не
спохватился, глянув на часы, что, если  не  потороплюсь,  пропущу  последний
автобус. Я на него успел и зарылся в книжку. Будто  пытаясь  таким  способом
что-то продлить. Это "что-то" был никак не Оксфорд. Химия проглотила  музыку
и, к моей досаде и удивлению, отнимала все время. Я еле выкраивал  небольшой
досуг для тайного порока музыки, правда весьма  увлекательного.  Вдобавок  я
рвался поскорей увидеть родителей, продемонстрировать  модную  ширину  серых
брюк, все про все  рассказать.  Эви  уехала,  Имоджен  вышла  замуж.  Я  был
настоящий студент с соответственным пониманием долга и ценностей, без  забот
и печалей.
   И - вот поди ж ты - углубился в книжку.

   После старых обвалов
   Новый идет водопад.
   Протяженность без шири.
   Место без меры,
   Молитва без слез.

   Нет, увольте, это не для меня, как он ни прекрасен. Я был ученый с  одним
тайным пороком. Зря я замахнулся на второй - он был мне уже не по  зубам.  Я
отложил книжку, приготовившись ко  всему,  а  меж  тем  автобус,  по-коровьи
качаясь, одолевал в темноте Старый мост. Я  пронес  два  своих  чемодана  от
остановки к нашему  флигелю  и  обнаружил,  что  там  темно.  Нашаривая  под
ковриком ключ, я услышал несущийся через Площадь от ратуши мамин голос.  Она
меня крепко и нежно расцеловала. Мы не успели еще  расположиться,  а  я  уже
понимал, что происходит, ибо увидел папу со  скрипкой  в  черном  деревянном
футляре. Я как бы разом снова вступил в ту область, где все ясно без слов, и
когда папа включил свет, на  маме  действительно  оказалось  парадное  серое
платье, золотая брошка  и  легкие  розовые  пятна  под  каждой  скулой.  Она
смеялась, сверкала, сияла. И без папиной скрипки и  темно-серого  костюма  я
мог догадаться, что SOS  -  Стилборнский  оперный  союз  -  переживает  свое
ежедвух-, не то трехлетнее воскрешение. Для мамы, по-моему, это  был  всегда
звездный час. Она  завладевала  пианино.  И  с  капельмейстером  офицерского
колледжа на тромбоне,  бамстедским  приходским  священником  на  контрабасе,
наборщиком на альте и папой в качестве первой (и единственной)  скрипки  она
задавала тон в театральном оркестре. Скудость этого оркестра не  объяснялась
просто такими понятиями, как талант -  не  талант.  Будь  в  Стилборне  куда
больше людей, владеющих инструментами, для них не нашлось бы  места.  Та  же
незадача скрывалась за масштабами труппы. И  "Сельская  девчонка",  "Веселая
Англия", "Сирень цветет" и "Чу  Чин  Чо"  исполнялись  в  весьма  стесненных
условиях. Но будь у нас, предположим,  бездна  талантов,  гигантская  сцена,
оркестровая яма и зрительный зал - все равно  оставалось  бы  всепобеждающее
ограничение - социальное. Замкнутая среда колледжа была для нас недостижима.
И старшина О'Донован помогал нам исключительно потому, что там он был  сбоку
припека. В свою очередь многие  -  добрая  половина  населения  Стилборна  -
отсеивались механически, обитая в  таких  местах,  как  Бакалейный  тупик  и
Мельничная, и будучи оборванцами. Хоть Эви пела и могла любого свести с ума,
она не имела ни малейшего шанса даже постоять в хоре. Искусство  объединяет.
Но не до такой же степени. Так что все делалось горсткой  людей,  обведенных
незримой чертой. Никто и не заикался об этой черте, но помнили все.
   Наш SOS родился из подспудно бродившего в обществе духа. У  нас  не  было
ритуалов, кроме ежегодной процессии мэра. Ни речей, ни  парадов.  Сами  себе
трагедия, мы и не подозревали, что нуждаемся в  катарсисе.  Шоковую  терапию
нам заменяли "Международные новости". Но время от  времени  беспокойный  дух
воспламенялся от сжатия, и мы  беспокойно  ворочались  во  сне.  SOS,  мирно
почивший после очередного сезона, пробуждался  и  зализывал  раны.  Их  было
предостаточно. После профессиональных встреч лишь немногие члены  труппы  не
прерывали отношений.  С  роковой  неизбежностью  желание  играть,  увлекать,
впечатлять порождало пышно цветущую  зависть,  ненависть,  склоки  и  обиды,
которые  приходится  таить  в  обыденной  жизни.  Постановка  изящной  оперы
уничтожала  половину  нашего  потенциала  одним  махом,  потому  что  всегда
находились  двое-трое,  столь  оскорбленных  неполучением  роли  героя   или
героини, что категорически просили их более не беспокоить. Или  -  еще  того
хуже  -  мрачно  мирились  с  второсортным  жребием  и  вступали   на   путь
театрального саботажа. К концу длившихся у нас три вечера выступлений добрая
половина труппы чувствовала себя столь смертельно обиженной, что  клялась  в
жизни более не подвергать себя подобным унижениям. Вот  почему  SOS  не  мог
функционировать ежегодно. Какой-то период требовался, чтоб затянулись шрамы.
