оставив    без    внимания
неодобрительный взгляд, который жена метнула в мою сторону. Тотчас снарядили
Мозеса за стульями к соседу. А так как  оказалось,  что  для  контрданса  не
хватает  дам  -  то  два  джентльмена,  прибывшие  с  мистером   Торнхиллом,
присоединились к Мозесу, чтобы заодно  подыскать  себе  пару.  Ни  дамы,  ни
стулья не заставили себя ждать. Джентльмены  привели  двух  румяных  дочерей
соседа Флембро; на макушке у каждой красовалось по алому бантику.
     Но одно непредвиденное обстоятельство  чуть  было  не  испортило  всего
дела: хоть обе мисс Флембро  и  почитались  первейшими  плясуньями  в  нашем
приходе, в совершенстве владея искусством джиги и хороводных плясок, они  не
имели  ни  малейшего  понятия  о  контрдансе.  Сперва  мы   были   несколько
обескуражены, но затем принялись их вертеть в разные стороны:  то  легонечко
подтолкнем одну, то подтянем за руку другую, и, глядишь, все  пошло  как  по
маслу! Оркестр наш составляли две скрипки, флейта и  барабан.  Ярко  светила
луна; бал открыли мистер Торнхилл с моей  старшей  дочерью,  вызвав  восторг
зрителей: прослышав  о  том,  что  у  нас  затевается,  соседи  сбежались  и
обступили нас со всех сторон.
     Движения моей дочери были преисполнены такой грации, столько в них было
огня, что жена не удержалась и стала уверять  меня,  будто  девчонка  только
потому так ловко пляшет, что переняла все фигуры у матери. Столичные гостьи,
как ни старались подражать ей, все не могли держаться с такой же  легкостью.
Они плыли, приседали, замирали и подскакивали но все ото было не то. Правда,
зеваки говорили, что танцуют  они  великолепно,  но,  по  меткому  замечанию
соседа Флембро, "ножки мисс Ливви так и вторят музыке - что  твое  эхо!".  И
часу не прошло, как столичные дамы, опасаясь простуды, предложили  закончить
бал. Одна из них при этом выразилась весьма, на мой взгляд, грубо.
     - Черт меня подери, - сказала она, - я ужас как взопрела!
     Дома нас ожидал  изысканный  холодный  ужин,  который  мистер  Торнхилл
позаботился привезти с собой. Разговор сделался  немного  чопорнее;  тут  уж
столичные дамы совершенно затмили моих девиц - они только и говорили, что  о
свете и светской жизни; коснулись также таких модных  тем,  как  художества,
благородный вкус,  Шекспир  и  музыкальные  стаканы.  Правда,  раза  два,  к
великому нашему смущению, они обмолвились бранным словом, но тогда я  принял
это за вернейший признак светскости (впоследствии,  впрочем,  я  узнал,  что
сквернословие нынче уже вышло из моды). Однако великолепие их одежды служило
как бы вуалью, благодаря которой  грубое  выражение,  слетавшее  с  их  уст,
теряло свою резкость.
     Девицы мои смотрели на гостий с нескрываемой  завистью  и  восхищением.
Все, что в их манерах не совсем отвечало нашему представлению о приличии, мы
относили за счет хорошего тона, принятого в высшем обществе.  А  необычайное
снисхождение, какое оказывали нам эти дамы, затмевало  в  наших  глазах  все
прочие их достоинства. Одна из них  заметила,  что  Оливии  столичная  жизнь
пошла бы очень на пользу, а другая тотчас прибавила,  что  короткая  зима  в
столице сделала бы Софью неузнаваемой. Жена горячо поддержала обеих, говоря,
что и сама только о том и мечтает, как бы послать дочерей на  один  сезон  в
столицу, дабы они там пропитались светским  обращением.  Я  не  удержался  и
возразил, что воспитание их и без того не соответствует скромному положению,
которое  им  суждено  занимать  в  обществе,  и  что  приучать  их  к  более
изысканному образу жизни было бы насмешкой  над  их  бедностью,  ибо  у  них
развился бы вкус к удовольствиям, для них недоступным.
     - Нет таких удовольствий, нет таких радостей,  -  перебил  меня  мистер
Торнхилл, - которых они не были бы достойны! Ведь сами они словно созданы на
радость людям. Что касается меня, - продолжал он, - то  я  обладаю  изрядным
состоянием; а как девиз мой - любовь, свобода  и  наслаждение,  -  то,  если
половина всего, чем я владею, способна доставить прелестной Оливии  радость,
я готов передать эту долю ей, не попросив взамен  ничего,  кроме  дозволения
присоединить в придачу самого себя!
     Не такой уж я был невежда в мирских  делах,  чтобы  не  знать,  что  за
подобными оборотами обычно кроются самые  гнусные  предложения.  Впрочем,  я
старался обуздать свое негодование.
     - Сударь! - вскричал я. - В семье, которую вам  угодно  было  удостоить
своим посещением, развито чувство чести не менее  щепетильной,  нежели  ваша
собственная! И всякая попытка оскорбить  это  чувство  может  вызвать  самые
неприятные последствия. Да, сударь, одна честь и осталась нам от всех  наших
богатств, и это единственное сокровище мы должны беречь как зеницу ока.
     Впрочем, я тут же и пожалел,  что  погорячился,  ибо  молодой  человек,
схватив меня за руку, стал клятвенно меня  уверять,  что  благородство  моих
чувств приводит его в восторг, хотя суть моих  подозрений  огорчает  его  до
крайности.
     - Что же до того, - продолжал он, -  на  что  вы  только  что  изволили
намекнуть, уверяю вас, сударь, что я и в мыслях ничего  подобного  не  имел.
Нет, нет,  клянусь  всеми  соблазнами  мира,  добродетель,  которая  требует
длительной осады, - не в моем вкусе! Молниеносный наскок -  вот  залог  моих
любовных успехов!
     Тут столичные дамы,  которые  до  сих  пор  держались  так,  словно  не
понимали, о чем шла речь, стали проявлять признаки  крайнего  неудовольствия
по поводу его последних чересчур вольных слов  и  завели  благопристойную  и
чинную беседу о добродетели; моя жена, капеллан и  я  не  замедлили  принять
участие в разговоре, а под конец  и  сам  помещик  умилился  и  сказал,  что
раскаивается в своих сумасбродствах. Мы  говорили  о  радостях  умеренной  и
воздержанной жизни, о лучезарной ясности души, не оскверненной  пороками.  Я
был так доволен, что даже позволил малышам посидеть с нами попозже, чтобы  и
они могли вкусить душеспасительной  беседы,  -  мистер  Торнхилл  пошел  еще
дальше и попросил меня прочитать молитву. Я с радостью исполнил его просьбу.
     В таком духе мы приятнейшим образом скоротали вечер,  и  гости  наконец
начали подумывать о возвращении допой. Знатным дамам, по-видимому, очень  не
хотелось  расставаться  с  моими  дочерьми,  к   которым   они   привязались
необычайно, и они стали упрашивать меня, чтобы я позволил девицам  проводить
их до дому. Помещик поддержал их просьбу, моя жена присоединила к ним  свою,
а девицы глядели на меня с мольбой. Несколько потерявшись, я  выдвинул  было
кое-какие  доводы  против  такого  предложения,  но  дочки  с  легкостью  их
опровергли, так что в конце концов я  был  вынужден  прямо  и  безоговорочно
воспретить поездку. В награду на другой день все кругом меня хмурились и  на
все мои слова мне отвечали только односложными "да" и "нет".

ГЛАВА Х
        Мы не желаем отставать от сильных мира сего. Невзгоды, постигающие
        бедняка, когда он пытается казаться выше своего состояния

     Я начал  замечать,  что  все  мои  пространные  и  усердные  лекции  об
умеренности, простоте и смирении были начисто забыты. Внимание к нам сильных
мира сего разбудило гордость, которую я отнюдь,  как  оказалось,  в  них  не
уничтожил, а только усыпил. Снова,  как  в  былые  времена,  на  подоконнике
теснились баночки с притираниями для лица и шеи. Выйдут ли во двор  солнышко
оказывалось врагом, посягающим на белизну кожи, дома  ли  сидят  -  огонь  в
очаге грозился испортить цвет лица. Жена заявила, что от раннего вставания у
барышень могут пострадать глазки, что от  работы  после  обеда  краснеют  их
носики, и в конце концов уверила меня, что ничто так не способствует белизне
рук, как безделье. И вот вместо того, чтобы дошивать  рубашки  для  Джорджа,
они у нас теперь перекраивали наново  старую  свою  кисею  или  вышивали  по
канве. Общество барышень Флембро - еще в недавнем прошлом резвых их подружек
оказалось вдруг недостаточно изысканным, и бедняжкам вышла полная  отставка;
отныне свет и  светская  жизнь,  художества,  благородный  вкус,  Шекспир  и
музыкальные стаканы составляли исключительно предмет нашего разговора.