Распри затихали, враги снова раскланивались при встрече. И тогда уж - однако
отнюдь не в соответствии с графиком - снова начиналось  брожение.  Собирался
комитет, возрождался союз, анализировался понесенный в прошлый раз  урон,  а
затем объявлялось, что в поддержку  такой-то  и  такой-то  благотворительной
акции, скажем доктора Барнардо , SOS  представит  в  ратуше  такой-то  и  такой-то
мюзикл. И, завидев на маминых скулах эти красные пятна, я сразу  понял,  что
не об Оксфорде сейчас будет речь. Возбужденная мама сама хотела поговорить.
   - Ну и что же у нас на сей раз, мама?
   - Можно, наверное, чайку попить, -  сказала  мама.  -  Поставишь  чайник,
папочка, да? Господи, я совершенно... Это такая прелесть, знаешь, Оливер.  У
нас никогда еще такой прелести не бывало!
   Она напела несколько так-тов, расхохоталась.
   - Я спрашиваю, как это на сей раз называется?
   - "Червонный король". Местами упоительная музыка. Ты оценишь.
   - Я не пойду. Не волнуйся.
   - Ну, мы это еще обсудим, - сказала мама. - Знаешь,  детка,  у  нас  ведь
сейчас профессиональный режиссер. Ты, наверное, слышал про него в  Оксфорде.
Мистер де Трейси. Мистер Ивлин де Трейси. Я уверена, ты про него слышал.
   - Ни сном ни духом.
   -  Он  очарователен.   Сразу   преодолел   все   сложности.   Подумай   -
профессиональный...
   - Сложности?
   - Ну, с приемной мэра. Мистер де Трейси  взял  и  сказал:  "Ребятки,  нам
просто придется изменить маршрут. Вот и все". Папочка, ты ситечко забыл!
   - Так что там с этой приемной?
   - Ты не поверишь. Он заявил: "Нет". И с тех пор она стоит запертая.
   - Но не можете же вы...
   - Мистер де Трейси повесил циклораму на полметра дальше  и  устроил  так,
чтоб труппа ходила там.
   - Но почему же?..
   - Вот-вот, ты спрашиваешь. Естественно. Папочка, я надеюсь,  ты  поставил
чайник? Понимаешь, Оливер. Это из-за дочки. Ее просто оставили с носом.
   - Не может быть!
   - Представь!
   - Нет!
   - А я тебе говорю, Оливер. Так что ты понимаешь.
   Я понял. Без дочери мэра  миссис  Андерхилл  труппа  была  непредставима.
Много лет назад она сезон продержалась на профессиональной сцене,  и  у  нее
был поставлен голос. С тех пор она сделалась нашей  бессменной  инженю,  что
многое упрощало. Я видывал  ее  в  персидских  шальварах,  японском  кимоно,
елизаветинских фижмах. Голос ее  был  создан  для  "Друри-лейн"  , а нашу бедную  ратушу  сотрясал  как  обувную  коробку.
Выйдя как-то из лесу, спускаясь к Стилборну и услышав ее верхнее до, я  даже
погрешил на пациента из соседней больницы. Если комитет отверг услуги миссис
Андерхилл - логично, что престарелый  родитель  запретил  SOSy  пользоваться
приемной и, естественно, тянул с этим  извещением,  пока  оно  не  сделалось
роковым.
   - И как же вы?..
   - С черного хода, конечно. Мне говорили - жуткая теснота.  На  арьерсцену
слева, - сказала мама, гордо смакуя терминологию. - Только так. Каждый,  кто
зайдет справа, задевает циклораму. Даже видно иногда, как она колышется.
   - Какое "иногда", - сказал папа. - Младший Джонсон сегодня чуть ее локтем
не проткнул.
   - Но как же... То есть?
   Мама поняла.
   - Ну, ей уже под шестьдесят, детка, а все на свете имеет  конец,  правда?