     Все это, впрочем, мы могли бы снести, но тут, на беду  нашу,  подоспела
цыганка: вот когда мы взвились под самые облака! Едва только  появилась  эта
смуглая сивилла, как девицы мои обе прибежали ко мне просить по шиллингу  на
гаданье. Сказать по правде, мне наскучило быть всегда  благоразумным,  и  на
этот раз я не в силах был отказать им - я так любил  видеть  радость  на  их
личиках! Я дал каждой по  шиллингу;  ради  чести  семьи,  однако,  я  должен
заметить, что у девиц при себе  всегда  были  деньги,  ибо  жена  моя  щедро
оделила  каждую  монетой  достоинством  в  одну  гинею,  которую,   впрочем,
строго-настрого заказала разменивать. Когда они после  довольно  длительного
совещания у гадалки наконец с ней расстались, я понял по их лицам,  что  нас
ожидают великие удачи.
     - Ну, девочки, как же ваши дела? Что, Ливви, довольна ли  ты  тем,  что
гадалка наговорила тебе на твою денежку?
     - Право, батюшка, - отвечала дочка, - она, должно  быть,  в  сговоре  с
нечистой сплои, потому что она прямо так и объявила, что не пройдет и  года,
как я выйду замуж за помещика!
     - А у тебя как дела, Софья?  -  обратился  я  к  младшей.  -  Кто  твой
суженый?
     - Ко мне, батюшка, - отвечала она, -  как  только  сестрица  выйдет  за
своего помещика, присватается настоящий лорд.
     - Как? - вскричал я, - Только и всего - за целых два шиллинга?  Помещик
да лорд - за свои два шиллинга? Глупенькие, да я бы за полцены посулил одной
из вас принца, а другой набоба!
     Любопытство их, впрочем, имело последствия самые серьезные; отныне  нам
уже  стало  казаться,  что  звезды  уготовили  для  нас  судьбу   совершенно
исключительную, и мы уже предвкушали будущее свое великолепие.
     Наверное, тысячу раз говорилось до меня - и я скажу  в  тысячу  первый,
что пора предвкушения  много  слаще  той,  что  увенчана  исполнением  наших
желаний. В первом случае мы готовим себе блюдо сами, по собственному  вкусу,
во втором его для нас  готовит  жизнь.  Невозможно  тут  привести  всю  цепь
сладостных грез, которым мы предавались. Звезда наша, казалось, снова начала
восходить; кругом только и разговоров было, что о страсти,  которую  помещик
будто бы питает к моей дочери, и - таково действие  молвы!  -  она  в  конце
концов на самом деле не на шутку в него влюбилась. В эту  приятнейшую  эпоху
нашей жизни жене снились на редкость чудесные сны,  и  каждое  утро  она  их
торжественно и обстоятельнейшим образом нам пересказывала. То  ей  приснится
гроб и две скрещенные кости над ним - вестник близкой свадьбы; то почудится,
будто карманы дочерей набиты доверху медяками - верное доказательство  того,
что вскоре они наполнятся золотом.
     Да и у самих девиц, что ни шаг, то новая примета: таинственные  поцелуи
витали на их устах, в пламени свечи  им  мерещились  обручальные  кольца,  в
горящем камине прыгали кошельки, полные денег, и даже чаинки  на  дне  чашки
располагались узором, который сулил им любовь.
     К  концу  недели  столичные  дамы  прислали  нам  записку,  в   которой
свидетельствовали свое почтение и выражали  надежду  встретиться  с  нами  в
воскресенье в церкви. И вот в субботу я  замечаю,  что  жена  с  дочерьми  о
чем-то шушукаются все утро,  кидая  в  мою  сторону  загадочные  взгляды,  -
точь-в-точь заговорщики! Сказать по правде, я не сомневался, что у  них  уже
готов какой-нибудь нелепый план для того, чтобы явиться на следующий день во
всем своем блеске. Вечером они открыли военные действия  по  всем  правилам:
осадой, разумеется, руководила жена. Рассудив, что после чая я должен быть в
хорошем расположении духа, она начала следующим образом:
     - А что, Чарльз, дружочек, верно, завтра у нас в  церкви  будет  немало
людей из общества?
     - Возможно, дружочек, - отвечал я. - Ну, да  не  беспокойся,  много  (ц
будет народа или мало, без проповеди вы не останетесь.