Пришлось уступить место кой-кому помоложе.
   - И какую же она теперь играет роль? Ведьмы?
   - Уж не думаешь ли ты, что Элси Андерхилл станет  играть  кого-то,  кроме
героини? Мой дорогой Оливер! Она просто хлопнула дверью! Да, скажу тебе, это
было нечто! Некоторые считают, что Клеймор был не совсем тактичен...
   - Клеймор? Так он еще в героях?
   Норман Клеймор, владелец и издатель "Стилборнского  вестника".  И  теперь
муж Имоджен. Сердце  у  меня  екнуло,  когда  я  понял,  кто  сменил  миссис
Андерхилл в качестве инженю.
   - Они - прелестная пара, детка,  пусть  даже  голос  у  мистера  Клеймора
чуточку слабоват...
   - Абсолютнейший комар.
   - Ну и можно, наверное, согласиться, что внешне он не  вполне  Айвор.  Но
миссис Клеймор - то  есть  Имоджен  Грантли,  -  вот  уж  кто  действительно
настоящая принцесса.
   Это я мог себе представить. И устремился мыслью обратно в Оксфорд.
   - У нее голос, - сказал папа, - как у...
   - Да-да, папочка! Выпей еще чашечку.
   Имоджен еще  и  пела.  Природа  явно  перестаралась.  И  я  решил  завтра
отправиться в долгую-долгую  прогулку,  чтоб  не  услышать  ее  и  снова  не
влипнуть.
   - Воображаю, какая давка на этом вашем черном ходе!
   - О, мы в оркестре, конечно, не очень знаем, что там  происходит.  Но  ты
нам расскажешь, детка.
   Я рассеянно кивнул, думая про Имоджен. Потом:
   - Что ты сказала, мама? Я? Расскажу?
   - Это в самом начале, детка. Одна сценка...
   - Постой! Минуточку!
   - Ты бы хоть дослушал, что я хочу сказать!
   - Послушай, мама...
   -  Одна  сценка.  По-моему,  в  Венгрии  или  в  Руритании  ,  -  словом,  где-то  такое.
Ресторан. Она не знает, что он переодетый  король,  он  не  знает,  что  она
переодетая  принцесса  Пафлагонская.  Очень  остроумная  идея.  И   как   он
додумался!
   - Нет, мама, нет! Я тебя предупреждаю, мама...
   - И цыган, конечно, им играет, и тут они влюбляются...
   - Нет!
   Я заметил, что папа не смотрит ни на меня, ни на маму  и  так  смотрит  в
чашку, будто читает в ней свою судьбу.
   - Только  представь,  -  сказала  мама.  -  Он  играет,  а  у  них  такой
трогательный разговор, и король ему  дает  набитый  золотом  кошелек,  и  он
уходит, и тут оркестр тихо-тихо подхватывает тему цыгана, и он - то есть это
уже король - начинает петь, сидя с нею рядом... - И  моя  вдохновенная  мама
запела на пределе страсти:
   - "В сердце моем, о дитя, расцветает заря!"
   - Не хочу!
   - Послушай, Оливер, - сказала мама, слегка отрезвев. - Не изводи меня!  У
нас младший Смит изображает цыгана, а папочка за него играет. Но что  толку.
Он просто смычком в такт музыке  не  умеет  водить.  И  я  вчера  предложила
мистеру де Трейси. Завтра на заключительном представлении,  сказала  я,  мой
сын Оливер с удовольствием нам поможет...
   Я в отчаянии ухватился за соломинку.
   - Пойми же, мама! Я давно не играю на этой проклятой скрипке! Да и как ты
себе представляешь - могу я, по-твоему, до завтра разучить музыку?
   - Но этого и не требуется, детка.
   - Так что же тогда делает этот ваш  цыган?  Пюпитр  за  собой  таскает  и
"Цыганские романсы"?
   - Это та музыка, которую ты играл перед тем,  как  уехать  в  Оксфорд,  -
сказала мама. - Помнишь, как она тебе нравилась, детка, ведь ты играл с утра
до вечера, ежедневно, три недели! И по-моему, ты дивно играл.
   Я разинул рот, потом закрыл. С упреком глянул на папу,  но  он  продолжал
изучать свою чашку. С упреком глянул на маму.  Но  она,  снова  безмятежная,
ликующе улыбалась.

***

   Назавтра, в субботу утром, я покорно поплелся с мамой в ратушу. Мы  вошли
в большую дверь с западной стороны, и там нас ждали трое. Мистер  Клеймор  с
Имоджен  сидели  на  сцене  за  столиком.  Я  был  милосердно  избавлен   от
официальной церемонии знакомства, потому что, когда я следовал  за  деловито
устремившейся через зал мамой, футляр моей скрипки расстегнулся и содержимое
вывалилось на пол. Я водворял его на место, потом стоял со смычком  в  одной
руке и скрипкой в другой, пока меня наконец заметили. Я смотрел на  Имоджен,
и она улыбнулась мне своей чудной,  морщащей  губы  улыбкой,  но  ничего  не
сказала, потому что говорил мистер Клеймор, и голос  его,  как  всегда,  мне
напомнил скрежет ногтя по стеклу.
   - Вот и он,  Ивлин.  Нам  ведь  требуется  всего-навсего  пробежать  этот
кусочек диалога, не так ли?
   Сперва в голове у меня пронеслось, что это уже текст  пьесы,  потому  что
появившаяся из-за кулис слева от меня фигура была костюмирована.
   - Мистер де Трейси, - сказала мама. - Это мой сын Оливер. Оливер,  детка,
это мистер Ивлин де Трейси.
   Мистер де Трейси отвесил низкий поклон, но не  сказал  ни  слова.  Только
улыбался мне со сцены сверху вниз и ждал. Очень длинный  и  тощий.  В  узких
клетчатых панталонах и длиннющем, чуть не до колен, пиджаке.  Плюс  отложной
воротник и черный фуляр над расшитым жилетом. Странно,  и  что  было  делать
такой фигуре в Венгрии или Руритании? Очень мило с его стороны,  что  он  не
только поставил пьесу, но еще согласился играть.
   Мистер Клеймор, однако, начинал нервничать, что было непонятно в  субботу
утром. Номер в типографию отправляли вечером в четверг. Мама повернулась  ко
мне:
   - Ты настроился, детка?
   Я нырнул под зеленый суконный занавес, отделявший оркестр от зала, и взял
на пианино ля.  Пока  я  настраивал  скрипку,  мистер  Клеймор  беседовал  с
мистером де Трейси.
   - Кто этим займется, Ивлин, я или вы?
   Тут  я  заметил  любопытную  вещь  относительно  мистера  де  Трейси.  Он
сотрясался. Он ничуть не изменил выражения на своем длинном лице с  туманной
улыбкой,  неизменной  улыбкой,  чуть  размыкающей  губы,  но  длинное   тело
сотряслось - три-четыре раза - и стихло. Сотрясение включало и ноги, имевшие
тенденцию выворачиваться в коленках.
   - Вы, Норман, я полагаю. В вас пропадает такой профессионал!
   Мистер Клеймор надул щеки.
   - Что вы, Ивлин, старина, просто я хочу вас избавить от лишних трудов.
   -  А  старый  спец  вроде  меня  всегда  рад  поучиться,  Норман.  У  вас
бесподобный нюх.
   Мистер Клеймор удовлетворенно рассиялся.
   -  Не  скрою,  я  даже  сам  иногда  удивляюсь...  Однако.  Дайте-ка  мне
сообразить.
   Он  соображал,  склонив  подбородок  на  белую  руку.  Мистер  де  Трейси
продолжал меня озирать со  своей  туманной  улыбкой.  Глаза,  огромные,  два
старых пожелтелых бильярдных шара, и на каждом  очко  -  зрачок.  Волосы  на
макушке все  вылезли,  кроме  скромного  черного  хохолка,  натренированного
склоняться к затылку. Улыбка была загадочна и дружелюбна.
   Мистер Клеймор выпрямился на стуле.
   - Тэк-с! Давай сюда, мальчик!
   Я взобрался на возвышение и очутился в метре от Имоджен.
   - Сцена такова, - сказал комариный голос. - Вы видите богатых посетителей
и подбираетесь со своей музыкой - играя, играя - все  ближе,  сюда.  Играйте
себе на здоровье, пока не заговорю я. Тут вы резко сокращаетесь -  стихаете,
стихаете, - пока я не брошу вам этот кошель с золотом. Вы кланяетесь  низко,
оч-ч-чень низко, и ретируетесь задом. Ясно?
   На Имоджен был оранжевый  пуловер  и  светло-зеленая  юбка.  Я  разглядел
золотистый ободок под искрящимся обручальным кольцом.
   - О Боже! Он не слушает! Смотрите, Олли...
   - Очень трудно так вводиться, - сказал мистер де Трейси тихо  из-за  моей
спины. - Он, полагаю, робеет. Я бы непременно робел.
   - Вы слышали все, что я сказал?
   - Да, мистер Клеймор.