     - В этом я не сомневаюсь, - возразила она. - Но, дружочек, я все думаю,
как бы нам поприличнее туда явиться, ведь кто знает, чем все это кончится!
     - Весьма похвально, - ответил я, - что вы так  беспокоитесь.  Я  и  сам
люблю, чтобы мои прихожане,  являясь  в  церковь,  соблюдали  приличия  и  в
поведении своем, и в одежде. Благоговение и смирение, ясный и веселый дух  -
вот к чему должно нам всем стремиться!
     - Да-да, - воскликнула она, - все это  я  прекрасно  знаю!  Но  я  хочу
сказать, что самое наше прибытие в церковь надо обставить достойным образом,
чтобы мы не вовсе слились с чернью, нас окружающей.
     - И тут я с тобой согласен, мой друг, - отвечал я, - и я только что сам
хотел тебе сказать о том же. Достойнее  всего  было  бы  явиться  в  церковь
заранее, чтобы иметь возможность до начала  службы  предаться  благочестивым
размышлениям.
     - Ах, Чарльз, - перебила она, - все это прекрасно, но ведь я не о  том!
Я хочу сказать, что отправляться в церковь  нам  подобает,  как  благородным
людям. Ты же знаешь, от нас до церкви целых  две  мили,  и,  право  же,  мне
больно смотреть на девочек, когда они пробираются на свои места  -  красные,
запыхавшиеся, растрепанные, словно перед тем бегали взапуски на  деревенской
ярмарке. Вот я и хочу, дружок, предложить тебе кое-что: у  нас  две  рабочие
лошади - жеребец, что служит нам уже десятый год, да Блекберри, который  вот
уже месяц, как ровнешенько ничего не делает.  Лошади  только  и  знают,  что
жиреть да лепиться. Почему бы им не поработать? И  вот  увидишь:  они  будут
выглядеть совсем неплохо, надо только заставить Мозеса привести их  немножко
в порядок.
     Я отвечал, что, на мой взгляд, гораздо приличнее добираться пешком, чем
на таких жалких одрах, ибо Блекберри крив на один глаз, а у жеребца  начисто
отсутствует хвост; кроме того, неприученные ходить под седлом,  они  того  и
гляди могут выкинуть какую-нибудь штуку, и, наконец, у  нас  только  и  есть
одно седло да седельная подушка.
     Все мои возражения, однако, были отметены, и я был вынужден  дать  свое
согласие. На следующее утро я застал сборы в поход, но, убедившись,  что  на
эти хлопоты потребуется немалое  время,  отправился  в  церковь  пешком,  не
дожидаясь остальных; они обещали, что вскорости последуют за мной.  Простояв
за кафедрой целый час в ожидании, я  в  конце  концов  вынужден  был  начать
службу. Когда же служба подошла к концу, а их все не было,  я  не  на  шутку
встревожился. Обратно я шел проезжей дорогой, - по ней надо было  идти  пять
миль, тогда как тропа сокращала это расстояние до двух миль.
     И вот где-то на  полпути  я  повстречал  кавалькаду,  направлявшуюся  в
церковь: на одной лошади восседали сын, жена и малыши, а на другой - обе мои
дочери. Я спросил,  почему  они  так  опоздали,  хотя  одного  взгляда  было
достаточно, чтобы догадаться о тысяче невзгод, постигших их на пути.  Сперва
лошади ни за что не желали идти со двора и сдвинулись только после того, как
мистер Берчелл  любезно  взялся  подгонять  их  палкой  и  так  гнал  их  на
протяжении двухсот ярдов.  Затем  у  жены  на  седельной  подушке  порвались
подпруги, и пришлось остановиться и  заняться  починкой.  И  наконец,  одной
лошади вздумалось вдруг постоять, и ни палка, ни уговоры не могли  принудить
ее двинуться с места. Встреча моя с ними произошла как раз  после  окончания
этого  плачевного  эпизода.  По  правде  сказать,  убедившись,  что  никакой
серьезной беды с ними не стряслось, я не очень-то горевал из-за постигшей их
неудачи, так как она давала мне повод подтрунивать над  ними  в  дальнейшем;
радовался я также и тому, что дочки получили наглядный урок смирения.

ГЛАВА XI
        Мы все еще не желаем сдаваться

     Наступил канун Михайлова дня, и сосед Флембро позвал нас к себе  играть
в разные игры и угощаться калеными орехами. Только  что  пережитые  незадачи
несколько посбили с нас спесь, а то, как знать, быть может, мы  и  отклонили
бы это приглашение.  Так  или  иначе,  мы  соблаговолили  пойти  в  гости  и
повеселиться. Гусь и клецки нашего доброго соседа были великолепны, а  пунш,
по признанию такого придирчивого ценителя, как моя жена, просто превосходен.
Правда,  разговор  нашего  хозяина  оказался  хуже  угощения,  ибо  истории,
которыми он нас потчевал, были длинны и  скучны,  а  непременным  героем  их
всякий раз оказывался он сам; к тому же мы слышали их раз десять, по крайней
мере, и каждый раз смеялись. Впрочем, у нас достало добродушия посмеяться  и
в одиннадцатый раз.
     В числе приглашенных был  также  мистер  Берчелл.  Большой  охотник  до
всяческих невинных забав, он  затеял  игру  в  жмурки;  жену  мою  уговорили
принять участие в игре, и я с удовольствием убедился, что годы еще не совсем
состарили ее. Мы с соседом между тем наблюдали за играющими,  смеясь  каждой
их увертке и похваляясь друг перед другом былой своей ловкостью. За жмурками
следовали "горячие устрицы", "вопросы  и  ответы",  и  наконец  все  уселись
играть в игру, известную под названием "Где туфелька?". Тем, кто незнаком  с
этой допотопной забавой, я должен все же объяснить, в чем  она  заключается.
Играющие садятся прямо на пол в кружок, в то время как один стоит  посредине
и стремится перехватить  туфельку,  которую  сидящие  передают  друг  другу;
причем  всякий  норовит  подсунуть  туфельку  под  себя,  и  она   снует   и
беспрестанно  мелькает  наподобие   ткацкого   челнока.   Та,   что   водит,
естественно, не может быть обращена  лицом  ко  всем  сразу  и  вот  главная
прелесть игры заключается в том, чтобы  шлепнуть  ее  подошвой  по  наименее
защищенной части тела. Наступил черед Оливии водить; колотушки  сыпались  на
нее со всех сторон, растрепанная, увлеченная игрой до самозабвения, голосом,
который заглушил бы уличного певца, взывала она  к  игрокам,  чтобы  они  не
жульничали, когда - о, ужас! - в комнате появились две наши знатные дамы  из
столицы - леди Бларни и  мисс  Каролина  Вильгельмина  Амелия  Скеггс!  Перо
бессильно передать это новое наше унижение,  и  я  даже  пытаться  не  стану
описывать его. Боже праведный! Такие блистательные  дамы  -  а  мы  в  таких
неизящных позах! А все это мистер Флембро с его  грубой  затеей!  Мы  так  и
застыли от изумления, словно в камень обратились!
     Встревоженные тем, что не видели нас в церкви накануне,  дамы  задумали
проведать нас и, не застав дома, явились сюда. Оливия  взяла  объяснения  на
себя и, не вдаваясь в излишние подробности, сказала:
     - Наши лошади сбросили нас.
     При этом известии дамы не на  шутку  взволновались,  но,  услышав,  что
никто из нашей семьи не получил никаких повреждений,  пришли  в  неописуемый
восторг; однако, узнав,  что  мы  чуть  не  умерли  со  страха,  чрезвычайно
опечалились; когда же их заверили, что ночь мы спали превосходно, они  снова
были наверху блаженства. Снисхождение их к моим дочерям было безмерно. Уже в
первое свое посещение - изъявляли они чувства самые теплые, теперь это  была
пламенная  дружба,  и  они  ничего  так  не  желали,  как  того,  чтобы  она
превратилась в вечную. Леди Бларни испытывала особое влечение  к  Оливии,  а
мисс  Каролине  Вильгельмине  Амелии  Скеггс  (не  могу  отказать   себе   в
удовольствии приводить  ее  имя  полностью!),  видимо,  больше  приглянулась
младшая. Гостьи разговаривали между собой, в то время как  мои  дочки  молча
восхищались их  манерами  и  тоном.  Впрочем,  всякому  читателю,  каким  бы
скромным ни был его собственный удел, всегда лестно послушать великосветский
разговор о лордах, знатных дамах и рыцарях подвязки; поэтому я позволю  себе
привести заключительную часть беседы наших дам.
     - Подлинно мне известно лишь одно, - вскричала мисс Скеггс, -  все  это
либо правда, либо нет! Можете, однако, поверить, баронесса, что все общество
был