   - Норман, мне кажется... не  знаю,  как  вам?  Он  должен  знать,  откуда
выходить. Это бы облегчило задачу, не так ли?
   - Он выйдет оттуда же, откуда выходил этот кретин Смит, естественно.
   Голос у мистера де Трейси был прелестно чист и нежен, и он  отпускал  его
мелкими дозами, по каплям, сознавая, очевидно, всю его драгоценность.
   - Может быть, мо-о-ожет быть, он не знает, что Смит выходил  на  сцену  в
центре, вот тут.
   Мистер Клеймор приложил кулак ко лбу и закрыл глаза.
   - Значит, он не сидел вчера вечером в зале!
   Мама заговорила из темноты:
   - Он очень поздно приехал из  Оксфорда.  Сдавал  коллоквиум,  знаете!  Им
остались очень довольны, правда, Оливер?
   Мистер Клеймор переместил кулак на стол и открыл глаза.
   - Меня уверяли, что он будет сидеть в зале, чтоб почу-у-увствовать вещь!
   Мистер де Трейси посодрогался и стих.
   - Мы уж постараемся, Норман, старина.
   - Тэк-с. Значит, юный Оливер. Вы начинаете играть, когда я  говорю:  "Мне
уже кажется, что это место самое очаровательное на всем белом свете". Ясно?
   - Да, мистер Клеймор.
   - А когда я говорю: "Музыка говорит вам про то, о чем я не в силах, о чем
я не смею сказать!" - тут вы сокращаетесь.
   - Да, мистер Клеймор.
   Я отступил за холщовый задник. Между ним и висевшим в качестве  циклорамы
сукном было примерно полметра. Имоджен сказала своим чудным голосом:
   - Какое странное, очарованное место. Оно пугает меня!
   - Мне уже кажется, что это место самое очаровательное...  нет,  погодите.
Мне уже кажется, что это место самое очарова-а-ательное на всем белом свете!
   Я вышел на сцену и начал играть, но тут же и перестал, потому что  мистер
Клеймор вскочил и махал руками.
   - Стоп! Стоп! Стоп!
   Мистер де Трейси обнял меня за плечи  и  похлопывал  ладонью  по  правому
локтю.
   - Норман, старина. Лучше, пожалуй, им займусь я. Исключительно для  того,
чтобы вы поберегли ваш голос и ваши силы для спектакля. Мм?
   Мистер Клеймор рухнул на стул и саркастически расхохотался.
   - Как скажете, Ивлин!
   Он барабанил пальцами по столу, пока Имоджен не прикрыла его  руку  своей
ладонью, взглянув на него с пониманием. Мистер де Трейси ронял свои  чистые,
нежные слова мне в ухо:
   - Вы так дивно играете, милый мальчик, что все у вас прекрасно получится.
Не правда  ли?  Мм?  Но  если  -  если!  -  вы  выходите  этим  великолепным
размашистым шагом, вы оказываетесь здесь, у самой оркестровой ямы,  пока  не
успели еще сыграть ни единой ноты для короля и принцессы,  которые  сидят  -
там. С другой стороны, если вы делаете даже единственный  свой  великолепный
размашистый шаг (рука его нежно меня похлопывала)  -  вы  уже  не  выглядите
подобострастным, раболепным, заискивающим скрипачом-цыганом, не  правда  ли?
Мм?
   - Да, сэр.
   - Зовите меня Ивлин, милый мальчик. Все зовут. А я буду звать вас Оливер.
Мм? Итак, пробуем разок-другой войти. Вы делаете много малю-юсеньких шажков,
понимаете, почти стоя на месте. И сцена сразу кажется зрителям больше -  как
ни странно! Великолепно! Так!
   Тем временем я был так пригнут долу, что хорошо видел коленки мистера  де
Трейси и поражался  проворству  и  свободе,  с  какими  двигались  вбок  его
суставы.
   - Оливер, мой милый, и не спорьте! Вы наверняка уже играли на сцене! Мм?
   - Нет. Честное слово.
   - Даже в школе?
   - Меня пробовали, но я провалился.
   - Сударыня, поздравляю вас с таким сыном.
   В зале незримо хохотала мама.
   - О мистер де Трейси! Уж я-то...
   - Природный талант плюс великоле-епное исполнение на скрипке.  Нда-с.  Мы
готовы?
   Мистер Клеймор снова саркастически расхохотался.
   - Мы давно готовы!
   - Так, Оливер, мой мальчик.
   - Мне уже кажется, что это  место  самое  очаровательное  на  всем  белом
свете!
   Я.  переступал  крошечными  ша